Текст книги "Грозный идол, или Строители ада на Земле (Собрание сочинений. Т. III)"
Автор книги: Анатолий Эльснер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Однако же далеко не все обитатели Зеленого Рая пошли складывать свои косы и серпы на руки чудотворца. Нашлось много мужчин и женщин, не поддававшихся увлечению, и, в то время когда толпа шла, они, как осторожные звери, шмыгающие при виде опасности в кусты, незаметно один за другим стали исчезать за дверьми своих домиков. Были и другого рода люди, давно радующиеся, что нашелся новый бог и, хотя он из дерева, но виден глазами, и что все по-новому пойдет с начальниками и властями. Это были люди духовной нищеты и убожества, для которых свобода была слишком обширным храмом, в котором они не могли летать, а небо слишком высоким, чтобы духом возноситься до него, и их мысли, как черви, стремились расползаться по темным уголкам. Для них деревянный болван был реальное, приятное существо, и они охотно верили в его могущество и святость. Были, наконец, и третьего рода люди, охотно переходящие из своих личных выгод и силой своих разнообразных страстей и пороков на сторону начальников. Для плоских умов этого рода людей заслуживало уважения и преклонения только действительно существующее, как власть или сила, а всякие убеждения, принципы, правда, честь порождали в них только глумливый смех.
Как только толпа вышла за пределы Зеленого Рая и только издали доносился еще звон кос и шум голосов, так на опустевших местах деревни стали появляться высокие люди с грубыми лицами и дубинами в руках.
– Варсоний, а Варсоний! – негромко крикнул огромного роста плечистый крестьянин, выходя из-под кустов акации с наклоненной головой и дубиною в руке. Во всей его фигуре – неуклюжей и сильной – было что-то бычачье, и тоже что-то бычачье и бесстыдное смотрело из больших, оловянного цвета, глаз.
– Ау! – раздался ответный клик, и откуда-то появился низенький, плечистый человек, который, подойдя к великану, тихо сказал: – Герасим-Волк, слышишь – косами как звенят дурни… Чудотворца пугают и на руки ему хотят положить косы-то… Бунтуется Зеленый Рай, бунтуется… Что будем делать, Герасим-Волк, а?..
– Стегать кнутами – вот что делать, – пробасил Герасим-Волк, раскрывая широко рот и наклоняя голову с таким видом, точно из гортани его выскакивала проглоченная им кость. – Люди что зайцы, а мне мило смотреть, как они дрожат и плачут. Я думаю, первый человек на свете – молодец, которого все боятся. Я представляю себе тоже, Варсоний, Бога: он косматый, с руками как два дуба, и сила его, как у десяти медведей, – рявкнет, и на землю падают слезы с туч, а море подымается брюхом в испуге и ревет. По этому самому боятся Бога. Я, Герасим-Волк, тоже сильный, и хочу, чтобы и меня боялись… Вот отчего я служу начальникам: рявкну – и они разбегаются… весело смотреть бывает… ха-ха-ха!..
Из его огромного рта полился смех, напоминающий рычание животного. Варсоний смотрел на него насмешливо маленькими, хитрыми глазами и сказал:
– Хорошо, дурак, пугай людей и рявкай, когда я тебе дам такой приказ, а до времени не смей…
– Ты меня только води, Варсоний, а набрасываться и пугать я буду сам.
– Теперь, чучело, иди за мной: пойду рассказать все начальникам…
Он пошел по направлению к домикам, стоящим невдалеке от Дерева совещания: там на большом пространстве были расположены домики Демьяна и его сыновей, образуя как бы отдельный крошечный городок. Там теперь происходили работы: люди, не известные жителям Рая, возводили какие-то стены, копали рвы, делали окопы и строили какой-то большой дом с необыкновенными украшениями. Все это страшно изумляло жителей Зеленого Рая, и в то же время волновало: они начинали понимать, что начальники отделяются от них, как пастухи, взошедшие с собаками на гору, чтобы наблюдать за стадом.
Варсоний и Герасим-Волк ушли, но на их место стали собираться в группы другие странные люди с разными орудиями в руках. После некоторого совещания они направились к домикам, где происходили новые сооружения.
Женщина с ребенком на руках все еще стояла на прежнем месте, глядя смеющимися глазами в сторону, где скрылись взбунтовавшиеся жители Рая, а с ними и ее муж Никита. Ей было очень весело, а потому минутами ее голова снова откидывалась назад, смеющиеся губы раскрывались, а маленький гражданин снова начинал карабкаться по двум башням на ее высокой груди. Вдруг около нее появились две женщины, одна старая, с острыми чертами лица и злыми острыми глазками, и другая – высокая, тоненькая блондинка, одетая в белую рубаху, спускающуюся до земли и перехваченную вокруг талии голубой лентой. Необыкновенно пушистые золотисто-светлые волосы, окаймляя ее молочно-белое с ярко-голубыми глазами лицо, падали по плечам до самых колен и перевивались между собой, образуя род золотистой одежды. В выражении ее нежно обрисованного лица, с маленьким ровным носом и маленьким, по-детски сложенным ртом, было что-то наивное, детское, доверчивое и вместе с этим восторженное. Ее голубые глаза, в зависимости от ее настроения, делались то темными, как ночное небо, то светлыми и блестящими, как переливающаяся морская волна. Она была самым странным и загадочным существом в Зеленом Раю, так что обитатели его относились к ней даже с каким-то суеверным страхом.
Старая женщина, глядя своими острыми и злыми глазками на смеющееся лицо женщины с ребенком на руках, закачала головой и злым голосом, в котором слышались какие-то режущие звуки, напоминающие звуки пилы, заговорила:
– Слышала, слышала слова-то твои богохульные, с Никитой-то, дурачливым мужем твоим, когда говорила и иных кощунников потешала. Ишь, бабенка какая, умнее начальников… подсмеивается, паршивка, и великого чудотворца облаяла…
Ульяна, не совсем утратившая еще свою веселость, скороговоркой насмешливо произнесла:
– Лай-Лай-Обдулай…
– Ах, гадина!..
– Моя совесть дает мне такой приказ: почитай Единого, что в небе, а над затеями человеков подсмеивайся.
Несмотря на такой решительный ответ, веселость сбежала с лица Ульяны, и, охватив своего младенца, она стала смотреть на своего противника.
– Люди добрые, что говорит эта сквернословка! – воскликнула старуха, обращаясь к собравшимся из соседних домов женщинам.
– Зачем так зря болтаешь? – сказала одна из них и продолжала: – Куда нам, бабам-то, до Бога… И на гору-то тебе, бабенка, чаю, трудно подняться… Чудотворец же тут как тут – хорошо помолиться…
– Правда-правда, – раздались женские голоса, а одна сказала:
– Хорошо покалякать с ним, потому смотрит на тебя… Вчерась вот тяжело было на душе у меня, я к нему и пошла… Чудотворец божий, говорю, помоги мне, бабенке, а он глазами это как уставится на меня, как засверкает, да так весело, радостно… И голос-то слышу… из чрева-то раздается такой ласковый: «Хорошо, женщина, иди с миром…» Шла я домой и так на душе весело, хорошо, а в ушах-то словно музыка – голосок этот чудотворца…
Все женщины, собравшиеся уже большой толпой, слушали ее с испуганными лицами, а старуха, пришедшая с девушкой, наставительно произнесла, обращаясь к Ульяне:
– Вот видишь, глазами смотрит, голосом говорит и чудеса делает… Чего еще хочешь?.. Начальник наш Парамон – человек книжный, возросший в правде и кротости, духом печали перевитый, любовью вскормленный, – он-то не будет обманывать… Сама видела, ночь цельную лежал, распростершись на земле перед чудотворцем Божьим… Вот и Сусанна скажет – она-то не солжет – скажи, Сусанночка.
Девушка, стоящая до этого времени неподвижно с глазами, поднятыми к небу, с таким выражением, точно рассматривала в нем кого-то, невидимого для других, при вопросе старухи с необыкновенным оживлением заговорила:
– Ох, видела… Тучи по небу двигались и гром гремел… я стояла под деревом… Стрела огненная зазмеилась в тучах и на землю упал свет, как от лица Божьего… Вижу, великий чудотворец и под ним человек распростертый… Что за человек, думаю, и слышу голос его, и говорит голос так: «Чудотворец Божий, без глаз скоро останусь: так много плачу перед тобой распростертый, чтобы ты научил, какие правила веры дать мне милым сердцу моему человекам в Раю Зеленом…» И в другой, и в третий раз человек возгласил то же самое, но молчал чудотворец божий, и, когда четвертый раз возгласил, услышала я голос, нежный, как бы поющий, не человеческий голос, и от этого голоса меня стала как бы убаюкивать какая-то сила. Поэтому не помню, что потом было. Только много спустя чувствую, что как бы прикоснулся некто к руке моей… Открыла глаза и вот вижу – видение передо мною в белой одежде… «Чудотворец!» – вскрикнула я, и он прикоснулся устами к моим губам… и стал сладостно говорить… и слов его не смею передать…
Окончив эти слова, странная девушка, в чувстве внутреннего восторга, задумчиво снова устремила на небо свои голубые глаза с таким выражением, точно видела там кого-то. По губам ее проходила таинственная улыбка.
Женщины под впечатлением ее разговора испуганно переглянулись между собой, а одна из них сказала:
– Великий чудотворец явился – и чудеса пошли, – мило, хорошо и на душе отрадно… Можно и поговорить с Богом…
– Вишь ты… – сказала другая женщина и, не договорив, только развела руками.
Старуха со злым лицом повернулась к Ульяне:
– Слышала – ась – чудеса-то какие.
Женщина молчала.
– Слышала, говорю, ась? Язык-то не отсох, небось… Чудотворец смотрит глазами, говорит устами, прикасается к губам… Чего еще хочешь?..
Ульяна продолжала молчать.
– А то захохочет, засвистит, вот, к примеру, коли ты станешь вопрошать – злющая…
Лицо молодой женщины сделалось грустным.
– Что ты на меня напала?
– Тебя надо пилой распилить пополам – вот что, и в море бросить, – с необыкновенной злостью воскликнула старуха, и тонкие губы ее задрожали. – Подожди, возьмут силу начальники, увидишь, что с тобой сделают. Не веришь ты в чудотворца божьего и других совращаешь… Кобылица упрямая…
Ульяна, выведенная из терпения, раздражительно ответила:
– Пошла от меня, старая, уйди… Бог во мне – совесть и потому удержусь от злого слова… хотя ты очень уж прилипла ко мне… уйду лучше…
С огорченным лицом Ульяна направилась было к двери своего дома, но старуха, подскочив к ней, схватила ее за руку.
– Почему не веришь, говори.
– Да может, это не он-то свистит и хохочет – кукла ваша… а в чрево его посадили какого-то мальчонка… Обдувают нас, я полагаю, вот и все…
Подобные предположения давно уже делались жителями Зеленого Рая, но, несмотря на это, услышав такое оскорбление, направленное по адресу великого Лай-Лай-Обдулая, слушатели впали в величайший ужас, и Ульяна увидела такую картину.
Старуха издала какой-то визг негодования и, побледнев от злобы, подняла над головой руки, как бы в чувстве ужаса и в то же время как бы желая броситься и задушить нечестивую женщину. Молодая девушка, смотревшая до этого времени на небо, с криком испуга отскочила от Ульяны, как от змеи, отчего ее волосы взметнулись и снова рассыпались по ее телу до самых колен. Нагнув чудную головку, она уставила на Ульяну свои удивленные и испуганные глаза. Другие женщины, после разных возгласов и приняв самые разнообразные позы, тоже стали смотреть на молодую женщину с выражением испуга.
Постояв неподвижно некоторое время, старуха, потрясая в воздухе руками и сверкая глазками, злобно проговорила:
– Великий чудотворец наш – кукла, по твоим словам, с мальчонкой, сидящим во чреве. Такое слово не пройдет тебе даром, дура молодая с нескладным умом и языком, как у гадюки. Смотри ты, вот я слово тебе такое скажу и, когда исполнится слово на тебе, возголосишь ты, непутевая: «Верю, верю, чудотворец Лай-Лай-Обдулай, сними болезни мои…»
– Болезни ты на меня накликаешь! – воскликнула Ульяна испуганно, с разлившейся бледностью в лице.
– Не я, языком своим ты накликала, облаяв чудотворца, и за это сведутся корчами твои руки и ноги – вот мое слово.
Она схватила за руку девушку и повлекла ее за собой. Последняя, идя за нею, опечаленно проговорила:
– И ребеночек ее умрет.
– Слышала? – воскликнула старуха, останавливаясь и указывая на Сусанну. – Она не солжет, потому чудотворец в душе ее пророчит. Похоронишь ребеночка-то…
Она быстро ушла, ведя за руку Сусанну.
Молодая женщина стояла неподвижно, все более бледнея. Ребенок заплакал на ее груди, выводя ее из охватившего ее оцепенения, и со слезами, брызнувшими из глаз, она быстро направилась к двери своего домика, обнимая и целуя ребенка.
– Как сказала старуха Афросинья, так и сбудется, помните слово мое, потому она калякала с чудотворцем, я слышала, – после долгого молчания пораженных удивлением женщин так проговорила самая старшая из них.
– Никогда такого не было на деревне, чтобы проклинать, – задумчиво проговорила другая женщина. – Все пошло по-новому – и чудотворец великий, и печальники, и пророческое слово – только мирно ли будет в Раю-то?
– Уж молчала бы…
– Холод у меня в теле пошел от ее проклятий, – проговорила самая молодая женщина.
– Так-то оно лучше: всякая тварь земная трепещи как перед начальниками, так и перед небесной властью. Хорошо, благородно заживем теперь, и любопытно очень опять, не то что раньше: совесть и только всего, а что такое она? Воздух, дунь – и нет. Не то теперь будет: того судорогой сведет, кого кнутом постегают, а кто удостоится к ангелам причисленным быть…
Женщины задумчиво стали смотреть друг на друга; наступило молчание. Вдруг невдалеке от них раздался робкий, трепещущий голос:
– Начинается, начинается!
Женщины обернулись и стали смотреть на сидящих под деревом Груню и ее жениха. Алексей сидел, охватив рукой талию своей невесты, которая, положив голову на его плечо, смотрела вверх. Красные полосы ярко отпечатывались на ее бледном лице и плечах в виде крестов. Она казалась страшно исхудавшей и ослабевшей, глаза сделались большими, светящимися, и яркие прежде губы побелели.
– Что начинается-то, Груняшка, невесточка моя, начинается что?..
– Царство дьявола, – отвечала она, продолжая смотреть вверх и пошатывая головой. – Дьявол уже сидит на троне в Раю Зеленом, с бесчисленными острыми рогами, и каждый рог устремлен в каждое сердце. Слышал их слова: дьявол вложил их им в уста и зажег в каждом сердце огонь… Старец наш духоборский говорил, что все так будет, и вот вижу, сбывается. Первая кровь уже брызнула в Раю Зеленом… Засеяна, значит, нива сатаны… и возрастут на ней красные люди с ножами, с огненными надписями на лбу: месть и ненависть. Не будет конца мести и ненависти… Под ярмом будут стонать невольники, а власти под бременем греха, и кому тяжелее, не знаю, но черное привидение – безумие – будет ходить за всякой властью, и за всяким невольником – красное привидение – крамола. Когда же безумие поседеет от времени и, косматое, станет хохотать, как семь смертных грехов, скованных цепью, протянет крамола красные руки и задушит его. Так совершится круг, и тогда станут ангелы с пальмовыми ветвями на страже Зеленого Рая и запоют: мир человекам. Ох, не скоро будет это, и пока будет, вздохи не перестанут вырываться из уст, как дыхание бури, и слезы не перестанут падать из глаз человеков из Рая, и кровь не перестанет стекать по ножам кровавой полосой. Человек есть здесь злой: вот в этом именно начало страданий…
Мелкая дрожь прошла по всему ее телу, и она, болезненно вытянувшись, закрыла глаза.
Женщины, стоящие поодаль, выслушали все это с большим вниманием и стали перешептываться.
– Пророчица от духоборов, вишь ты какая! – шептала какая-то старуха, а другая женщина отвечала:
– Пророчит больно нехорошо и сама, как смерть…
В это время Алексей, смотревший на свою невесту с жалостью, с исказившимся от страдания лицом, в порыве мгновенно охватившего его негодования кричал:
– Да будет проклят этот человек!.. Дядя мой… если точно змея в душе его… О, Грунечка бедная, все перевернулось в Раю Зеленом, и не знаю, свободный ли я еще человек… Ах, я не знаю, кто это сделал… эти полоски от бичей на твоем милом личике… я бы схватил эту змею руками и бросил бы ее к небу, где Бог восседает: «Ты, Хозяин земли, даешь нам хлеб и виноград, и всякие злаки, и кусаешь нас в самое сердце ядовитым жалом ехидин…» Ох, сердце мое горит, когда смотрю на тебя, мой беленький цветочек… Или вот что, пойти разбить камнем нового бога: может быть, в нем спрятан грех, и вот он теперь расползся по Зеленому Раю… черви заползли нам в голову, и вот мы обезумели…
– Что болтаешь несуразное? – раздался над ним тихий слащаво-ласковый голос, и из-под ветвей дерева выставилось страшное лицо Парамона. Губы его вздрагивали от тонкого, глумливого смеха и в глазах сверкали злые искорки.
– Дядя Парамон, я жалуюсь Богу… я готов закричать в уши Самого Господа: зачем избили мою невесту плетками? Кто это сделал? Дядя Парамон… Ты всегда был добрым… овечкой считал я тебя, а теперь из твоих глаз катится зло… как ты страшно смотришь…
– Глупо говоришь, племянничек, не люблю я этого… Посек твою девку… не говорю, что невеста твоя… не кто иной, как великий чудотворец… Чудо такое явил, и черные духи постегали ее малость. Непутевая девка и языком ядовитым пророчит… Постегать надо было, что и говорить… Да опять не наша – духоборская она и к себе пускай идет… Не хочет чудотворец, чтоб женился ты, – я вопрошал… Гневается великий наш Лай-Лай-Обдулай. Смотри, и тебя постегает…
Здесь Парамон испугано остановился, пораженный видом Алексея.
С каждым словом старика он все более бледнел и, сделавшись совершенно белым и засверкав глазами, сделал резкое движение, как бы желая броситься и задушить начальника веры.
– Скорпион ты, а не дядя, и больно кусаешь мое сердце… Проклятый, что ты наговорил? Ты глумливо смотришь, и смех, и слова льются вместе, и со смехом говоришь, что постегал Бог… Не верю я, человеки это были спрятаны тобой, проклятый… Смотри, что ты сделал языком своим – она умрет…
Он опустил голову, глядя на свою невесту… Лежа в траве, девушка вздрагивала всем телом, и по мертвенно-бледному лицу ее катились слезы.
– Проклятый!..
Алексей выставил ногу, протянул руки и наклонился телом вперед, как человек, желающий броситься на кого-то, но прежде, чем это могло последовать, Парамон издал какой-то свист, и в один момент между стариком и юношей появились несколько человек с палками. Между ними, как генералы, окруженные свитой, стояли Петр и Василий. Последний, грозно нахмурив брови, пристально уставил свои черные глаза на Алексея и сказал:
– Ты бунтовщик, как я вижу… ага, я с тобой расправлюсь…
– Что вы все, взбесились, что ли? – проговорил Алексей, глядя поочередно на трех братьев. Парамон усмехнулся себе в бороду и что-то шепнул Василию.
– Расправлюсь, – ответил шепотом последний и, кивнув головой брату, снова с грозным видом обратился к юноше.
– Дурак ты есть, по моему рассуждению. Кто перед тобой стоит, а? Посмотри хорошенько. Да сам начальник Зеленого Рая. Вот как! А ты неуважительно отзываешься… Дрянь ты…
– Повторяю опять – все в Зеленом Раю взбесились и ты тоже, если говоришь, что я, свободный человек, – дрянь, – вскричал Алексей.
– Ты большая дрянь, – с серьезным видом ответил Василий, – и свободы никакой нет. Похерил, похерил ее великий Лай-Лай-Обдулай. А я для тебя, чучело гороховое, бог… Что ты тут говорил и твоя девка – одна глупость и похлестать вас обоих не вредно вышло бы. Эй, связать его и девку тож…
Алексея повалили и в один момент он был опутан веревками. Ужасный крик вырвался из его горла, но его рот чем-то завязали, и вот свободный гражданин Зеленого Рая сделался безгласен и неподвижен, как труп. В глазах его выражалось страдание и как бы безумие: он видел, как его невесту стали привязывать к стволу тополя.
– Племянничек, милый, вот каков братец мой, – осерчал сразу, не то что я, – слащаво-ласковым голосом говорил Парамон, в то время как Алексея несли по горе к новым постройкам. – Ничего не поделаешь, миленький, как ни крути головой-то, власти на земле – боги… умей почитать власть всякую – как Бога, так ровно и начальника веры, меня, собственно… Вот оно в Раю Зеленом будет и весело, как в России, примерно… Оттуда, собственно, и наука ко мне пришла… по книгам больше… Не хочет чудотворец великий девицы этой… порченая она… а нам-то надо благолепных, покорливых… Не серчай, миленький… подыщу… Такая девка будет горячая – одним словом – кобылица… Садись на нее верхом и только покрикивай: эй, не брыкайся… Я сам, племянничек, люблю бабенок этих… да вот Бог несуразным сотворил… воротят морды бабенки-то… Да уж ничего… для начальника веры всякое зеленое деревце расставит веточки свои, и полезай, значит, ворон старый в гнездышко… Что вытаращил глаза, дурак… Думал, что Парамоша только с богом беседует… Не знаешь ты меня, глупый человек… У меня в душе сто бесов и один черт – все воют… Так пойми ты, каково мне-то… Оно и так рассуди: Господь, сотворив женщину, благословил, собственно, нас на распутство… вот Парамоша и облюбовал кобылиц горячих… Ну, прощай, миленький, прощай… Тебе полагается арест за бунт, значит… Крамольников завсегда этим, собственно, смиряют во всех царствах – арест и кнутик, а потом и головку можно чик-чик… Будет жив Парамоша, уж он введет порядки… Ну, прощай, прощай… Га, что за крик…
Парамон остановился на месте, прислушиваясь, в то время как его жертву несли дальше, к новым строениям.
«Лихо-лихо хлещут бунтовщиков-то… молодец Черный Десяток… правительство радуется… из книг-то я вычитал, что мы и особливо я – правительство… Сладко постегали, так сладко, что сам чудотворец улыбается… Гей, бейте крамольников… Лихо!..»
Рассуждая сам с собой таким образом, он все смотрел в сторону, где находилось Дерево совещания. Оттуда в паническом ужасе бежала толпа – почти все обитатели Зеленого Рая, – и Парамон видел свой Черный Десяток, мчавшийся за ней с бичами в руках. «А вон он, мой бык Герасим-Волк… Хорошо, мой дурак… так, так, пусть почитают чудотворца и Парамошу особливо…»
Действительно, впереди Черного Десятка бежал великан, испуская ужасные звуки и щелкая длиннейшим бичом по спинам и головам свободных жителей Рая. Пронзительные вопли и крики ужаса носились в пространстве, делаясь все более громкими и отчетливыми.
Парамон медленно шел обратно к деревне, испытывая наслаждение победителя. Его желания начинали сбываться, с каждым днем он как бы вырастал в своих собственных глазах, фигура его, закутанная в черное монашеское одеяние, делалась как бы величественнее, и он все более начинал пугать воображение кротких жителей Зеленого Рая. Чувствуя, что растет, он радовался и, с видом грубого фигляра, обращался с благодарностью к небесам. Мечтания его все более расширялись по мере успеха, и теперь он мысленно видел себя владыкой маленького народа, при виде которого люди сгибают спины, виновные, падая на колени, целуют руки его, а он только покрикивает «арестовать», или «в тюрьму и заковать в кандалы злодея», или «высечь перед всем народом розгами». До этого, однако же, было далеко: дух свободы продолжал еще веять над Зеленым Раем, и рассеять его было не так легко. Существовало и еще препятствие в лице его отца и братьев, и главным образом – властолюбивого Василия; необходимо было всех одурачить и из Василия сделать грозного для обитателей Рая палача и сгибающегося перед его волей – автомата. Своим главным помощником он считал не брата, а безгласную куклу – чудотворца. Лай-Лай-Обдулай творил поистине чудеса: пугая воображение людей, вербовал для Парамона различных глупцов и дур, распространяющих суеверие, а идолы из дерева и идолы-люди всегда взаимно пожимают руки друг друга, совершая молчаливый союз для превращения человечества в баранов. Парамон знал из книг и по рассказам изгнанников из России, Персии и других стран, что таким именно образом маленькие свободные общества слагаются в народы рабов, над которыми царят различные властелины-обманщики и палачи. И вот Парамон, внутренне наслаждаясь, стал мысленно выплетать целые сети обманов, в которые непременно должны будут запутаться обитатели Зеленого Рая, а потом, когда в их умах воцарятся тьма и суеверие, они сами согнут спины для ярма и цепей, и будет он стричь своих овец сколько и когда угодно, и воцарится порядок и мир под его единой властью. Его создание, милейший прислужник его Лай-Лай-Обдулай, порабощая людей, как плодовитая женщина, родит для Зеленого Рая много сыновей и дочерей – маленьких Лай-Лай-Обдулаев – богов и богинь. И на каждом перекрестке – рожа святого, и в каждом доме – священная кукла, творящая чудеса. Кукла из дерева, и намалеванный святой, и женщины-пророчицы, властелины-люди – все это тираны и поработители народа, превращающие мир в ад и людей – в мучеников, и Парамон, зная все это, веселился в душе своей.
Снова очутившись на месте, где был связан Алексей, Парамон остановился, сложил руки на груди и поднял голову.
На сажень от земли, опустив голову на грудь, висела на веревках, привязанная к стволу высокого дерева, «пророчица от духоборов». Она была бледна, как ее рубаха, спускавшаяся вдоль всего ее тела, на ресницах дрожали слезы, и глаза были устремлены к небу. Внизу под деревом стояли женщины, которые были здесь раньше, и между ними злая старуха Афросинья и высокая девушка Сусанна.
– Так-то, пророчица, так-то, – говорила старуха, раскачивая головой и острыми злорадными глазами любуясь видом мученицы, – чудотворца не лай, глупых людей не слушай и пророчествовать языку воли не давай. От тебя-то и бунт, собственно, вышел… не ври, девка, худого ничего не будет в Зеленом Раю… а будешь клепать на нас, что мы от Бога отпали, что начальники – обманщики и прочее такое, не то еще сделаем: язык приколотим гвоздями к дереву, чтоб не болтал ненужное. Вот ты теперь висишь на древе… и хорошо, на пользу пойдет душе твоей, – кощунница… Повиси, повиси, весело и смотреть на тебя, девка…
– Жаль ее, – проговорила Сусанна, с состраданием глядя на висевшую девушку.
– Спасибо тебе, – ответила Груня слабым голосом, и обе девушки пристально стали смотреть друг на друга. – Ты добрая, только нет у тебя понятия, каким людям служишь и кому молишься: из дерева новый бог и руками сделан.
– Эй, девка, сказала: прибью язык гвоздем к дереву, – свирепо воскликнула старуха.
– Милая, не говори так, – сказала Сусанна, – чудотворец – посланник Божий и начальники тоже от Бога… Милая, я попрошу начальника, чтобы он приказал снять тебя с дерева… я упаду перед ним на колени и буду плакать…
На глазах растроганной невесты Алексея показались слезы, и она тихим, но проникающим в душу голосом проговорила:
– Благодарю тебя… но на коленях перед человеком стоять большой грех… Люди все равны, и делающий себя великим – самый худой человек и…
– Язык, язык! – злобно воскликнула старуха, а Сусанна, испугано замотав руками, проговорила:
– Милая, твои речи – зараза и язык – скорпионное жало. Слушай ты, бедная: начальники – пастухи человеческих стад, посланники Божии и великого Лай-Лай-Обдулая. Так сам начальник веры меня учил…
Девушка от духоборов горько рассмеялась и, заметив стоящего Парамона, сказала:
– Вот он… Только не проси за меня… Спроси лучше, куда он приказал унести племянника своего, жениха моего бедного…
Слезы помешали ей продолжать…
– Великий господин… – начала Сусанна, опускаясь на колени перед начальником веры.
– Как? – переспросил Парамон, гордо закидывая голову.
– Господин…
– Еще кто я?..
– Начальник веры…
– И школ…
– Господин великий начальник веры и школ в Зеленом Раю…
Молочно-светлые глаза Парамона сверкнули радостью, и, положив руку на голову Сусанны, он сказал:
– Дитя, поистине в тебе покорливость и кротость голубицы и мудрость змеи, а таковые все – дщери самого Лай-Лай-Обдулая. Гордись этим. Чудотворец мне явился и сказал: «Сусанна пророчица будет в Зеленом Раю…» Радуйся, пророчица… Лай-Лай-Обдулай благословляет тебя, и это свидетельствует начальник веры…
– Я радуюсь, великий господин, – сказала Сусанна, очень мало понявшая из всего сказанного им, как и он сам, но, вся охваченная восторгом, она преклонила голову к ногам начальника веры.
– Челобитная твоя в чем?
– Чтобы приказал снять с дерева эту девушку и дал свободу жениху ее…
– Лай-Лай-Обдулай воспылает гневом, ибо отвратил он священный лик от девки этой… Дерзка она на язык и пророчествует худое, равно и племянника моего готовит для вечного огня…
Парамон приостановился, и женщины стали перешептываться:
– Во как оно страшно, видишь ты, для вечного огня, значит…
– И девка-то не сама болтает, сказывал намедни: черные духи в ней…
– Такая загубит и парня… Помалкивай… Начальник веры и впрямь с чудотворцем беседы ведет: оттого и мудрость в нем…
Парамон, наблюдая за действием своих слов на окружающих, приосанился и ласково проговорил:
– Однако сердце мое болит, когда смотрю на девку-то… Жалостлив я. Непременно походатайствую перед чудотворцем… Помолюсь… Может, и простит…
Парамон поднял голову и, глядя на привязанную девушку, спросил:
– Признаешь ли, что моя власть в Зеленом Раю… от Бога?..
Девушка, удивленно расширив глаза, смотрела на него с минуту и вдруг, нервно рассмеявшись, произнесла:
– От черта она…
– Слышали? – воскликнул Парамон, выпрямляясь и указывая рукой на Груню. – В ней сотни черных духов…
– Тьфу, окаянная!.. – воскликнула какая-то женщина и взяла камень в руки.
– Побить ее каменьями!..
Десятки маленьких камешков полетели на Груню, но она, как бы не обращая на это внимания, расширившимися грустными глазами смотрела на Сусанну: последняя, стоя с закинутой головой, держала тоже камень в руке.
– И ты тоже! – воскликнула Груня.
– Лай-Лай-Обдулай запрещает тебя жалеть, и я бросаю это, чтобы разогнать черных бесов.
И она бросила камень.
Слезы брызнули из глаз мученицы и заблестели на концах длинных ресниц, как капли росы. В это время шум голосов бежавших к деревне обитателей Рая, на который до сих пор присутствующие не обращали внимания, сделался настолько громким, что Парамон, всходя на маленький холм, сказал:
– Одначе, добрый чудотворец вторительно явил нашим безбожникам силу свою и посек изрядно…
– Ох, как голосит!.. – воскликнула какая-то женщина.
– Похлестал, похлестал! – раздались голоса.
– То-то небесная сила – воскликнула старуха Афросинья, подымая руку над головой. – Чудотворец божий Лай-Лай-Обдулай и посечет, и разуму научит, мило и хорошо… Ишь, как нахлестал-то… все спины чешут, паршивцы…
С этими словами она пошла вперед и за ней все женщины.
С пронзительным воплем и криками ужаса, среди которых особенно выделялись тоненькие голоса рыдающих девушек, обитатели Рая мчались к деревне. «Ой-ой-ой!» – раздавались отдельные голоса избитых. «У меня ухо отсек, проклятый!..» – «Болит моя поясница». – «Ай-ай!.. Утекайте, челевеки свободные, утекайте!» – «Какие мы свободные!» – отозвался чей-то голос. – «Нас стегают, как осликов!.. Ой-ой, помирать надо».
