Текст книги "Светунец"

Автор книги: Анатолий Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Анатолий Николаевич Максимов
Светунец

Радуга на лодке

1

Дул ветер. Амур грохотал грозовой тучей – так и жди удара молнии. Разогнал он птиц по заливам, даже катера спрятались в затон от его буйства.

Одна лишь дюралевая лодка раненой чайкой карабкалась с волны на волну. Если лодка падала в яму, Володя хватался за сиденье, и всё-таки его подбрасывало высоко. А когда надвигался чёрный вал, он невольно закрывал глаза, прижимаясь к отцу.

Отец крепко стоял в лодке, одной рукой держась за раму, другой – за руль. Брызги докрасна иссекли его лицо, набились в курчавистые волосы, ручьями стекали по брезентовой куртке. Перед валом под самое небо отец кричал, как настырный драчун:

– Держись, Вовка! – Одолев вал, подмигивал сыну: – Наша взяла!

Перед городом Амур будет километра три шириной, но перебирались через него долго. Наконец завернули в устье речки Жур – приток Амура. Здесь высокие тальники, узкое русло. Ветру негде разогнаться. По воде – густая рябь, она пылала на солнце.

Отец выбрал песчаный мысок и, заглушив мотор, пристал.

Володя оглянулся на Амур. За скачкой волн в седых космах – зелёные сопки, под ними – дома города белыми игрушками. В этом городе мальчик жил. Там осталась его мать. Несколько раз он улетал на самолёте к бабушке в село и не скучал по матери. Тогда улетал в гости, а теперь другое…

Он устал сидеть в лодке, вылез на сырой песок, руки спрятал в карманы брюк. Вышагивал у воды маленький, весь колючий. Чёрные глаза округлились, брови вскинулись.

Отец заговорил громко, словно кому-то доказывал:

– Мы с тобой, сынок, припеваючи заживём в деревне. Электростанцией заведовать будем, двух лаек купим, коня купим и поедем в тайгу на охоту. – А сам, заправляя из канистры бак, не мог найти крышку и нахлебался бензина. Крышка лежала на виду, а он извертелся, не мог найти. – Без нас она долго не проживёт, наша мама, как миленькая приедет следом за нами, вот увидишь… – Отец про сына мало-помалу забывал, говорил всё тише и замолк совсем.

Володя помнил: вчера отец с матерью уже какой раз начали скандал из-за деревни.

Получил отец отпуск на заводе и заявил, что убежит в деревню. И дня не останется в городе! Мать сразу нашла себе дело. Она, когда сердитая, не сидит сложа руки: зазвенела посудой, захлопала дверцей буфета. Надоела ей затея отца поселиться в деревне, сад вырастить да собак держать. Мать терпеть не могла деревню. Она всегда была городской.

Взрослые вдоволь наругались. И утром отец взял Володю к бабушке.

– Вовка! Ну-ка выше нос! – Он вспугнул унылые думы сына. – Давай в лодку. Сейчас увидишь занятную речку.

– Я видел с «кукурузника».

– С самолёта Жур смахивает на контурную карту. Ты с моторки посмотри.

Володя уселся в лодку мокрым петушком, думал: «Ничего хорошего на этой речке…» Но вскоре повеселел.

Густая рябь скользила навстречу, воркуя, хлесталась из-за бортов сизыми жгутами. В мороси и жгутах – дуга. И над лодкой оранжево-синяя радуга. Володя запускал в неё руку, потом нюхал руку и не мог понять, чем она пахла. Будто бы отдавала влажным снегом, и черемухой, и еловой смолой.

На песчаных косах разлеглись толстые брёвна, дыбились коряги. То цапля шагнёт раза два и уже далеко позади лодки. Или сунет клюв в воду, а что достанет – Володя не успевал увидеть. Или покачивается цапля на одной ноге, спрятав голову под крыло, лень даже взглянуть, кто мчится. По крутояру разнолесные релочки, луга пестрели цветами. За релочками и лугами – таёжные сопки.

Кривуны один за другим. За каждым кривуном – диво. Вон серый катер. Дымит, взбивает бурун выше кормы и стоит на месте. Привязан к плоту. Лопни трос – вот бы катер рванулся вперёд! Плоту конца не видно. На кедровых хлыстах – зелёные ветки, сидят кулики и трясогузки.

Вскоре остановились перекусить.

– Благодать какая! – Отец довольно потягивался. – Жур искрит как электрический. – Отец на заводе работал электриком, потому и слова говорил специальные – «искрит», «обрыв». Он развязал рюкзак, выкладывая на брезент провизию, раздумывал вслух: – Кого возьмут на моё место?.. Вот приеду в колхоз да и напишу, пусть не ждут меня на заводе. Теперь уж не вернусь, полный обрыв.

Володя вылез из лодки в кусты черемухи, калины, боярышника. Искал звериные следы. Под ногами цвиркнул бурундук и юркнул на чернотал. Володя полез за бурундуком. Тот забегал всё выше. Володя – за ним. Ловить зверька помешал отец:

– Разве деревенский мальчишка карабкался бы с голыми руками! Бурундук с ветки на ветку – да и был таков! Слазь обедать!

Над речкой трепетало марево, барашки хлюпались об лодку. Володя быстро ел сметану с хлебом, из бутылки пил чай.

– На реке всё вкусно, – посмеивался отец. – Это тебе не дома. Как-нибудь поедем с тобой в путешествие по Журу, вернёшься назад плечистым здоровяком.

– А ты был там, где начинается Жур?

– Бывал… В тайге, на речке вырос, потому они заманивают меня, покоя не дают. Мама наша, сынок, не ягодница, не рыбачка. Этого не может понять.

– Давай возьмём маму на рыбалку, и, когда заснёт, мы подцепим к её удочке здоровенного сазана! Вот тогда обрадуется она и полюбит речку, – фантазировал мальчик.

Отец промолчал, глядя в чащу берега.

– Смородина, что ли, краснеет?.. Бери кружку, узнаем, что там?

Низкие кусты в рясной ягоде. Грозится ягода упасть в траву. Отец обе руки тянул к смородине.

– Вот бы маму сюда! – сказал Володя.

Смородина так и брызгалась под языком – кисло-сладкая, душистая. Мигом набрали полную кружку. Отец разбил рафинад в тряпице, высыпал в миску, туда же – смородину. Ели большими ложками.

2

Отец бросил кусочки хлеба бурундуку и подался заводить старый, обугленный мотор.

– Подкачал бензина? – напомнил отцу Володя.

– Есть бензин.

– Провода на свечах?

– Есть провода на свечах… Контакт! – И отец вытянул шнур стартёра.

Мотор фыркнул – из воды взбурлились газы. Навстречу лодке снова хлынул горячий, душистый ветер.

Одну за другой настигали полосатые, как зебры, створы. В дымке синели сопки, перекатываясь из перевала в перевал.

Под каменным обрывом – зелёная палатка, на быстрине реки весельная лодка стояла на якоре. В лодке четверо мальчишек – смуглые и блестящие от зноя и воды.

– Кто такие? – спросил у отца мальчик.

Отец не слушал, что-то кричал мальчишкам. Заглушив мотор, он ухватился за борт плоскодонки и воскликнул:

– Привет, ракуны! Как ныряем?..

– Ерунда, дядя Аким, – угрюмо ответил Лёня.

Лёня – сын охотника и пчеловода – ладный, гордый. Володя играл с ним когда в последний раз приезжал в деревню. И сейчас удивился, как тот вырос! Лёня тоже вспомнил городского мальчика, однако своим поведением показывал, будто видит его первый раз и не хочет признавать старым другом.

Младший брат Лёни, Шурик, круглолицый, с белёсыми волосами, сидел на поперечине, собрался в кулачок – озяб. Он только что нырял. И Шурик делал вид, что не знает Володю. Остальные ребята Володе не знакомы.

– Значит, у вас тоже принимают ракушки для пуговичной фабрики? – возбуждённо спрашивал отец у Лёни. – И я в детстве нырял на этом месте. Вот чудеса! Будто ничего не изменилось за двадцать лет: и берега, и я всё тот же мальчишка!

Отец разделся и встал ногой на борт моторки – готовился нырнуть.

– В трусы ракушки не клади, дядя Аким, – предупредил Шурик, – а то с охотки наберёшь и не вынырнешь.

Отец слегка подпрыгнул, мелькнул пятками и сгинул в реке.

Круги раздались, лопнула горсть пузырей, и снова начала вязаться в кружева быстрая речка. С берега тревожно свистнул красногрудый зимородок, топтался на сухой палке – весь из одного клюва. Володя смотрел на воду и на ребят. Вода тиха, и ребята выжидательно спокойны.

– Долго сидит на дне. Штук двадцать достанет! – сказал Шурик. От великого любопытства он и дрожать перестал.

– Так и достанет, жди, – ревниво возражал брату Лёня. Он славился выносливым ныряльщиком. Не хотел, чтобы даже взрослый мужчина оказался лучше его.

Володе лестно, что отец долго был на дне Жура, и страшновато: а вдруг он не вынырнет совсем. Тогда как ребята вытянут из глубины такого большого!

Отец шёл ко дну с открытыми глазами, как ныривал в детстве. Появилось дно в камешках; шевелились лохмы водорослей, сновали рыбки. Навстречу бегу воды торчали острые носы ракушек, подёрнутые мхом. Прижимаясь ко дну, отец плавал, словно забыв, зачем нырнул. Сумрачно, и тишина глухая. Загадочно и жутко. Кончился кислород в лёгких, отец выдернул из песка две перламутицы и толкнул ногами дно. Смотрел вверх – над головой солнце. Оно раскалывалось вдребезги и вновь сливалось в радужный круг. Отец шумно вынырнул и бросил в лодку ракушки.

– Всего две!.. – не понравилось Шурику. – Учитесь у меня доставать, дядя Аким. – Поддёрнув трусики, жилистый, настырный Шурик плюхнулся в реку.

Ныряли мальчуганы один за другим. В лодку посыпали перламутицы. Их озорству поддался и отец Володи.

– Ко мне приплыла здоровенная каракатица! – пугал приятелей Шурик.

– Где она? Я на неё верхом сяду! – вызывался отец.

– Ребя, а ко мне сомина заедается, – дурачась, захныкал один мальчуган.

– Ну-ка показывай его! – Мальчишки лягушатами бултыхнулись на дно.

Володя сразу понял: Лёня среди ловцов – за главного. Когда ловцы затеяли спор, кому нырять, а кому остаться на лодке, Лёня, не выслушивая правых и виноватых, одному разрешил нырнуть, а двоим велел подождать. Ловцы насупились, однако не возражали.

Сам он без всплеска вонзался в речку. Долго плавал в глубине и появлялся далеко от лодки. Лёне подавали шест. Он, держась одной рукой за борт, другой вытаскивал из-под резинки плавок перламутицы, вокруг тела торчащие гранатами, и бросал в лодку. Он доставал больше всех перламутиц и находил их там, куда другие ребята не могли донырнуть.

– Хватит купаться, водохлёбы, – сказал отец. – Двинем на ваш табор чай пить. – Он гнал моторку к берегу веслом.

Ловцы, вытянув камень-якорь, плыли на плоскодонке.

Володя с отцом заглянули в зелёную палатку. В палатке было жарко, по углам ныли красные комары. Постель из козлятинок да фуфаек.

На обгоревшем тагане висели два ведра. В них сваренные ракушки разинули створки. Рядом валялся рюкзак, миски с ложками, рыбьи кости. А в тени тальников уже готовая продукция – стопы вымытых створок.

– Давай и мы нырять за ракушками, – сказал Володя отцу. – Здесь я и плавать научусь…

– Оставайтесь, – Володю услышал Лёня. – Тут мы сами хозяева. – Дома – то не тронь, туда не ходи, чуть стемнело – марш в избу. А тут хоть до утра костёр жги.

У берега груда живых перламутиц. Несколько штук уползло на глубину. Шурик доставал их. Перламутицы прятали слюнявые языки да брызгались.

Ребята разожгли костёр, повесили над ним котелок с водой. Потом, вывалив из вёдер створки, мыли травяными вехотками.

Володя тоже нарвал осоки и давай шоркать внутри перламутицы. Она засинела речкой, отливала зарёй. Мальчуган приложил перламутицу к уху. Она шумела тальниками, посвистывала крыльями летящей утки.

Шурик сказал Володе:

– В ракушках бывает жемчуг. Найдёшь – озолотишься! – и захихикал. – Потешный случай был с его жемчужиной, – продолжал Шурик, косясь на Лёню. И начал рассказывать городским.

Иногда нехотя помогал ему и сам герой рассказа – Лёня.

А случай и на самом деле вышел забавный.

Много лет жила перламутица на дне реки, хранила жемчужину под языком. Лёня нырнул и достал эту перламутицу. Она задохнулась на воздухе и выронила в лодку жемчужину – большую, как круглая пуля.

Не раз ребята находили жемчуга с дробину, с картечину. Разбивали. Им надо было знать, что внутри. Внутри бывали простые камешки. Ловцы знали: настоящий жемчуг тот, внутри которого нет камня. А жемчужину Лёни ребята не решались разбить, – любовались ею в тени, на ярком солнце. Она горела углем, и ловцы уверяли друг друга, что жгла руки, или тускнела белым льдом, и тогда жемчужина казалась студёной.

Лёня завернул находку в тряпицу и привёз домой. Взрослые приходили к нему. Одни предлагали в город ехать с жемчужиной да обменять на крупные деньги, другие отговаривали менять: жемчужина, дескать, святая – и без денег принесёт мальчугану счастье. Мать Лёни – хозяйственная – спрятала было жемчужину в сумку с документами. Но отец – охотник и пчеловод – вернул сыну:

– Раз к Лёньке пришла, должна с ним и ходить.

Лёня долго носил в кармане жемчужину. От неё пользы никакой не было. Ну, переливалась радужными огнями, вызывая смутную тревогу в душе, ну, редкость – только и всего.

Побежал Лёня в сберегательную кассу, там девушки склонились над жемчужиной, зарделись, точно от ласковых слов, а на деньги не обменяли. Он – к бухгалтеру колхоза. Старичок с чёрными нарукавниками, катая по столу жемчужину, мечтательно улыбался, молодел лицом, однако не дал рублей.

Тогда Лёня решил подарить жемчуг вьетнамским ребятам. В те дни пионеры собирали посылку.

Вожатая засомневалась в достоинстве жемчужины. К тому же некогда вьетнамцам обменивать её на полезные предметы. Им надо такие вещи дарить, чтобы можно было сразу пустить в дело.

Про Лёнину находку узнала Скупердяиха. Так прозвали скупую старушку в селе. Явилась к мальчугану и давай рядиться.

– Ты ей отдал? – не выдержал отец Володи.

– Нет, – ответил Лёня. – Жемчужину курица проглотила.

– Да как же?

– Я уронил, а курицы налетели кучей малой. Я и не заметил, какая склюнула.

– Не хотел жемчуг попасть к Скупердяихе и упал на землю, – размышлял Володя.

Мальчуганы бросали «мясо» – внутренности ракушек – в реку. Вокруг него белыми искрами вспыхивали чебаки. Чебаки теребили мясо, пока наконец самый нахальный не утаскивал в глубину.

– Щуки да сомы на ракушкино мясо клюют? – спросил Володя у Шурика.

– Иди за мной, я тебе покажу здоровенную щуку. – Шурик подался к вислым кустам чернотала. – Чебака поймали на мясо, а на чебака – щуку. К пасти не лезь, а то как цапнет. Знаешь какие зубы!

Володя присмотрелся к зелёной воде под ветками и нашёл рыбину длиной с метр. Тоже зелёная, вдоль спины чёрные родинки. Щука не убегала, кося глазами в сторону ребят, словно кошка. От запястья хвоста до талины – капроновый шнур.

– За морду привязывали, так откусила верёвку, – шептал Шурик. – С утра до обеда где-то бегала, а потом есть захотела – и поймалась на мою закидушку. Посмотрел бы ты, как она меня водила, до шейки в речку затаскивала.

Мальчуган обманывал Володю. Не он поймал щуку, а Лёня. Но как же не сочинить о таком геройстве перед Володей. Лицо Шурика серьёзное, смуглое, в светлых глазах плавали дробинки зрачков.

Чай пили ловцы ракушек, кому как удобно было – и сидя и лёжа. Пили из алюминиевых мисок, в которых насохли рыбьи кости, гречневая крупа. Пили со свистом, причмокиванием, грызли куски сахара. Володе тоже захотелось попробовать из миски: стеснялся розовой хлорвиниловой кружечки. Достал из рюкзака миску. Она отличалась от мисок ребят, как лебедь от вороны. Вот задымить бы да не мыть с неделю, тогда и чай пить из неё куда приятнее было бы.

Вечером дюралевая лодка пошла дальше.

Прямое русло реки с быстрым течением упёрлось в зелёную сопочку.

«А куда же плыть нам?.. – Володя встал на ноги, глядел вперёд. – Неужели из-под сопки выходит Жур?»

Отец правил лодкой и не замечал тревоги сына. У него свои думы.

Но вот между сопочкой и крутояром прорезалась светлая канавка. Она ширилась, удлинялась, сопочка медленно отворяла реку. А впереди, на долгом склоне высокой сопки, показался сначала один домик с белой крышей, потом второй, третий… Лодка мчалась, размётывая брызги, – ширилась река, разрасталось село.

– Узнаёшь Лобное? – Отец крикнул сыну, махнув рукой на село.

– А вон, под коричневой крышей, школа, где ты учился, – отвечал Володя. – Вижу и бабушкин дом!

Возле плоскодонок моторка сбавила скорость и ткнулась носом в берег.

«Явились – не заблудились!..»

Бабушкина изба под дикой развесистой яблоней. На дранковую крышу улеглись ветки. Сколько раз Володин отец хотел обрубить эти ветки, чтобы не давили на крышу, так бабушка не велит. Привыкла к яблоне. Летом яблоня давала густую тень, а зимой дробила северный ветер. Осенью листья опадали, но яблочки, высохнув, рясно держались до весны. В редкий день не садилась на куст стайка снегирей, клестов или дубоносов. Нарядные птицы помогали бабке коротать длинную зиму. Обруби ветки – вдруг похолодает в избе и птицам может не понравиться.

Пока отец отворял калитку, Володя заглянул в плоский умывальник, прибитый к столбу. Он висит с давних пор вместо почтового ящика. Каждый год бабушка красит умывальник голубой краской. Обновляет подоконники да рамы в избе и про умывальник не забудет. И висит он весело, зазывно – без крышки, без соска. В нём сухие яблочки, листья, воробьиный пух. После сына и отец заглянул в почтовый умывальник, хотя оба знали, что из города ещё рано ждать письма от матери.

Дворик зарос гусиной травой, в пятнышках жёлтых листьев. Серединой дворика – каменистая тропинка.

Дверь сенцев закрыта на палочку.

– Куда-то увеялась, – недовольно сказал отец, снимая со спины тяжёлый рюкзак. – Как ни приедешь, её всё нет. Уже на пенсии, пора бы утихомириться нашей бабке. – Он поставил рюкзак на скамейку из одной доски и, поводя натруженными плечами, отправился в огород. Володя – следом за ним.

Бабушка стояла в огороде, ниже колен опустив грязные руки, рыла молодую картошку. Плечи узкие, продолговатое лицо загорелое, выжидательное.

– Явились – не заблудились!.. – пропела она. – Опять без мамы?.. – голубенькими треугольничками глаз уставилась на сына – отца Володи. – Светунец приехал к бабушке! Ладно! – Сама она дала это прозвище внуку. Легонько обняла его, опасаясь замарать на нём рубашку. Коснулась щекой лица Володи. От бабушки пахло картофельной ботвой и укропом. – Не едет мама твоя, Светунец. Мы и без неё как-нибудь проживём. Голубики наберём, грибов посолим… – А сама беспокойно наблюдала за сыном.

– У тебя всё та же неразбериха на грядках… – заметил отец: не понравились ему бабушкины намёки.

– Понатыкала всякой твари по паре, – бодро ответила бабушка.

Чего только не росло на огороде! Среди грядок картошки – чёрная смородина, хрен, брюква, мак, подсолнухи, кукуруза, редиска…

Огород у бабушки маленький. Вот она и натискала разных растений. Но овощи и ягоды вызревали урожайно. Только непонятно было, как бабушка ухитрялась пропалывать и окучивать картошку, ничего не срезая.

Бабушка повела внука в тупик огорода.

– Гляди, кого я вырастила!

Вырастила она ровно пятнадцать арбузов (считала не раз). И на каждом арбузе выцарапано «Б», – значит Бородина – фамилия бабушки. Буквы зарубцевались, как бы получились сами по себе.

Неужели бабушка верила, что с буквами, как мешки или поросёнок, арбузы не потеряются?

– Амперные арбузы, – заметил Володин отец.

– Это как же понимать – амперные?! – затревожилась бабушка. – Уж сколько лет сею, не ливнем прибьёт, так туманом. Нынче тоже по всей деревне пропали, у меня живы… «Амперные!» Уж какие получились.

– Чего ты обиделась! – засмеялся отец. – Ампер – единица измерения силы тока. Амперно – значит здорово.

– Выходит, ток меряют не вёдрами и не весами. Я-то подумала, хаешь мои арбузы. Ты, Акимушка, говори со мной просто, не запутывай меня. – Бабушка, оглядывая арбузы, беспокоилась: – Сорванцы бы не разнюхали. Светунец, ни гугу ребятам. Вместе на базар понесём…

Бабушка не собиралась угощать внука, хотя тот слюну глотал и жалобно смотрел на арбузы.

– Сколько за них выручишь на базаре? – спросил Аким у матери.

Она сосредоточилась:

– Если пятёрку за штуку – пожалуй, рублей девяносто пять…

Отец полез в карман за деньгами. Бабушка поскучнела.

– Да они зеленоваты. И какой мне прибыток от твоих денег. Твои деньги – мои. Я уж продам чужим. А что загниёт или не купят, то и съедим. Добро-то зачем переводить зря.

Утром в летней кухне потрескивала сухими дровами печка. На сковороде шкворчало и дымилось, из кастрюли вырывался пар. Бабушка ухитрялась в одно и то же время мешать ложкой в кастрюле, крошить зелёный лук и наводить корм для подсвинка.

А на скамейке сидела Таня – сестрёнка Лёни и Шурика. Из-под белого платка выбивались волосы – и не чёрные, и не коричневые: выгорели на солнце. Девочка в шароварах, обута в кирзовые сапожки. Держала игрушечное ведёрко с нарисованным зайцем.

Володя проснулся и вышел в ограду, девочка мельком взглянула на него и задренькала дужкой ведёрка. Она знала Володю – год назад целое лето играли вместе, – но отвыкла.

Володя тоже не заговаривал первым, он заглянул в почтовый умывальник, потом засунул туда руку. Письма от матери не было.

– Ещё самолёт не прилетел из города, – сказала Таня в сторону.

– Знаю, – угрюмо ответил мальчик.

Зарядку он не любил. И всё-таки перед Таней замахал руками яростно. Потом выбежал на бугор, в густой траве-мураве. Роса сверкает ягодой голубикой.

Село на виду. Влажные крыши, сады и огороды блестели на солнце. А река в куржаке тальников, в лёгком тумане. От центра Лобного река круто поворачивала к далёкой сопке, гнулась подковой и снова льнула к околице села. Напротив села, на другой стороне реки, – дубовые рощицы и озёра. Володя несколько раз громко крикнул, но эхо не откликалось ему из раздолья.

Отец Володи ушёл в правление колхоза устраиваться работать. Бабушка с ребятами подалась в лес за голубицей.

– Пока другие вспомнят о ягоде, мы наберём рядом, – говорила. – После надо будет мотать вон куда – к Синей сопке.

Сначала шли улицей. Встречные женщины здоровались с бабушкой и спрашивали: далеко ли направились с вёдрами?

– За грибами, – уклонялась от верного ответа бабушка.

Не понравился Володин приезд в деревню сухонькой, в худой одежде Хмаре. Это её прозвали Скупердяихой. Она стояла у избы, облокотясь на жердину.

– С дачниками тебя, Бородиниха! – хрипло крикнула. – Подчистят в огороде. Знай вари да корми. Я своих и на порог не пускаю.

– Боишься, внуки объедят. А мне без Светунца жизнь – копейка. – Бабушка прижала к себе Володю.

– Зачем называешь меня Светунец да Светунец? Я Вовка!

– Ну кто же ты мне, как не Светунец?.. Бывало, занеможется, заломит кости – век свой прожила, помереть осталось. Но как вспомню тебя, малого, неучёного… Помри я, к кому поедешь в деревню, кто тебе огурцов вырастит, в лес, на луга поведёт? Погоди, смертушка, говорю, встанет на ноги внук, окрепнет, тогда уж приходи за мной. Ты и есть Светунец мой, Вовка. Светишь в жизни…

Кончились ряды изб. Каменистая дорога висла над кручей сопки.

Бабушка будто бы не озиралась по сторонам, но нет-нет да и ныряла в дубняк.

– Мухомор показался краснушкой, – оправдывалась. – Вон и волнуха. Одна – и то давай сюда! – Бахромистый замусоренный гриб она клала в подойник на узелок с едой.

И Таня путалась в кустах: нашла кукушкины слёзки, сонного жука, тянулась за алым вьюном, за орехом. Какой ни раскусит орех, тот и ядрёный.

– Как угадываешь? – спросил Володя у девочки.

– Ищи орехи в длинных рубашках… А это что, знаешь? – Таня сорвала пучок жёсткой травы. – Хвощ это. Папа говорит, дикие чушки едят его. Когда-то хвощ был с берёзу. Теперь растёт травкой, чтобы не рубили.

Свернули с дороги на тропку. С кустов постукивала роса. Капризно пищали птенцы: наверно, на них капало.

Ягодники спустились на марь – кочкастую, с ельником и редкими лиственницами. Под ногами – лужи, чавкал мох. Таня как бы летела за бабушкой, позвенькивая ведёрком. Володя отставал, спотыкался, то и дело падал.

Бабушка поджидала внука и думала: «Старше Танюшки, а разве ровня ей? Вот что делает город с детьми… Там они ни чулок, ни варежка. Неужели Аким так и не поселится в деревне? У него на дню десять пятниц: сегодня в колхозе хочет жить, завтра – в городе. Вот если бы жена согласилась…»

– Не суетись, – советовала старушка внуку, – гляди, куда потвёрже встать. Скоро придём… Да вон, за берёзкой, голубика.

На глинистых лобках – жёсткий кустарник с мелкими, как накрошенными, листьями, усыпан кустарник сырой беловатой ягодой, а кое-где пряталась спелая, матово-голубая.

– Тут уже хозяйничали без нас! – расстроилась бабушка. – Ладно хоть зелень оставили. И что за люди – ни ягоде, ни ореху не дадут поспеть! Чуть забуреет – рвут. Не до вёдер, ребятки, пробуйте.

Дети тянулись за бабушкой, хлюпали в лужах, тонули во мху. Съедали, что находили. Которая голубика сладкая, а которая – кислая, глаза выворачивала. Зато припахивала лиственничной смолой и малиной.

Таня забиралась в середину голубичника, садилась на корточки, бренькала в ведёрко ягодка по ягодке.

– Где наша девушка? – спохватывалась бабушка.

– Тут я. – Из кустиков высовывался белый платок.

– От земли не видать ребёнка, а какая хлопотунья да старательна, – говорила внуку бабушка. – Вот тебе, Светунец, и невеста. Сто лет проживёшь с ней, горя не узнаешь… – Бабушка насупилась и спросила: – Мать не собиралась проведать, как вы тут? Где ей проведывать. Ей ведь некогда, всё чистую бумагу чертит, чертёжница, – и поглядывала на Володю, отфукивая мошек.

– Матери-то напиши: мол, доехал, голубику брал, – наказывала бабушка. – Мать с отцом как хотят, а тебе мать – на век родная.

Володя отмалчивался. Бабушка держалась возле него.

– Сама я виновата в судьбе отца. Дед твой, Светунец, наверно, сказывали тебе, пришёл с войны хворым и скончался. Осталось у меня на руках четверо сирот: ни обуть их, ни одеть и голодно. Время-то трудное было. Война только что кончилась. Явился в колхоз вербовщик, звал в ремесленное училище ребят, кому четырнадцать лет, сулил специальность денежную. Я и велю отцу твоему: «Поезжай в город, Аким! Мне помогать будешь растить остальных, а то все пропадём». Он ревёт, а я гоню. Силком посадила на катер… – Долго набирала горсточку ягоды бабушка и высыпала мимо подойника. – Слепая!.. – Она присела, шарила узловатой рукой по мху.

Володя заглянул в её лицо. Лицо одеревенело, только подёргивалась морщина в уголке рта.

– Не надо искать, – сказал Володя. – Я тебе рясный куст принесу.

Он походил кругами и остановился возле Тани. Её ручонки так и сновали в ягоднике – голубика дождём брызгалась в ведёрко. Ведёрко звенело всё тише – ягода закрывала дно.

Володя, наблюдая за расторопной девочкой, успокоился, забыл о бабушкином скучном разговоре. Потом проследил, куда села трясогузка. Думал, в гнездо, подкрался, а гнезда не было. Зато наткнулся на пепельный кругляк. Кругляк грузно свесился с ерника.

– Таня! Бабушка!.. Скорее сюда! Что я нашёл. – Володя никогда не видел гнезда ос.

Он тронул кругляк. Насекомые повылетали из сот, закружились, тонко ноя. Вдруг Володя заорал и метнулся к бабушке:

– Осы, осы!..

Бабушка и Таня кинулись было убегать, но опомнились и ухнулись в кочки.

– Ложись, ложись! – кричали Володе.

Он обезумел от боли и страха, размахивал руками и голосил.

– Ложись, тебе говорят!..

– Ложись, мизгирь такой! – подпевала бабушке Таня.

Володя не понимал, зачем ложиться, когда надо убегать. Ведь лежачего до смерти зажалят. И он бегал.

– Обалдел!.. – Бабушка ринулась за внуком, свалила его и закрыла собой.

Володя затаился и перестал выть.

Осы, погудев над ними, удалились к гнезду.

– Вставай. Пронесло! – объявила бабушка. – Так идти, дак у тебя ног нету, за каждую кочку цепляешься, а тут жеребёнком скакал. – Бабушка сняла с головы платок и вытирала грязное вспухшее лицо Володи. – Ишь, поцеловала прямо в лоб!.. Дай-ка сырой землицей притру.

От жалостливых слов бабушки, её прохладных рук Володя снова заплакал:

– Ещё в ухо-о-о!..

К уху бабушка приложила мох.

– Сразу видать – городской ребёнок. Танюшка – кроха, но смекнула, как спасаться: бух в траву, а осы – мимо! Таня, где ты?..

– Тута-а, – робко откликнулась девочка, встала из травы с оглядкой. – Ведёрко я не бросила! – гордо заявила. – И ягодку не просыпала! А где твой бидон, Вова?

– Где его бидон? Закинул и сам не помнит куда, – серчала бабушка. Она отжимала подол, поглядывая на внука и Таню. – Бидон-то ладно. Куда же я дела ведро – это штука. Подойник добрый, и голубицы в нём порядочно, – ходила старушка кругами. – Тут рвала… отсюда к нему пошла, – вспоминала вслух, – отсюда побегла, здесь упала… Вот оно, ведро!.. Бидон у гнезда ос. Его не возьмёшь, разве ночью…

Таня завязалась платком наглухо, спрятала руки в рукава куртки и направилась к осам.

– Вернись, девка! – Бабушка особо не настаивала: ей бидон жалко и надеялась, маленькую осы не заметят в траве.

Крадучись Таня вынесла бидон.

В густой осоке побулькивал ручей. Володя глянул в него и опять захныкал: лицо – узкоглазое, нос плоский, на лбу шишак.

Бабушке и Тане – весело.

– Вам-то что, а как я пойду домой…

– Подивятся люди: откуда взялся такой! Но с дороги не столкнут, – сказала бабка. – В мужчине главное не красота лица, а красота ума.

Все умылись и, выбрав бугорок, сели. Бабушка развязала клетчатую тряпицу, и перед ребятами очутились три огурца, хлеб, три капустных пирожка. Пока ели, бабушка с Таней всё посмеивались над происшествием с осами. Володя икал и щупал на лбу набухающий рог.