Текст книги "Кортик. Бронзовая птица"
Автор книги: Анатолий Рыбаков
Жанр:
Детские остросюжетные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
На пустынном сквере осенний ветер играл опавшими листьями. Он собирал их в кучи, кружил вокруг голых деревьев, метал на серый гранит церковных ступеней, шуршал ими по одиноким скамейкам, бросал под ноги прохожим, грязными клочьями волочил вверх по Остоженке, забивал под колеса яркой рекламной тележки, стоявшей на углу Всеволожского переулка. На тележке были укреплены под углом два фанерных щита с развешанными на них афишами новой кинокартины – “Комбриг Иванов”. Вверху, там где щиты сходились, качались вырезанные из фанеры буквы: Кино арбатский “Арс”.
Прохожие Остоженки привыкли к тележке, уже несколько дней неизменно торчавшей на углу. Вечером за ней являлся мальчик и увозил. Лысый старик, хозяин филателистического магазина, ругал мальчика за то, что тот ставил тележку против магазина. Мальчик ничего не отвечал, подкладывал камни под колеса и удалялся.
Однажды вечером мальчик явился, вынул камни из-под колес тележки, вкатил ее во двор магазина и пошел в дворницкую.
Дворник, худой рыжий татарин, сидел на широкой кровати, свесив на пол босые ноги.
– Дяденька, – сказал мальчик, – моя тележка сломалась. Можно ей постоять во дворе?
– Опять сломалси, – дворник лениво посмотрел в окно, – опять сломалси. – Он зевнул, похлопал ладонью по губам. – Пущай стоит, нам разви жалка.
Мальчик вышел, осмотрел тележку, тронул верхнюю планку, тихонько стукнул по щиту и ушел.
Двор опустел. В окнах гасли огни.
Когда совсем стемнело, из подъезда черного хода вышли старик филателист и Филин.
Они остановились у самой тележки. Старик вполголоса спросил:
– Значит, решено?
– Да, – раздраженным шепотом ответил Филин. – Чего ему ждать? Год, как вы за нос водите.
– Сложный шифр, – пробормотал старик, – по всем данным – литорея, а вот без ключа не могу прочесть.
– Если б вы знали, что там есть, – зашептал Филин, наклонясь к старику, – то прочли бы.
– Понимаю, понимаю, да что делать! – Старик развел руками. – Может, подождет еще Валерий Сигизмундович?
– Не может он больше ждать. Понятно? Не может. Так что к воскресенью все приготовьте. Я сам не приду, пришлю мальчонку.
Филин ушел. Шамкая беззубым ртом, старик побрел домой. В освещенном окне появилась его сгорбленная фигура. Старик медленно передвигался по кухне. Наклонившись, он подкачал примус. Длинные красные языки высовывались из-под чайника, облизывая его крутые бока.
Потом старик долго, медленно и аккуратно чистил картошку. Кожура длинной, изломанной лентой падала в ведро.
Из кухни старик перешел в комнату и склонился над столом. Некоторое время он стоял неподвижно, потом поднял голову, посмотрел в окно, перед которым стояла тележка, и задернул занавеску. Задернул он ее одной рукой. В другой он держал ножны. Они были отчетливо видны. Черные, кожаные, с металлическим ободком наверху и шариком на конце…
Вышел дворник, почесался, глядя на луну, зевнул и пошел к воротам. Только он хотел их закрыть, как появились Генка и Слава.
– Бери свой тележка, – в порядке тележка. Бери.
Мальчики вынули камни из-под колес тележки и выкатили ее на улицу. Дворник запер ворота.
Мальчики вкатили тележку в безлюдный переулок, осмотрелись, отодвинули верхнюю планку и раздвинули щиты. Из тележки вылез Миша.
Домой Миша вернулся поздно ночью. Мамы не было: она работала в ночной смене. Миша разделся, юркнул в постель и долго лежал не засыпая.
Здорово они придумали с тележкой! Неделю изо дня в день следили из нее за магазином старика. Провожая посетителей, старик разговаривал с ними возле тележки и не догадывался, что там кто-то сидит. Ночью они ставили тележку во дворе и таким образом узнали весь распорядок жизни старика. И ножны несколько раз видели. Если снять ободок и вывернуть шарик, они разворачиваются веером. На веере что-то написано. Непонятно только одно: старик сказал Филину, что без ключа он не может расшифровать, но ведь ключ-то у него в ножнах. Что же он расшифровывает?
Того высокого зовут Валерий Сигизмундович. Ясно, это Никитский. Они его, правда, больше не видели, но важно завладеть ножнами, а Никитский потом никуда не денется. Теперь дело будет проще. Борьку-то они сумеют надуть. Борька давно зарится на тележку.
С тележкой, конечно, придется расстаться. Правда за то, что они ее возят, их бесплатно пускают в кино, но все равно – с понедельника в школу. И не к лицу пионерам заниматься такой коммерцией.
Посвистывая, Борька-жила шел по Никольскому переулку. В руках он держал обвязанный шпагатом пакет. Борька шел не останавливаясь. Отец приказал ему по дороге от филателиста домой нигде не задерживаться.
Это приказание было бы выполнено в точности, если бы внимание Борьки не привлекла рекламная тележка кино “Арс”, стоящая на церковном дворе. Вокруг стояли Миша, Генка, Слава и беспризорник Коровин. Они рассматривали тележку и горячо спорили.
Борька подошел к ним, с любопытством оглядел всю компанию.
– Ты на резину посмотри, на резину, – говорил Миша, тыкая ногой в колеса, – одни покрышки чего стоят.
Коровин засопел:
– Цена окончательная.
– Уж это ты брось! – сказал Генка. – Пять рублей за такую тележку!
– Тележку продаете? – Борька придвинулся ближе к ребятам.
Миша обернулся к нему:
– Продаем. А тебе что?
– Спросить нельзя?
– Нечего зря спрашивать.
– А я, может, куплю!
– Покупай.
– Сколько просите?
– Десять рублей.
Борька присел на корточки и начал осматривать тележку, ощупывать колеса. Пакет он положил рядом с собой.
– Чего ты щупаешь? – Миша взялся за ручки. – Колеса-то на подшипниках. Смотри, ход какой. – Он толкнул тележку вперед. – Слышишь ход.
Борька подвигался вместе с тележкой, прислушиваясь к шуму колес с видом большого знатока.
Миша остановился:
– Сама идет. Попробуй.
Борька толкнул тележку. Она действительно катилась очень легко.
Генка и Славка тоже подвигались вслед за тележкой, загораживая собой Коровина.
– А самое главное, смотри. – Миша отъединил планку, раздвинул щиты. Видал? Можешь даже спать. Поставил тележку – и ложись.
– Ты уж нахвалишь, – сказал Борька, – а резина-то вся истрепалась.
– Резина истрепалась? Смотри, что написано: “Треугольник”, первый сорт.
– Написано! И краска облезла. Вы уж давайте подешевле.
– Ладно, Мишка, – раздался вдруг голос Коровина, – я забираю тележку.
Мишкин азарт вдруг пропал:
– Вот и хорошо. Бери. Прозевал ты тележку, Жила!
– А я, может, дороже дам.
– Нет, теперь уж не дашь.
– Почему? – Борька подошел к пакету, поднял его.
– Потому! – Мишка усмехнулся.
Борька недоуменно оглядел ребят. Они насмешливо улыбались, только один Коровин, как всегда, смотрел мрачно.
– Не хочешь – как хочешь! – сказал Борька. – Потом сам будешь набиваться, но уж больше двугривенного не получишь.
Борька скрылся за поворотом. Мальчики забежали за церковный придел, и Коровин вытащил из кармана ножны.
Миша нетерпеливо выхватил их у него, повертел в руках, затем осторожно снял ободок и вывернул шарик.
Ножны развернулись веером. Мальчики уставились на них, потом удивленно переглянулись…
На внутренней стороне ножен столбиками были нанесены знаки: точки, черточки, кружки. Точно так же, как и на пластинке кортика.
Больше ничего в ножнах не было.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ.
СЕДЬМАЯ ГРУППА “Б”
На уроке математики не оказалось мела.
Преподавательница Александра Сергеевна строго посмотрела на Мишу:
– Староста, почему нет мела?
– Разве нет? – Миша вскочил со своего места и с деланным изумлением округлил глаза. – Перед самым уроком был.
– Значит, он убежал, – насмешливо сказала Александра Сергеевна. – Верни его обратно.
Миша вышел из класса, побежал в раздевалку за мелом и увидел, что тетя Броша, гардеробщица, плачет.
– Ты что, тетя Броша? – спросил Миша, заглядывая ей в глаза. – Ты почему плачешь? Кто тебя обидел?
Никто точно не знал, почему гардеробщицу звали тетей Брошей. Может быть, это было ее имя, может быть, из-за большой желтой броши, приколотой к полосатой кофте у самого подбородка, а возможно, и потому, что она сама походила на брошку – маленькая толстенькая старушка. Она всегда сидела у раздевалки, вязала чулок и казалась комочком, приютившимся на дне глубокого колодца из металлической сетки, которой был обит лестничный проем. Она будто бы умела заговаривать ячмени. И действительно, посмотрит на глаз, пошепчет что-то – ячмень и проходит иногда на другой день, иногда через неделю.
И вот теперь тетя Броша сидела у раздевалки и плакала.
– Скажи, кто тебя обидел? – допытывался Миша.
Тетя Броша вытерла платком глаза:
– Тридцать лет прослужила, слова худого не слышала, а теперь дурой старой называть стали.
– Кто? Кто?
– Бог с ним! – Тетя Броша махнула рукой.
– При чем тут бог! – рассердился Миша. – Никто не имеет права оскорблять. Кто тебя обругал?
– Юра обругал, вот кто. Опоздал, а мне не велено пускать. Иди, говорю, к директору. А он мне – “старая дура”! А ведь хороших родителей… И маменька его здесь училась, когда гимназия была. Только, Мишенька, испуганно забормотала она, – никому, деточка, не рассказывай!
Миша схватил мел и, прыгая через три ступеньки, помчался в класс.
У доски маялся Митя Китов, по прозвищу “Кит”. Александра Сергеевна зловеще молчала. Кит при доказательстве равенства углов в равнобедренном треугольнике помножил квадрат гипотенузы на сумму квадратов катетов и уставился на доску, озадаченный результатом. Кит остался в седьмом классе на второй год и, наверное, останется на третий. На уроках он всегда дремлет или вырезает ножиком на парте, а на переменках клянчит у ребят завтраки. Клянчит не потому, что голоден, а потому, что великий обжора.
– Дальше! – Александра Сергеевна произнесла это тоном, говорящим, что дальше ничего хорошего не будет.
Кит умоляюще посмотрел на класс.
– На доску смотри, – сказала Александра Сергеевна.
Кит снова повернулся к классу своей толстой, беспомощной спиной и недоуменным хохолком на белобрысой макушке.
Александра Сергеевна прохаживалась между партами, зорко поглядывая на класс. Маленькая, худенькая, с высокой прической и длинным напудренным носом, она все замечала и не прощала никакой мелочи. Когда она отворачивалась, Зина Круглова быстро поднимала руку с растопыренными пальцами, показывая всему классу, сколько минут осталось до звонка. Зина, единственная в классе обладательница часов, сидела на первой парте.
Миша с возмущением посмотрел на Юру: “Задавала несчастный! Ходит с открытыми коленками, хочет показать, какой он закаленный. Воображает себя Печориным. Так и написал в анкете: “Хочу быть похожим на Печорина”. Сейчас, после урока, я тебе покажу Печорина!”
Миша вырвал из блокнота листочек бумаги и, прикрывая его ладонью, написал: “Юра обругал тетю Брошу дурой, Броша плачет, нужно обсудить”. В это время он смотрел на доску, и буквы разъехались вкривь и вкось.
Он придвинул записку Славе. Слава прочел и в знак согласия кивнул головой. Миша сложил листок, надписал: “Шуре Огурееву и Генке Петрову” – и перебросил на соседнюю парту.
Шурка-большой прочел, подумал и написал: “Лучше устроить показательный суд. Согласен быть прокурором”. Потом свернул и перекинул записку сестрам Некрасовым, но Александра Сергеевна, почувствовав сзади себя движение, быстро обернулась. Все сидели тихо, только Зина Круглова едва успела опустить руку с растопыренными пальцами.
– Круглова, к доске, – сказала Александра Сергеевна.
Кит побрел на место.
От сестер Некрасовых записка через Лелю Подволоцкую добралась до Генки. Он прочитал ее и написал внизу: “Отлупить как следует, чтобы помнил”.
Тем же путем записка вернулась к Мише. Он прочитал Шурин и Генкин ответы и показал Славе. Слава отрицательно мотнул головой. Миша придвинул записку к себе и начал на ней что-то писать, как вдруг Слава толкнул его под партой ногой. Миша не обратил внимания. Слава толкнул его опять, но было поздно. Александра Сергеевна протягивала руку к записке:
– Что ты пишешь?
Миша смял записку в кулаке и молча встал.
– Покажи, что у тебя в руке!
Миша молчал и не отрываясь смотрел на прибитые к стенам планки для диаграмм.
– Я тебя спрашиваю, – совсем тихо сказала Александра Сергеевна, – что ты писал на уроке? – Она заметила лежавшую под тетрадями книгу и взяла ее. – Это что еще такое? – Она громко прочла:
– “Руководство к истории, описанию и изображению ручного оружия с древнейших времен до начала девятнадцатого века”. Посторонние книги читаешь во время урока?
– Она просто лежала, я ее не читал, – попробовал оправдаться Миша.
– Записку ты тоже не писал? Постыдись! Староста, пионер, член учкома. Эту книгу ты получишь у директора, а пока оставь класс.
Ни на кого не глядя, Миша вышел.
Он вышел из класса и сел на подоконник. В окне виднелись противоположная сторона Кривоарбатского переулка, два фонаря, уже зажженных, несмотря на ранний час, школьная площадка, занесенная снегом.
В коридоре тихо. Только слышно, как падают в ведро капли из бачка с кипяченой водой да сверху, из гимнастического зала, доносятся звуки рояля: трам-там, тара-тара, трам-та-та, трам-тата, трам-та-та – и на потолке глухо отдается равномерный топот маршировки: трам-та-та, трам-та-та…
Нехорошо получилось! Являйся теперь к директору. Алексей Иваныч, конечно, спросит о книге… Зачем да почему…
И все из-за этого задавалы Юрки-скаута!
Прозвенел звонок. Тишина разорвалась хлопаньем дверей, топотом, криком и визгом.
Из класса вышел Юра.
– Ты зачем тетю Брошу обругал? – остановил его Миша.
– Тебе какое дело? – Юра презрительно посмотрел на него.
– Ты на меня так не смотри, а то быстро заработаешь!
Их окружили ребята.
– Какую привычку взял, – продолжал Миша, – оскорблять технический персонал! Это тебе не дома – на прислугу орать.
– Чего ты с ним, Мишка, разговариваешь! – Генка стал против Юры. – С ним вот как надо!
Он полез драться, но Миша удержал его:
– Вот что, Юра, ты должен извиниться перед тетей Брошей.
Юра удивленно вскинул брови:
– Я буду извиняться перед уборщицей?
– Обязательно.
– Сомневаюсь!
– Заставим. А если не извинишься, поставлю вопрос на классном собрании.
– Мне плевать на ваше собрание!
– Не доплюнешь!
– Посмотрим.
– Посмотрим.
Перед последним уроком Генка вбежал в класс и закричал:
– Ура! Альма не пришла, немецкого не будет, собирай книжечки!
– Подожди, – остановил его Миша, – тише, ребята! Сейчас проведем классное собрание.
– Вот еще!.. – недовольно протянул Генка. – Ушли бы домой на два часа раньше!
– Как будто нельзя в другой раз собрание устроить, обязательно сегодня! – сказала Леля Подволоцкая, красивая девочка с белокурыми волосами.
– Не останусь я на собрании, – объявил Кит, – я есть хочу.
– Ты всегда есть хочешь. Будет собрание, и все. – Миша закрыл дверь.
Когда все сели по местам, он сказал:
– Обсуждается вопрос о Юре. Слово имеет Генка Петров.
Генка встал и, размахивая руками, начал:
– Юра опозорил наш класс. Он назвал тетю Брошу старой дурой. Это безобразие! Теперь не царский режим. Небось Алексея Иваныча он так не назовет, побоится, а тетя Броша – простая уборщица, так ее можно оскорблять? Пора прекратить эти барские замашки. Вообще скауты за буржуев. Предлагаю исключить Юру из школы.
Поднялся Слава:
– Юре пора подумать о своем мировоззрении. Он индивидуалист и отделяется от коллектива. Подражать Печорину нечего. Печорин – продукт разложения дворянского общества. Это все знают. Юра должен извиниться перед тетей Брошей, а исключить из школы – слишком суровое наказание.
Слово попросила Леля Подволоцкая:
– Я не понимаю, за что пионеры нападают на Юру. Генка в тысячу раз больше хулиганит, а еще пионер. Это несправедливо. Нужно прежде всего выслушать Юру. Может быть, ничего и не было.
Юра, не поднимаясь с места, глядя в окно, сказал:
– Во-первых, я в скаутах больше не состою. Если Генка не знает, пусть не говорит. Кроме того, он еще не директор, чтобы исключать из школы. Нечего так много брать на себя. Во-вторых, принципиально не согласен с тем, что закрывают вешалку, – это ограничивает нашу свободу. В-третьих, я вообще ни перед кем отчитываться не желаю. Извиняться я не буду, так как не намерен унижаться перед каждой уборщицей. Вы можете постановлять что вам угодно, мне это глубоко безразлично.
Шура Огуреев вышел к учительскому столику, обернулся к классу и произнес такую речь:
– Товарищи! Инцидент с тетей Брошей нужно рассматривать гораздо глубже. Что мы имеем? Мы имеем два факта. Первый – оскорбление женщины, что недопустимо. Второй – употребление слова “дура”. Такие слова засоряют наш язык, наш великий, могучий, прекрасный язык, как сказал Некрасов.
– Не Некрасов, а Тургенев, – поправил его Миша.
– Нет, – авторитетно произнес Шура, – сначала сказал Некрасов, а потом уже повторил Тургенев. Нужно читать первоисточники, тогда будешь знать. Я предлагаю запретить употребление таких и подобных слов.
Довольный своей речью, Шура направился к парте и с важным видом уселся на свое место.
– Кто еще хочет высказаться? – спросил Миша и, увидев, что Зина Круглова хочет, но не решается выступить, сказал:
– Говори, Зина, чего боишься?
Зина поднялась и быстро затараторила:
– Девочки, это ужасно! Я сама видела, как тетя Броша плачет. И нечего Юру защищать. А если он нравится Леле, пусть она так и скажет. Потом Шура. Он очень красиво говорил о женщинах, а сам на уроках пишет письма девочкам. Это тоже не правильно. Потом, – продолжала Зина, – я хотела сказать о Генке Петрове. Он на уроках всегда меня расхохатывает.
После всех выступил Миша:
– Юра обругал тетю Брошу потому, что считает себя выше ее. А чем он выше тети Броши? Я думаю, ничем. Она тридцать лет работает в школе, приносит пользу обществу, а Юра сидит на шее у своего папеньки, в жизни еще палец о палец не ударил, а уже оскорбляет рабочего человека. Предлагаю: Юра должен извиниться перед тетей Брошей, а если он не захочет, передать вопрос в учком. Пусть вся школа обсуждает его поступок.
Классное собрание постановило: обязать Юру извиниться перед тетей Брошей.
После собрания Миша явился к директору школы.
Алексей Иваныч сидел в своем кабинете за столом и перелистывал книгу, ту самую, что отобрала у Миши Александра Сергеевна. Он указал Мише на диван:
– Садись.
Миша сел.
– Что вы обсуждали на собрании? – спросил Алексей Иваныч.
Миша рассказал.
– Постановить – это полдела, – сказал Алексей Иваныч. – Нужно, чтобы Юра осознал низость своего поступка.
Он помолчал, потом спросил:
– А твое поведение обсуждали?
– Какое поведение? – Миша покраснел.
– Посторонние книги читаешь на уроке, записки пишешь.
– Книгу я не читал, – сказал Миша, – она просто так лежала. Записку действительно писал.
– Скажи, Поляков, – Алексей Иваныч внимательно посмотрел на Мишу, почему тебя интересует холодное оружие?
– Просто так, – ответил Миша, глядя в пол.
Как бы не слыша Мишиного ответа, Алексей Иваныч спросил:
– Ты и твои приятели интересуетесь шифрами?
Миша молчал, и опять, словно не замечая его молчания, Алексей Иваныч продолжал:
– Когда я был мальчиком, я тоже увлекался шифрами. Очень интересное занятие.
Миша думал. Может быть, показать пластинку? Вот уж два месяца, как они бьются и не могут прочесть надпись. На обеих пластинках совершенно одинаковые значки, а ключа к ним нет. Значит, Полевой думал, что ключ к шифру в ножнах, а Никитский предполагал, что он в кортике.
На самом же деле ни там, ни здесь ключа нет… Может, Алексей Иваныч разберет.
Миша вздохнул, вынул из кармана пластинку от рукоятки кортика и протянул ее Алексею Иванычу.
– Вот, Алексей Иваныч, мы никак не можем расшифровать эту надпись. Я слышал, что это литорея, но мы не знаем, что такое литорея.
– Да, – сказал Алексей Иваныч, рассматривая пластинку, – похоже. Литорея – это тайнопись, употреблявшаяся в древнерусской литературе. Литорея была двух родов: простая, называлась также тарабарской грамотой, отсюда и “тарабарщина”. Это простой шифр. Буквы алфавита пишут в два ряда: верхние буквы употребляют вместо нижних, нижние – вместо верхних. Мудрая литорея – более сложный шифр. Весь алфавит разбивался на три группы, по десяти букв в каждой. Первый десяток букв обозначался точками. Например, “а” – одна точка, “б” – две точки и так далее. Второй десяток обозначался черточками. Например, “л” – одна черточка, “м” – две черточки и так далее. И, наконец, третий десяток обозначался кружками. Например, “х” – один кружок, “ц” – два кружка… Значки эти писались столбиками. Понял теперь?
– Это ж очень просто! – удивился Миша. – Теперь я понимаю, как прочесть пластинку!
– Это было бы просто в том случае, – возразил Алексей Иваныч, – если бы на этой пластинке в каждом столбике было от одного до десяти знаков, а здесь самое большее пять…
Алексей Иваныч сидел задумавшись, потом медленно проговорил:
– Если это литорея, то здесь только половина текста. Где-то должна быть и другая.
