Текст книги "Истории, которые нашептали деревья (СИ)"

Автор книги: Анатолий Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Беглянка с реки Беглянки

Таёжная речушка настолько обмелела, что лёд просто завис над её берегами. А мне нужно было перейти на другую сторону. Дела там свои лесные ждали. Вот и прыгнул на лёд. А он возьми и рассыпься на сотни блестящих осколков. Замочить ноги в двадцатиградусный мороз – удовольствие не из приятных, но пронесло.

Я уже собрался опереться на корень нависшей ольхи, чтобы выбраться из русла, как под корнем увидел настоящий клад – десяток кунджинок величиной с ладошку и пару лягушек.

Дотронулся до них прутиком – позванивают. Запасы стратегические, давнишние. Явно на чёрный день. Только чьи? Запасливых зверьков в тайге не так много, но попробуй догадаться. А догадываться и не пришлось. Буквально в двух шагах от меня живой столбик. Серебристо-чёрная шубка, беловатое пятно на плоской морде. Весь в напряжении. Волнуется. А вдруг грабёж.

Так это же норка! Хоть и необычная. Американские обитатели наших мест – тёмно-коричневые, а эта серебристая. Никак беглянка. Хотя чему удивляться?

Звероферм на юге Сахалина много. Поголовье в тысячах измеряется, и побеги – явление не редкое. Бегут и белые, и серебристые. И таких беглянок охотники иной раз обнаруживают в десятках километров от прежнего местожительства.

А убежищем для этой норки стала наша речка. Притом и название у речки символическое – Беглянка. Значит, будет хозяйкой этих мест. Беглянки с реки Беглянки – звучит интригующе.

Не стал я больше беспокоить встревоженную хозяйку и удалился.

Ведь ей ещё надо будет перепрятать свои запасы – любителей поживиться за чужой счёт и среди лесных обитателей хватает.

Речное общежитие

Я сижу на берегу реки и смотрю, как работают ихтиологи.

На берегу лежит снег. За берега цепляются льдинки. Вода в реке прозрачная-прозрачная. Ну что в ней можно найти?

Неживой кажется река.

Даже рыбы и те в глухих схронах попрятались. А у ихтиологов и «приборов»-то всего – огромная лопата да квадратный сачок. Расшевелят лопатой гальку на облюбованном пятачке в русле реки – и в сачок. И так лопату за лопатой.

Мелкие фракции[3]3
  фракция – часть сыпучего или кускового твердого материала.


[Закрыть] вода вымывает. Крупные, с придонной начинкой, на брезент высыпают. И что они среди отполированных камней ищут? Камни и есть камни.

Как бы не так! Вот появилось величиной с полпальца какое-то рогатое страшилище. Как на подводной мине, рожки во все стороны торчат. Это личинка попрыгуньи-стрекозы. Той самой, что «лето красное пропела». Оказывается, зима для нее не так страшна, как писал батюшка Крылов. Весной из этого чудовища вылупится красавица-стрекоза с ажурными крыльями. И будет петь дальше, как ее сородичи.

Новый взмах лопаты – и новая живность. На этот раз личинки поденки…

Лопатой потревожены личинки ручейников, веснянок. Спали под двойным одеялом из воды и гальки, и нате вам – потревожили.

А когда в сачке заиграли на свету икринки сахалинского лосося, на свет божий из мелкой гальки ихтиологи извлекли… речную лягушку. И она даже не проснулась.

Вот тебе и мертвая река!

Но не все такие речки, как наша Сёмга. Другую пройдешь сверху донизу – и ничего кроме червей в сачок не попадет. О таких водоемах говорят: болеет река, загнивает…

Досадные случайности

На раскряжевочной площадке среди размашистых ветвей только что притащенной ели – серый шар.

Гнездо.

Беличье гнездо.

В гнезде, напоминающем футбольный мяч, шесть бельчат. Совершенно голых. С еще не открывшимися глазами. Шесть будущих белок-летяг.

Дерево вместе с гнездом приволокли с лесосеки. Досадная случайность: был беличий дом – разрушили. Но снизу ведь не увидишь, что делается там, вверху, в кроне дерева. Человек не птица.

Можно было бы отнести гнездо туда, где спилили дерево. Только где его спилили? Где найдешь это место? А если и найдешь – найдет ли его белка среди бамбука? Бельчата же тем временем от переохлаждения погибнут. Или станут добычей лесных хищников.

Гнездо переходило из рук в руки, пока не было принято соломоново решение: отдать бельчат в детский сад.

Где-то я читал, что таких малышей коровьим молоком выхаживают.

В детский сад зверьков и отправили с оказией.

На этом беличья история не закончилась. В конце дня на площадке объявилась встревоженная белка. Она не скрывала своей агрессивности. С яростью трепала рукавицы вальщика. В них он держал вчера гнездо бельчат. С гневом цокала на тракториста. Запах дыма и предметов от незнакомых людей так и будоражил белку.

Мы уже подумывали, как ей вернуть бельчат на следующий день, но белка словно в воду канула.

Так стали бельчата воспитанниками детского сада. Они быстро росли в тепле и в ласке. На теле появился мягкий пушок. Открылись глаза.

Только какой-то рок висел над зверьками, какие-то досадные случайности преследовали их.

Воспитательница спешила… Бельчат кормил ее сын. И вместо подогретого молока налил в блюдце холодного.

На шесть белок в сахалинской тайге стало меньше.

Ночевка с медведем

Как-то мой приятель говорит:

– Вот ты все о птичках да зверушках пишешь. Попробуй проверь тебя. Все равно соврешь. А если врать, то врать по-крупному. Написал бы, как в тайге с медведем под ручку ходишь или что-то в этом духе.

– Можно и про медведя, – отвечаю миролюбиво, – как-никак в грозу в одной берлоге ночевали.

– Ну ты даешь! – буквально взвизгнул приятель. – Сочиняешь прямо на ходу.

А я не сочинял.

…Тушили мы пожар в урочище Пиленга. Есть такое на Сахалине.

Вечером выбросил нас вертолет в пойме речушки рядом с пожарищем и улетел.

А мы обустраиваться начали. Не один день в тайге жить придется!

Пригляделся мне ильм на окраине стана. Толстый. В два обхвата. С изгибом коленообразным. И с огромным открытым дуплом в колене.

Ну чем не комната для ночлега?

Вытряхнул из дупла осыпавшиеся гнилушки.

Вытащил спальный мешок. Тихо. Сухо. Лучше ночлега и не придумаешь.

А ребята все знай шалаш строят.

– Я вам не помощник, – смеюсь. – Я для себя берлогу нашел.

Сказал, как в воду глядел.

Ночью ливень начался, с грозой, что на Сахалине редкость.

Деревья шумят.

Пыхтенье какое-то рядом. Треск сучьев.

Страшно, но ничего, уснул.

Проснулся чуть свет. От тишины и сырости…

В дупле полумрак. В боку от неудобной позы покалывает. С трудом на другой бок повернулся. Потянулся, косточки размял. Прокашлялся.

И вдруг… затрещало вокруг меня. Заломало.

Как на пружине, из дупла вместе со спальником вылетел.

Смотрю, а рядом с дуплом трава выкатана.

И атрибуты медвежьего испуга дымятся.

Видно, это дерево не только я, но и медведь облюбовал. И причем давно.

А я хозяйское место занял.

И ему, хозяину, рядом под деревом ночевать пришлось.

Интеллигент! Постеснялся гостя тревожить.

… Досыпать в дупло я уже не полез.

Сгреб в охапку свой спальник и – к ребятам в шалаш: пустите, пожалуйста.

Больше от коллектива отрываться не буду.

Хозяйка поляны

Лису, мышкующую на поляне, мы приметили давно.

Была она завсегдатаем этих мест. Машину, которая не причиняла ей вреда, лиса тоже угадывала.

И по виду. И по звуку.

Поэтому с ее приближением охоты не прерывала.

Не спешила уходить подальше.

Лесники так привыкли к лисице, что стали оставлять ей презент у дороги. В знак дружбы. В знак доверия.

И дружбу лиса приняла. Приняла благосклонно.

От угощений не отказывалась.

И по вечерам встречала машину, помахивая приветливо хвостом, как флажком. С таким торжественным, с таким нарядным видом, с каким на Руси встречают самых дорогих гостей.

Так продолжалось всю зиму.

А в марте, когда снег сморщился и пожух, как капустный лист на грядке, на пригорок вышли… две лисы: хозяйка поляны и ее жених.

В знак благодарности или влюбленности (если такие чувства есть у зверей) она решила поделиться со своим суженым самым дорогим, что у нее было, – правом на бесплатный и сытный обед. Жаль, что для жениха он оказался первым и последним.

Нет, с ним ничего не случилось.

Просто из-за весенней распутицы прекратились работы в лесу. А значит, прекратились и бесплатные обеды.

Однако хозяйке поляны бескормица уже не грозила: зима была позади.

А вдвоем беды не страшны никому, даже лисам.

Догадливая синичка

Зима как зима.

С морозами. Со снегом.

Сиротливо торчат высохшие стебли борца, медвежьей дудки. Ни жучков, ни паучков…Одна стерильная белизна. И куда только эта мелочь подевалась?

Маленькая синичка старательно долбит пустотелый стебель борца. И зачем ей это надо?

На потрескивающем стебельке, как на фюзеляже самолета, вырастают аккуратненькие иллюминаторы-оконца. Ну чем не небоскреб?

Крыша есть. Стены есть…

Окна в десяток этажей добрая синичка сделала: спеши, заселяйся, лесная мелочь!

Только, оказывается, все не так. И не такая уж синичка добрая. Дело в том, что стебелек этот давно заселен. Там, внутри, плотными рядами сидят оцепеневшие жучки, паучки, комары. На тонких паутинках покачиваются коконы бабочек.

Попробуй обнаружь их, когда все входы-выходы забиты пробками. Пробками-дверцами собственного изготовления.

Разве догадаешься?

А синичка догадалась.

Вот и долбит стебелек за стебельком, извлекая на обед обитателей скрытого царства.

«Разговор» в ельнике

«Фи-и-ть…фи-и-ть…» – в протяжном свисте захлебывается рябчик.

«Фи-и-ть… фи-и-ть…» – описывает страстно красоты своих владений.

Так свистит, как будто он хозяин заморского  края, а не реденького елового царства.

А подружка на противоположном берегу речки Лютоги не верит ему.

Сколько вас, краснобаев, в лесу?

А чуть что – детей одной воспитывать?

Оседлостью самцы-молодцы не блещут.

Вот и отвечает самочка на его страстное и вдохновенное «фи-и-ть…фи-и-ть» сдержанно и сухо: «фить…фить…» – не свисти, мол, все равно не верю.

Не знаю, сколько длился этот диалог, конца не удалось услышать – село проснулось.

Трактора застучали.

Засновали машины туда-сюда.

И тонкое лирическое «фи-и-ть… фи-и-ть» потонуло в будничном поселковом утре. А следующее утро началось без рябчиковых рулад. Хоть и встал я пораньше, чтобы краснобая послушать.

Только молчала сопка с молодым ельником на ней. Видно, ушел рябец-молодец в примаки…

К подружке за речку.

Переполох

Под мартовским солнцем снежный ком дрогнул. А легкий ветерок завершил начатую работу.

Снежная глыба, шурша по веткам, устремилась вниз, увлекая за собой большие и малые снежки, запутавшиеся в суковатой кроне дерева.

Снежное облако серебряной пылью окутало елку.

…Вскоре пыль осела.

Ель расправила крону.

Но по крутому склону, наматывая на себя, как вату, снежное покрывало, все еще продолжали катиться на глазах увеличивающиеся в размерах елочные снежки.

Шумный снегопад застал таежных обитателей врасплох. После скромных завтраков они расслабленно дремали в своих укрытиях.

И вдруг такой переполох. Дробным боем застучали беличьи лапы по промерзшим стволам елей.

Тревога!

Тревога!

Тревога!

Испуганно поднялась в воздух стайка синиц, только что ковыряющихся в сухих стебельках лесного высокотравья.

Заяц в спешке покинул лежку. Снежный ком прокатился буквально рядом.

А вдруг!

А что вдруг?

Ведь ничего страшного не случилось. Просто с разлапистой ели свалился снежный ком.

Вот и все…

Поющие бекасы

На деревянных столбах линий электропередачи сидят бекасы.

Словно косы в руках у косарей: вжик, вжик, вжик – знай себе руладами заливаются пернатые. Наверное, событие какое-то произошло в их жизни, раз в самую страду праздник себе решили устроить.

И после каждой рулады взволнованное, с придыханием, с особой нежностью – вжи-и-и-и-ик.

«Смотрите все, какие мы счастливые…».

Десяток минут стою, выключив двигатель машины, и слушаю семейный дуэт. До птиц – рукой подать.

Каждое крылышко можно рассмотреть.

А они на меня ноль внимания.

В сторонке, на лугу, чистит клюв старая ворона.

Бросила взгляд мельком: делать, что ли, нечего или поющих бекасов никогда не слышал? И вновь углубилась в свою работу, шлифуя корявой лапой и без того блестящий клюв.

А мне действительно поющих дуэтом бекасов не приходилось видеть и слышать.

Пикирующих с высоты птичек с вибрирующими перьями хвостов, от чего воздух наполняется дребезжащим свистом, встречал на любом летнем лугу, особенно в брачный период. Но то – пение хвостом.

А чтобы вот так, во все горло, счастливым дуэтом – действительно в первый раз…

Собаке надоело неподвижно сидеть в кузове. Спрыгнула легонько на обочину – и сразу к столбу. Такая уж собачья привычка…

Не выдержав кощунства, «певец» улетел.

И тут же с досадой умолк второй.

– Эх, ты! – говорю барбосу, – потерпеть не мог. Такой дуэт испортил.

Норка-попрошайка

Мы чистили мелкую рыбу для ухи на берегу реки, а с пригорка на нас смотрела норка. Обыкновенная американская норка. Коричневый мех, плоская морда с белым пятном. Смотрела так просяще, что делалось как-то не по себе. У норки вместо передней лапки была культя. И эту культю, казалось, она старательно демонстрировала нам, давила на жалость. Как профессиональный нищий на столичном вокзале…

Увечье превратило некогда удачливую охотницу в обыкновенную попрошайку.

Кострище, где мы развели огонь, было старое, обжитое. Рыбаков здесь отдыхало предостаточно. И роль бедной просительницы эта «актриса» освоила блестяще. У нее наверняка в укромном гнездышке щенки, которых надо кормить.

Конечно, в речке полно мелочевки, а по берегам – лягушек, но с таким увечьем охота не всегда бывает удачной. Без помощи «со стороны» в такой ситуации трудно обойтись.

Естественно, не отказали в помощи и мы. Сначала ей достались потрошки, а потом и излишки улова. Семейство большое – лишнего не будет.

Бедняга наверняка стала жертвой браконьерства, причем давно, если свое увечье уже научилась использовать во благо.

Неснятые капканы по берегам реки после зимней охоты здесь встречаются и до сих пор. В одном из них мы недавно обнаружили скелет еще одной зверюшки.

Так что нашей бедолаге еще повезло.

Фальшивые бриллианты

Залетный циклон недолго хозяйничал в тайге. К ночи северные ветры оттеснили пришельца прочь. И февральское небо, как всегда, переливалось сполохами колючих звезд под ревматическое потрескивание промороженных насквозь деревьев.

Зато утром, когда взошло солнце, зимнюю тайгу было просто не узнать.

Куда только подевались серенькие, вечно озабоченные березки?

Что случилось с угрюмыми, придавленными морозной тяжестью елями?

Лес в одночасье превратился в хрустальное чудо.

Со сказочными обитателями.

Со сказочными героями.

В серебряных платьях застыла стайка молоденьких березок, позванивая бриллиантовыми сережками.

Пышно расправили хвойные «воротники» солидные ели.

Засияли кораллами редкие кисти женственных рябин.

И даже пень, старый трухлявый пень, и тот превратился в сказочного Бову-богатыря, со стороны наблюдающего за происходящим действом.

Лес замер в хрустальной тишине.

Замер в ожидании очередного чуда.

Но вот откуда-то налетел гуляка-ветер. Зазвенели, падая, коралловые кисти рябин. С глухими охами сбросили елки снег. Не пощадил хулиган подружек-березок на пригорке.

«Тоже мне, принцессы! – просвистел проказник. – Вырядились, как фифы! А бриллианты-то фальшивые».

Присвистнул еще раз, прежде чем исчезнуть в потерявшей сказочную красоту чаще.

Часть 3
ВЕЧЕРА НА КРИЛЬОНЕ

Биологическая станция

Полуостров Крильон для морских и речных обитателей, что тихая гавань для рыбака.

Здесь, вдали от цивилизации, они живут, размножаются, поддерживая угасающие популяции.

Для сахалинских ученых это бесценный полигон по изучению живой природы.

Биологическая станция – один из объектов на полигоне.

Работа на станции идет, в основном, по ночам.

Такова уж специфика ее.

Эта ночь ничем не отличается от предыдущей.

Так же все заняты делом.

Так же собака досматривает свои собачьи сны вместо того, чтобы охранять хозяев…

Потрошение рыбы – удовольствие не из приятных, но без этого не обойтись.

Без экспериментов науки не бывает.

Жалко, конечно, этих молодых лососей, лежащих на тарелке.

Но у них забирают жизнь, чтобы продлить жизнь других.

Каждый день одно и то же…

Взвесил, взрезал, вымерил длину.

Внутренности – под микроскоп.

Только так можно узнать все о заболеваниях и изменениях в организмах речных и морских обитателей.

Только так можно собрать информацию об основных объектах промысла.

Над тусклой лампочкой вьется ночная мелочь – насекомые.

Без специального определителя в их биоразнообразии разобраться трудно.

Тут и совки, в семействе которых насчитывается 25 тысяч видов.

Тут и пестрые бабочки с поперечными полосками на крыльях.

Это пяденицы.

Заглянули на огонек волнянки, гусеницы которых при массовой вспышке размножения могут съесть всю хвою и листья с деревьев в округе.

Но Крильон, слава Богу, такая напасть миновала.

Шум прибоя за окном.

Крики ночных птиц.

Ничто не нарушает привычной работы.

Что ни валеж – то общежитие

Лучшая пища для костра – корчи, которых по берегам реки предостаточно.

Они подсохли на солнце.

Они смолисты.

А значит, лучше горят.

Но корчи, оказывается, облюбовал не только я.

Стоило сковырнуть трухлявую еловую лапу, от старости отвалившуюся от полусгнившего пенька, как на меня выпуклыми глазами уставилась светло-коричневая лягушка.

Громадный мешок из складок кожи под грязно-красным горлышком так и колышется от возмущения.

Это что, мол, за вольности.

Я здесь живу, а кто-то при живой хозяйке уже дом ломает.

Непорядок!

Пришлось опустить еловую лапу на место.

А под ивовой чуркой, корни которой веером рассыпались над пожухлой осокой, обнаружил с десяток голых, с прозрачной розовой кожей мышат.

Лежат в травяном гнездышке, попискивают…

И эта чурка оказалась фамильной.

Неудача ждала и при третьей попытке.

Огромная валежина с внутренней стороны оказалась насквозь изрешеченной муравьями.

Застигнутые врасплох насекомые в спешном порядке стали перепрятывать яичную кладку.

И эту валежину положил на место.

Ну и местечко для отдыха выбрал!

Что ни корч – то общежитие.

Вернулся к привалу.

Взял ножовку и ею спилил пару сухих деревьев.

Их еще не успели заселить лесные обитатели.

Это, видно, их резервный фонд.

Так что спиленных сушин не жалко.

Мыс Канабеева

Шум моря, крики чаек – неизменное сопровождение человека при каждом путешествии по Крильону.

Мыс Канабаева – не исключение.

Так же шумит море, так же кричат чайки.

Такая же туманная дымка над остроконечными вершинами елей.

По каменистой россыпи подниматься нелегко, но жутко интересно.

Голые камни, но сколько цветов на них.

Вот первые фиалки.

Кажется, дотронься до хрустальных цветков – и сразу зазвенят.

Так тонки и прозрачны лепестки.

А это розово-фиолетовое чудо нигде не встречал раньше.

Так экзотично смотрятся огромные колокольцы незнакомого цветка на мощных стеблях среди каменистых россыпей.

А это – лютики.

Нежно-желтый цвет их бодрит, снимает усталость.

От цветового изобилия пестрит в глазах.

Здесь, на высоком обрывистом мысе Канабаева с причудливой каменистой архитектурой и множеством всевозможных окаменелостей, археологам раздолье.

Природа будто остановила часы.

Все, как в глубокой древности…

Вход в импровизированную пещерку.

Опять преодоление всевозможных преград.

Сужение и расширение ущелья…

А вот просторный свод выхода с будто высеченными ступеньками в камнях.

Одна ступенька, вторая, третья…

Светло-коричневая букашка размером с домашнего таракана по импровизированной лестнице суетливо сбегает вниз.

На ее крыльях по два темных фирменных пятна.

Нетрудно определить принадлежность насекомого.

Перед нами – падальщик.

Само название говорит о его занятиях и образе жизни.

Чем ниже, тем гуще сочится вода из-под камней.

Сначала она собирается в небольшие ручейки, потом ручейки сливаются в настоящие потоки.

Над одним из водостоков – куст аралии.

Пальчатые листья, колючки на стеблях.

За рубежом в такие края проложили бы туристические тропы.

Красота-то неописуемая.

Хороший отдых.

Хорошие деньги в областную казну.

А у нас даже статус заказника с этих уникальных мест сняли и собираются открыть карьер по заготовке камня для строительства завода СПГ в Пригородном.

Аммониты

Берега и русла рек Крильона словно музей под открытым небом.

Куда ни глянь – всюду раковины окаменевших моллюсков – аммониты.

По ним можно воспроизвести историю, произошедшую многие миллионы лет тому назад.

Они принадлежали к надотряду головоногих моллюсков, состоящему из более чем тысячи пятисот родов очень многих видов, быстро сменяющих друг друга во времени.

Аммониты жили с девона до мела включительно.

Но вместе с динозаврами вышли из эволюционной цепочки, так и не оставив потомков.

Эта окаменелость невелика, и ее можно легко поднять.

Но встречаются аммониты в диаметре и до двух метров.

Солидная коллекция выставлена в Сахалинском краеведческом музее.

По этим образцам легко воспроизвести строение аммонитов и их образ жизни.

Благодаря уникальному строению раковин они обладали потрясающими способностями.

В сообщающиеся между собой камеры раковин моллюск мог закачивать азот, регулируя плавучесть.

Только что собирал органические остатки на дне, а через мгновение уже превращался в плавучий батискаф.

С полутора сотнями щупальцев – рук разного назначения.

При опасности мог включить реактивную струю, как кальмар, чтобы уйти от погони.

А мог уйти в глухую защиту, спрятавшись в раковину и прикрыв вход специальной крышечкой.

Одним словом – универсал…

И, несмотря на такие способности, аммониты вымерли.

Их называют интеллигентами моря.