Текст книги "На окраине Руси. Мифология и язычество балтов"

Автор книги: Анатолий Мержинский

По Юцевичу («Литва», с. 47), кукушка в народных поверьях занимает первое место между теми несчастными, которые подверглись превращению. Гегуже была когда-то дочерью богатого литовского боярина (байорс), имела трех братьев, которых горячо любила и посвятила всю свою жизнь, чтоб угадывать и исполнять малейшее их желание. Но вот запылала война доблестного Кейстута с меченосцами, и все три брата стали под его знамена. Кончилась война, литовцы возвратились победителями, торжествующие, не вернулись только братья гегужи: они пали на поле битвы и кони их прибежали без седоков. Долго плакала и горевала гегуже; наконец, забрав с собою братних коней, удалилась из дома родительского в лесную глушь и там проводила жизнь в плаче и рыданиях до тех пор, покуда боги не сжалились над ней и не превратили ее в кукушку. С тех пор гегуже всякий год весною, в то самое время, когда погибли ее братья, грустным кукованием своим оплакивает их кончину.

У латышей живет о кукушке совсем другое предание. Бривземниакс в «Латышских народных сказках» (Сборник материалов по этнографии. Вып. 2. М., 1887. С. 39), пишет:

«В старину у одной матери была дочь-красавица. Однажды мать взяла дочь да зарезала (за что?), а косточки ее завязала в платочек, повесила на верхушке липы и сказала: «Кукуй теперь, моя доченька, покуда будет эта земля, это солнышко!» Из этих косточек вышла кукушка, которая, по слову матери, кукует и поныне».

Сказка эта как бы не окончена.

По смыслу сказки, до катастрофы с дочкой кукушки еще не было на свете; откуда же мать взяла слово «кукуй»? За что мать зарезала красавицу дочку? Есть русская сказка, что мать приказывает девке-чернавке извести дочь за то, что зеркальце сказало матери (или даже мачехе), что дочь лучше ее. В этом, по крайней мере, есть смысл, тогда как в латышской сказке его нет. Почему мать повесила на липе косточки зарезанной дочки, а не тело ее? Куда же девалось тельце с косточек? Скушала его матушка, что ли, как Баба-яга? Или же соскоблила тельце с косточек — и тогда с какой целью?..

Простой народ в Литве, говорит Юцевич, питает к кукушке, так же, как и к аисту, какое-то особенное уважение и приписывает ей много хороших качеств. Ворожит или гадает ею, и число звуков ее служить ответом на заданный вопрос. Последние нередко излагаются в форме песни, например:

 
Ты, милая сестрица,
Пестрая кукушечка,
Пася братних коней,
Прядя шелковые нитки,
Скажи, скоро ль выйду замуж?
Закукуй, кукушечка,
Скажи, перелетная,
На зеленой ели сидя,
На золотом стуле отдыхая,
Братних коней пасучи,
Шелковые платки помечая,
Золотой тесьмой обшивая,
Мои года считая,
Долго ли жить мне на свете?
 

В Литве до сих пор живо поверье, будто боги превращаюсь в кукушек тех, которые слишком много тоскуют по своим умершим родственникам. Есть даже песня, поддерживающая это поверье:

 
Ехал я через мост,
Но с коня свалился
И упал в реку.
Там я лежал
Три недели,
Никто по мне не тосковал.
Вот прилетели
Три пестрые кукушки
Среди темной ночи.
Одна куковала
В конце моих ног,
Другая при голове,
А та третья,
Пестрая кукушечка,
Куковала при сердце.
Жена при ногах,
Сестра при голове,
Мать при сердце.
Жена тосковала
Три недели,
Сестрица три года,
А матушка,
Кормилица,
До смерти при сердце.
Жена провожала
Чрез родные поля,
Сестрица до церкви,
А матушка,
Кормилица,
До самой могилы!
 

У сербов также есть подобная песня, но она отличается другим вариантом. Там молодой человек, упав с высоты, разбился. Послали за славною кудесницею, лесною нимфой Вилей, но та потребовала большой награды: от матери – правой руки, от сестры – прекрасной ее косы, а от жены – маленькую нитку перлов (т. е. жемчужин. – Ред.) из ожерелья. Мать отдала свою руку, сестра отрезала себе косу, а жена ни за что не хотела расстаться со своими перлами, как подарком отца. Виля разгневалась и уморила больного. «Три кукушки кукуют над телом, – продолжает песня, – одна – дни и долгие ночи, другая – пред восходом и закатом солнца, третья – кое-когда, изредка. Та, которая горюет дни и ночи, – мать погибшего сына; та, что плачет по зорям, – сестра его, а та, что кое-когда застонет, – молодая, чернобривая его женушка».

Для указания сходства литовских поверий со славянскими приводим здесь окончание одной галицийской (червонно-русской) песни.

На горе громовая стрела убила «вдовиного сына» – и вот прилетели три «зозуленьки»:

 
Одна впала по конэць головки,
А другая впала по конэць ножёчок,
А третья впала по конэць сердёнька,
По конэць головки – маты старёнька,
По конэць ножёчок – сестрыч ка риднёнька,
По конэць сердёнька-то его мылэнька;
Где матёнька плаче – кровавая ричка,
Где плаче сестрыця – кровава крыныця,
Где плаче мылэнька – сухая стежёнка;
Бо матёнька плаче – вид року до року,
А сестрыця плаче – кильки загадае,
А мылэнька плаче – иншу гадку мае:
О инным гадае!..
 

В Литве до сих пор существует праздник в честь кукушки – его празднуют на 3-й день Пасхи, именно: молодежь со всей деревни собирается в один дом и там поет песни. Потом наступает танец, называемый гегужи. Танцем руководит, по выбору, самая пригожая девушка из села (гегеля). Все становятся в кружок, и «царицу-ку» (каралюни-гегели) сажают посредине круга, с завязанными глазами, на стуле. После этого начинается вокруг нее пляска, по окончании которой парни подбегают к царице праздника и, взяв ее за руку, припевают:

 
Каролюни-гегели, ку-ку! Ку-ку!
Аш тава, бролялись, ку-ку! Ку-ку!
(Царица-кукушечка, ку-ку! Ку-ку!
Я твой братец, ку-ку! Ку-ку!)
 

Сидящая, угадывая по голосу тех, к которым больше всего благоволит, выбирает трех парней и целый этот день только с ними и пляшет; затем, в продолжение всего года, она называет их братьями, а они ее сестрою (Юцевич, l. с.).

Тот же Юцевич (Людвиг из Покевья) на с. 62 передает следующее поверье о Соловье.

В старину над рекою Вилиею жил молодой человек, по имени Дайнас (дайнас — песня). Он влюбился в прекрасную девушку Скайстою, но не имел взаимности. Напрасно он употреблял все усилия, чтоб приобрести ее любовь: пел по утрам и вечерам под ее окном прекрасные песни, встречал ее по возвращении вечером с поля и считал себя счастливым, если мог взглянуть на нее, приветствовать нежным словом. Но надменная красавица не хотела слушать ни песен его, ни приветствий. Наконец, видя, что ничем не тронет сердца красавицы, он с отчаяния утопился в реке. Сострадательные боги превратили его после смерти в соловья, с тем чтобы своим голосом, которым не мог тронуть своей возлюбленной, утешал несчастных любовников. Скайстоя слишком поздно почувствовала любовь к своему обожателю – именно тогда, когда его не было уже на свете, и умерла с горя. Боги превратили ее в столиственную розу (центифолию), которая и доныне тогда только начинает расцветать, когда соловей перестает петь.

Эта прелестная идиллия только и могла родиться в ковенской поэтической Алексоте, где существовал храм богини любви Мильды и где девственные леса изобиловали розами с другими цветами, наполнявшими воздух благоуханием.

Это была вдова одного знатного боярина (байорс) с множеством детей. Но она нисколько не заботилась о детях своих и передала на попечение сорок и галок, а сама целые ночи напролет проводила в пляске и забавах с молодыми людьми, целые же дни спала непробудно опять до ночи.

Однажды Бог зашел к ней днем и нашел детей голодными, оборванными и заливавшимися слезами. «Где ваша мама?» – спросил он. «Спит», – отвечали дети. В другой раз зашел он ночью. «Где ваша мама?» – спросил Бог. «Не знаем», – отвечали дети. «Я знаю, где она», – сказал Бог и в тот же час превратил беззаботную маму в сову, с тем чтобы она продолжала спать днем, а жить ночью (Поверье из окрестностей Полангена).

Ворон, по мнению народа, распространенному в Лидском уезде, проклятая и зловещая птица. В нем и сидит душа изменника своему Отечеству. Герой Кейстут вверил когда-то одному из бояр своих по имени Крауклис отряд для отражения нападения рыцарей. Боярин, польстившийся на золото, которое давно предлагали ему рыцари, продал им отряд свой, и они истребили его поголовно. Кейстут впоследствии, взяв этого боярина в числе других рыцарей в плен, приказал влить ему в горло растопленное золото, а боги, по просьбе жены Кейстута Бируты (бывшей вайделотки), превратили черную душу изменника в ворона, который и до сих пор скрывает свой позор от людей в глухих лесах или на уединенных кладбищах.

Поверье о нем следующее.

Один сельский житель имел чрезвычайно глупую дочь, а потому он и приказал ей сидеть невылазно за печкою и никогда не показываться людям. Однажды летнею порою, когда все были на работе в июле, зашел в хату седой, как лунь, старичок (это был сам Бог), обошел целую секлицу (светлицу) и, не видя никого, хотел уже уходить, как вдруг из-за печки отозвалась глупая девка: «Га-га-га!» Божок так рассердился, что превратил ее в гусыню, и потому в народе доныне гусь считается эмблемою глупца. Есть даже поговорка: «Глуп, как гусь» (Юцевич, с. 127).

Фрагмент бронзового сосуда с изображением птицы и зверя

Хотя Стрыйковский и усиливается доказать итальянское происхождение литвинов, однако они никогда не слыхали о геройском подвиге капитолийских гусей, которые со страху подняли панический крик и тем спасли Рим. Несмотря, однако, на то, некоторые дворянские литовские роды имеют в гербе своем гуся, навязанного им польскими дворянскими родами. У Полякова герб этот называется «будзиш», от слова «будить», и происходит по прямой линии от капитолийского «неусыпного» гуся; у литовцев же герб этот называется «папарона», от слова папаронас — часовой, военный страж.

Литовские воины и охотники уважали собаку наравне с конем. Собак даже сжигали на кострах вместе с телами умерших героев. Простой народ не менее уважал собаку за то, что она была стражем и другом дома и предсказательницей хороших и дурных событий. Крестьянин никогда не обзовет никого собакою; напротив, животное это за его благородный характер и верность ставится всем в пример.

Насколько удалось собрать в народе поверья о собаке, оказывается, что причина уважения ее была следующая.

Когда-то Бог крепко разгневался на род людской и решился уморить его голодом. Пошли неурожаи, появился голод. Собака начала жалобно выть. Бог, не имея ничего против собаки, бросил ей кусок хлеба; но собака, не дотрагиваясь до него, начала просить Бога, чтобы он дал хлеба и людям; когда же Бог отказал, то и она отказалась от хлеба и сказала, что не желает пережить своих кормильцев и умрет вместе с ними от голода. Бог, умиленный таким благородством своего творения, простил людям и снова даровал им изобилие плодов земных.