Текст книги "Приключения капитана Робино"

Автор книги: Анатолий Маркуша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

В полете на большой высоте есть свои неудобства, например, быстрее устаешь, надоедает кислородная маска-намордник, случается, пучит живот, но есть и своя особенная прелесть, прежде всего – удивительная чистота небесного свода, его меняющаяся окраска.

Так мы спокойно летели в этой красотище, и до десяти тысяч метров, что нам полагалось набрать оставалось уже совсем немного, когда машина безо всякого предупреждения, вроде бы ни с того ни с сего, стала беспорядочно падать.

Это невозможно описать, как только что послушный самолет впал в истерику, и штурвал внезапно вырвался у тебя из рук, мечется по кабине, больно бьет по коленям, а горизонт в это время кувыркается перед глазами. Все попытки поймать штурвал и утихомирить машину ни к чему не приводят. И тут я услыхал хриплый, придушенный голос командира корабля:

– Всем покинуть борт! Экипаж, прыгаем… прыгаем…

Рядом громыхнуло, кабину заволокло дымом – это сработало катапультное устройство, и командира вместе с креслом вынесло из самолета. Первая мысль: высоко еще… глянул на высотомер, стрелочка приближалась к отметке семь тысяч метров. Успею выпрыгнуть… очень уж не хотелось катапультироваться. Глянул на махметр – по мере того, как мы, снижаясь, входили в более плотные слои атмосферы, число «М» стало заметно уменьшаться. И тогда, как это ни удивительно, я сообразил, надо еще немного подождать, машина должна успокоиться. Не зря я читал ученые книжки, ах, не зря! Ну-у, без паники, – приказал я себе, – успеешь еще выпрыгнуть.

Где-то между пятью и четырьмя тысячами метров мне, наконец, удалось схватить за рога штурвал, и тут я совершил мой маленький «подвиг» – мне до писка хотелось потянуть штурвал на себя, приподнять нос машины, устремленный к земле, но я заставил себя отдать штурвал, действуя почти подсознательно, дал набраться скорости и тогда только принялся вытаскивать машину из пикирования и одновременно из правого крена.

Приборная скорость пришла к норме, крылышки заработали, самолет снова сделался послушным, хотя, как потом выяснилось, местами обшивка была заметно деформирована. Осторожно снизившись, я зашел на посадку и, что называется, перекрестившись, приземлился.

И здесь, на родной земле, началось.

Первое, о чем меня спросили: где командир? Катапультировался, ответил я совершенно честно. А почему он катапультировался? – спросили меня тут же. И я снова совершенно честно описал, как все происходило – корабль потерял управление, беспорядочно падал… А ты в таком случае почему не катапультировался? – прозвучал следующий вопрос. Как мне было отвечать, не представляя, что может сказать о случившемся Романцев? И я нахально соврал: хотел катапультироваться, но катапульта не сработала. И тут же получил убийственное – врешь! Контровка на спусковой скобе не сорвана, ты и не пытался прыгать. Пришлось раскалываться и докладывать все до конца по полной правде. Доложил. Но это был не конец, а начало второго раунда.

– Каким образом ты вообще оказался в кабине на законном месте Юрченко?

Мне вменили в вину, что я не сдавал зачетов по знанию материальной части корабля, на котором полетел, что у меня не было надлежащим образом оформленных документов – допуска и пилотского свидетельства… Этим дело не кончилось. Кажется, шаг за шагом рождалось «дело капитана Робино» и, надо думать, все бы добром не кончилось, когда б не вмешался Генеральный. Пожалуй, наше второе с ним знакомство заслуживает отдельной главы.

Глава четвертая

A.M.: Генеральный, под знаменем которого служить по воле случая досталось Автору, был вне всякого сомнения великолепным организатором, сильным конструктором и, как ни обидно констатировать, весьма сомнительного качества человеком. Именно в таком порядке будет справедливо перечислить его ведущие свойства. Кто-то его почитал, стараясь не замечать чисто человеческие слабости, но были и откровенно ненавидевшие Генерального, они считали его фигурой дутой, поднятой на пьедестал славы чужими руками. Но, как бы то ни было, этот человек возглавлял фирму, и самолеты, носившие его имя, пользовались заслуженной славой. Заслуженность машин признавали и доброжелатели и хулители Генерального.

В числе слабостей Генерального была и Юля, сперва его личный секретарь, потом, согласно новой моде, – референт, та самая Юля, одноклассница «Рязани», с помощью которой Робино попал на знаменитую фирму.

Большинство ведущих конструкторов относится к своим летчикам-испытателям с несколько преувеличенным респектом и старается подчеркивать их, летчиков, особые заслуги в успехах фирмы. Скорее всего, такое отношение связано с тем, что испытатель, по самой должности, оценивает результаты трудов инженеров, в их числе и самого Генерального. И когда дело доходит до летной оценки, ни почетные звания, ни высокие ученые степени, ни украшающие грудь ордена, ни тяжелое золото генеральских погон значения не имеют. Испытатель возвращается из полета, кладет на стол беспристрастные записи контрольных приборов, и сразу, по горячему следу пишет отчет, в котором никто и ни при каких условиях не имеет права исправить ни буковки, ни запятой.

Когда произошел незаконный полет капитана Робино, Генеральный находился в отъезде. Их встреча состоялась только через неделю. Романцева похоронили – катапультировался он неудачно, поток встречного воздуха бросил летчика на хвостовое оперение, возможно, он был убит и не сразу, но искалечило так, что раскрыть парашют Романцев не смог. Правда, автоматика сработала и парашют доставил на землю еще теплое тело мертвого летчика.

Обо всех подробностях катастрофы Генеральный узнал от Александрова. Не обошлось, как обычно, и без дополнительной информации от Юли. К ее сообщениям он прислушивался всегда с особым вниманием, полагая, что в них находит отзвук, так сказать, глас народа.

АВТОР. Понимая, что объяснение с Генеральным неизбежно, я старался заранее вообразить, о чем он пожелает узнать, и прикидывал, как стану отвечать на его вопросы. Перешагнув в назначенное время знакомый порог, первое, что я услыхал:

– Ну, что героический герой пятого океана, вы собой вполне довольны? Или червячок сомнений все-таки жует душу?

В тот день Генеральный был почему-то в генеральском мундире, и поэтому я обратился к нему по званию:

– У меня нет особых причин в чем-либо укорять себя. А червячок, естественно, точит: как-никак случилась катастрофа, хотя машина относительно цела.

– Понятно. Себя, значит, ни в чем не упрекаете, а Романцева?

– Мертвые сраму не имут, товарищ генерал.

– Скажите пожалуйста, какие мы благородные! А я вот нахожусь в удивлении – вы голый практик, летчик с образованием техникума, сумели четко разобраться в ситуации и вернули экспериментальный корабль земле, а образованный и многоопытный Романцев, – тут, к моему полнейшему изумлению, Генеральный грузно выругался, – сиганул с заоблачной высоты… Ожидая, что последует далее, я молчал.

– Откуда ты такой грамотный, француз Робино, как тебя называет Игорь Александрович? Тоже, между прочим, гусь хороший в вашей с Романцевым истории. Давай, француз, – карты на стол… как дело было? Это тебя американцы так лихо натаскали? Ну, чего молчишь?

– Мне кажется, товарищ генерал, в этом кабинете мне положено давать конкретные ответы на конкретные вопросы.

– Заладил – генерал, генерал… не прикидывайся служакой, я же знаю – это не твое амплуа! Меня зовут Михаил Ильич. Ты понимаешь, что за спасение такой машины и при таких обстоятельствах тебя следует немедленно представить к геройскому званию, но вот беда – полет контрабандный, иначе не назовешь, документы у тебя не в порядке, катастрофа, как ты сам отметил, случилась… Так что придется ограничиться денежной премией.

– Не надо и премии, Михаил Ильич, лучше помогите мне узакониться, если это в ваших возможностях. Сдать экстерном все экзамены, чтобы получить официальный статут летчика-испытателя, я готов.

– Вот ты какой оказывается. И орден тебе не нужен?

– Честно говоря, не нужен. – И забыв о его тщательно собираемой коллекции орденов Ленина, которой он наивно похвалялся, я неожиданно объявляю: – ну, какая стала цена всем орденам, когда самого Чкалова, какую-то Пашу Ангелину вместе с тысячами других доярок отоваривают одинаково?

Генеральный поднимается со своего места и сухо перечисляет:

– Понял. Пишите заявление с просьбой принять вас на постоянную работу в фирму. Это в моих возможностях. Готовьтесь к экстерну. Надеюсь, в течение месяца вы сумеете сдать зачеты и пройти комиссию министерства. Приказ о премии в размере трехмесячного оклада я подписал. Вы свободны, капитан.

– Благодарю, товарищ генерал. – Так, едва начавшись, Михаил Ильич навсегда для меня приказал долго жить – близости не получилось. Не могу не съерничать по этому поводу: я – начальник, ты – дурак, ты – начальник, я – дурак. Не ново.

Вечером мне учинила колоссальный допрос с пристрастием «Рязань».

Ей надо было все знать – что он сказал, что я сказал, а – он, а – ты?

– Подожди, но ему хоть толком доложили, как ты падал и как спасся? – Поинтересовалась «Рязань».

– Падал? Кто тебе это сказал, вовсе я не падал. Терял высоту, – тут выяснилось – лучшая подруга Юля успела порядочно чего награмофонить «Рязани», расписав наш полет в собственной интерпретации, и мою беседу с Генеральным в том виде, как она ее представляла. Попутно Юля навела «Рязань» на совершенно неожиданную для меня мысль, вроде бы я – высокоблагородный человек. Почему? И с чего только такое могло ей придти в голову? Юля не могла себе представить, чтобы кто-то из ее знакомых мог запросто отказаться ото всех наград, когда они сами, что называется, идут в руки. Из такого странного заключения «Рязань» сделала еще более удивительный, на мой взгляд, вывод:

– Кажется, теперь я начинаю понимать, почему ты всегда уходишь от разговора, когда я пытаюсь обсудить – а не пожениться ли нам? Ты, конечно, знаешь, чем должна закончиться твоя чертова работа, и благородно не можешь допустить мысли – нет, я не могу ее овдовить! Я угадала?

Надо же было такое словечко придумать – «овдовить»!

– Интересно ты, однако, проинтуичила, подруга, очень забавно. Давай больше об этом не будем. – Тут я прикрыл ладонью глаза, замолчал на время. Пусть думает, что хочет. Молодец Чехов! Когда еще отметил: сколько среди дам идиоток!

А сейчас я забегу месяца на три вперед, чтобы закруглить тему. На Красную горку, в первое воскресенье после пасхи, в роскошный весенний день, получаю приглашение быть свидетелем… не-ет, не в суде, в ЗАГСе, на бракосочетании «Рязани» с неким Мефодиевым Валентином Силычем. Слава богу, церемония должна состояться хоть не в том ЗАГСе, где когда-то на втором этаже стояли угрюмые часовые при винтовках с примкнутыми штыками.

Все было обставлено в самом лучшем виде. Цветы, шампанское и прочее – от людей не стыдно! «Рязань» едва выглядывала из нагромождения какой-то белой воздушности со сборчато-кружевной отделкой и мелкими блестящими цацками по всему подолу. Она просто светилась, изображая предел мыслимого блаженства, что, впрочем, не помешало ей найти момент уже после апогея церемонии и шепнуть мне:

– Не переживай и не расстраивайся, Максим, ты навсегда персона грата… Понял? – Признаться, я не очень сообразил, что за этим кроется: подошел улыбающийся Валентин Силыч и не без игривости поинтересовался:

– А не разрешите ли пригласить собственную и законную супругу на легкое теловращение? – Речь, как не трудно было догадаться, шла о затеплившихся танцах, и я, понятно, не стал возражать. Тем более законный супруг ничего не требовал, а лишь покорно просил.

Не смешно ли быть свидетелем этому, ей богу, цирку и не просто свидетелем, а официальным. Мне досталось расписываться в какой-то книге, на вид – амбарной, разумеется, дарить цветы, больше того – источать жалкое остроумие, облеченное в форму замысловатого тоста. Спрашивается, какого черта? А вот так принято, оказывается, «общественное мнение» того требует! Стыдно признаться – представление о Бальзаке у меня довольно приблизительное, но… «Человеческая комедия» – это старик здорово, я думаю, на века врубил.

Чем Валентин Мефодиев прельстил «Рязань», для меня – тайна, судить не берусь. Хотя, объективности ради, готов свидетельствовать – мужчина он был крупный, хорошо сложенный, с открытой улыбкой на чистом лице. Думаю, в этой вновь испеченной паре старшинствовала «Рязань». А что она держала в уме, сказать трудно, хотя что-то, уверен, наверняка притаила.

Возвращаюсь к прерванной истории. День сдачи главного экзамена на звание летчика-испытателя приближался, я получил уведомление об этом. Откровенно признаюсь – я беспокоился. И не столько потому, что сомневался в моей подготовленности, сколько из-за очень уж мрачных слухов, ходивших вокруг этой процедуры. Особенный ужас на абитуриентов наводил почтеннейший и заслуженнейший председатель комиссии, один из основоположников нашей профессии.

A.M.: Осторожную деликатность Автора нетрудно понять – глава квалификационной комиссии был и на самом деле из тех, кто при жизни попадает в разряд исторических личностей. Наверное, это высочайшее признание вполне заслуженно. Но, как известно, людей без недостатков не бывает, так уж распорядилась природа – все мы награждены, не только достоинствами, но и известными слабостями. Тот, в чьих руках должна была оказаться судьба капитана Робино, не составлял исключения. Летчик божьей милостью, он так долго вдыхал фимиам славы, был окружен волнами лести и показного преклонения, что поверил в собственную сверхисключительность. Постепенно он становился все высокомернее, нетерпимее к тем, кто стоял хоть на ступеньку ниже, он становился еще и мелочней. Пока летал и летал, повторяю, блестяще, коллеги мирились с его недостатками, но с тех пор, как он сошел с летной работы и стал, так сказать, начальником наземного базирования, почтение к нему стало заметно убывать. Человек, несомненно, умный, он не мог этого не замечать. Замечал, только, увы, не становился терпимее, а, напротив, цеплялся за мелочи, азартно «качал права» и сильно терял от этого в глазах окружения, особенно в глазах летающего народа.

АВТОР: Накануне экзамена, уже под вечер ко мне совершенно неожиданно прикатил Игорь Александрович. Как мне показалось, он был в прекрасном расположении духа и, что называется с порога, огорошил меня:

– Ты знаешь, чего я приехал? За мной – долг. Верно?

– Какой долг?

– Или ты с милицейским эскортом не оттранспортировал меня на этот диван? Или ты не прикрыл меня по всем правилам воздушного товарищества? Таких вещей, француз, я не забываю – долг платежом красен. Вот я и приехал для возвращения долга. – С этими словами Игорь Александрович вытащил бумажник, извлек из него несколько плотных карточек и пояснил: – Смотри сюда: на лицевой стороне выписаны вопросы, которые тебе зададут завтра члены комиссии. На оборотной стороне – правильные ответы. Выучи! – Распорядился шеф, – и спокойно ложись спать. Считай, что пилотское свидетельство летчика-испытателя у тебя в кармане. Все, я поехал!

Мне было до смерти интересно узнать, как он сумел организовать такую операцию, но Игорь Александрович отшутился: «Секрет фирмы!», и, главное – не имей сто рублей… имей верных друзей, займешь по десятке у каждого, глядишь – разбогател. А дальше безо всякой видимой связи спросил:

– Любовь где?

– Чья любовь? Какая?

– Полагаю, твоя… ну, старший сержант милиции..

– Так ты Любу имеешь в виду? Наконец, до меня дошло. Только ничего такого между нами нет.

– Темнишь?! Впрочем, не настаиваю. Вообще-то я не терплю мужиков, которые изображают себя этакими ходоками и неотразимыми «угонщиками» чужих жен.

Говорить Игорю Александровичу, что в настоящий момент я сам являюсь, пользуясь его терминологией, жертвой угона, – от меня не так давно ушла жена – не стал. Это дело личное, обсуждать тут, думаю нечего. Почему? Отчего? Как сохранить объективность, если отвечать, а отвечать субъективно и вовсе нет смысла. И тут я почему-то подумал: интересно, а Люба замужем или нет?

Игорь Александрович уехал, а я принялся изучать его карточки. Врать не стану – моральная сторона этой аферы меня как-то не затронула, если я о чем и беспокоился, то лишь об одном, как бы не получилось накладки. Но на следующий день все пошло как по маслу. Уважаемые профессора и им, так сказать, равные члены комиссии задавали мне именно те вопросы, что значились в карточках. Отвечал я, если не текстуально, то достаточно близко по смыслу к готовым ответам. И члены комиссии удовлетворенно кивали головами и милостиво мне улыбались.

Заподозрил ли что-то неладное глава почтенного собрания, только в какой-то момент он подал голос:

– Превосходно, а теперь позвольте задать вам дополнительный вопрос. Прошу внимательно вслушаться в мои слова. Итак вопрос: ка-ак летает реактивный самолет?

Вопрос показался мне подозрительным легким, просто-таки детским по наивности, но деваться было некуда и я начал: «Масса газа, то есть воздуха, входящая в двигатель…» Глава комиссии тут же перебил меня:

– Я просил вас ответить не почему, а как, слышите, к а к летает реактивный самолет. Вслушайтесь в вопрос внимательно.

Недоумевая, чего он от меня хочет, начинаю заново, захожу с другого конца:

– Из закона Ньютона мы знаем… Но он снова тормозит:

– Вы невнимательно отнеслись к моему вопросу. Повторяю: не почему, а как, каклетает реактивный самолет? – не унимается экзаменатор.

И тут, что-то внутри меня, будто лопается, я прихватываю полы пиджака, раскидываю руки в стороны и с диким воем – у-у-у-у – семеню в вираже перед почтенной комиссией.

Глава собрания смотрит на меня с недоумением и, кажется, с состраданием. А первый из профессоров принимается заразительно хохотать, при этом он выкрикивает:

– За находчивость – пять! Пять ему за остроумие! И все члены комиссии единогласно голосуют за это предложение. Мне так и не удалось узнать, чего хотел уважаемый старший товарищ, чего он так настойчиво от меня добивался? И сегодня не ведаю в чем разница между почему и как летает реактивный самолет. Впрочем, куда важнее другое – после того дня я получил законное пилотское свидетельство летчика-испытателя и, как многие меня предупреждали, нажил себе еще одного опасного противника: старик никому и ничего не прощал. Конечно, персонально на меня ему было решительно наплевать, но дружный профессорский смех требовал возмездия. Однако внешне все выглядело обычно: меня приказом ввели в штат летного состава фирмы, теперь шеф-пилот оказывал мне не только полное доверие, но и всячески подчеркивал свое особое расположение. Время от времени на меня выходила «Рязань». Без особых ухищрений, правда, и не вдаваясь в подробности, она дала понять: муж – мужем, но персоной грата остаюсь я. Спрашивается, чего можно было требовать от жизни при таком раскладе?

Только я давно заметил: слишком хорошо – тоже нехорошо. Отлетав очередное задание, не стащив еще комбинезона, едва успев отстегнуть наколенный планшет с записями, сделанными в воздухе, я уселся было писать отчет о полете, как меня позвали к городскому телефону. Подумал: ну, некстати – отчет о полете надо писать по горячему, дымящемуся, можно сказать, следу, не отвлекаясь, а тут…

На мое неприветливое «да» в телефонной трубке откликнулся незнакомый густой баритон и выдал примерно такой текст:

– Товарищ Робино? Вас беспокоит майор Завадский, нам нужно встретиться, желательно завтра между семнадцатью и восемнадцатью часами в гостинице «Центральная», на третьем этаже в комнате триста семнадцать. Вы меня поняли?

– Я не гулящая девка, майор, и в гостиничные номера по вызову не являюсь. Если это не розыгрыш и вы на самом деле майор, потрудитесь прислать официальную повестку. – С этими словами я повесил трубку, не дожидаясь ответа неизвестного мне майора или «майора».

Если спокойно разобраться, ничего не случилось, но настроение капитально испортилось. Преодолевая раздражение, усилием воли не позволяя себе отвлекаться, я вернулся к отчету. Когда закончил, направился в столовую. По дороге встретил Юлю. К тому времени мы были уже довольно тесно знакомы, и я знал, какую роль в моей судьбе сыграла эта близкая и давняя подруга «Рязани», понятно, я был ей благодарен. Не скажу, будто мы всерьез приятельствовали, но, как мне кажется, испытывали вполне взаимное расположение друг к другу.

– Привет, – улыбнулась Юля, – что случилось? – улыбка немедленно исчезла с ее лица. – Ты же отлетал вроде нормально, я слышала, как Игорь Александрович Генеральному докладывал, нахваливая исполнителя, а теперь видок у этого самого исполнителя… того гляди, не укусил бы.

– Не кусачий я, Юлечка, я самый мирный на свете человек, а если у меня злющий вид, то как тут не разозлиться, – и я рассказал Юле об имевшем место звонке из органов, отнюдь не тех, что приносят радость.

– Хулиган! Вот уж не ожидала такого остроумия…

– Кто хулиган? Я – хулиган? Осторожней, подруга, каждый понимает сказанное в меру своей испорченности.

– Странно… – как бы и не слыша меня выговорила Юля и предожила: – Может пойдем и покурим?

– Не курящий я, но с такой девочкой готов хоть в курилку, а могу и на край света, подруга.

– Оказывается ты не только хулиган, но еще и бабник? Юля курила какие-то сильно пахучие сигареты. Времени это отняло не больше минут десяти, и я узнал, что на днях был звонок из управления Военно-Морского Флота к нашему кадровику. В точности Юля не знала, чего именно они хотели, но можно предположить – интересовались капитаном Робино вроде бы для уточнения анкетных данных.

– Эта информация строго конфиденциальная, только – между нами! – не приминула предупредить меня Юля.

К военным морякам я никогда никакого отношения не имел. С чего бы мог кто-то интересоваться моей анкетой? И тут, будто на киноэкране мне увиделась не худшая забегаловка на бульварчике близ Петровских ворот, оскаливший клыки Тимоша, готовый, как показалось, кинуться на адмирала, и удаляющаяся спина оскорбленного мужа «Рязани». Она ведь потом говорила что-то такое… вроде бы он собирается подложить под меня свинью. Чего ждать и откуда?

– А-а, бог не выдаст, свинья не съест, сказала Юля – не бери в голову и не расстраивайся раньше времени. Придумаем что-нибудь.

Наверное в моем возрасте не фасон декламировать перед дамами чужие стихи, впрочем, и свои – тоже. Но тут как-то совершенно непроизвольно получилось, как всплеск из подкорки: «Я хочу быть понят родной страной, а не буду понят, так что ж, пройду над родной страной стороной, как проходит косой дождь».

– Скажите пожалуйста, какая разносторонность! Этот хулиган и бабник, оказывается, еще и лирик, – с усмешкой заметила Юля.

Надо было как-то подзажаться, чтоб не расползтись в переживаниях, предчувствиях и прочей чертовщине. Вот я и пошел к Игорю Александровичу и попросился слетать на учебно-тренировочной пилотажной машине, что стояла около нашего ангара, вроде бы безо всякого дела.

Шефа я перехватил на стоянке и попросил:

– Игорь Александрович, разреши слетать на «малыше», – тут я махнул рукой в сторону ангара, – есть потребность поразмяться.

– Чего? Потребность есть… Пошли. – И он молча зашагал к административному корпусу, ничего более мне не говоря и ни о чем не спрашивая.

Только перед самой дверью Александрова сказал:

– Ладно, слетаешь. А задание получишь от Александрова. Кроме хозяина кабинета там оказалась молодая женщина. Откровенно говоря, я ее толком и не разглядел сначала.

– Вот вам, Мирон Иванович, – говорит Игорь Александрович, – летчик-инструктор, – тут он показал на меня, – а я, с вашего разрешения, пойду готовиться к вылету по своей работе.

Не очень понимая, что происходит, какая кошка пробежала между моими начальниками – держались оба вполне корректно, старались не показать вида, я ждал что же произойдет дальше. Александров отпустил Игоря Александровича готовиться к его полету и, когда мы остались одни, то есть – втроем, сказал:

– Познакомьтесь, – он назвал меня, а потом объяснил: – это Валентина Пономарева, пилот Центрального аэроклуба. У нас есть идея подготовить Валю, я уж, с вашего разрешения, не стану величать такую молоденькую девушку по отчеству, подготовить Валю к вылету на нашей машине. Если все пойдет удачно, а я полагаю, так оно и должно быть, мы ее выпустим на побитие рекорда скорости. Но сперва надо соблюсти формальность. Вас, Робино, попрошу проверить технику пилотирования у Вали. Машина подготовлена, ждет около ангара. Вот и весь разговор пока.

Пока мы шли к самолету у меня хватало времени рассмотреть пилотессу повнимательнее. Она была среднего роста, вполне плотного сложения, внешне – не из красавиц, но и не мордоворот, довольно заурядная особь женского пола. На ней были суконные брюки, затянутые широким армейским ремнем, поверх бежевого свитера – сильно потертая пилотская кожаная куртка. Перед самолетом я спросил:

– На такой машине раньше вылетали?

– Летала.

– Когда в последний раз?

– Вчера, ближе к вечеру.

– Вот и отлично, значит все должно быть ясно. Взлетим, наберете тысячу пятьсот метров, старайтесь выдерживать режим набора возможно строже. На заданной высоте развернетесь на сто восемьдесят градусов и у границы аэродрома, над пересечением шоссе и реки, пилотируйте. Покажете, что умеете, что вам самой захочется. Особенно усердствовать не надо. Вопросы есть?

Вопросов у Пономаревой не оказалось.

Прежде чем надеть парашют, пилотесса туго затянула свой армейский ремень, и я сообразил – будет поражать меня перегрузками. Ну что ж. Посмотрим, посмотрим.

Кто выбирал Пономареву в претендентки на мировую рекордсменку и по каким параметрам, я не знал, да и не очень это меня интересовало. Слетав с ней, я понял – летает она сверхотлично, так могу сказать. Что особенно понравилось – не суетится. Каждую фигуру она исполняла чисто, в хорошем темпе, фиксировала начало и конец, будь то «бочка» или «ранверсман». Отпилотировав, доложила по переговорному устройству:

– Все. Разрешите снижение?

Сначала я хотел было взять управление на себя и отвести душу, но тут передумал: лучше Пономаревой на этом игрушечном самолетике мне не отпилотировать, так не стоит и соваться.

– Давай на посадку, – сказал я, – связь с КП держу я. На земле положено давать проверенному летчику замечания. За всю мою летную жизнь не было случая, чтобы хоть один контрольный полет обошелся без замечаний на земле. Наверное поэтому, когда Пономарева, скинув парашют и ослабив поясной ремень, доложила по всей форме:

– Товарищ инструктор, разрешите получить замечания? – я сказал:

– Нет у меня, Валя, никаких замечаний. Нормально ты летаешь. И тут она впервые улыбнулась, правда очень сдержанно. Видать знала себе цену, девка, видать привыкла отстаивать свои права. Именно отстаивать. Женщины летают давно, чуть не с первых дней авиации, но мало кто из мужчин, распоряжающихся небом, способствует женскому летанию. Между прочим, я бы не брал девушек на летную работу. Девушек беречь надо, ласкать и нежить. Я это серьезно говорю.