Текст книги "На грани фола (Крутые аргументы)"

Автор книги: Анатолий Манаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Манаков Анатолий
На грани фола (Крутые аргументы)

А н а т о л и й М а н а к о в

КРУТЫЕ АРГУМЕНТЫ

На грани фола

Жизнь каждого человека – это путь к себе самому,

попытка найти этот путь, нащупать тропинку. Ни один

человек никогда не был до конца свободным, но

стремится к этому: кто бессознательно, кто осознанно,

каждый, как может. Каждый несет в себе следы своего

рождения, слизь, остатки скорлупы из первобытного

мира, несет до самого конца. Иной вообще не

становится человеком, остается лягушкой, ящерицей,

муравьем. Другой напоминает человека только

верхней своей половиной, а нижней подобен рыбе.

Но каждый – попытка природы сделать человека.

У всех нас общее происхождение, общая праматерь,

Все мы вышли из одного чрева, но любой из нас,

выброшенный из неведомых глубин, стремится к своей

цели. Мы можем друг друга понять, но объяснить себя

может каждый лишь сам.

Герман Гессе.

ЗНАК ПЕРВЫЙ

ЖРЕБИЙ БРОШЕН

Представьте себе на мгновение, в разгар лета вихрем обстоятельств вас с кем-то занесло в Вену. Да, в ту самую Вену, бывший стольный град Священной Римской империи, ныне столицу Альпийской Республики. Не надолго, всего на

недельку и больше по деловой надобности, чем для насыщения желания удостовериться, насколько слухи о самом добром, веселом и легкомысленном городе отвечают действительности.

Не знаю, кому вы доверили себя и свои вещички, но этот ваш попутчик остановился на Хауптштрассе в отеле "Красный петух". Что из себя представляет заведение? Весьма добропорядочное, без особых претензий, уже давно облюбованное заезжими немецкими бюргерами. К тому же, и название звучит красиво – "ротр хахн". Конечно, неплохо было бы ему знать заранее об утопающей в саду гостиничного дворика таверне, где бурные гуляния под песни с аккордеоном утихали лишь после утреннего петушиного горна, но поскольку он этого не ведал и по старой привычке номер заранее не резервировал, то и получил, натюрлих, комнату с окном на таверну вместе с кипой ночных бдений в придачу.

Услужливо гордый портье, невольный коллекционер человеческих лиц, украдкой бросал на него скользящий взгляд, пытаясь догадаться, кто этот покладистый постоялец, не похожий ни на биржевого маклера, ни на коммивояжера. Да и как распознать его национальность, если он сам о ней не заявит, – тут даже опытный сыщик растеряется. Больше уверенности у портье вызывало другое: судя по всему, бессонных ночей иностранец действительно набрал в жизни с лихвой, хотя и не видел в этом своей заслуги, особенно когда по утрам блистал грустной тяжестью отеков, лихорадочно тормошил табачным дымом все ещё спящую мысль, дабы поднять настрой и не позволить головному компьютеру делать оплошности. Какая к черту заслуга, если непокорная синусоида бодрости в таких случаях склонна приводить к нежелательным результатам, а сам её носитель образует вокруг себя магнитное поле, в котором стоящие рядом не находят ничего для подзарядки своих "батарей".

Поскольку мы оказались в Вене, то мимоходом можно вспомнить о Зигмунде Фрейде. В здешнем университете он читал лекции по психоанализу, называя подобные оплошности "ошибочными действиями по рассеянности и усталости". Заодно доктор подметил, что многие наши поступки совершаются достаточно уверенно, если их правильности не придавать большого значения. В этом отношении постоялец из "Красного петуха" старался все же избегать вольностей, типа забывания имен или своих намерений, и вину за оплошности сваливал обычно на самого себя, приговоренного к такой планиде, когда время глубокого сна имеет двойную цену.

Говорят, у большинства простых и совсем не простых смертных есть все шансы поумнеть к сорока годам, стать мудрыми к пятидесяти. Умными и мудрыми в смысле умения почувствовать изысканный вкус парадоксальных антиномий, полярности человеческого сознания и относительности жизненных ценностей, а также способности искусно опрощать объяснение запутанных явлений, причем столь безукоризненно в интеллектуальном плане, что властям даже нет нужды изолировать таких умников от разгуливающих повсюду безобидных чудиков. Гражданин же, о ком зашла речь, сам себя относил именно к безопасным для общества чудикам, оставляя за собой надежду принадлежать к известному их разряду, куда входят личности, не отмеченные подагрой, ревматизмом и болезнью Альцгеймера, что по-простому называется старческим маразмом.

Тут уж, наверное, легко догадаться – на вид ему лет пятьдесят с "хвостиком". Если присмотреться к нему повнимательнее, на лице его обнаруживались черты больше осмысленные, нежели живые, хоть и правильные, но как бы нечетко вылепленные. В выражении темно серых прищуренных глаз улавливалась тонкая ирония взгляда, устремленного чуть подальше того, куда ему приходилось смотреть. Пружинистая, решительная походка гармонично вписывалась в его осанку, осанку человека, которому ещё рано вешать на шею "орден сутулого". При ходьбе, что примечательно, ладони у него были обращены назад, словно служили пеленгатором передаваемых за спиной сигналов. Разговаривая, он держался уверенно, без тени высокомерия, пусть даже обычно смотрел собеседнику не в глаза, а в подбородок. Опытный сотрудник службы наружного наблюдения поинтересовался бы его ушами. Так уши нормальные. Во всяком случае, не как у зайца.

Короче говоря и к месту будь сказано, человек этот производил впечатление субъекта, вообразить которого в его глубокой старости можно лишь при помощи очень богатой фантазии.

А сейчас, коли нет возражений, мне надо приготовиться к тому, что в один воскресный день ближе к полудню постоялец выйдет из отеля и направится пешком в сторону центра города. Пойдет неторопливо, станет чуть задерживаться у витрин магазинов, и со стороны тому, кто за ним наблюдает, покажется, будто задумывается он совсем не о том, что видит перед собой. Впрочем, я никому, кроме себя, не советую идти за ним. Нет, не потому что это чревато неприятностями. Просто выявить слежку за собой для него плевое дело, даже самую конспиративную. Пока поверьте мне на слово, а уж доказательства я предоставлю, не обгоняя событий.

*

Почти две тысячи лет, согласно общепринятой на сегодня хронологии времени, с большей или меньшей уверенностью благоверные христиане полагают, что поначалу Всевышний поселил человека в райском саду. Как бы то ни было на самом деле, хоть чуточку напоминающее рай европейцы стараются поддерживать сейчас в городских парках. Бесспорно, они побезопаснее американских, сам же их вид и привычки людей проводить там время несут на себе отпечаток глубоких национальных традиций восприятия жизни.

К примеру, Гайд-парк в Лондоне. Невольно расслабляешься на лоне его тщательно ухоженной природы, можешь сколь угодно валяться на траве, бегать, играть в мяч, участвовать в митингах. Подобные вольности вряд ли позволят в парижских парках, где на лужайках бегают только дети до шести лет, собак не пускают даже на поводке. В парках Германии соблюдают жесткие регламентации, но могут и позволить некоторое их нарушение в пределах немецкой опрятности. Идеальными, с точки зрения безопасности, считаются парки Женевы – там никто не принуждает вести себя прилично и в стражах порядка просто нет нужды. В Вене подмечаешь менее придирчивое отношение австрийцев к своим парковым зонам, чем у немцев или французов. Дабы убедиться, достаточно побывать в Пратерпарке, знаменитом своими аттракционами и гигантским "чертовым колесом", показанным в фильме по роману Грэма Грина "Третий человек"...

Именно в Пратерпарке и оказался в тот воскресный день постоялец из "Красного петуха" – за столиком кафе на открытой веранде неподалеку от того самого "чертова колеса". О чем думал папаша в сии блаженные мгновения, наблюдая за фланировавшей по аллеям публикой и размеренно потягивая холодненькое пивко? По одной из версий, о самом чудесном напитке, который египетские фараоны признавали лекарством и забирали с собой в саркофаг, дабы утолить жажду при переходе в подземное царство.

Вспоминались ему, видимо, разные курьезы. Почему в Библии о пиве ничего не говорят, а в Талмуде упоминают неоднократно? В достопамятные времена британские бароны уточнили предъявляемые к безобидному зелью стандарты и занесли их чуть ли не в Великую Хартию. Голландский бюргер эпохи Реформации потреблял пива каждый день по литру, или в семь раз больше, чем сегодня, хоть и не знал, что тепло от пивоварения убивает бациллы холеры и тифа: просто по его наблюдениям, любители пива были здоровее и жили дольше.

И посмотрите, как по-разному его потребляют. Баварцы любят пиво под белую редиску, сосиски или жареных на вертеле цыплят. Берлинцы предпочитают белое пиво с малиновым сиропом. Американцы – достаточно холодное, англичане – теплое и с лимоном, ирландцы – с высоким "воротником" пены. Через эту пену фанаты его и пьют, для чего сначала плеснут на дно и после образования пенистого слоя доливают по стенке, наклонив кружку. В мюнхенских пивных барах всегда шумно. Лондонские отличаются церковной тишиной, голоса там приглушены, дабы не мешать чтению газеты или созданию очередного талантливого произведения, как это делали Вильям Шекспир и Джеймс Джойс. Пивоварение в Западной Европе вообще издавна связывалось с черной магией, а Святейшая Инквизиция оставила свой след в истории его тем, что отправила на костер одного фламандца за участие в "заговоре с дьяволом" по выдумыванию трюков для вторичного использования дрожжей – наиболее ценного и тщательно оберегаемого компонента стерильно чистого производства. Словом, как ни относись к пиву, популярнее напитка ещё не изобретено...

Не ведаю точно, в какой момент этих размышлений под немецкий пенистый "бекс", но ровно в два часа дня к столику, за которым сидел едва знакомый нам постоялец из "Красного петуха", подошел высокий, стройный господин тех же примерно лет, пожал ему руку, разместился рядом, вынул из кармана рубашки курительную трубку и положил её перед собой.

– Привет, Алекс! Вот жарища, черт бы её побрал. Вспотел так, что из-за ушей каплет, – сказал он и тут же позвал официанта. – Холодненького пива и я отведаю с удовольствием.

– У меня в стране, Джордж, офицеры говорят, будто они не потеют, а покрываются испариной, – заметил Алекс.

– Их можно понять, хотя, честно признаюсь, разницы не чувствую на английском. В любом случае, мы сейчас с тобой напоминаем шпионов, что "вышли из холода", но ещё не остыли к острым ощущениям и авантюрам.

– Похоже, если воспринимать нас метафорично и чуть снисходительно.

Проведя по шее платком, Джордж оглядел сидевших за столиками кафе, раскрыл кожаный кисет и принялся щепотками заполнять трубку табаком, уплотняя специальным приспособлением в форме женского каблучка. Закуривать, однако, не стал, положил трубку на стол и припал к кружке пива, покрытого толстым пенистым слоем.

– Хотелось бы, пока мы вдвоем, сделать одно заявление, текст которого не нуждается в редактуре, – сказал он, слизнув пену с усов. – Я тоже офицер и тоже присягал, как и ты, на верность. Нередко, правда, испытывал чувство, будто мое начальство относится ко мне, как к полотенцу, которое после использования можно поменять на более свежее. Закрадывались во мне и сомнения относительно моральности многих наших тайных операций. Но все же лаять на Луну я не собираюсь. К счастью, нет у меня такого хобби.

– У каждого из нас свои резоны, – отозвался Алекс, закуривая сигарету. – Разумеется, разведка – дело этически весьма неприглядное, тут нечего и спорить. Но ведь не в раю живем, и люди не святые. Таков мир в натуре, и самое глупое занятие здесь становится в позу грешного праведника. Признаюсь, в своей работе по тайной казенной надобности я старался думать о себе, как о следователе, который обязан сообщать суду и прокуратуре одни только факты. Всегда ли у меня получалось? Далеко нет, слишком велик был соблазн принять желаемое за действительное. А разве наши государственные лидеры всегда поступают иначе? Они требуют высокой нравственности от своих граждан, однако у самих с нею плоховато. И редко кто решится отвечать на прямые вопросы честно по отношению к себе и другим.

– Поверь, я тоже частенько задумывался, куда уносило мою и их грешные души. Мне и сейчас обидно, когда вижу, как правителям многое прощается из уважения к их высоким титулам. Что ждать тогда от рядовых чиновников правительства или офицеров армии? Наивно полагать, будто они сделаны из другого теста и поведут себя честнее тех, кто оказался на самом верху.

Неожиданно прямо перед верандой кафе какое-то семейство из гулявших по парку решило устроить между собой шумную разборку. Тарахтя во весь голос на неместном языке, мать с отцом пытались унять своего далеко не грудного младенца. Он вырывался и кричал так, что впору было затыкать уши.

Наблюдая за сценой, Джордж откинулся на спинку кресла, раскурил трубку и стал пускать из неё клубы дыма, словно паровоз перед красным сигналом, спускающий на рельсы накопившийся пар. Почувствовав неловкость положения, парочка подхватила своего разбушевавшегося отпрыска под руки и удалилась в глубину парка.

– Это все кажется забавой по сравнению с тем, как чудит мой президент, – начал заполнять образовавшуюся в разговоре паузе Алекс. – Ни в чем не разбираясь глубоко, претендует по меньшей мере на титул "отца российской демократии". Ну тогда, говорю я себе, позвольте и мне выбраться "из-под коряги". И ведь посмотри, какие неожиданные повороты судьбы: совсем недавно мы с тобою представляли две силы в непримиримой схватке друг с другом.

– Верно, – согласился Джордж и оставил в покое трубку. – Однако даже из отставников немногие позволяют себе такие вещи как мы позволяем. Я сам себе иногда напоминаю человека, который отправился в дальнее странствие, не оставив дома записки куда именно и зачем. Вообще говоря, поведение ушедших добровольно или уволенных со службы военных мне представляется ещё одним совсем не познанным явлением. У меня есть приятель, полковник стратегической авиации. По всем показателям высоких наград и профессиональных заслуг он должен быть генералом, но не стал им. Таких обычно обходят по службе те, кто предпочитает "не высовываться" и не рисковать, умеет оказаться в нужный момент перед глазами начальства, обладает гладким характером и может быстро отказаться от собственного мнения. Мой друг не составлял лакированных отчетов и не боялся критически высказываться по поводу приукрашенных докладов руководству. В итоге, ведет сейчас своё коневодческое хозяйство в Северной Каролине.

– Счастлив?

– Абсолютно однозначно, ему можно только завидовать. Кстати, один бывший генерал вашего КГБ опубликовал недавно в Штатах, куда он перебрался на житье, свои мемуары. Я их прочитал и хотел бы знать твое мнение.

– О мемуарах или о нем?

– Ты сам решаешь.

– Лично с ним никогда не соприкасался, хотя слышал о нем достаточно, в том числе и от его знакомых американцев. Так вот, я не верю ему. Почему? В своей книге он подставляет всех, выгораживая себя самого. У вас таких называют "я, моя задница и моя карьера".

– Лучшего ответа я и не ждал, Алекс.

Джордж опрокинулся на спинку кресла и, выпустив пару клубов дыма из трубки, продолжал:

– Между нами говоря, в этом странном бизнесе мне тоже приходилось заниматься вербовкой иностранных агентов. Говорить о деталях сейчас неуместно, но суть весьма интересна. Как правило, мы помогали им открывать тайные банковские счета за рубежом в ответ на их просьбу предоставить гарантии в случае, если им срочно придется смываться из собственной страны. Играли мы и от обратного, когда кто-то из интересовавших нас лиц открывал такие счета сам. Узнав, что в банке у них собралась довольно солидная сумма, превышавшая их законные возможности накопления, наши ребята подходили к ним и просто интересовались, откуда и зачем им понадобились деньжата. Поверь, это производило на них сильное впечатление. Думаю, даже до сих пор производит.

– Охотно верю, ибо прекрасно знаю, о чем идет речь. У нас в этом плане возможности были гораздо скромнее, насколько мне помнится. Имею в виду чисто финансовые, – усмехнулся Алекс и глубоко затянулся сигаретным дымом.

Они оба развернулись поудобнее и стали наблюдать за гулявшей по парку публикой. Прямо перед ними вращалось колесо обозрения с разноцветными кабинками, оставившее след в памяти всемирно известного романиста. И лучше всех, видимо, чувствовали себя те, кто время от времени оказывался на самом верху в объятиях пусть слабеньких, но все же воздушных потоков.

– Вчера на нашем собрании, – неторопливо начал Джордж, смотря в сторону, словно разговаривая сам с собой, – японские дипломаты прервали нас, если не ошибаюсь, на "синдроме ошалелого генерала".

– Мы только-только подошли к этому, как появились они и синдром завис в воздухе.

– На этом проклятом синдроме мне лично пришлось схлопотать больше всего неприятностей на службе, – заметил Джордж и повернулся лицом к Алексу. – Не знаю, но в мою бытность пентагоновскую наша система стратегического командования и контроля полностью исключала всякую возможность любому генералу, тем более террористу, произвести несанкционированный пуск ракеты с ядерной боеголовкой. Даже если бы генерал захотел, или под дулом направленного на него пистолета, сделать такое было бы невозможно без специального кодированного сообщения из Вашингтона начальнику Штаба Стратегического Воздушного Командования, поступающего по каналу полностью защищенной криптографической системы связи. Лишь получив такое сообщение, этот генерал мог и должен был направить кодовую команду пусковым ракетным пунктам и базам стратегических ядерных бомбардировщиков. Только после данной команды два офицера-ракетчика были в состоянии повернуть ключи электронного пуска и сделать это для такого случая одновременно, находясь в изолированных друг от друга помещениях. Но даже после этого система предстартового отсчета времени начинала работать, только если из Штаба Стратегического Воздушного Командования поступал дополнительный, дублирующий сигнал.

– Дело с подводными лодками, насколько я представляю себе, обстояло сложнее и проще одновременно, – ненавязчиво поинтересовался Алекс.

– Контроль за пуском бортовых ракет строился на разного рода комбинациях принципа единоначалия. Капитанский пусковой ключ обычно хранился в сейфе внутри большого сейфа. Последний мог быть открыт только двумя дежурными офицерами специального назначения. Чтобы произвести запуск, один офицер должен был открыть замок, два других одновременно повернуть свои ключи и ракетчик – произвести пуск. Те, что с ключами, разделены пуленепробиваемой перегородкой, дабы капитан не смог заставить их сделать это под дулом пистолета.

– Как я понимаю, Джордж, специальную кодовую команду могли дать изначально и исключительно президент страны, министр обороны и председатель Комитета начальников штабов по единогласно принятому ими решению. Но вот на случай, если командование в Вашингтоне выведено из строя, наверное, и такой вариант проигрывался.

– Некоторые вещи, конечно, предусмотрены на случай, когда высшее политическое и военное руководство "обезглавлено". Соответствующий сигнал должен тогда поступить на борт дежурящего в воздухе специального самолета, где всю ответственность в этом случае берет на себя находящийся там генерал. Он мог бы не только осуществить пуск баллистических ракет, но и перенацелить их. Здесь тоже были бы задействованы свои ограничители, пока функционировал Штаб Стратегического Воздушного Командования, но если Штаб оказывался вне игры, тут уже вряд ли кто знал точно, как и что нужно делать. На таких неопределенностях строится ядерное устрашение, будь все мы прокляты. И у вас, и у нас, мне думается, свои генералы и свои политики на грани функционального расстройства. Одни стоят близко от срыва, друге чуть подальше.

– Хоть и отошла "холодная война" в прошлое, мы все ещё под бомбой ходим, а многие даже не представляют себе, как это можно иначе. Согласен с тобой, к надзирающим за этой прогулкой под ядерным зонтиком надо присматриваться повнимательней, особенно когда кто-то из высших сановников требует от средств массовой информации прекратить их критические выступления в адрес высших военных руководителей, а то, мол, у них нервы тоже не стальные...

Увлеченные беседой, они не заметили, как высокая, стройная женщина поднялась на террасу кафе и грациозно проплыла между рядами к их столику. Поприветствовав их, она тут же опустилась в кресло, показывая жестом свои открытые ладони.

– Извините за опоздание, сеньоры, – произнесла дама на языке великих флорентийцев и также плавно перешла на английский с совсем незаметным акцентом. – Только что отвезла Карлоса в аэропорт. Кто-то ему звонил из Мадрида, и он срочно должен был вылететь домой по какому-то очень важному делу. Так что, он извиняется за отсутствие.

Джулия попросила официанта принести ей кофе и, положив на стол свернутый вдвое листок бумаги, объявила:

– Японцы прислали нам факс с готовностью принять участие в работе нашего Центра. Что ответим?

– Лично я только приветствую. Тем более у них к этим проектам большой интерес, – высказал свое отношение Джордж.

Алекс тоже был за, но свой энтузиазм выразил несколько иначе:

– Я ни на йоту не сомневаюсь в целесообразности дел наших праведных. Просто иногда мне приходит в голову шальная мысль, будто мы как по минному полю ходим. Даже здесь на венских улицах нападение на любого из нас "ласточек" из криминального мира может случиться в любой момент и в самом неожиданном месте.

– Алекс будто "читает" меня, – спокойно заметила Джулия, вставляя сигарету без фильтра в длинный мундштук. – По дороге из аэропорта я попала в "пробку". Стала пробираться между машинами, к чему все мы итальянцы привыкли. То же проделывал и следовавший за мной темно зеленый "фолькс". У меня не возникло бы никаких вопросов, но тот преследовал меня прямо до автостоянки Пратера. На всякий случай запомнила его номерной знак. До аэропорта подозрительных машин за собой не замечала, или так спешила, что могла и не заметить. В "фольксе" видела двух мужчин средних лет, ничем не примечательной наружности. Кто они? Криминалы или сыщики-профессионалы?

– Ничего нельзя исключать, – сказал Джордж и стал активно распалять трубку. – По таким вопросам самый большой спец среди нас Алекс. В моей стране контрразведка охотилась за ним десять лет и, по моим расчетам, угрохала на это почти миллион долларов. О результатах, однако, судить не могу. Чего не знаю, того не знаю. Врать не буду.

– Вот именно, – подтвердил Алекс. – Мы лишь упускаем другой вариант: кто-то просто решил поухаживать за красивой женщиной. Как бы то ни было, нужно разбираться.

Джулия внимательно посмотрела на сидевших за столом и, подводя итог своих наблюдений, уверенно заключила:

– Надеюсь, нас не заставят отказаться от наших проектов те двое, которые сидят сейчас вон там на скамейке у входа в аллею и время от времени бросают в нашу сторону взгляд. Как вы думаете, почему у них мрачные лица?

– Они страшно, наверное, негодуют, что в знойный воскресный день им не удалось выехать за город на свежий воздух, – выстроил свою догадку Алекс.

– Видно, так. Поэтому и не столько поэтому я приглашаю вас, "рыцарей круглого стола", к себе в загородное обиталище. У меня разрешено предаваться беседам на любые темы, невинным порокам вроде чревоугодия и другим слабостям. Единственная оговорка – на следующий день все должны быть довольны и не испытывать даже малейшего разочарования.

– Спасибо за приглашение, Джулия, Но что, если я некоторое время покатаю вас по городу? – предложил Алекс. – Ведь у меня действительно накопился кое-какой опыт по части вождения в необычных ситуациях.

– Отказать было бы глупо с моей стороны, как не заметить оголенный провод под напряжением и от этого протянуть ноги, – улыбнулась она и бросила через стол ключи от машины.

Вскоре все трое уже сидели в раскаленном на солнце "ауди". Двое ещё и тщательно пристегивались ремнями.

– "Мои года – мое богатство", как поется в одной песенке у меня на родине, – заметил третий, поворачивая замок зажигания и включая кондиционер.

Интересно, что бы это значило, подумали пассажиры, ещё раз проверяя ремни и крепче упираясь в пол.

К их искреннему разочарованию, перемешанному с некоторым облегчением, Алекс повел машину плавно, словно в багажнике находилась доставшаяся ему в наследство хрустальная люстра высочайшей ценности. Передвигаясь по городу, водитель ни разу не нарушил правил. Лишь когда они выскочили на загородное шоссе, стрелка спидометра перевалила за "сто".

– Ну вот, мы и приехали. Это есть моя обитель, – оживилась Джулия и указала на один из каменных домов на пригорке, увитый бордовым клематисом по самую крышу.

Открыв дверь, она первой переступила порог, произнесла что-то на итальянском и лишь затем впустила гостей. Посередине прихожей восседал неаполитанский мастиф темно тигровой окраски с широко расставленными мощными лапами, рельефной мускулатурой, массивной мордой и глазами, недоверчиво посматривавшими из-под насупленных бровей в сторону посетителей. От одно лишь грозного вида этого потомка бойцовых собак Древнего Рима уже становилось как-то не по себе.

– Мой верный телохранитель Крус, – представила его Джулия, проводя одной ладонью по холке, другой предлагая мужчинам пройти в гостиную. – Вы здесь у себя дома.

Обитая деревом комната напоминала дендрарий. Цветов и растений в ней было так много, что даже не сразу обнаруживалась со вкусом подобранная мебель в стиле всех "людовиков" вместе взятых. Из окна открывался сказочный вид на сверкавшие под солнцем снежные вершины гор. Наполненное запахом живой природы все дышало благостным уютом, от которого нервы обретают покой и начинаешь чувствовать себя младенцем на коленях у святого Антония.

В смежной комнате повсюду лежали книги. В каком-то видимом лишь их обладателю порядке они покоились на письменном столе, журнальном столике, диване, камине и огромном кованом сундуке – реликвии совсем уже далекой давности. Тома на полках стенного шкафа обращали на себя внимание опойковыми переплетами с золотым теснением названий: "Трагедия человека", "Действо о начале и конце мира", "Трагедия о сотворении Адама и изгнании его из рая", "Смерть первого человека", "потерянный рай"... На полках перед книгами стояли в рамках фотографии близких Джулии людей и вместе с нею как бы излучали невидимый свет радушия.

– Так вот где хранятся все тайны Центра по изучению непознанных явлений? – полюбопытствовал Джордж, указывая на папки досье.

– Обижаете, полковник, – чуть насупилась Джулия больше от досады, чем обиды. – Для этого есть места понадежнее. Лучше посмотрите на мою коллекцию... Впрочем, о чем я, сейчас не до того. Пока вы будете освежаться здесь или лучше всего в саду, я приготовлю пиццу с неаполитанской начинкой из соленых анчоусов, помидоров, тертого сыра со специями. Для желающих могу предложить паштет личного приготовления и рыбные блюда на выбор.

– У меня нет возражений ни по одному из пунктов, – поддержал Джордж. Есть хочу, как волк.

– Прекрасно. Это я поняла и по выражению ваших глаз. Напитки из бара выбирайте сами. Если пойдете погулять, предупредите, иначе пес вас не выпустит.

Взяв с собой по запотевшей баночке пива, Джордж и Алекс в сопровождении все ещё недоверчивого Круса вышли через террасу на лужайку. Пес, однако, вскоре вернулся и стал наблюдать за мужчинами издалека. Они же углубились в заросли кустарника и вышли к краю обрыва, откуда хорошо просматривалась ленточка ведущей к дому брусчатой дороги. Встав у самой кромки, расстегнули рубашки, подставив себя под дуновение долетавшего со стороны гор ветерка.

– Прямо тебе признаюсь, я тоже иногда спрашиваю себя, к чему вешать себе на шею дополнительные заботы, – сказал Джордж, посматривая на дорогу. – Ведь спокойно можем отсидеться где-нибудь в тени. И наперекор всему, продолжаю считать интереснейшим занятие разгадывать таинства превращения вроде бы добропорядочных граждан в звероподобных дикарей. До чего же непредсказуема природа человеческая! Ворчим по поводу "больного общества". Да давайте сначала полечимся от повреждения ума и признаем, сукины дети, что вместе и составляем всемирное братство отступников от закона и морали.

– Включая нас самих, – уточнил Алекс.

– Абсолютно однозначно, – подтвердил Джордж.

– Пока мы одни, я хотел бы переговорить с тобой, прежде чем рассказывать Джулии. После нашего выезда со стоянки те двое настырных ребят сразу пристроились за нами, но минут чрез десять бросили. Именно оставили нас, ибо я не делал ни малейших попыток оторваться. Судя по увиденному мною в зеркале, они исчезли после их переговоров с кем-то по телефону. До этого действовали достаточно осторожно, умело, будто профессионалы наружного наблюдения. Не исключаю, "хвост" мог поначалу прицепиться за Карлосом, а не Джулией. В любом случае, надо все ей рассказать. Пусть сама решает, стоит ли обращаться к своим знакомым из полицейского департамента.

– Видимо, так и следует сделать. Через пару дней я лечу домой. На пути у меня остановка в Мадриде. Заодно и Карлоса поставлю в известность на всякий случай.

Разморенные солнцем, они перенесли шезлонги с лужайки в тенек, улеглись и почти уже задремали, как из открытого окна донесся звонкий женский голос:

– Прошу к столу, сеньоры!

Джулия рассадила гостей, объяснила что в меню и предложила в первые десять минут ни о чем, кроме пищи, не думать, ничем не отвлекаться. Так и было, пока она сама не нарушила молчание:

– Мой соотечественник из Неаполя, создатель музыки к "Севильскому цирюльнику", однажды сказал: "Да что там "Цирюльник"! Вот попробуйте лучше приготовленный мною паштет, тогда и узнаете, какой я гений!" Так что, за неимением другого прошу отведать моего паштета.

– Удачно, Джулия, в высшей степени удачно! – первым оценил Джордж.

Вновь установившееся молчание нарушил теперь уже Алекс, пригубив бокал с эльзасским.

– Вино, надо признать, действительно крепкое, – заметил он и тут же перешел на другую тему. – Меня лично всегда интриговало, как люди становятся авторами нашумевшего бестселлера в области документальной прозы. Оказывается, больше всего читателей привлекает просто совершенно неожиданное повествование на грани сумасбродства. Похоже, в наше время всеобщего опасения за хрупкость человеческого бытия земного, внимание легко интригует метафизика, объясняющая многие таинства жизни. Взять хотя бы швейцарца Эриха фон Даникена, чьи книги за пару лет разошлись в десяти миллионах экземплярах на двадцати языках.