Текст книги "Храм Диониса"

Автор книги: Анатолий Горло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Какие еще туристы? – не открывая глаз, лениво крикнул он.

– Какие туристы, Зина? – переспросили мегафоны голосом водителя Васи и ответили голосом Зины:

– Иностранцы!

Апостол мигом перевернулся на живот и поплыл к берегу, гаркнув:

– Какие иностранцы?

Из «Волги» высунулась голова Васи:

– Снова переключатель заклинило!

Апостол вылез из воды, отряхнулся и увидел архитектора. Тот сидел метрах в двадцати под плакучей ивой и удил рыбу, точнее, смотрел на поплавок. Рядом с ним лежал открытый футляр, в котором, как оказалось, кроме проекта, хранился небольшой набор снастей для рыболова-любителя.

Апостол подошел к нему, спросил заинтересованно:

– Успокаивает?… А меня наоборот, раздражает, когда долго не клюет… И иностранцы раздражают.

Архитектор взглянул на него с любопытством:

– Языков я ихних не знаю, начнут лопотать, а я ни бум-бум.

– Так переводчики для этого есть.

– Не верю я им. Во всем нужен контроль, правильно? А как я могу проверить, что они там переводят?

Архитектор пожал плечами.

– То-то и оно, – заключил Апостол и пошел одеваться.

– Прошу всех сюда! – позвал Хари. С молотком в руках ан стоял перед фасадом нового дома. Когда подошли остальные, он пробасил на поповский манер:

– Нарекаю сей храм имени отца нашего Диониса и его тезки, бога вина и веселья! Амен!

Хари сделал шаг в сторону, и на фасаде показалась картонная табличка:

ХРАМ ДИОНИСА

(Копия. Оригинал см. в VI – V в. до н. э.)

взят под охрану сыновьями

– Ты полагаешь, что этого достаточно? – насмешливо спросил Георге.

– Нет, можно еще вырыть противотанковый, точнее противогрушевый ров и превратить сей храм в неприступную крепость. Но лучшей защитой все же является наступление. Итак, генплану я противопоставляю свой, извините, гениальный план. Наступление будем развивать по трем направлениям. Федя берет на себя председательского шофера Васю, Георге – его новую жену, о которой ходят нехорошие слухи, что она обожает поэзию, я – его юную дочь. Мирчя будет прикрывать нас с воздуха. Атаку предлагаю начать немедленно.

Хари завел свою «семерку» и с ревом вылетел за ворота.

– Трепло, – сказал Георге.

– Харитон дело говорит, – возразил Федор. -

Я Гришку Апостола знаю, он упрямый как мул. Так что надо жать на все педали.

– Я.тоже пойду, – сказал Мирчя; – прикрывать вас с воздуха.

– Смотри, Мирчя, ты там не очень, – предупредил Федор.

– Не беспокойся, Федя, я только сделаю ему тонкий намек.

По дороге шла белая «Волга». Апостол кричал в радиотелефон:

– В том-то и дело, что я не знаю когда! И сколько их будет, тоже не знаю!… Давай на сто персон!… Ты когда-нибудь в приличном ресторане был?… Вот в таком духе, чтоб каждому, значит, нож, вилка… Как нет ножей? Из-под земли достать!… Это не наш брат, шницель зубами они рвать не будут!… Как нет шницелей?… А что есть?.

Над «Волгой» низко пролетел вертолет и сел посреди дороги, преградив ей путь. Мирчя подбежал к машине, взял под козырек:

– Товарищ председатель, имею честь представиться, Мирчя Гуцу, брошен о ваше хозяйство для борьбы с плодожоркой.

Апостол глядел на него настороженно:

– А где Егозин?

– Забол-ел, товарищ председатель.

– Химикаты и карту массивов получите в третьей бригаде. И будьте, пожалуйста, поосторожней. А то прошлый раз…

– Все будет в порядке, товарищ Апостол. Сельхозавиация делает чудеса, пустыню превращает в сад и наоборот, может так обработать сад, что там останутся одни саксаулы и аксакалы!

И Мирчя раскатисто захохотал.

– Это как понимать? – еще больше нахмурился Апостол.

– Как шутку, товарищ председатель. Я зять Диониса Калалба, а в их роду, сами знаете, одни шутники.

Мирчя откозырял и побежал к вертолету.

– Веселый парень, – сказал Вася.

– Очень, – угрюмо молвил Апостол.

За пультом в колхозной диспетчерской сидела Зина Апостол и записывала в журнал телефонограмму:

– Справка… срочных мерах… ликвидации… очагов плодожорки… второго поколения… поколения…

Хари стоял к ней спиной и со скучающим видом изучал висящую на стене «Таблицу отличительных признаков сортов яблони по плодам».

Закончив прием, девушка обратилась к нему:

– Вы что-то хотели, товарищ?

Он медленно повернул голову. Глаза Зины расширились.

– Да, – устало бросил он, – я бы хотел, чтобы ты называла меня не только товарищем, но и другом, и братом, моя милая Мельба.

– Ты даже забыл, как меня зовут?

– Нет, Зиночка, не забыл. Но по отличительным признакам ты вылитая Мельба. Взгляни сюда, – ткнул он в таблицу, – срок созревания – ранний. Надеюсь, ты, как любая уважающая себя девушка, акселератка? Румянец сильный. По крайней мере, сейчас – да. И наконец вкус кисло-сладкий. А вот вкус-то я и подзабыл.

Хари изогнулся над пультом, чтобы поцеловать зардевшуюся девушку. Она отодвинулась к стене: – А знаешь, кто ты по отличительным признакам?

– Хам?

– Совершенно верно.

– Но ты не договариваешь, милая Мельба, я Хам-лет, английское произношение имени небезызвестного принца Датского.

– И что вам угодно, принц?

Хари присел на край стола:

– Соедините меня с Копенгагеном, хочу уточнить, что там прогнило в Датском королевстве. Но сначала прошу срочно связать меня с республиканским обществом «Молдова».

Зина щелкнула тумблером:

– Поленька, Кишинев, срочно.

– После смены я буду ждать тебя на старом кладбище, – сказал он, – даже если ты не придешь. Что, разумеется, исключено.

– Ox, Харитоша, – прошептала девушка и легонько провела ладонью по его лицу. – Бить тебя некому.

– Некому, Зиночка, – согласился Хари, целуя ее испачканные чернилами пальцы.

Ни Зина, ни Хари не замечали, что за ниш! следит притаившийся за окном Сеня. Поодаль от него с электрогитарами наготове стояли Бузилэ и бульдозерист. Шнуры от гитар тянулись к щиту трансформатора, на котором были нарисованы череп и кости. Видно, трио собиралось дать очередной концерт по Зининым заявкам, но после всего увиденного и услышанного Сеня пришел в ярость. Он затравленно озирался, не зная, на чем выместить обуревавшие его чувства. Его взгляд упал на мотоцикл Хари. Он подошел к нему и хотел пнуть ногой, но едва размахнулся, как на мотоцикле оглушительно завыла сирена. От неожиданности Сеня попятился, а потом дал деру. Сирена умолкла. Из диспетчерской выглянул Хари:

– Что такое?

– Репетиция, – сказал Бузилэ и взял на своей электрогитаре аккорд, очень похожий на вой сирены.

Над дверью книжного магазина «Луминица» красовался гипсовый венок – близнец того, что украшал фронтон «храма Диониса». Георге поправил галстук и вошел в магазин.

Продавец, молодая статная женщина, разбирала новую литературу.

– Добрый день, – сказал Георге.

– Здравствуйте, – мельком взглянув на него, кивнула женщина.

Он подошел к полке подписных изданий, взял наугад одну из книг, полистал. Снова посмотрев на посетителя, женщина замерла, затем тщательно проверила свою безупречную прическу и с приветливой улыбкой подошла к нему.

– Гегель, работы разных лет, – прочел он на обложке. – Кто же это у вас гегельянец?

– Есть тут один, – еще шире заулыбалась она, – мош Данила, сторожем на винограднике работает. Хочу, говорит, хоть перед смертью уяснить, для чего я жил… Извините, вы, случайно, не Георге Калалб?

Он кивнул:

– А вы, случайно, не Анжелика Апостол?

– Откуда вы меня знаете? – удивилась она.

– Слышал, что в моем селе появилась красавица по имени Анжелика.

– Так вы, стало быть, сын мош Диониса? Ну и история! А я думала, вы просто однофамильцы…

– Да, ваш грозный муж моих стариков… даже не знаю, как и сказать…

Лицо Анжелики приняло решительное выражение:

– Не беспокойтесь, Георге… Дионисович, я ему-

– Зовите меня просто Георге.

– О, спасибо!… Не беспокойтесь, Георге…

– Можете на ты, – совсем раздобрел Георге.

– Право, я даже не знаю, что и сказать, – совсем растерялась от счастья Анжелика. Наконец собралась с духом. – Георге, ты… дашь свой автограф?

И протянула ему «Поэмы о любви». Георге щелкнул шариковой ручкой:

– С условием, Анжелика, что ты придешь к нам на новоселье.

Но заглянув ей в глаза, понял, что можно было и не ставить условий…

По улице прошла длинноногая старуха с десагой через плечо. Из десаги на мир обреченно глядели две гусиные головы. Когда старуха удалилась, из кустов вынырнул Ионел со своими товарищами и пошел по ее следу. Он присел возле мокрого места, где отпечатки опинок были особенно четкими, измерил линейкой длину и ширину следа и записал данные в блокнот. Товарищи глядели на своего вожака с восхищением, как «а настоящего следопыта, а фотограф Аурел сделал, конечно, несколько дублей.

Семья Апостол обедала. Зина лениво ковырялась ложкой в супе. Анжелика ела медленно, жеманно поднося ко рту накрахмаленную салфетку. Апостол, как всегда, спешил, ел одновременно суп и жаркое, запивая все это компотом.

– Желудок испортишь, Гриша, – сказала Анжелика.

– Что желудок, у меня шестнадцать тонн яблок портятся, – прочавкал Апостол. – А тут еще эти иностранцы!… Вот отвяжусь от них, повезу сам яблоки к Богданову и высыплю во двор, пусть гниют под его окнами!

– Не высыпешь, Гриша, – сказала Анжелика, – сначала покричишь, пошумишь, а когда охрипнешь, станешь ползать перед ним на коленях.

– Я! На коленях?!

– Тише, Гриша. Кушай, Зина, а то остынет… Tы же у нас молодец против овец, Гриша. Вот бедных стариков со свету сжить тебе ничего не стоит.

– Ты про кого, Анжелика?

– Про Калалбов, Гриша, про Калалбов.

– Калалбы? – ошалело смотрел на нее Апостол.

– Да, Калалбы, – подала голос Зина. – Тата, если ты их дом хоть пальцем тронешь, я уйду из дому.

Отец тряхнул головой: не почудилось ли ему?

– А я, – спокойно сказала жена, промокая салфеткой рот. – я из дома не уйду, но тебе, Гриша, жизни в этом доме не будет.

Апостол часто-часто заморгал глазами.

– Кстати, я приглашена к ним на новоселье, -

сказала Зина.

– Я тоже, – сказала Анжелика.

Теперь все трое удивленно смотрели друг на друга.

Стоял полуденный зной. Лавочка толстушки пустовала. Длинноногая оставалась на своем посту. К ней подкрался Ионел и прислушался. Она тихо посапывала и чмокала во сне губами.

Ионел присел у ее ног, осторожно развязал одну из опинок, вынул из кармана булавку и тихонько уколол старуху в лодыжку. Нога ее дернулась, и опинка оказалась в руках Ионела. Тот же фокус он повторил со второй ногой, но старуха так быстро хлопнула себя по укушенному месту, что Ионел не успел убрать руку, и удар пришелся по ней. Старуха крепко держала Ионела за ухо: – Поймался, пионер?… Вот чему вас в школах-то учат!

Тут она заметила, что пазуха у мальчишки слишком оттопырена. Не отпуская уха, она вытащила у него из-под рубашки пару новых спортивных тапок.

– Ага, – обрадовалась она, – уже разул кого-то?

– Они новые, – превозмогая боль, сказал мальчик.

– Значит, украл в магазине!

– Купил.

– Для кого же ты их купил?

– Для вас.

Ответ был неожиданный, и старуха опешила. Этим воспользовался Ионел. Приподнявшись на цыпочки, чтобы уменьшилась боль в ухе, он объяснил скороговоркой:

– Мы собираем для музея различные предметы старины, а ваши опинки, бабушка, являются уникальным экспонатом, потому что сохранились только у вас. Вот мы и решили реквизировать их, а взамен подложить, точнее предложить эту мягкую и прочную обувь.

Старуха отпустила ухо Ионела и стала рассматривать тапки. Затем присела на лавку, примерила их:

– А почему не подошел и прямо не сказал, мол, так и так?

– Не рассчитывал на вашу сознательность, – потирая ухо, признался мальчик.

Старуха зашнуровала тапки, встала и продемонстрировала великолепный бег на месте:

– Не рассчитывал, говоришь? Подожди здесь.

Она нырнула в калитку и вернулась с парой дамских сапожек типа «чулок»:

– Держи. Дочка прислала, а они жмут. Таких в нашем селе я больше ни у кого не видела, так что для музея сгодятся. И опинки забирай. А за тапки спасибо, в самый раз.

Ионел посмотрел на сапожки, вздохнул и вернул старухе:

– Нет, не подойдут. Они еще не стали достоянием истории.

Федор подошел к белой «Волге». Оттуда выскочил Вася. Они стали тискать друг друга.

– Здравствуй, Федя! – Здорово, Вася!

Вася похлопал Федора по лысине:

– Знаешь, почему я удрал с Чукотки? Я к буйной растительности привык, а там, видишь, даже волосы не растут.

– Зато дети растут, Вася, все трое уже выше меня. А ты все удельного князя возишь?

– Не говори! Ну а ты, Федя, не думаешь возвращаться?

– Да пока нет.

– Теперь-то есть куда.

– Да вроде бы есть… Гришка твой не угомонился еще?

– Кто его знает, сейчас у него голова иностранцами забита, Интуристы приезжают. Он тут военную тревогу поднял, чтоб лицом в грязь не ударить…

– Вась, придешь к нам на новоселье? Сегодня в шесть.

– Сегодня воскресенье? Значит, я имею право?

– Имеешь, Вася.

– Хотя, – заколебался тот, – шоферы говорят: не качай прав, а то без них останешься… Ладно, была не была, приду!

«Храм Диониса» ждал гостей. Каса маре скорее походила на банкетный зал, столы ломились под тяжестью плодов молдавской осени, представленных в сыром, жареном, вареном, тушеном, копченом и других видах.

Сельская столовая тоже была срочно переоборудована в банкетный зал. Столы ломились под тяжестью тех же плодов, разве что вид у них был менее аппетитный. Поковырявшись в тарелке, заведующий столовой печально заключил:

– Салат придется заменить.

– Как заменить? – возмутилась дородная кухарка. – Я ж его только вчера нарезала!

– Пойми, Аникуца, это же иностранцы, – видимо, не впервой втолковывал ей заведующий.

А на холме стоял празднично одетый Апостол и смотрел в бинокль на дорогу.

Рядом в «Волге» сидел празднично одетый Вася и поглядывал на часы.

По шоссе мимо рекламных щитов проносились машины и автобусы. Одни спешили к «солнечным пляжам Одессы», другие возвращались оттуда. Но вот наконец фешенебельный «Икарус» с эмблемой Интуриста свернул туда, куда на трех языках зазывала улыбающаяся запыленная парочка – к «солнечным Старым Чукуренам».

Длинноногая и толстушка собирали на дороге яблоки, когда возле них затормозил «Икарус». Из окна показалась постриженная ежиком голова мужчины. Он посмотрел наверх, пытаясь понять, откуда упали яблоки, затем обратился к старухам:

– Пшепрашам, пане, где проживает пан Дионис Калалб?

Длинноногая фыркнула:

– Тоже мне, нашли пана!… Езжайте до развилки, там спросите!

Мужчина улыбнулся:

– Дзенькуе, спасибо, мулцумеск!

В это время автобус двинулся, ныряя из ямы в яму. Мужчина стукнулся головой об оконную раму и с воплем «пся Крев!» исчез в окне.

Дипломатично улыбаясь, толстушка махала ему вслед. Длинноногая процедила:

– Этот Дионис уже с иностранцами снюхался! Хорошо, что я его вовремя раскусила…

Наконец и Апостол увидел автобус.

– Вася, микрофон! – крикнул он, по привычке протягивая руку. Затем обернулся: водителя не было. Воспользовавшись отсутствием микрофона, Апостол энергично выругался и снова приник к биноклю.

А в «храме Диониса» уже началось новоселье. Поднялся Федор:

– Предлагаю выпить за наших дорогих новоселов.

Дионис толкнул локтем жену:

– Давай, мать, сейчас самый момент. Поднялась тетушка Лизавета, прокашлялась:

– И я предлагаю за них выпить, за новоселов, за наших сынков.

Среди гостей послышалось оживление, у братьев вытянулись лица.

– Так уж у нас вышло с Дионисом, отцом вашим, что все мы исподтишка делаем, вроде как в прятки играем. Видать, правду говорят – что стар, что млад. На поминки свои столько лет копили, словно к свадьбе готовились. Дом этот, как разбойники какие-то, темной ночью подняли. А для чего мы всю эту кашу заварили? Для вас, сынки дорогие, мы его построили. Вам его и обживать. Дом славный вышел, покойному помещику Скарлату такой и в его барском сне не снился. А кто здесь за хозяина будет, сами решайте, чтоб было по-братски, по справедливости. Вы люди взрослые, и мы вам теперь не указ.

Дионис достал из кармана связку ключей и торжественно положил в центре стола:

– Теперь, сынки, они ваши.

Все стали аплодировать, кроме Федора и Георге: такой поворот событий застал их врасплох.

– Ну и ну, – протянул Федор, вытирая платком лысину.

– Молодцы, старики! – хлопнул его по плечу сидевший рядом Вася.

Георге покосился на Федора, поставил нетронутый бокал и, сам того не замечая, стал копировать брата – промокать платком свою густую шевелюру…

С холма Апостол увидел, как автобус остановился у ворот Калалбов. Из него высыпали туристы, столпились у колодца. Двое – мужчина и мальчик – вошли во двор и направились к новому дому. Апостол метнулся к машине, схватил микрофон, включил и, посчитав до трех, прислушался.

– Два, три! Два, три! – пронеслось над селом. Апостол поправил галстук и такого же цвета платок в нагрудном кармане и объявил в микрофон:

– Иностранных туристов прошу немедленно явиться в столовую! Повторяю, бывших иностранных турис…

Апостол замер, закусив губу.

– Бывших иностранных! Бывших иностранных! – прокатилось по долине.

Апостол швырнул микрофон в кабину:

– Когда надо, так не заклинит!

Он стал спускаться, вернее, скатываться с холма, повторяя:

– Спокойно, Гриша, спокойно!

Однако ноги несли его все быстрее.

В сельскую столовую он влетел, будучи, уже весь в мыле. Там все было готово для встречи гостей. Выстроившись в шеренгу, вдоль стола стояли накрахмаленные официантки во главе с заведующим. В углу на импровизированной сцене застыло трио гитаристов.

– Гитаристы, за мной! – скомандовал Апостол и побежал к выходу. Затем вернулся к столу, подцепил вилкой большую порцию салата и отправил в рот.

– Немедленно заменить салат! – приказал он, выбегая из зала. – Повторяю, бывшему завстоловой…

А в каса маре произошли перемены, сыновья поменялись с родителями местами. Теперь они сидели во главе стола, принимая от гостей шумные поздравления и скромные конверты, которые бесшумно опускались на стоящий перед ними поднос. Хари, который почему-то сидел в центре, органично вжился в роль новосела: с ослепительной улыбкой он раскланивался с гостями, прижимал руку к груди, поднимал бокал, чокался со всеми.

Федор смущенно улыбался, словно стыдясь за какую-то оплошность, Георге растерянно смотрел по сторонам.

– Вопрос к родителям! – Хари поднял руку. – А этому домику можно приделать колеса?

– Это как же? – не поняла мать.

– А просто: продать дом и купить машину!

– Я тебе дам машину! – пригрозила мать.

Будто этого и ждал Хари, поднялся и громко объявил:

– Тогда я пас! Добровольно снимаю свою кандидатуру на должность верховного жреца храма Диониса в пользу своих старших братьев!

Отвесив каждому из них по изящному поклону Хари пересел к Зине.

– Терпеть не могу недвижимого имущества, – шепнул он ей.

– Ну и дурень, – сказала девушка.

– Какой рыцарский жест! – крикнула ему через стол Анжелика.

Георге залпом осушил свой бокал и обратился к отцу:

– Но почему вы нас не спросили? А вдруг никто не вернется?

Вместо отца, который мрачнел с каждой минутой, ответила мать:

– Потому, Гицэ, и не спросили. Город он, как омут, к себе притягивает. А теперь дом готов и хочешь не хочешь, а жить в нем надо.

– Вот и живите себе на здоровье, – вставил Федор.

– Как говорится, в свое удовольствие, – подхватил Хари.

– Поздно, сынки, – сказала мать, – да и в семьдесят лет какое там удовольствие!

Раздался грохот, зазвенела посуда: это мош Дионис стукнул кулаком по столу. В каса маре наступила неловкая тишина.

– Это что ж такое получается? – медленно произнес отец. – Вместо того, чтобы услышать сыновье спасибо…

– Дзенькуе, спасибо, мулцумеск! – послышалось в дверях.

На пороге стоял стриженный ежиком блондин и благодарил Ионела. В одной руке он держал пакет, другой прижимал ко лбу мокрый платок.

– Идите, я сейчас, – сказал Ионел и скрылся за дверью.

Блондин шагнул в комнату:

– Дзень добры! Кто властитель тего дому?

Поскольку в доме наступило временное междувластие, никто не отозвался. Блондин с любопытством смотрел на гостей, те на него. Вспомнив заученную фразу, он произнес по слогам:

– Чине-естем-Дионис-Калалб?

– Ey сынт, – поднялся мош Дионис.

Блондин шагнул к нему и, крепко пожав руку, заговорил по-польски:

– Очень рад познакомиться с вами, пан Дионис? Извините, я очень спешу, мы опаздываем на самолет, поэтому постараюсь быть предельно кратким. Меня зовут Кшиштоф Цыган, я живу и работаю в Ханьске, являюсь членом общества польско-советской дружбы…

Мош Дионис кивал, хотя, разумеется, не понимал ни слова.

– Узнав, что я еду по туристической путевке в Молдавию и что мой маршрут проходит мимо вашего села, правление общества попросило меня разыскать вас и передать вот это, – он протянул старику пакет. – Это касается памяти вашего сына, Архипа Калалба.

Услышав имя своего сына, мош Дионис понял все. Он взял пакет и обвел гостей невидящим взором:

– Архип наш! нашелся.

В каса маре поднялся шум. Пакет был моментально вскрыт. Там оказалось несколько снимков и письмо на польском языке. Снимки пошли по рукам. Они были сделаны у обелиска советским воинам почетный караул польских пионеров… возложение венков… список погибших воинов, высеченный в граните. Вверху увеличенный снимок одной из фамилий «КАЛАЛБ А. Д. 1922 – 1945»…

– Вот и Архипушка явился на новоселье! – тоненько заголосила тетушка Лизавета.

Братья Калалбы обступили блондина, стали жать ему руки, приглашать к столу. Тот упорно отказывался, показывая на часы.

– А что у вас со лбом? – спросил Георге.

– Ниц, – отмахнулся тот, но руку со лба не убирал.

– Извините, товарищи! – на пороге возникла девушка-гид. – Кшыштоф, нам пора!

Мимо нее в каса маре проскользнули Ионел и Аурел с фотоаппаратом.

Хари поцеловал руку гиду:

– О, нам как раз нужна ваша помощь! Переведите, пожалуйста, письмо.

– Товарищи, – взмолилась гид, – у нас совершенно нет времени! Мы опаздываем на самолет!

Оттесняя ее от дверей, в комнату с шумом ввалились остальные туристы и туристки. Кто-то из низе радостно объявил:

– В нашем аутокаже цось навалило!

– Ничего что навалились, – сказал мош Дионис,. – прошу всех к столу!

Через пару минут в каса маре царила теплая дружественная атмосфера, какая бывает на дипломатических приемах. Все быстро перезнакомились и стояли небольшими группами, чокаясь и закусывая.

Тетушка Лизавета кормила с ложечки баклажанной икрой полячку. Руки у той были заняты: прислонив к спине своего земляка блокнот, она записывала рецепт, который диктовала хозяйка:

– Главное – хорошенько измельчить мякоть. Почему в столовых так невкусно кормят? Потому что лень-матушка. Потом взять три луковицы…

Окруженный со всех сторон молоденькими туристками, красавец Хари едва успевал отвечать на все

вопросы.

– Препрашам пана, як длуго будовали тен дом?

– Этот дом? За одну ночь отгрохали, сбудовали то есть!

– Як за едну ноц?!

– Днем у нас невозможно работать, – объяснил Хари, – жара, как в пампасах!

– Езус Мария!

– Правда, – допытывалась другая, – же молдавске пшодкове жимске каторжники?

– Наши пращуры? – Хари на секунду задумался. – Скорее, милая пани, ссыльные поэты. Овидий здесь, срок тянул, отбывал то есть, Пушкин и другие. Это не могло не отразиться на нашей наследственности. По статистике у нас больше поэтов на душу населения, чем в Парагвае, Уругвае и Сьерра Леоне, вместе взятых. Мой брат, к примеру, – кивнул он в сторону Георге, – уже выпустил седьмую книгу стихов…

Туристки разом повернулись к Георге, который сдержанно улыбнулся.

– …хотя, – продолжал Хари, – работает простым скотником на свиноферме!

К пану Кшыштофу Цыгану, которой продолжал держаться за лоб, приставал охмелевший Филипп:

– Вот ты скажи, Вшысто… Кшысто…

– Кшыштоф. Кшыштоф Цыган.

– А, цыган! Это хорошо! Вот и скажи мне, цыганская твоя душа, отчего от сухого вина голова ничего, а от вермута раскалывается?

– Разбавлять тшеба, пан Филипп. То значы взяць чверть стакану вермута…

– Не дадут, – перебил Филипп.

– Цо не дадут?

– Четверть стакана не дадут, из буфета выгонят. Скажут, нет денег – дуй домой!…

А рядом с ними румяный турист, уминая торт с клубничным вареньем, говорил бывшему подводнику:

– Мы трускавки… клубники экспортуемы. Цала Еуропа наше трускавки консумуе, пальцы лиже…

И он показал, как Европа облизывает пальцы после польской клубники.

– А мы, – говорил подводник, – насосы в тридцать стран экспортируем. Помпы, понимаешь?

– А, помпы! – заулыбался турист. – Молдавия мала, але любит вельком помпэ!

Гид переводила с польского текст письма:

– Жителю села Старые Чукурены пану Д. Калалбу. Копия директору музея истории села пану И. Кожокару. На ваш запрос сообщаем, что сержант Красной Армии Калалб Архип Дионисович, 1922 года рождения, пал смертью храбрых 14 января 1945 года в боях за освобождение города Ханьска от немецко-фашистских захватчиков. Светлая память о нем навсегда сохранится в сердцах жителей нашего города. Подпись, все.

– А кто это – И. Кожокару? – спросил Георге.

Мош Дионис указал на Ионела, который как раз прятал за пазуху собранные у гостей фотоснимки:

– Ионел это. Ионел Кожокару.

Вспышки блица, как вспышки молний, озарили каса маре: Аурел старался как можно полнее запечатлеть для истории момент чествования предводителей красных следопытов. Каждый хотел погладить мальчика по голове, сунуть ему в руку конфетку или пирожное, но он вежливо уклонялся и отвечал только на рукопожатия. Естественно, никто не заметил, как в каса маре появился Апостол. Он озирался во круг, пытаясь понять, что происходит, и тоже не заметил, каким образом в его руках очутился полный бокал. Его все время толкали чьи-то плечи, спины, вино расплескивалось, и когда вконец отчаявшийся Апостол решил осушить бокал, он оказался пустым. Апостол пробрался к открытому окну и махнул рукой. В каса маре ворвались звуки молдавского танца «переница». Это играло под окном трио гитаристов. Образовав круг, все стали танцевать. Польские туристы и туристки не совсем правильно делали па, зато целовались со знанием дела.

– Еще Польска не сгинела! – не без удовольствия признал Хари, с трудом вырываясь из объятий страстной туристки.

Он поднялся с колен, пританцовывая, приблизился к Зине, которая уже начинала злиться на него, и, заарканив ее платком, стал затаскивать в круг.

Взобравшись на стол под старой яблоней, Сеня вытягивал шею, чтобы увидеть Зину. И вот он увидел ее – на коленях перед самодовольным Хари. Электрогитара Сени жалобно взвыла, замерла на мгновение и затем разразилась бесшабашной мелодией «А нам все равно».

Гости, однако, продолжали плясать переницу, вернее целоваться под нее. Кшыштоф стирал со щеки Апостола следы нестирающейся губной помады. Апостол тоже хотел удалить со лба поляка темное пятно, но тот застонал, отдернулся:

– Это ваша дрога меня уцаловала, пан Апостол! Земля ваша добра, хумус найлепший, але дорога зла, наисквернейша! Тшеба срочно репароваць!…

– Завтра же возьмусь за дорогу, пан Цыган, – заверял Апостол, – прямо с утра!

– Товарищи туристы, прошу в автобус! – объявила гид.

В каса маре началось массовое братание. Провожать туристов вышли все. Автобус тронулся. Из окон торчали головы поляков и полячек:

– До видзеня! Ла реведере! До свидания!

– Пшиежджайте до слонэчнего Шленска! Автобус тряхнуло, и большинство голов исчезло.

Лишь ежик Кшыштофа продолжал храбро торчать в окошке:

– Не запомний о дродзе, пан Апостол!

– Запомню, не бойся! – крикнул Апостол.

Укатил автобус. Апостол признался Анжелике:

– Вот такие мне нравятся, хоть и иностранцы, а все понятно!

Две семьи – Калалбы и Апостолы – стояли перед схрамом Диониса» и махали оставшимися от переницы платками. У Хари их было несколько. На всех лицах светились улыбки, и казалось, что это одна большая дружная семья. Подкатила белая «волга», и большая семья распалась: Анжелика села б машину, за ней, что-то шепнув Хари, поспешила Зина. Апостол пожал руки старикам:

– Что было, то было, забудем это! Но мы никогда не забываем семьи погибших героев. Всегда поможем, чем сможем.

– Спасибо, Гриша, – сказал старик, – ничего вроде нам не надо. Разве что камышу бы вязанку, а? Крышу старую починить, как-никак, памятник енто… ентографии…

– Напряженка сейчас с камышом, мош Дионис, даже с шифером легче стало. Но как только достанем, тебе в первую очередь.

Председатель сел в «волгу», и она двинулась вслед за автобусом.

– Вася, микрофон! – крикнул Апостол.

Над селом на чистом польском языке понеслась песня «Разноцветные кибитки».

Молча постояв перед увеличенным до неузнаваемости снимком Архипа в солдатской гимнастерке, отец, мать, Федор и Георге продолжили осмотр школьного музея. Правда, назвать это музеем было трудно. Маленькая каморка была забита всякой всячиной. Здесь громоздились деревянные прялки и глиняные кувшины, искореженный пулемет с гильзами и немецкая каска с вмятинами, кости каких-то животных, чучела птиц, автомобильное колесо со спицами, старые газеты, какие-то документы и бог знает что еще.

И все же это был музей: на каждом предмете стоял инвентаризационный номер и висела табличка на двух языках, молдавском и русском.

«Опинки – единственный вид обуви, которую носили бедняки при буржуазно-помещичьем строе. В Настоящее время они полностью вышли из употребления».

– А ну-ка, Георге, почитай вот тут, – попросил отец.

Он стоял перед стендом, за стеклом которого висели его старые штаны!

Георге нагнулся:

– «Грубые домотканые рубища – вот во что одевал король своих подданных. В настоящее время один только Бендерский шелковый комбинат производит…»

– При чем здесь король? – недовольно заметила мать. – Я Дионису эти брюки справила. И не такие уж они грубые…

– А вот и пан директор, – сказал Федор.

Ионел стоял на пороге, глядя на моша Диониса глазами невинного агнца. Старик показал на брюки;

– Некрасиво, Ионел, получается.

– Да, не совсем этично, – согласился мальчик. – Но мы не могли допустить, чтобы такая ценная реликвия попала в чужие руки. А насчет компенсации не беспокойтесь, как только получим деньги за макулатуру, сразу же выплатим вам согласно действующему прейскуранту.

Калалбы улыбались, слушая этого слишком грамотного мальчика.

– Тесновато у вас тут, – сказал Федор.

– Строительство музейного комплекса намечено на следующую пятилетку, но из-за некоторых малосознательных элементов, – Ионел кивнул в сторону мош Диониса, который никак не мог оторвать глаз от своих брюк, – сроки строительства могут быть сорваны…

Тетушка Лизавета обняла мальчика, расцеловала:

– Спасибо тебе, сынок, за все спасибо. Тот легонько отстранился:

– Это наш долг, тетушка Лизавета.

А мош Дионис все глядел на брюки, которые уже принадлежали не ему, а истории…

Хари гонял на мотоцикле по бездорожью, рискуя сломать сразу две шеи, свою и Зинину. Крепко прижавшись к его спине, девушка слушала серенаду, которую Хари не столько пел, сколько выкрикивал нарочито хриплым голосом:

 
О свет очей моих и всех, кто любит свет
И кто на стих не смотрит сквозь лорнет,
А пальцы сквозь кто смотрит на него,
Не понимая ровным счетом ничего.
 

 
О трепет губ моих и всех, кто трепетал
И вдруг затих, погибнув за металл,
За тот, который куры не клюют
И кольца из которого куют.
 

 
О звон ушей моих и всех, кому звенел
Веселым колокольчиком предел
Блаженства, а потом был так силен
В ушах прощальный колокольный звон.
 

 
О боль души моей, луны и солнца, дочь,
За поцелуй я буду петь вам день и ночь,
За ласки воскурю вам фимиам,
Но ни за что вам сердца не отдам.
 

 
Вокруг и около, средь встречных-поперечных
И без меня хватает бессердечных.
 

Потом они ходили по старому кладбищу и целовались в укромных местах.