Текст книги "Храм Диониса"

Автор книги: Анатолий Горло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Анатолий Иванович Горло
Храм Диониса

кинокомедия

Взглянув, на карту, нетрудно убедиться, что Молдавия напоминает гроздь винограда, а гребень с разветвлениями дорог составляет скелет этой грозди. Если продолжись сравнение, то в сезон летних отпусков главное ответвление гребня, начиная с плодоножки, как бы поражается филлоксерой: с севера па юг по нему движется бесчисленное количество тлей, именуемых в дорожных протоколах транзитными автотуристами. С рекламного щита им зазывающе улыбаются миловидный мужчина и мужественная женщина, одетые в строгие купальные костюмы, они вопрошают на двух языках – русском и английском: «А ВЫ ЗАГОРАЛИ НА СОЛНЕЧНЫХ ПЛЯЖАХ ОДЕССЫ?» Метрах в пятидесяти от шоссе на обочине разбитой проселочной дороги стоит второй щит. Та же парочка, вырядившись в молдавские национальные костюмы, взывает на молдо-англо-русском языке: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СОЛНЕЧНЫЕ СТАРЫЕ ЧУКУРЕНЫ!» Однако сверкающие автобусы с интуристами и просто туристами проносятся мимо, не испытывая желания заглянуть в Старые Чукурены. Наконец тупорылый дребезжащий автобус послевоенного образца, битком набитый представителями колхозного крестьянства, лихо свернул на проселочную дорогу и тут же исчез в облаке пыли вместе со стоически улыбающейся парой.

На окраине села изъеденная глубокими рытвинами дорога делала крутой поворот, поскольку улица упиралась в овраг. На низкой лавочке напротив самой крупной рытвины сидела, погрузившись в дремоту, сухая длинноногая старуха. У ее ног лежала десага. На другой стороне улицы на такой же лавочке тоже дремала старуха, маленькая толстушка с марлевой повязкой на шее. У ее ног стояла полиэтиленовая сумка, с помощью которой какая-то заграничная фирма наглядно демонстрировала, как правильно расстегивать джинсы. Услышав шум мотора, обе старухи, встрепенулись и повернули головы в сторону оврага. Толстушка натянула по самые глаза марлевую повязку. Из-за поворота вынырнул «МАЗ», доверху груженный ящиками с помидорами. Он с грохотом пролетел над ямами, рассыпая помидоры и оставляя за собой сплошную завесу пыли. Толстушка достала из-под лавки дорожный знак «Здесь ведутся ремонтные работы», вышла на середину улицы и поставила его перед ямами. Длинноногая уже ползала по дороге, собирая помидоры.

– В той машине были покрепче, – определила) она, – а эти перезрели.

– Для томата самый раз, – сквозь марлю отозвалась толстушка.

– Когда уж они баклажаны возить будут, – сказала длинноногая, – я б икры в охотку поела.

Из-за поворота показался тупорылый автобус. Увидев дорожный знак, водитель свернул на обочину и, утопая в ямах, медленно проплыл мимо старух.

– Привет народным контролерам! – крикнул водитель. – А куда ремонтники подевались?

– В бочке, небось, утонули, – огрызнулась длинноногая, с трудом поднимая тяжелую десагу.

– . Ну а тебе, бабка, чего сердиться? – засмеялся водитель. – Чем дольше они будут чинить дорогу, тем больше у тебя солений на зиму будет! Бесплатно да еще и с доставкой на дом!

– Нам чужого не надо, – вмешалась толстушка, – и бесплатно не надо. Деньги у нас имеются, молодой: человек.

– Если есть деньги, что ж вы тогда ползаете на карачках целыми днями, а?

– Чтоб добро не пропадало! – отрезала длинноногая.

– Вы вот молодые, – ввернула толстушка, – в космос летаете почем зря, а дорогу поправить руки не доходят, стыдно!

Пристыдила она уже исчезающий в пыли автобус, Собрав помидоры, старухи вернулись на свои лавочки и снова погрузились в дремоту. Вскоре толстушка спохватилась: забыла спрятать дорожный знак, поставленный перед ямой-кормушкой. Она подошла к нему, но тут же поспешно отступила: прямо на нее неслась ватага ребятишек, глядя куда-то вверх.

Толстушка подняла голову и увидела «Союз – Аполлон»…

Над Старыми Чукуренами летел «Союз – Аполлон» – бумажный змей, оклеенный пачками из-под сигарет, выпущенных в честь совместного полета. Он медленно проплывал над крышами с крестами телевизионных антенн, над облезлым церковным куполом без креста. Парил змей, скользил в невидимых воздушных потоках. А внизу по улице бежала детвора, все в красных пилотках, на которых сверкали металлические буквы «КС». Глотая пыль и спотыкаясь о кочки, босоногие сорванцы выбивались из сил, словно опасаясь, что дорога вот-вот кончится, и они не успеют оторваться от земли и не взмоют ввысь на крыльях своего «Союз – Аполлона». Змей тоже спешил, будто по нитке, как по телефонному проводу, ему передавалось порывистое дыхание мальчишек, топот ног и радостный визг. Очень хочется взлететь мальчишкам. Откуда им знать, что эта пыльная извилистая сельская улочка – лишь начало той взлетной полосы, с которой им придется стартовать не раз и не два и которая зовется родной землей?… Возможно, об этом догадывался отставший от них: Ионел, мальчик лет тринадцати. Он не спешил, бежал трусцой, делай правильные вдохи и выдохи и придерживая рукой гремящую на поясе большую связку ключей.

Покружив над селом, «Союз – Аполлон» упал на камышовую крышу.

Снизу послышался голос Ионела:

– Мош Дионис, разрешите нам, пожалуйста! Тетушка Лизавета, объясните ему, что в его возрасте лазать по крышам неприлично и небезопасно!

– Отойди, Ионел, – сказал старушечий голос. – А ты, Дионис, гляди, поосторожней! Да рубаху сними, вчера ведь только постирала!

На крышу поднялся грузный старик, Дионис Калалб. Был он в помятой шляпе, вылинявшей футболке, на которой еще виднелась эмблема спортивного общества «Молдова», и в старых домотканых брюках с сохранившимися на бедрах следами вышитых узоров. Неловко опустившись на четвереньки, он пополз к змею. До него оставалось рукой подать, но тут крыша разверзлась, и мош Дионис исчез.

В снопе света, врывавшегося на чердак сквозь рваную дыру, кружилась плотная пыль. Мош Дионис стоял на четвереньках и тихо стонал, силясь поднять голову, но мешал хомут, неизвестно каким образом очутившийся у него на шее.

– Ты живой, Дионис? – донесся снаружи встревоженный голос тетушки Лизаветы.

Старик с трудом освободился от хомута и сел, потирая ушибленный затылок. Вокруг него громоздилась старая рухлядь: части ткацкого станка, деревянная соха, колесо от телеги, большие глиняные амфоры с отбитыми краями. Превозмогая боль в затылке, старик нагнулся и достал из опрокинутой амфоры пачку старых писем. Дунул на них, громко чихнул от поднявшейся пыли и застонал.

– Живой ты там, Дионис? – опять послышался старушечий голос.

Старик не ответил, он читал письмо. Судя по изгибам, это был солдатский треугольник. Медленно шевеля губами, мош Дионис расшифровывал строки, наспех выведенные химическим карандашом. Некоторые буквы расплылись от воды, а может быть, от слез:

«…а яблоню, батя, не рубите, она отойдет, осколок неглубоко прошел. Скоро войне конец, и нас распустят по домам. Жив останусь, вернусь…»

– Дионис, ты живой?

– Да отстань ты от меня наконец! – гаркнул в дыру старик и поморщился от боли.

– Живой! – обрадовалась тетушка Лизавета.

На вершину холма взлетела белая «Волга» – от пыли она казалась серой в яблоках – и замерла у полосатого каменного барьера смотровой площадки… На крыше машины торчали спаренное мегафоны. Из «Волги» вышли двое: председатель колхоза Григоре Алексеевич Апостол, мужчина лет сорока пяти сочень энергичной внешностью, и архитектор, молодой чело-пек с нервным лицом. В руках у Апостола был морской бинокль, а у его спутника – круглый футляр с чертежами. Апостол вскинул бинокль и уставился на раскинувшееся внизу село. Отсюда, с вершины холма, оно было все как на ладони. Крест делений в центре окуляров придавал биноклю сходство с артиллерийским прицелом, а сам председатель напоминал полководца, которому предстояло с ходу овладеть еще одним населенным пунктом. Рядом с ним встал архитектор, держа в руках развернутый «Проект генерального плана реконструкции села Старые Чукурены».

– Продолжим, товарищ Апостол? – спросил архитектор.

– Валяйте.

– Итак, квадрат Б. Левее школы-интерната молодежное кафе-автомат, еще левее летний кинотеатр, шахматный павильон, салон красоты, затем…

Бинокль, послушно перемещаясь влево, вдруг замер, упершись в небольшой подвал, отделанный снаружи под деревянную бочку с парящим аистом у входа, куда только что нырнула какая-то фигурка.

– Вася, микрофон! Из машины показалась рука водителя с микрофоном. Не отрывая глаз от бинокля, Апостол взял микрофон и над селом раздался трубный глас:

– Строитель Филипп, немедленно выйди из буфета! Повторяю: бывший строитель Филипп, немедленно выйди из буфета!

Фигурка, наверняка принадлежавшая Филиппу, пулей вылетела из бочки и скрылась в стоящих напротив строительных лесах.

– Валяй дальше, – сказал Апостол, возвращая микрофон водителю.

– Квадрат В. Справа налево: родильный дом, детская поликлиника, детсад, непосредственно примыкающий…

– Вася, микрофон! – снова оборвал его Апостол.

Теперь окуляры бинокля уставились в один из крестьянских домов, к дверям которого шел какой-то детина, взвалив на каждое плечо по мешку.

– Водитель Бузилэ! – загремели мегафоны. Прошу срочно явиться в правление.

Детина продолжал топать к дверям.

– Повторяю: бывший водитель Бузилэ, приказываю срочно явиться в правление!

Детина исчез в дверях, вышел оттуда без мешков, получил от хозяйки деньги, сунул их в карман и неторопливо направился к грузовику.

– Они думают, что Апостол ничего не видит, – возвращая микрофон, сказал председатель. – А они у меня все вот тут! – он поднял сжатый кулак и взглянул на часы. – Времени в обрез, давай в темпе!

– Значит, детский сад, непосредственно примыкающий к детской комнате милиции.

– А почему непосредственно примыкающий?

– Из расчета на акселерацию.

– Ага, понятно.

– У самой развилки будет музей истории села. Тот домик под камышом мы оставим.

В окулярах возник дом Диониса Калалба. В крыше отчетливо зияла дыра.

– Зачем оставлять? – в голосе Апостола звучало недовольство.

– Для контраста, – с готовностью пояснил архитектор. – Вы видели, как строят в Москве, например? Высотное здание, а рядом сохранилась крохотная старенькая церквушка. Поскольку вы, товарищ Апостол, навряд ли станете реставрировать сельскую церковь…

– Еще чего!…

– Так пусть хоть этот домик останется, кстати, он у вас один под камышом, будет своеобразным памятником прошлого, так сказать, одним из экспонатов музея. Пусть видят потомки, как жили их предки! Ну а сам музей будет справа.

– Добро, – сказал Апостол. – Живут там старик со старухой, так что затруднений не предвидится. Да и старик, говорят, совсем плох, разбился, видно, недолго ему осталось.

Дионис Калалб лежал в полутемной комнате. Плотно сомкнутые веки, неподвижное тело, облаченное в белое исподнее, сложенные на груди руки – от всего облика старика веяло нездешним покоем. В комнату вошла сухонькая тетушка Лизавета. Она взобралась ногами на табурет и сняла висевшую в углу икону. За ней на полке стоял глиняный поросенок почти в натуральную величину и смеялся во все свое поросячье рыло. Тетушка Лизавета извлекла из кармана передника деньги, свернула их трубочкой и потянулась к поросенку.

– Лизавета, – тихо позвал старик.

Старуха застыла с протянутой рукой, затем быстро сунула трубочку в смеющуюся пасть и со скорбным видом приблизилась к кровати.

– Пенсии принесли? – Диокис приоткрыл глаза. – Дай сюда.

Лизавета склонилась над ним, поправила подушку:

– Как же я их дам, Дионис, если они в копилке?

– Дай копилку.

– Зачем тебе деньги, Дионис?

Старик осторожно потер обвязанную платком шею:

– Крыша у нас никудышняя.

– Поправишься и починишь, невелико дело.

– Мы не такие богатые, чтобы чинить камышовые крыши. Дай копилку.

– Оф, недоброе ты что-то затеял, Дионис, – покачала головой Лизавета и полезла на табурет.

Мош Дионис ковырялся проволокой в пасти поросенка, выуживая оттуда свернутые в трубочку банкноты. Когда ему это удавалось, он крякал от удовольствия. В комнату вошел Ионел.

– Вот, навестить вас пришел. Как самочувствие, мош Дионис? Не послушались вот меня, а я предупреждал… Отсталый вы элемент, мош Дионис, зачем пользуетесь таким примитивным способом накопления капитала? Внесли бы деньги на выигрышный вклад, глядь, и удвоили бы сумму. Мы лично так и поступим.

– Кто это вы?

– Красные следопыты, – мальчик потрогал укрепленные на пилотке металлические буквы «КС". – Деньги за металлолом и макулатуру мы положим на выигрышный вклад.

– Деньги-то вам зачем?

– Для приобретения музейных экспонатов.

Мош Дионис извлек из копилки очередную трубочку из трех десяток и стал их разглаживать.

– Все, на шифер должно хватить. Поставь на стол.

Мальчик взял копилку и тут заметил на ней бумажную наклейку: «ВСКРЫТЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ».

– Мош Дионис, а после чьей смерти?

– Ну, после бабушкиной и… моей.

– Вы хотите умереть вместе, как Ромео и Джульетта?

– Да уж как получится, – усмехнулся старик. – Значит, про Архипа моего так ничего и не узнали?

– Вашего сына мы обязательно разыщем, – заверил мальчик. – Это в войну писали «без вести пропавший», некогда было искать, а сейчас!…

Он небрежно махнул рукой, мол, сейчас это пара пустяков.

Мош Дионис достал из-под подушки письмо, найденное на чердакe, и протянул Ионелу:

– Почитай вслух, сынок, это последняя весточка от Архипа,

Ионел взглянул на номер полевой почты:

– Отдайте нам письмо, мош Дионис. По-моему, тут указан не тот номер, по которому мы давали запрос.

– Зачем тебе письмо? Перепиши с него номер и все.

– Я, мош Дионис, предпочитаю иметь дело с оригиналом, к нему, знаете, больше доверия, но раз так сделаем фотокопию.

– Читай, сынок, читай.

– «…А яблоню, батя, не рубите, она отойдет, осколок неглубоко прошел», – с выражением читал Ионел.

Старик глядел в окно и видел старую яблоню, а на самой ее верхушке Архипа, когда он был таким же пацаном, как Ионел. Под деревом стоял он, Дионис Калалб, молодой рассерженный папаша, и сжимал в руке ремень из сыромятной кожи.

– «Вернусь, сразу начнем строиться, – слышался ломкий голос Ионела, – такой домище отгрохаем, не дом, а настоящий храм…»

Мош Дионис повернулся к стене. С фотографии на него весело смотрел черноусый парень в солдатской гимнастерке – его старший сын Архип.

– Не вернулся, сынок, – прошептал старик.

– «И заживем в нем все гуртом, как у Христа за пазухой…» Мош Дионис, а что значит «как у Христа за пазухой»?

– Хорошо, значит.

– Это что – неологизм или архаизм?

– Не знаю, сынок, раньше так говорили.

– Значит, архаизм, то есть слово, вышедшее из употребления.

– Читай дальше, сынок.

– А тут все… «Кланяюсь всем, Архип».

– Ты же с середины стал читать.

– Разве? – Ионел повертел треугольник. – Ах, да, тут есть еще несколько строк… «Здравствуйте, мои дорогие тата и мама, и братья мои младшенькие Тудорикэ, Георгицэ и Харитонаш!…»

Мош Дионис сидел в председательском кабинете, хмуро глядя в стол:

– Значит, не дашь шиферу? Апостол воздел руки к небу:

– Мош Дионис, я уже тебе битый час повторяю, что твой дом трогать нельзя, что он станет му-зе-ем! А про крышу не думай, как только найдем камыша, сразу починим.

– И когда же это мой дом музеем станет?

– В будущей пятилетке, А пока, – председатель сделал широкий жест, – живите себе на здоровье.

– Ага, – прищурился старик, – стало быть, чтоб план твой удался, в будущей пятилетке нам с Лизаветой надо будет помереть? Ну, спасибо, председатель.

Он напялил помятую шляпу и пошел к двери.

– Погоди, мош Дионис! Ты куда? – Помирать, куда же еще?

– Мы вам квартиру дадим! – Апостол вскочил из-за стола. – Со всеми удобствами.

– Чтоб я в мои годы по казенным квартирам мотался? Ну, знаешь… – старик двинулся к выходу, но снова остановился. – И потом вранье все это. У тебя вон приезжие специалисты годами жилья ждут, а ты каким-то пенсионерам дашь? Нехорошо, Гриша, обманывать старого человека.

Мош Дионис вышел из кабинета, страшно скрипя задубевшими парадными ботинками. Лоб Апостола покрылся испариной, он высунулся из окна:

– Вася, передай, чтоб приготовили сауну! – затем хлопнул себя по лбу. – Нет, отставить! Едем в четвертую, там опять завал!

Мош Дионис подошел к своему колодцу, вытащил воды и стал пить прямо из ведра. К нему поспешила Лизавета:

– Ну что? Что он сказал?

Старик продолжал жадно пить, вода стекала па бороде на запыленную рубаху, оставляя темные следы.

– Я же только что ее простирала, – заворчала жена. – Так он дает шиферу или нет?

Дионис опустил ведро на колодезный сруб, утерся шляпой и со злостью взглянул на свой дом:

– Зачем на старую клячу портить новую попону?

– Это он так сказал?

– Это я так говорю. Дионис вошел в дом, снял со стены икону и достал поросенка. Посмотрел на наклейку «Вскрыть после смерти», словно увидел ее впервые, поднял копилку и грохнул о пол. На пороге выросла перепуганная

Лизавета.

– Это же позор всему роду Калалбов! – загреб мел старик. – Ну при старом режиме, ладно, а сейчас? Чем мы хуже, других, а, Лизавета?

– Это он так сказал?

– Это я так говорю! План у них есть, все село на городской лад перестроить, а наш дом велено не трогать и, знаешь, почему? Пусть, говорит, как памятник бедности останется, потому как хуже его во всем селе не сыскать!

– Так уж и не сыскать!

– Потому и шиферу не дает, пусть, говорит, увидят правнуки ваши, в каких страшных условиях вы жили!

Лизавета выпрямилась, голос ее затвердел:

– Да какое ему дело до наших правнуков?

– Вот и я говорю, – подхватил Дионис, – чего ты нас на посмешище перед потомством выставляешь? Да если захочу, я такой дом отгрохаю, не дом, а этот… настоящий храм!

– Вот именно!

– Так что будем того, – Дионис махнул рукой, – строиться.

У жены округлились глаза: не ослышалась ли?

– Ты, Лизавета, на меня не пялься, – ласково сказал старик, – ты лучше подмети, а то как в свинарнике.

И он пнул ногой отбитое поросячье рыло.

В ворота Калалбов задним ходом въехал самосвал. Кузов накренился, и во двор посыпались глыбы белого известняка. К куче подошли старики.

– Хороший камень, – сказал Дионис.

– Дорогой больно, – посетовала жена. К ним приблизился водитель Бузилэ:

– Ну как, мош Дионис, нравится? Красавец, а не камень! Из такого только крепости строить.

Он ударил носком ботинка одну из глыб – она развалилась на две равные части. У стариков вытянулись лица. Бузилэ довольно хмыкнул:

– И что самое смешное, колется точно пополам.

Чтобы проверить свою гипотезу, он снова замахнулся ногой, но в это время над селом раздался трубный глас:

– Водителю Бузилэ срочно явиться в правление! Повторяю, бывшему водителю Бузилэ срочно явиться в правление!

– Ну вот, завел долгоиграющую, – с досадой сказал водитель, глядя поверх деревьев на вершину холма. – Ладно, я двину. Вторую ходку сделаю, когда стемнеет.

– Как же ты ее сделаешь, касатик, – растерялась

Лизавета, – если он тебя бывшим назвал? Бузилэ весело сверкнул зубами:

– Что самое смешное, он меня уже второй год так обзывает, запугать хочет. А я не из пугливых, мне все одно, где баранку крутить.

И он направился к кабине, напевая:

– Наш адрес – не дом и не улица, наш адрес – Советский Союз!

Самосвал заурчал и выкатил за ворота. Мош Дионис поднял тяжелый камень и заковылял к сараю. Над селом прокатилось:

– Мошу Дионису немедленно явиться вправление! Повторяю…

Старик повернулся и, не выпуская из рук камня, закричал в сторону холма:

– Ну что тебе надо? Что ты людям покою не даешь?

– Не ори, – сказала Лизавета, – он тебя все равно не слышит. Переоденься и ступай к нему. Оф, не нравится мне все это, Дионис!

Кроме Апостола в кабинете сидел молодой архитектор. Страшно скрипя ботинками, к столу подошел мош Дионис. Он был в темном выходном костюме, в котором чувствовал себя, как рыцарь в доспехах. Не здороваясь и не ожидая приглашения, старик грузно опустился на стул для посетителей. Попытался закинуть ногу за ногу, не получилось – мешал стол. Он покосился на архитектора: что за птица? Затем свинцовым взглядом остановился на председателе:

– Ну что тебе надо, Гриша?

Апостол устало переглянулся с архитектором, мол, видишь, с кем приходится иметь дело, и, стараясь быть предельно вежливым, тихо спросил старика:

– Ты что там затеял, мош Дионис?

Тот тоже решил не терять хладнокровия:

– Да вот, строиться думаю.

– Как строиться?

– Потихоньку, Гриша, по-стариковски.

Апостол откинулся на стуле и, растягивая слова, чтобы ненароком не взорваться, начал:

– Мош Дионис, голубчик, я же тебе объяснил, что в соответствии с планом…

– С генеральным планом, – уточнил архитектор и поднял вверх указательный палец.

– С генеральным планом, – продолжал Апостол, – твой дом подлежит консервации, как памятник этого…

– Как этнографический памятник, – подсказал архитектор.

– А посему, – голосом спящего вулкана вещал Апостол, – никаких строек, достроек, надстроек, перестроек…

– Даже текущий ремонт, – подхватил архитектор, тыча пальцем в потолок, где виднелись разводы от дождя, – в вашем доме будет производить спецбригада реставраторов.

– Теперь тебе понятно, мош Дионис? – тоскливо спросил Апостол.

Статик кивнул.

– Что тебе понятно?

– Что ты, Гриша, задумал мой род опозорить, да ничего у тебя не выйдет.

Апостол грохнул кулаком по столу и застонал: в ребро ладони вонзилась невесть откуда взявшаяся кнопка…

– Какой род? – воскликнул архитектор. – Что он несет?!

Мош Дионис не удостоил его взглядам:

– Его можно понять, нездешний ин, не знает, кто такие Калалбы. А ты, Гриша, на моих глазах рос. Ты еще, не в обиду тебе будет сказано, в постели такие узоры выводил, – он ткнул пальцам в дождевые разводы на потолке, – когда мы артель нашу создавали. И что же теперь получается? Повесили нас с Лизаветой на доску «Они были первыми», а на деле выходит, что мы последние? Все село, стало быть, застроится на новый манер, а мой дом, как паршивая овца, останется?

Апостол сидел, остервенело смазывая ребро ладони пятипроцентным раствором йода. Архитектор кружил по кабинету, держа наперевес футляр с генпланом.

– Помру я, – голос старика дрогнул, – спросят люди добрые, глядя на мой домишко: это что же за голодранец там жил? А им скажут: Дионис Калалб. Нет, Гриша, позорить себя и род свой я не дам.

– Кошмар, – нервно хихикнул архитектор.

– Ладно, – Апостол закрыл походную аптечку, убрал в стол. – Квартиру с удобствами ты не хочешь. Давай мы тебе новый участок выделим, за водокачкой. С сельсоветом я договорюсь. Там хоть дворец воздвигай.

Старик поднялся:

– На окраину хочешь выселить? Меня, потомственного чукурянина? – он задыхался от негодования. – Не в обиду тебе будет сказано, гробокопатель ты, Гришка, а не председатель.

Невыносимо скрипя ботинками, мош Дионис вышел из кабинета, едва не сбив с ног подвернувшегося архитектора.

– Ужасный человек, – сказал архитектор, – надо что-то делать!

Апостол мысленно посчитал от десяти до одного, выдохнул воздух и предложил:

– Может, махнем в сауну? Месяц как построил, а все не могу выбраться. Носишься как проклятый с утра до вечера и тебя же потом последними словами…

Он поднял кулак, чтобы снова ударить по столу, но вовремя остановился: настольное стекло опять было усеяно кнопками…

Апостол взглянул на потолок: дождевое пятно с отвалившейся местами штукатуркой находилось как раз над столом. Он вскинул по привычке морской бинокль и увидел вокруг пятна кнопки и следы от кнопок.

Спаренные мегафоны были не только на председательской «Волге», но и на фасаде колхозного правления.

– Строителя Филиппа прошу срочно явиться в правление! Повторяю, бывшего строителя Филиппа… – разнеслось над селом.

…Перед Апостолом навытяжку, правда, немного» покачиваясь взад-вперед, стоял Филипп и преданно смотрел в председательские глаза.

– Твоя работа? – Апостол сунул ему под нос ладонь с кнопками, тыча другой рукой в потолок.

– Так точно, – отворачивая лицо чтобы не дохнуть на председателя, бодро ответил тот. – Сделано в порядке эксперимента.

– Что еще за эксперимент?

– Вы приказали, товарищ, председатель, срочно починить потолок. Нужно было заменить прогнившую дранку. На складе дранки не оказалось, но зато мы нашли несколько ящиков с канцелярскими кнопками. Было решено использовать их в качестве дранки и арматуры одновременно, – четко, по-военному, хотя и продолжая легко покачиваться, отрапортовал Филипп.

– Кем решено? – устало молвил Апостол.

– На бригадном собрании. Тайным голосованием. Я был за. Петрашку не было. Мереакре воздержался.

Встретив взгляд архитектора, Апостол развел руками, вот, мол, какая у меня демократия, и ничего тут не поделаешь. Филиппу сказал:

– Надо было и тебе воздержаться, раз дранки нет. Не зверь же я, в конце концов, вошел бы в положение…

– Дело не в вас, товарищ председатель, – Филипп жалобно заглянул ему в глаза. – Руки по мастерку истосковались, который месяц уже стоим, бута нет, котельца нет, дерева нет…

– Ладно, Филипп, ступай, – Апостолу осточертели эти жалобы.

Тот твердой военной походкой подошел к двери, открыл ее: оказалось, что это дверь шкафа, где висел дождевик председателя. Филипп козырнул плащу, закрыл дверь и той же подчеркнуто трезвой походкой вышел из кабинета.

– Вот так, архитектор, – уныло сказал Апостол, – у государства стройматериалов нет, у колхоза нет, у сельсовета нет, а все строятся. Даже те, кто на ладан дышит. Загадка века.

Мош Дионис лежал в постели в уже знакомой нам позе нездешнего обитателя: пятки вместе, носки врозь, руки крестом на груди. Однако, судя по вздымавшейся груди, его обуревали вполне земные страсти.

…Горит дом Калалбов, полыхает ярким пламенем. Суетятся пожарники с лестницами и брандспойтами,, полураздетые люди передают по цепочке ведра с водой и песком. Трещит, рассыпая искры, камышовая крыша. А он, Дионис Калалб, стоит поодаль, скрестив руки на груди, и смотрит на свой дом, как смотрел Наполеон на горящий Московский Кремль…

– Может, фельдшера позвать, Дионис? – слышится голос Лизаветы.

…Дионис с Лизаветой лежат в глубине виноградника. На фоне ночного неба виднеется их дом. Дионис зажигает спичку и подносит к концу бикфордова шнура. В ночной тишине слышится удаляющееся шипение. Раздается взрыв, и дом взлетает, рассыпаясь на составные части.

– Так я за фельдшером сбегаю, а, Дионис?

…На дом Калалбов надвигается «груша» – современное стенобитное орудие. Дионис машет рукой – начинай! Огромный металлический шар с размаху обрушивается на стену, и она, покачнувшись, медленно оседает, увлекая за собой камышовую крышу…

– Дионис, может, тебе припарки сделать? Они, говорят, помогают! – скулит Лизавета.

Дионис вытаращил глаза, заорал:

– Ты отстанешь от меня наконец? Не видишь, человек думает?!

Поднявшись с края постели, старушка облегченно вздохнула:

– Предупреждать надо, когда думаешь. А то до смерти напугал…

Тетушка Лизавета стояла перед фасадом своего дома, на котором появилась жестяная табличка:

"ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ ПАМЯТНИК

ВЗЯТ ПОД ОХРАНУ КОЛХОЗОМ"

– Вот, полюбуйся, – сказала она подошедшему Дионису.

Тот внимательно рассмотрел табличку. Один из вбитых в нее гвоздей был согнут наполовину.

– Сразу видно, Филиппа работа.

Дионис направился к сараю, вернулся с молотком и плоскогубцами. Лизавета встала перед табличкой, предостерегающе подняла руки:

– Не дури, Дионис! Знаешь, чем это пахнет?

– Знаю, – отстраняя ее, сказал старик. – Халтурой.

Он выдернул согнутый гвоздь, выпрямил и вбил снова. Посмотрел на табличку и с удовлетворением

отметил:

– А краска-то эмалевая, не смоет.

– От кого же они его охранять вздумали? – недоумевала Лизавета.

– От нас с тобой. Ты вот что, Лизавета, найди председателя и скажи, что мы, мол, согласны строиться за водокачкой.

– Как это согласны? Я отсюда никуда не уйду!

– Я тоже, – успокоил жену Дионис, – а участок для дома пусть выделят, хоть у черта на куличках.

Уходя, Лизавета неодобрительно покачала головой:

– Оф, недоброе ты затеял, Дионис.

В калитку вошел Ионел, за ним еще один красный следопыт, на животе которого болтался фотоаппарат.

– Поздравляю вас, мош Дионис, с большим событием, – торжественно произнес Ионел, – с включением вашего дома в список этнографических памятников нашего села. Аурел, ты готов?

– Всегда готов, – сказал юный фотограф и на них объектив.

Ионел протянул руку мошу Дионису. Щелчок – и это историческое рукопожатие было зафиксировано на пленку.

– Дубль два – сказал Аурел.

Ионел снова протянул руку старику. Тот нехотя пожал:

– Ну что, следопыты, про моего Архипа прознали что-нибудь?

– Узнаем, – заверил Ионел. – Мы ведем комплексный поиск, действуют четыре поисковые группы, общее руководство программой поручено мне.

Старик смотрел на него с почтением.

– Но это не важно, – с важностью сказал мальчик. – Мош Дионис, вы ведь жили при буржуазно-помещичьем строе?

– Пришлось.

– У вас что-нибудь осталось от него?

Мош Дионис похлопал себя по затылку, поморщился:

– Вот тут весь он у меня сидит.

– Да нет, нам для исторического музея экспонаты нужны, понимаете?

– Понимаю, – кивнул старик. – Нет, сынок, ничего не осталось, потому как ничего и не было.

Он взглянул на свои старые домотканые брюки, которые сохли на заборе, усмехнулся:

– Штаны вон остались.

– Вы их при короле носили? – оживился Ионел.

– Носил.

Ионел приблизился к реликвии, почтительно дотронулся до штанины:

– Вот это да!

– Дубль один? – изготовившись, спросил юный фотограф.

– Не надо, Аурел, постараемся достать оригинал. Мош Дионис, отдайте нам штаны.

– Чего? – опешил старик.

– Для вас они не представляют особой ценности, а на музейном стенде они станут серьезным обвинением в адрес буржуазно-помещичьего…

– Да что вы все привязались с этим музеем, будь ой неладен! – рассвирепел старик. – Мало, что я им дом отдаю, так они еще и последние штаны отбирают! А ну-ка, марш отсюда!

– Извините, – ретировался Ионел, – но мы не знали, что они у вас последние.

Мош Дионис ворошил сено за старой яблоней в глубине двора. Передвигался он как-то странно, словно ступал по заминированному полю. Позади него на дощатом заборе продолжали сохнуть штаны. Мош Дионис выпрямился, вытер изнанкой шляпы лицо. Услышав за спиной шорох, оглянулся: штаны стали сползать с забора.

Старик успел ухватиться за край штанины, рывком потянул к себе и оказался лицом к лицу с длинноногой старухой. Через ее плечо была перекинута десага, в которой уже скрылась остальная часть брюк.

– День добрый, Дионис, – без тени смущения заговорила старуха. – А я иду мимо, гляжу, негодные штаны висят, вот думаю, самый раз для огородного пугала. Воробьи, Дионис, мой подсолнух совсем исклевали. Я уже все свои кофты и платья на пугале перепробовала, да они, проклятые, не боятся женской одежки!…

– А ты, Катинка, встань сама посреди огорода, – посоветовал Дионис, перетягивая штаны на свою половину, – так они тебя за версту облетать будут. Па лицу старухи промелькнула недобрая улыбка: