Текст книги "Аве, Цезарь"
Автор книги: Анатолий Горло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
XVIII
Такси искать не пришлось. У подъезда полицейского управления стояла оранжевая «анаконда», приветливо мигая зеленым глазом.
Крус и Изабелл сели в машину.
– Пожалуйста, отвезите нас… – начал Крус.
– К Син-сину? – с нагловатой усмешкой перебил водитель.
В его голосе «праздный обыватель» уловил скорее повелительную, чем вопросительную интонацию.
– Да, к Син-сину.
– Глоток иона? – водитель протянул Крусу бутылку.
Он хотел отказаться, но умоляющий взгляд Изабелл заставил его уступить.
– Во время операции можно было бы и воздержаться, – проворчал Крус, натягивая на горлышко бутылки припасенную для таких случаев соску.
Изабелл смущенно моргала, глотая обильную слюну. Она догадывалась, что Крус не меньше ее жаждет иона. Но он прав, думала она, что скрывает это, настоящий мужчина не должен показывать своих слабостей. Другое дело она, Изабелл…
XIX
«Анаконда» неслась по вечернему Апраму. Улицы были безлюдны; гураррцы дежурили у телевизоров, жаждая узнать подробности о новом преступлении века.
Но телекомпания «Камера обскура» почему-то не спешила их обнародовать. По девятому каналу сплошным потоком шла самая разнообразная реклама. Сгорающему от нетерпения зрителю подолгу демонстрировали средство для депиляции, которым пользовалась Сирена Сириас, зубную пасту, которой Цезарь Грис надраивал свои искусственные зубы андулийского производства, безразмерные подтяжки, которые предпочитал носить покойный лидер неумеренных либералов, ампулы с мгновенно действующим ядом, одна из которых спасла от электростула оператора Зольдатта, и, конечно же, ион, могущественный ион, благодаря которому Ясноглазый Шпик успешно завершал свои крестовые походы. Однако о самом походе больше не было сказано ни слова: многосерийный телевизионный репортаж «Девятый вал» прервался со смертью Зольдатта, а точнее, сразу же после эпизода с прозревшей Фемидой…
Такси остановилось у массивной каменной арки.
– Приехали, – сказал водитель, открывая перед ними дверцу.
– Крус приблизился к воротам и при тусклом свете уличного фонаря прочел медную табличку:
СИН-СИН,
главный режиссер
телекомпании «Камера обскура»
Крус стал искать глазами дверной звонок, но тут услышал мелодичный женский голос:
– Господин Син-син ждет вас, господин Крус.
Он оглянулся – вокруг ни души. Такси тоже исчезло.
Изабелл настороженно покосилась на него – из всех игр меньше всего ей нравилась игра в прятки…
В это время нижняя часть одной из дверных створок бесшумно раздвинулась, образовав небольшую щель в рост человека. Крус направился к щели, но Изабелл зубами ухватилась за его штанину и решительно потянула назад.
– Я не привык отступать, Изабелл, – спокойно сказал Крус, – все будет в порядке. Отпусти, прошу тебя.
Изабелл продолжала тянуть его прочь от мрачных ворот.
– Тебе не стыдно, Изабелл?
Не разжимая зубов, собачонка отрицательно мотнула головой.
Крусу пришлось пустить в ход сакраментальную фразу:
– Так надо, Изабелл.
Она тут же отпустила штанину и, глухо зарычав, первой бросилась в щель.
Усмехнувшись, Крус шагнул следом и оказался на полутемной аллее. Причудливо извиваясь, она вела к старинному особняку, контуры которого виднелись в глубине двора.
Когда Крус взошел по высоким ступеням парадной лестницы, наружные двери особняка распахнулись. Дамский голос проинструктировал:
– Прямо по коридору до конца, затем налево, господин Крус.
Изабелл подбежала к дверям, чтобы проскользнуть первой, но они захлопнулись перед ее носом. Тот же голос проворковал, как бы извиняясь:
– Господин Син-син может принять только вас, господин Крус.
– Подожди меня здесь, Изабелл, – сказал Крус.
Поджав хвост, собачонка тихо заскулила. На этот раз не помогла ни сакраментальная фраза, ни ласковое поглаживание по загривку, ни попытка напоить ее остатками иона. Изабелл продолжала скулить, а когда Крус, сняв белые перчатки и сунув их в карман, решительно шагнул в распахнутые двери, она пулей бросилась за ним. Однако створки мгновенно сомкнулись за Крусом, больно прищемив собачонке нос.
Изабелл с визгом отпрянула от дверей, но тут же опять вернулась к ним, стала скрести лапой и громко, требовательно лаять. Поняв, вероятно, что плетью обуха не перешибешь, она уселась на ступени и, задрав мордашку, протяжно завыла на одной щемящей, выворачивающей душу, известной лишь бездомной собаке ноте.
И, словно услышав этот вой, из косматых облакоч выглянула луна и забрызгала двор грязным оранжевым светом…
XX
Глубокий сумрак царил под высокими сводами коридора, скорее походившего на пещеру. Крус прошел добрую сотню метров и не встретил ни одной двери!
Детектив двигался осторожно, вытянув руки вперед, и у него мелькнула мысль, что повстречай он сейчас Тарантуса, тот навряд ли возобновил бы агитацию за его вступление в королевское общество «Слепое счастье», ибо сейчас Крус походил на настоящего, а не на мнимого слепца…
Наконец он свернул налево и увидел в конце тупика приоткрытую дверь, сквозь которую просачивалась полоска света.
Крус приблизился к ней и остановился в ожидании дальнейших инструкций. Но бархатный голосок невидимого гида молчал. Воспитанный в лучшем детском приюте Гурарры, Крус предупредительно кашлянул и, выждав несколько мгновений, осторожно толкнул дверь.
Он оказался в просторном зале с высоким сводчатым потолком, с которого налитыми оранжевым соком гроздями свисали три люстры. У противоположной стены на фоне огромного гобелена, изображавшего битву падших ангелов с землянами, на высоком старомодном ложе под балдахином возлежал Син-син. У его изголовья стояло несколько человек в белых халатах, выжидательно глядя на Круса.
Детектив продолжал стоять у дверей, тщательно осматривая помещение, скорее напоминавшее музей, чем резиденцию процветающего режиссера. Легкий шорох за спиной заставил его обернуться: дверь, возле которой он только что стоял, исчезла!
Крус провел по стене рукой, но не обнаружил ни малейших следов дверного проема. Он нервно усмехнулся: как любой уважающий себя детектив, Крус не любил попадать в мышеловки, а если судьба и бросала его в одну из них, то, как правило, мышеловка надолго выходила из строя…
– Как я рад, что вы пришли, коллега! – услышал он голос Син-сина.
Приподнявшись на локтях, режиссер делал ему знаки рукой:
– Прошу вас, не стесняйтесь и не обращайте внимания на мой вид – небольшое переутомление, и только!
Крус неторопливо направился через залу.
– Господа, – обратился режиссер к белым халатам, – прошу вас, оставьте нас наедине с господином Крусом.
Коротко посовещавшись, те с достоинством раскланялись и двинулись навстречу Крусу. Трое были ему незнакомы, четвертым оказался Абабас!
«Неужели шеф в последний момент передумал и опередил меня, послав сюда своего помощника? – размышлял Крус, кивая приветливо ухмыляющемуся Абабасу. – Нет, тут что-то другое…»
Крус оглянулся, чтобы увидеть, как они выйдут из залы. То, что он увидел, подтвердило его подозрения. Трое приблизились к стенке и замерли, поджидая Абабаса. Тот не спеша подошел и принялся беспорядочно шарить руками по стене, подражая Крусу.
– Абабас, прекратите дурачиться! – раздраженно крикнул Син-син.
Ухмылка слетела с лица Абабаса, стена бесшумно раздвинулась, и все четверо исчезли в образовавшемся проеме.
«Итак, Абабас здесь свой человек, слуга двух господ! Вот только кому он служит верой и правдой, а кому изменяет и лжет?…»
– Присаживайтесь, коллега, – Син-син указал на старинное кресло рядом с кроватью. – Хотите выпить?
– При исполнении служебных обязанностей я воздерживаюсь от возлияний.
– Разве вы все еще при исполнении? Я собственными глазами видел, как вы отдали свой жетон Фоббсу, и собственными ушами слышал, что вы сказали при этом!
– Ну, скажем, не собственными, а глазами и ушами телекамеры, – сухо поправил Крус. – Я отдал жетон, но не честь и профессиональное достоинство сыщика, которые не позволяют мне бросить незавершенное дело.
– Ну и отлично! – воскликнул режиссер.
Син-син находился в крайней степени возбуждения: его руки метались поверх одеяла, глаза лихорадочно блестели, он дышал тяжело, прерывисто, как после долгого, изматывающего марафона.
– Поздравляю вас, коллега, вы блестяще завершили свой девятый, я подчеркиваю этот порядковый номер, крестовый поход!
И режиссер протянул детективу ладонь.
Хотя Крус и получил воспитание, достаточное для того, чтобы знать, как поступить с протянутой рукой, сейчас он пребывал в некотором замешательстве. За время многолетней службы ему ни разу не приходилось пожимать руку человека, которого он только что поймал с поличным…
Ладонь Син-сина повисла в воздухе, затем резко упала на одеяло и принялась его судорожно комкать:
– Дорогой Крус, я понимаю вас, вероятно, не каждый день преступники хотят пожать вам руку за то, что вы их разоблачили! Однако вы забываете, что одновременно я являюсь, так сказать, и вашим коллегой! И рука, которую вы только что отвергли, была рукой вашего соратника по ремеслу!
Заметив на лице Круса кривую усмешку, Син-син повысил голос:
– Не удивляйтесь, что я называю вас коллегой! Жанр искусства, которому я посвятил все эти годы – многосерийный теледетектив, – выработал у меня соответствующие навыки. И если завтра «Камера обскура» вышвырнет меня за ворота, я уверен, что смогу заработать себе на жизнь, став, скажем, одним из «пай-мальчиков» Фоббса. Как вы думаете, он возьмет меня на работу?
– Разве что палачом.
– Не спешите с выводами, Крус! – весело воскликнул режиссер и, повернувшись на бок, стал шарить под подушками.
«Никак мне предстоит увидеть еще один пистолет системы „чао“, а может, и услышать его негромкий хлопок? – думал детектив, наблюдая за возней режиссера. – Маловероятно, что ему взбредет в голову стрелять в меня, но, с другой стороны, нельзя сбрасывать со счетов не совсем вменяемое состояние, в коем он пребывает…»
Крус уже стал жалеть, что не захватил с собой шестизарядный «сервус», но в это время Син-син радостно объявил:
– Нашел! Прошу вас.
И он протянул Крусу пухлый альбом, обтянутый оранжевым бархатом. На обложке был вытеснен геральдический щит со знакомым вензелем «АВЦ».
Открыв альбом, Крус увидел титульный лист, отпечатанный типографским способом:
Син-син
ДЕВЯТЫЙ ВАЛ
сценарий многосерийного телевизионного фильма
В левом верхнем углу стояла размашистая резолюция: «БЫТЬ ПО СЕМУ! ЦЕЗАРЬ».
– Откройте восьмую страницу и прочтите второй абзац снизу! – потребовал режиссер. – Вслух, пожалуйста!
Крус отыскал нужное место и вполголоса прочел:
"В трубке слышится мужской бархатный голос:
– Включите девятый канал, господин Крус, вас ждет небольшой сюрприз.
Телефон умолкает. Крус снова садится в кресло-качалку…"
– Это завязка сюжета, – зачем-то пояснил режиссер, нетерпеливо потирая руки. – А теперь, если нетрудно, откройте на предпоследней странице!… Нет, нет, вот здесь, читайте!… Громче, пожалуйста!
Крус повернул альбом к свету и медленно прочел:
"Мистикис не убийца, а жалкий козел отпущения! Так же, как Сирена – коза отпущения! – говорит Крус. – Вот кто убийца!
И Крус тычет пальцем в объектив.
Телезрители невольно отшатываются от экранов: рука Круса показывает прямо на них!
– Убийца Росса, Зотоса, Бесса и бедняги Мистикиса вы, оператор Зольдатт! – говорит Крус и делает шаг к телекамере…"
Чувствуя себя как в гипнотическом сне, Крус оторопело уставился на Син-сина. Тот ликовал, откинувшись на подушки:
– Ну как, дорогой коллега, мог бы палач написать и запустить в производство такой сценарий за три месяца до убийства Бесса?
Крус машинально листал сценарий, но буквы плясали перед его глазами.
– Разумеется, я не мог предугадать в деталях всех ваших действий, например, совершенно блистательный финал с прозревшей Фемидой! Да я и не очень стремился к этому! Я не оракул и не палач, Крус, я художник и, как вы, надеюсь, убедились, не такой уж бездарный художник!… Дайте, пожалуйста, альбом!… Вот здесь… на семьдесят второй странице… помните визит Фоббса после того, как ваша Изабелл перегрызла телефонный шнур? Этого нет в сценарии – я не силен в собачьей психологии, – поэтому я описал ваш разговор с шефом как телефонный. Но послушайте, какая точность попадания!..
И режиссер стал громко, с выражением цитировать свое сочинение:
"Фоббс. Но они раскрывают каши карты, детка!
Крус. У меня есть запасная колода, шеф.
Фоббс. Покажи!
Крус (улыбаясь). Еще не время, шеф. Во-первых, я уверен лишь на девяносто девять процентов в надежности этой запасной колоды, во-вторых, для выигрыша недостаточно иметь крапленые карты, надо еще уметь ими пользоваться…" И далее по тексту!
Син-син захлопнул альбом и вернул Крусу. Тот безропотно взял, снова стал перелистывать, действуя механически, как сомнамбула.
Лицо режиссера сияло:
– Не в обиду вам будет сказано, коллега, но, наслышавшись о ваших подвигах на сыскном поприще, я несколько преувеличил ваши возможности. По сценарию вы должны были разоблачить оператора Зольдатта вскоре после убийства Мистикиса. Я кавалер, коллега, и мне не хотелось, чтобы Сирена подставляла под пули свою легендарную грудь! Однако вы почему-то медлили и, опасаясь, что скорый на руку Фоббс посадит на электростул первого попавшегося шалопая и, таким образом, испортит мне весь, сценарий, я подсунул вам свой главный козырь – Цезаря Гриса, хотя, по замыслу, он должен был возникнуть позже. Представьте себе: Цезарь схвачен – оператора Зольдатта зовут Кайзер, т. е. по-гураррски Цезарь – всеобщее ликование, и вдруг на сцене появляется еще один Цезарь!… Словом, планы были большие, но из-за вашей нерасторопности, коллега, пришлось на ходу перестраиваться, импровизировать на съемочной площадке. Тем не менее я считаю, – что «Девятый вал» – это шедевр телеискусства!
– Смердящий шедевр, Син-син, – угрюмо выдавил из себя Крус.
– Отличное определение, коллега! Заметьте, я неспроста назвал его «Девятым валом» – это вершина, но и конец искусства, дальше, как говорится, некуда, дальше – вы правы – смердящая бездна!… Вы никогда не задумывались о плачевной участи нашего искусства?…
Крус молчал, уставясь на режиссера невидящим взглядом, он тяжело переживал свое поражение – первое в биографии Ясноглазого Шпика Гурарры, – он чувствовал себя жалкой марионеткой и теперь ждал, за какую следующую нитку потянет его кукольник…
– Наверняка вы думали об этом. Ведь вы являетесь героем «Необыкновенных приключений» и, я уверен, вы не раз сравнивали экранного Круса с реальным, и это сравнение, конечно же, было не в пользу первого!… Извините…
Син-син потянулся к столику, проглотил горсть таблеток и откинулся на подушки:
– Если позволите, я вкратце изложу вам историю создания «смердящего шедевра». Беда в том, что большинство гураррцев – и вы в том числе, коллега, – всегда хотели видеть на экране больше жизни, а в жизни – больше искусства. Это неосознанное желание стереть грань между экраном и реальностью неумолимо привело к идее «Девятого вала», где эта грань полностью отсутствует: мой сериал в равной степени можно назвать и фактом жизненного искусства, и фактом искусственной жизни… Но я несколько забежал вперед, позвольте взглянуть, как там по сценарию…
Режиссер открыл последнюю страницу:
– Так, так… вспомнил!
Он вернул альбом Крусу:
– Сначала мы, гураррские художники, свято верили, что на экране, в отличие от жизни, должен царить иной закон, иной порядок – закон Красоты и порядок Гармонии, что там не должно быть пустот, которыми изобилует повседневщина, что там все должно быть прочувствованно, продуманно, предопределено личностью художника. Экран скуп, жизнь расточительна: в шестьдесят минут экранного времени можно вместить то, для чего в реальной жизни порой не хватит и шестидесяти лет! Мы, настоящие художники экрана, выступали в роли великих иллюзионистов на постном празднике жизни! Я снимал поэтические ленты о вечерних закатах, об облаках, о небе, откуда, по преданию, пришли наши предки…
Крус задумчиво глядел на гобелен, запечатлевший одну из самых больших иллюзий гураррцев – миф об их неземном происхождении. Заметив это, Сии-син потянулся к столику и нажал на кнопку. Гобелен тут же исчез, словно растаял в воздухе, и Крус увидел лишь ослепительно белую стену.
– Отвлекает, – как бы извиняясь, сказал режиссер. – Я создавал фильмы о Гармонии Вселенной!… Другие снимали лубочные картины о возвышенной любви бедного мечтательного юноши к прекрасной даме! Третьи развлекали зрителя вашими «Необыкновенными приключениями», обильно используя картонные кинжалы, глицериновые слезы и томатный сок вместо крови!… Но гураррцы быстро пресытились иллюзиями. Мои фильмы об облаках они даже не захотели смотреть, коллега! Им надоели мечтательные юноши и разодетые дамочки на экранах, и им на смену пришли раздетые! Им подавай голую реальность, но чтобы она была захватывающей, как искусство! Зрители требуют, чтобы все было взаправду, чтобы не глицериновые слезы, не томатный сок вместо крови, а настоящие слезы, настоящая кровь! Но и этого им мало, коллега! Они сотни раз могут смотреть кадры с убийством Бесса, но самое острое ощущение у них остается от первого раза, от прямой передачи!…
Син-син снова проглотил несколько таблеток:
– В этом парадокс гураррской цивилизации, коллега. Если на улице происходит убийство, гураррцы разбегаются, как тараканы, не решаясь смотреть на это даже сквозь опущенные шторы – чтобы не быть свидетелями, чтобы иметь чистую совесть. На экране же, коллега, им подавай самые изысканные блюда изуверства, притом крупным планом! Гураррец сидит, как вы, в мягком кресле, потягивает свой тройной или двойной ион, он в полной безопасности и, видя, как на экране кто-то корчится в предсмертных конвульсиях, гураррец не может не испытывать тайной радости, что он-то жив, ему-то ничегошеньки не грозит! И это чувство безопасности крепнет, переполняет его и превращается в чувство безнаказанности. Ему уже мало того, что все происходит взаправду и к тому же у него на глазах, сиюминутно. Гураррец уже жаждет пережить не только эффект присутствия, но и эффект участия! И тогда у меня родилась мысль о стреляющей камере, коллега!
Голос Син-сина становился все пронзительнее, он не говорил, а кричал:
– Я обрушил на гураррца свой «Девятый вал»! Я мстил этому трусливому зверью за пепел моих лент о блистательной гармонии вселенной! Вы возразите, что зрителей нельзя обвинить, они ведь не спускали никаких курков, понятия не имели, что камера, глазами которой они наблюдали за убийствами, – стреляющая. А вы представьте себе, коллега, что было бы, если бы в каждом телевизоре, рядом, скажем, с регулятором громкости находилась бы этакая симпатичная кнопочка, нажав которую, любой гураррец мог бы открыть беглыл огонь по всему, что покажется на экране?… Был бы конец света, коллега, бессмысленный, но закономерный!… Мой «Девятый вал» – это последний крик гураррца, стоящего над бездной, к которой, как стадо баранов, несутся его соотечественники. Это последняя попытка остановить их – что-то вроде доказательства от противного, от очень противного, коллега!
Син-син задыхался, судорожно глотая воздух:
– Поэтому, коллега, я рад, что вы оказались на высоте и остановили «Девятый вал»! Если бы вы этого не сделали, скажем, из-за трусости Фоббса или из-за отчаянной смелости Зольдатта, которого вы опередили на какую-то долю секунды, это бы сделал я. Последняя страница моего сценария как раз оставлена для исповеди, которую вы только что услышали. С ней я хочу обратиться к телезрителям. И я непременно сделаю это, как только встану на ноги… Так что передайте Фоббсу – пусть готовит для меня электростул… только помягче – я не люблю сидеть на жестком!…
Лицо Син-сина озарила улыбка слегка напроказившего ребенка:
– И желательно оранжевый стул – это цвет облаков на закате. Моих облаков…
В это время стена, где недавно висел гобелен, бесшумно разошлась в стороны, образовав длинный коридор, и воркующий женский голос вежливо объявил:
– Господину Син-сину надо отдохнуть. Пожалуйте сюда, господин Крус.
Детектив положил сценарий на столик, глянул на режиссера.
Тот спал, откинувшись на подушки, с застывшей улыбкой провинившегося шалуна.
Пребывая в состоянии оцепенения, Крус не заметил, как миновал ряд раздвижных перегородок, которые плотно смыкались за ним, как створки чудовищных раковин…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Ночь гнева
I
Леденящие порывы ветра загнали в гнезда, щели, норы, логова, берлоги все порхающее, бегающее и пресмыкающееся население Барсова ущелья.
Ева лежала в глубине хижины, пугливо прислушиваясь к завываниям ветра.
Ирасек сидел у входа и, придерживая рукой рвущийся полог, листал Оранжевую книгу.
– Ирасек… – тихо позвала Ева.
Юноша встрепенулся:
– Да, подруга моя!
– Ты когда-нибудь слышал плач покинутого матерью ребенка?
– Нет, голубка моя, это, должно быть, очень грустная картина! А почему ты спрашиваешь?
– Не знаю, милый. Последнее время все, что я вижу и слышу, напоминает мне нашего ребенка…
– Нашу Атимус, подруга моя! Мы ведь договорились, что у нас родится дочь, что она будет такая же прекрасная, как ты, и что наречем мы ее именем моей матери – Атимус!
– Щебет зеленокрылых гурианов, что будит нас по утрам, кажется мне лепетом Атимус, в журчании холодного ключа мне слышится ее смех, в едва различимых шагах горной серны мне чудится ее походка, свадебный концерт пышногрудого аззакалия напоминает мне ее песнопение!… Вот и сейчас воет ветер, а я готова поклясться, что плачет наша маленькая Атимус!…
– Это прекрасно, подруга моя! – воскликнул Ирасек. – Голос матери говорит в тебе, самый нежный и чистый из всех голосов, звучавших когда-либо на этой земле!
Он наклонился к Еве, приник ухом к ее животу:
– А наша малышка опять забыла о послеобеденном сне, слышишь, что она вытворяет, проказница?…
– Больно, – прошептала Ева.
Ирасек вскочил на ноги:
– Я сделал тебе больно?… Но я ведь ничего не…
– Мне больно! – закричала она. – Мне очень больно, Ирасек!
Она сорвала с себя медвежью шкуру, напряглась, изогнувшись дугой. Ее лицо заблестело, мгновенно покрывшись потом, на закушенной губе заалела кровь.
– Уйди! – простонала она. – Я не хочу, чтобы ты видел меня такой! Уйди, Ирасек, я прошу тебя, умоляю!
Ирасек вышел из хижины, хотя и не понимал, почему Ева не хочет, чтобы он видел ее такой – прекрасной, святой женщиной – роженицей…
Он стоял у порога, пока сквозь завывание ветра не услышал слабый детский плач. Откинув полог, Ирасек ворвался в хижину.
