Текст книги "Сквозь огонь и лёд. Хроника «Ледяного похода»"
Автор книги: Анатолий Гусев
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– Нет, Виктор Витальевич, у меня приказ Лавра Георгиевича разобраться в этом деле. И, если виновен, наказать. А как наказать – будем решать.
– Да за что наказывать? – сказал штабс-капитан Мазарович. – Девчонка же совсем. Даже если и виновата – простить.
– Я не девчонка! – зло, со слезами в голосе, вскочив со своего места, выкрикнул прапорщик.
– Хорошо, Софья Николаевна, – согласился Мазарович, – барышня, но это сути дела не меняет.
– Я офицер!
– Вы офицер, Софья Николаевна, – успокоил её Боровский, – с этим никто не спорит. Сядьте, прапорщик.
Софья подчинилась, села на свой табурет.
– И хороший офицер, я вам доложу, – сказал подполковник Глебов.
– От хорошего корня, хороший росток! – согласился с ним генерал Дубовицкий. – Мы с вашим батюшкой, Софья Николаевна, не один пуд соли съели. Где он сейчас?
– В Крыму, в нашем поместье.
– А вот с другим вашим родственником, Августином Климентьевичем, воевали вместе. Царство ему небесное, погиб смертью храбрых в пятнадцатом, не дожил до этого бардака.
Дубовицкий невольно любовался прапорщиком и подумал, что его внучка Машенька лет через двенадцать такая же красивая будет.
– И живые будут завидовать мёртвым, – вздохнул Глебов.
– Бабы на войну пошли! – сказал с досадой сотник Абрамов. – Чую эта кутерьма добром не кончиться. Кровушки прольётся море! Народу много погинет! Кто же рожать-то будет, если и бабы в эту кашу влезут, под пули пойдут?
– Да, это конечно, дурость Керенского создавать женские батальоны, – сказал Дубовицкий. – С тем же батальоном Бочкарёвой. Создали для поднятия духа армии! Разве этим можно поднять дух армии?
– Женщины хорошо себя показали на фронте! – горячо возразила Софья.
– Не хочу вас огорчать, Софья Николаевна, но не всегда и не везде. Женщина по природе своей не приспособлена к этой крови, грязи, бойне. Хотя есть исключения. Вы, например.
– Да, – поддержал его Зимин, – под Ряжской. Вот думал: «Всё, пропали!» Наши цепи отходят, за явным преимуществом большевиков. А тут, Софья Николаевна, матерком на бегущих солдат. Те остановились в недоумении, а потом заржали. И со смехов пошли в атаку. Так нас обложила, что у нас было только два выхода. Или застрелится от стыда или пойти в атаку. И пошли, и красных отбросили!
– Она такая, – подхватил юнкер Петровский, – ещё в Москве в конце октября прошлого года на Зубовском бульваре убили пулемётчика, Кольку Игнатьева, нашего, с Алексеевского училища. Красные к пулемёту никого не подпускали. Стреляли. Наши юнкера опасались. А она вышла, легла к пулемёту и отогнала этих красногвардейцев.
– А что удивительного? – сказал Дубовицкий. – Женщины сами дают жизнь, поэтому смерти не бояться.
– Это не я, – подал голос прапорщик. – Я у Никитских ворот была на крыше театра «Унион» почти всю неделю боёв. А это Таня Бархаш была. Наша, с Александровского училища.
– Она здесь? В армии?
– Нет, на Кубани. Дойдём – увидимся.
– Это разумеется.
– Вы правы, генерал, – сказал сотник Абрамов. – Никак не могу привыкнуть, что женщина может умереть. Тем более молодая. Хотя сколько их мёртвых повидал! Она жизнь должна давать! Как она может умереть? Ну, ладно, лет в восемьдесят.
– А сколько вам лет, Софья Николаевна? – спросил Дубовицкий, – извините за бестактный вопрос.
– Двадцать один.
– Ага. Значить вам будет восемьдесят лет в семьдесят седьмом году? Что, интересно тогда будет?
– Нас с вами не будет! – вздохнул сотник. – А вы живите, Софья Николаевна. По возможности до девяносто седьмого года.
Софья улыбнулась.
– Мы отвлеклись, господа, – прервал их Боровский, – подвиги прапорщика де Боде всем хорошо известны. Мы здесь разбираем не её лихость, а её проступок с петухом, будь он не ладен. И ещё, Софья Николаевна, мат в устах молодой барышни не уместен. Вы дворянка, баронесса, офицер и вам опускаться до уровня базарной торговки, до уровня хама, простите, не к лицу. Возможно, в ситуации под Ряжской ваш мат был необходим, но это исключение. Итак, продолжим. Будьте так любезны, баронесса, скажите: как так получилось с этой несчастной птицей, и как об этом Корнилов узнал?
Де Боде встала постройке смирно и доложила чётким голосом:
– Он не узнал, он лично увидел. Виновата.
– Сядьте, баронесса, мы вам тут не враги, и расскажите всё по порядку.
Софья повиновалась. Фуражка её сдвинулась на затылок, обнажив коротко стриженные густые тёмные волосы, большие голубые глаза смотрели спокойно.
– Мы последние вернулись из-под Хомутовской. Всё, что могло быть съедено на постои – съели. Я поймала этого петуха, а когда отрезала ему голову, тут меня и увидел Лавр Георгиевич. Как заорёт: «Где взял? Купил? Нет? Под арест!»
– Так ты голодная, второй день? – удивился Боровский.
– Так точно.
– Безобразие. Ну, продолжай.
– Что продолжать? Всё. Я бы заплатила, да чем? – развела руками Софья.
– И так, господин казак, – сказал подполковник Глебов, обращаясь к хозяину петуха, – вас устроит некая компенсация за вашу птицу?
– Что? – не понял хозяин петуха.
– Да какой он казак? – сказал сотник Абрамов, он, опираясь левой рукой на шашку, скручивал цигарку. – Иногородний. Сыны-то где?
– А Бог их знает, господин казак. Были в армии.
– Значить – у большевиков, – уверенно сказал сотник. – Земельку им пообещали большевики. А где они её возьмут? У нас!
– Так хочется, что бы всё по справедливости было. Что бы у всех всё поровну было, – робея, не уверенно сказал иногородний.
– Поровну? А земля-то, она не ровная, она бугристая. Мы, казаки, эту земельку кровью поливали! От татар да турок её отбивали! А вы пришли незнамо откуда – и теперь – поровну! Ну, хорошо. Разделим мы её поровну. Пшеницу засеем. У тебя, положим, на пригорке, а у меня в низинке. А лето жаркое. У тебя урожай сгорел, а у меня нет. И что? Ты, мужик, ко мне придёшь моё добро отбирать?
– Не знаю, – честно сказал мужик, – но должно всё по справедливости быть.
– Сейчас не об этом, Андрей Николаевич, – не дал казаку ответить Боровский.
– А о справедливости, – сказал Глебов и достал из брюк портсигар. – Не знаю, золотой или нет, но австрийский, трофейный. Положите сюда вашу цигарку, Андрей Николаевич.
Сотник с неохотой повиновался. Глебов захлопнул портсигар и протянул его мужику:
– Вас устроит это за петуха, любезнейший? Или вы будете настаивать на казни прапорщика?
– Казнить за птицу? Девку? Да Бог с вами, ваше благородие. И этой штуки мне вашей не надо. Даром берите.
– Нет, даром нельзя. Главнокомандующий запрещает. Так что? Берёте?
– Беру. Куда деваться? Может, обменяю эту штуку на петуха. Хотя и сомнительно. Петух в хозяйстве нужен.
– Так он же яйца не несёт? – удивилась Софья. – В хозяйстве не очень что б очень нужен.
Все заулыбались, а Боровский спросил:
– Вы поэтому и взяли петуха, Софья Николаевна, что он не несётся?
– Да.
– Так, барышня, – развёл руками мужик, – без петуха по весне цыпляток не будет.
Баронесса покраснела.
– Ничего, – зло сказал сотник Абрамов – надо будет, сам своих курей потопчешь.
Баронесса покраснела ещё больше.
– Давайте без пошлости, сотник, – одёрнул казака Глебов и мужику, – и так, покупка состоялась?
– Да, – с неохотой сказал мужик и взял портсигар.
– Тогда пишите расписку, что за петуха заплачено сполна и претензий не имеете.
– Что не имею?
– Ну, что ты всем доволен.
– Да не всем я доволен. Петуха-то нет.
– Так обменяешь на портсигар, – возмутился Абрамов, – за него ты трёх петухов получишь. Пиши расписку, а не то я тебя шашкой полосну.
– Это вы можете, – недовольно пробурчал мужик и сверкнул злобным взглядом, – чего доброго, а это можете.
– Дайте ему бумагу, Александр Александрович – сказ Глебов.
Мужику дали бумагу и химический карандаш, он сел за стол и, слюнявя грифель, очень медленно с трудом написал расписку печатными буквами.
– Вот и славно, – сказал Боровский, прочитав бумагу, – можете быть свободны.
Мужик, что-то ворча под нос удалился.
– Но господа, – сказал Боровский, – у нас тут суд чести, а не торговля петухами. Прапорщика мы обязаны наказать и доложить о выполнении главнокомандующему армии.
– Но не повесим же мы её, в самом деле, генерал? – сказал полковник Зимин.
Он положил ногу на ногу и качал правой ногой, полуоторванный каблук хлопал по подошве сапога.
– Прекратите вы чертей качать, полковник, – сказал Боровский, – и сделаете что-нибудь со своим каблуком. И предлагайте дело!
– А что я с ним сделаю? Если прапорщику верёвка не пригодиться, то отдайте её мне. Я ею сапог подвяжу.
– Это не поможет, – сказал Абрамов.
– А что поможет?
– Отставить о сапогах, господа! – скомандовал Боровский. – Что Лавру Георгиевичу ответим?
– Что наказали, – ответил Глебов.
– Как?
– Гауптвахтой, – подсказал Мазарович. – Десять суток. Запрём в сарае, натаскаем сена. Барышня хотя бы отоспится в тепле.
– Какие десять суток, штабс-капитан? Мы послезавтра выступаем.
– Хорошо, сутки. Но написать-то мы можем десять. Бумага всё стерпит.
– Да и в походе, можно считать, что она под арестом, – сказал Глебов.
– Правильно, – согласился с ним сотник. – Софья Николаевна, а как вы в седле держитесь.
– Ещё недавно думала, что хорошо, – улыбаясь, сказала Софья, – а прошлым летом упала с седла, сломала ногу.
– Пустое. Бывает. Гершельман просил ему ординарца подыскать. Я замолвлю словечко.
– Очень вам буду благодарна, Андрей Николаевич, – улыбнулась баронесса.
– Сочтёмся, Софья Николаевна.
– Господа, да холодно ей в сарае-то будет, – сказал Петровский. – Дождь вон идёт. Сыро и холодно.
– А у нас в Урюпинской наверное снег валит, – вздохнул сотник Абрамов.
– Тогда в бане, – сказал Зимин. – Натопим баню. Она там помоется, отоспится в тепле. Давно не были в бане, Софья Николаевна?
– Давно, – кивнул прапорщик.
– Женщине в бане одной нельзя, – хмуро сказал сотник, – банник может обидится и навредить как-нибудь.
– Неужели вы верите в эти суеверия, сотник? – удивился Зимин. – Домовой, банник. К тому же она не по своей воле, баннику всё можно объяснить. Он поймёт.
– Можно, конечно, – согласился Абрамов.
– Что ж, прекрасно, – обрадовано сказал Боровский, – если все согласны, то так и напишем.
Все согласились, стали расходиться.
– А петух-то улетел, – вдруг сообщила Соня.
– Как улетел? – удивился Боровский.
– Как? – пожала плечами Софья. – Взял и улетел.
– Значить зря вы, подполковник, – сказал Боровский Глебову, – свой портсигар этому мужику отдали.
– Да ладно вам, Александр Александрович, – отмахнулся Глебов, – наверняка его кто-нибудь из наших поймал и съел. Что мне портсигар, что ли жалко для снабжения армии? Алексеев вон своих денег не жалеет и то ничего.
– Это правда, – сказал Зимин, – если жизни не жалеем, что о портсигаре горевать?
– Пойдём в сотню, Виктор Витальевич, – сказал Абрамов, – подкуём тебя.
– Что я лошадь что ли?
– Не важно, а сапог твой починим.
Прапорщика де Боде отвели в баню. Баню истопили, баронессу накормили, она помылась, привела себя в порядок и проспала в тепле целый день. А вокруг бани под дождём одиноко бродил Петя Тулупов, умоляя часового пустить его к арестованной хотя бы на секундочку.
3
В станице Петропавловской большой митинг у станичного правления. Приехали представители большевиков агитировать станичников вступать в ряды красной армии. Вначале они зачитали декрет-обращение Совета Народных Комиссаров РФ «Ко всему трудовому казачеству» от 9(22) декабря 1917 г.
Властью революционных рабочих и крестьян Совет Народных Комиссаров объявляет всему трудовому казачеству Дона, Кубани, Урала и Сибири, что Рабочее и Крестьянское правительство ставит своей ближайшей задачей разрешение земельного вопроса в казачьих областях в интересах трудового казачества и всех трудящихся на основе советской программы и принимая во внимание все местные и бытовые условия и в согласии с голосом трудового казачества на местах.
В настоящее время Совет Народных Комиссаров постановляет:
1) Отменить обязательную военную повинность казаков и заменить постоянную службу краткосрочным обучением при станицах.
2) Принять на счет государства обмундирование и снаряжение казаков, призванных на военную службу.
3) Отменить еженедельные дежурства казаков при станичных правлениях, зимние занятия, смотры и лагери.
4) Установить полную свободу передвижения казаков.
5) Вменить в обязанность соответствующим органам при народном комиссаре по военным делам по всем перечисленным пунктам представить подробные законопроекты на утверждение Совета Народных Комиссаров.
Председатель Совета Народных Комиссаров
В. Ульянов (Ленин).
Народный комиссар по военным делам
Н. Подвойский.
Управляющий делами Совета Народных Комиссаров
В. Бонч-Бруевич.
Секретарь Совета Народных Комиссаров Н. Горбунов.
Закончив читать, агитатор обратился к станичникам:
– Всякий трудовой казак, который сбросит с себя иго калединых, корниловых и дутовых, будет встречен братски и найдет необходимую поддержку со стороны Советской власти. Советская власть стои́т и стоять будет за трудовое казачество. Советская власть – это ваша власть, товарищи. Неужели вы против Советской власти, товарищи?
– Мы не против, – отвечали из толпы. – А землю вы нашу не тронете? А то ходят слухи, что отбирают её. Не вами дадена, не вам и отбирать.
– Да зачем Советской власти отбирать вашу землю? Разве мало земли у помещиков и коннозаводчиков? Вот эти земли и надо отдать малоимущим казакам и крестьянам.
– Это иногородним что ли?
– А что же они не люди, по-вашему? Земли на всех хватит.
– Так помещики и коннозаводчики тоже вроде как казаки.
– Казаки. Но, прежде всего, они классовые враги трудового казачества.
– Если у коннозаводчиков земли отобрать, то казаки без лошадей останутся.
– Не останутся, Советская власть не позволит. И скоро грядёт Мировая революция. Всех буржуев скинем и мирно заживём. Не будет войн, товарищи! А землю тракторами пахать будем, а не лошадьми.
– Так мы землю на волах пашем.
– Это не важно – будите на тракторах.
В толпе казаков стоял бывший военный фельдшер, а ныне бывший подъесаул Кубанского Третьего Линейного казачьего войска Иван Лукич Сорокин. Рядом с ним стояли и слушали агитаторов его отец Лука Илларионович, брат Григорий, жена брата, мать Дарья Фёдоровна и жена Лидия. Сорокин стоял, слушал, перекатываясь с носка на пятку и теребя пышные усы что-то обдумывая.
– Что ж, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Или лоб разобью или на всю Россию загремлю.
Сорокин пробирался сквозь толпу в своей чёрной черкеске с малиновой обшивкой, в чёрной папахе, при оружие, как будто только что вернулся с фронта.
– Станичники! Неужели мы позволим опять офицерью над собой изгаляться? Опять будем терпеть унижения или как?
– Ты же сам офицер, Иван. Подъесаул.
– Так что? Я эти погоны кровью добыл. А какой-нибудь прапорщик-мальчишка будет мне тыкать, что я не так делаю, он, видите ли, белая кость, дворянин, я простой казак.
В этом станичники засомневались: уж чего-чего, а помыкать собой Сорокин не позволит. Но так, по существу он прав.
– Короче, – продолжал Сорокин, – я считаю, что нужно поддержать Советскую власть. Слышали? Немцы идут на Дон, а кадеты на Кубань. Неужели мы это позволим? Я прямо сейчас начинаю формировать красных революционных казаков, под своим командованием. Тот, кто мне верит, прошу записываться. Но записываться лишь только тех, кто имеет строевого коня и может экипироваться для походной боевой жизни.
Сорокина его земляки знали хорошо, ему верили. Знали как он, офицер, не зазнался, а помогал своим. Когда летом 1917 года полк перебросили в Финляндию, а двое казаков по ранению находились в Петропавловской, так Сорокин добился, что бы им перечислили причитавшееся им денежное содержание.
После обеда у Сорокиных разгорелся спор или дебаты, как выразился Иван. Споры эти вспыхивали от случая к случаю с тех пор, как Иван бежал из Новочеркасска от власти Каледина в родную станицу, а в Армавире, где Григорий служил жандармским офицером, установилась Советская власть и жандармов упразднили, чем вынудили его с семьёй переселиться к родителям.
– Зазря ты, Иван, в это ввязываешься, – сказал Григорий, – голову потерять можно.
– Не без этого, – отмахнулся Иван и добавил: – Доля казачья такая. Зато, если повезёт, большим человеком могу. На всю Россию греметь буду.
– Да как бы самому не загреметь, – с сомнением покачал головой Григорий. – Власть то она какая-то ненадёжная, всем всё обещает: крестьянам землю, рабочим – заводы, национальным окраинам – свободу. Казакам, видишь, послабление по службе. А сумеют всё выполнить?
– А что не так? Бедным казакам земля нужна? Нужна. А иногородние, что, не люди? Им тоже земля нужна.
– Нужна-то, нужна, да где её взять? У коннозаводчиков да помещиков? Ну, помещики, ладно. А у коннозаводчиков? Разоришь их, а потом где коней брать? С овцы шкуру можно только раз снять. Стричь её можно много раз, а вот шкуру содрать можно только один раз.
– Что ты мне как несмышлёнышу объясняешь? – возмутился Иван.– Сказали же, что Советская власть об этом позаботиться.
– Позаботиться… А если нет? Я боюсь, что твой Ленин казаков в глаза не видел. Откуда он знает их чаянья?
– Ты же, Гриша, слышал его декрет. Что там не так? Разве государева служба казаку не в тягость? Не все могут сына снарядить, в долги влезают. Помнишь, как Жидковы сына снаряжали? Не смогли снарядить, в пластуны Аким пошёл. Знает Ленин нужды казаков.
– Ой, Ваня, сомневаюсь. Он, почитай, генеральский сынок. Откуда ему знать? Он рабочих, чай, только на митингах и видел, а крестьян вообще не знает. Корнилов, я думаю, больше знает, он из низов. Ты сам же говорил. Только он почему-то за кадетов.
– Да, я с ним служил под Ашхабадом, умный казак. Чёрт его знает, почему он за кадетов? Так-то, по-хорошему, за большевиков должен был быть.
– Послушал бы ты Гришу, Ванечка, – сказала Дарья Фёдоровна, – никуда бы не ходил.
– Да как же это сделать, мама? Разберёмся. Думаю, правы большевики.
Сборы продолжались три дня и, наконец, отъезд. Ехать решили на Тихорецкую, там Автономов, знакомый Сорокина, комплектовал Юго-Восточную Красную армию.
Сорокин сел на лавку у окна, оглядел привычное своё жилище: иконы в красном углу, стол, керосиновая лампа на потолке, большой самовар. Именно из него дочка случайно облила себя кипятком и скончалась спустя несколько дней. После этого случая его отношение к Богу как-то поменялось. Ну, ладно, наказывает за грехи. А тут-то чем невинное дитя виновато? Умерла такой ужасной смертью. Как она кричала, Лида рассказывала, бедная девочка. Не прошеная слеза скатилась по щеке. Сорокин не прощал слабости ни себе, ни кому бы то другому. А всё внутри всё тряслось. Нет, не мог он простить Богу эту жуткую смерть своей дочери. Бог бы не допустил такого, а, значить, нет его.
Лука Илларионович встал первым:
– Ну, будет сидеть. Пора. И, Ванька, если вдруг Гришка к белым подастся, в бою встретишь… Смотри, прокляну.
– Да, батя, само собой. На братоубийство не пойду.
– Не пойду я ни к каким белым, – сказал Григорий, – не нравятся мне не белые, не красные. И ты, Ванька, зря лезешь в эту кашу. Погодить надо, посмотреть, чем дело кончиться.
– Да чего годить? Красные победят, я высоко залезу, если жив буду, а если кадеты, то, что мы потеряем? Ничего.
– Хорошо бы, если так, – сказал Лука Илларионович, – а если нет?
– Посмотрим.
– А голову свою береги, Ванька.
– Само собой, она же у меня одна, – улыбнулся Иван.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
