Текст книги "Сквозь огонь и лёд. Хроника «Ледяного похода»"

Автор книги: Анатолий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Анатолий Гусев
Сквозь огонь и лёд. Хроника "Ледяного похода"

По военной дороге

Шёл в борьбе и тревоге

Боевой восемнадцатый год.

Были сборы недолги,

От Кубани и Волги

Мы коней поднимали в поход.

А. Сурков

Генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев 8 ноября 1917 года из Новочеркасска писал Михаилу Константиновичу Дитерихсу генерал-майору, квартирмейстеру ставки Верховного главнокомандующего: «Моя мысль, развитая и дополненная некоторыми прибывшими из центра деятелями, такая: юго-восточный угол России – район относительного спокойствия и сравнительного государственного порядка и устойчивости; здесь нет анархии, даже ярко выраженной классовой борьбы, кроме, в известной мере, угольного и рудного участков. Здесь естественные большие богатства, необходимые всей России, на Кубани и Тереке хороший урожай… Как от масляной капли отсюда начнет распространяться пятно желаемого содержания и ценности…»

Мысль в основе своей верная, но на данном отрезке времени абсолютно не правильная. Да, конечно, казаки ещё со времён Ивана Грозного верой и правдой служили царю и отечеству. Нет, были, конечно, отклонения типа восстания Степана Разина, Кондратия Булавина или Емельяна Пугачёва, но потом всё опять возвращалось на круги своя. Но к концу 1917, началу 1918 годов народные массы – не только казаки – были отравлены большевицкой пропагандой, длившейся несколько лет. Простой и понятный лозунг: «Фабрики и заводы – рабочим, земля – крестьянам!» и ещё добавили: «Мир – народам!» Да, война надоела: не понятно за что и очень долго. Но это не главное. А вот стать богатым в одночасье, вот это прельщало! Русский народ в массе своей трудолюбив и привык полагаться на себя, на свой труд, а тут предлагали землю, основу достатка. Спихнём с себя всех этих кровопийц помещиков и прочих, поделим землю по справедливости, будем на ней трудиться и заживём богато! Как трудиться? Если у тебя в семье жена и восемь девок, а девятая на подходе? Пара волов и пара рук! И как ты будешь много земли обрабатывать? Надорвёшься! Но об этом старались не думать. Будет земля, будет и достаток. А как, это потом разберёмся. Люди, большевики эти самые, кто землю делить призывает, чай, умные, учёные, подскажут.

А рабочие? Ну, возьмёшь ты этот завод себе, ну, сделаешь ты этот паровоз и что? Его продать надо. А что бы его сделать, надо купить металл, уголь и много чего ещё. И как всё это будет происходить? И рабочие об этом старались не думать – будут фабрики и заводы наши, а там разберёмся.

Как же сладко думать, что скоро ты будешь жить в достатке! А для этого надо-то всего-то ничего: скинуть буржуев разных, капиталистов и помещиков, всё поделить, и живи как в раю.

А те, кого собирались скинуть, думали: «Будь все сделано по-людски, я бы отдал им и землю, и дворянство, и образование, и чины, и ордена… Так нет же, кричат: «Бей его, мерзавца, бей офицера (сидевшего в окопах), бей его, помещика, дворянина, бей интеллигента, буржуя, выдавливай из него последние соки» – и, конечно, я оскорблен, унижен, истерзан, измучен. А зачем же из меня кровопийцу и мироеда делать?»

Предкам помещикам земля досталась не за красивые глазки. Нет, бывало и за красивые, но это, скорее, исключение. Служили России, крови, и жизни своей не жалели.

А как первый капитал бывшие крепостные сколачивали? Своим умом и трудом, с надрывом. Фабрики и заводы не грибы, сами по себе не растут. А теперь пришли какие-то и говорят: «Отдай». Да как отдай-то?

Рабочие и крестьяне (в том числе и казаки) думали, что Советская власть народная и трудовому люду ничего плохого не сделает. А остальные (интеллигенция и прочие мещане) ждали, чем дело кончиться, они же тоже народ и без них сложно будет обойтись, большевики же не малые дети неразумные, понимать должны.

В Екатеринодаре, 21 октября 1917 года был подписан Союзный договор «Юго-восточного союза казачьих войск и вольных народов степей» делегатами от казачьих войск юга России, горцев Северного Кавказа и калмыков Астраханской губернии. А так же было предоставлено право Азербайджану и казачьим войскам Уральскому и Оренбургскому, вступить членами в Союз по письменному о том заявлению. Представители Уральского войска договор подписали. Целью Союза называлось создание твёрдой государственной власти, содействие центральному правительству в борьбе с врагами. А так же подготовка и реорганизация внутренней жизни членов Союза, как штатов будущей Российской Федерации.

Алексеев был в восторге. Он дважды ездил в Екатеринодар, столицу Союза и даже был назначен главой союзных вооружённых сил, которых, правда, пока не было. Генерал искренне считал, что именно с Екатеринодара начнётся освобождение России от большевизма, который сейчас утверждается в центральных губерниях.

Лавр Георгиевич Корнилов, генерал от инфантерии, восторгов Алексеева не разделял. Он считал, что, во-первых: образование это очень уж рыхлое, попахивает сепаратизмом и внутренних врагов на территории Союза едва ли не больше, чем внешних. И, во-вторых: уж если где и возрождать Россию, так это в родной ему Сибири. Уж там-то лозунг большевиков «Земля – крестьянам» не сработает. Чего-чего, а земли там много. Корнилов откровенно заявил:

– Сибирь я знаю, в Сибирь я верю. Я убежден, что там можно будет поставить дело широко. Здесь же с делом справится и один генерал Алексеев. Я убежден, что долго здесь оставаться я буду не в силах. Жалею только, что меня задерживают теперь и не пускают в Сибирь, где необходимо начинать работу возможно скорей, чтобы не упустить время.

Но у Корнилова огромная популярность в армии, уйди он в Сибирь и многие офицеры последуют за ним и его убедили, что Екатеринодар ближе к Москве и Петрограду, чем Тобольск. И он согласился, на том основание, что если ему предоставят всю полноту власти над армией, в противном случае он уедет в Сибирь. А вот это уже не устраивало Алексеева. Всё-таки противовес большевицкой России создавать начал он. Но Корнилов упёрся.

Из Москвы от дипломатических миссий союзных держав поступило заявление, что кредиты будут предоставлены только в том случае, если Алексеев, Корнилов и атаман Войска Донского Каледин договорятся между собой. Пришлось договариваться. Алексееву предоставили гражданское управление, внешние сношения и финансы. Финансы состояли из его личных, генерала Алексеева, ста тридцати тысяч золотых царских рублей, которые он и тратил на армию. Корнилову предоставили военную власть, а атаману Каледину – управление Донской областью.

Союзники не спешили выделять деньги. Им надо было, что бы война с Германией продолжалась, а будут это большевики или их противники, им было безразлично.

В конце ноября 1917 года в Ростове-на-Дону вспыхнуло большевицкое восстание. Пролилась первая кровь.

В Новочеркасске в конце декабря 1917 года начали создавать Добровольческую армию. Создавалась она вяло. Офицеры, которых в Ростове-на-Дону находилось не мало (что-то около 16000), искренне считали, что их дело оберегать рубежи родины, а усмирять бунтовщиков – дело полиции.

Из Москвы и Питера и других областей центральной России в Новочеркасск и Ростов стекались несогласные с Советской властью. Железнодорожное сообщение, как ни странно, между Москвой и Ростовом-на-Дону не прерывалось до середины декабря 1917 года. Из Москвы приехало и название – «Белая гвардия».

В Добровольческую армию вливалась в основном молодёжь: юнкера и гимназисты. Для них эта была бравада. Они нашивали белые кресты на форменные тужурки и представляли себя рыцарями, идущими в крестовый поход на большевиков. И только на одну треть армия состояла из военных, в основном офицеров, что вызывала недовольство Корнилова. «Дайте мне солдат, – говорил он, – у офицеров должно быть другое применение». Только где их взять? А у красных другая беда: рядовых много, а с командным составом худо.

Декабрь и весь январь не прекращались боевые столкновения белой и красной гвардии. И если у красной гвардии в боевых действиях участвовали полки, пусть и без командиров, но имевшие боевой опыт, то со стороны белых, это скорее партизанские отряды, правда, хорошо обученные военному делу. И, невзирая на всю лихость белогвардейцев и их героизм в бою, сочувствие у местных казаков это не вызывало.

Белая гвардия терпела поражение за поражением – красногвардейцев было численно больше. Атаман Каледин с отчаянья застрелился.

Вечером 8 февраля 1918 года Корнилов подписал приказ:

«Ввиду наступления значительных сил противника и отсутствия помощи со стороны казаков, я решил части Добровольческой армии отвести к Аксаю.

Приказываю:

1. Частям Юнкерского батальона, отряда полковника Ширяева и морской роты, кадру Корниловского полка, общежитию лазарета № 8 и взводу артиллерии, сосредоточившись к Лазаретному городку, выступить в 20 часов под общим началом генерала Боровского и следовать по дороге севернее Нахичевани на станицу Аксай.

2. Партизанскому отряду полковника Симановского выступить в 20 часов, следовать кратчайшим путем и расположиться у пересечения железной дороги западнее станции Александровской у будки на грунтовой дороге из Нахичевани в Аксай, составить левый арьергард. Дальнейший отход по особому приказанию.

3. Георгиевскому и Корниловскому полкам со своей артиллерией выступить от восточной окраины станицы Гниловской и следовать через вокзал севернее Нахичевани на станицу Аксай.

4. Всем партизанским отрядам полковника Краснянского, отряду полковника Кутепова сняться в 21 час с позиций и, следуя севернее городов Ростова и Нахичевани, отходить на станицу Аксайскую, оставив дивизион полковника Гершельмана у будки на перекрестке дорог железной и грунтовой из Ростова, где войти в состав правого арьергарда генерала Боровского.

5. Отрядам полковника Борисова выступить с вокзала в 21 час 30 минут и следовать по дороге севернее Нахичевани на железнодорожную будку у перекрестка дорог шоссейной и грунтовой, ведущей из Ростова на Новочеркасск. Восточнее реки Кизеттеринки, где составить левый арьергард. Дальнейший отход по особому приказанию.

6. Отрядам генерала Маркова выступить в 21 час со станции Заречная и следовать на станицу Ольгинская.

7. Я буду следовать при колонне генерала Боровского.

Генерал Корнилов».

И вечером 9 февраля 1918 года начался первый поход Добровольческой армии на Екатеринодар.

1

Так стоило ль нам затевать этот спор?

Как выйти из чёртова круга?

Кто это придумал, с каких это пор

Мы режем и рубим друг друга?

Но час пролетел, наступила пора,

На фронте не думай о многом…

В атаку, вперёд, господа юнкера!

Вперёд, за Россию и с Богом.

Д. Персин

Накануне, под вечер выпал снег. Степь белая-белая. И по целине, по нетронутому снегу несколькими дорогами прокладывала себе путь в неизвестность Добровольческая армия. Войсковые соединения и штатские люди, гражданские и санитарные повозки, телеги со скудными боеприпасами – всё перемешалось.

Впереди колонны генерала Боровского ехали несколько всадников, протаптывая путь в глубоком снегу. За ними мрачно шагал генерал Корнилов. От лошади он отказался. «Как я поеду верхом, когда у меня генералы в походном строю в пешей колонне с винтовками на плече?»

На Корнилове надет полушубок, перешитой из солдатской шинели с генеральскими погонами на плечах, на голове солдатская папаха, тёмно-синие брюки с широкими красными лампасами заправлены в высокие чёрные казачьи сапоги без шпор, из оружия только маузер на боку.

Генерал Корнилов небольшого роста, темноволосый с жидкой порослью на лице, широкоскулый, узкоглазый, глаза чёрные угольные. Такой тип лица часто встречается среди сибирских и семиреченских казаков. А Лавр Георгиевич был чистокровный сибирский казак, о чём указывали его тёмно-синие шаровары с красными лампасами.

Настроение у генерала подавленное. Положение Добровольческой армии не просто тяжёлое, а отчаянное. Чуть больше месяца назад, 2 января на собрание офицеров он сказал: «Господа! Дай Бог, чтобы этот новый год был счастливее старого. Тяжелое будет время для вас и для меня. Я объявил войну предателям Родины. Большевиков за врагов я не считаю, это лишь несчастные обманутые люди. Если же я борюсь с ними, то лишь потому, что вслед за ними мы увидим немецкие каски. Большевики – это немецкий авангард. Тяжелый будет год и тяжелая борьба. Наверное, многие из вас падут в этой борьбе, может быть, погибну и я, – но я верю в то, что Россия снова будет великой, могучей».

Рядом с Корниловым, сбоку ехал его личный конвой – полтора десятка текинцев – всё, что осталось от полутора тысяч. Загорелые горбоносые джигиты в чёрных бараньих папахах, в малиновых шароварах с серебряным галуном, в жёлто-малиновых халатах выглядели в белом холодном поле чужеродно и странно, как попугаи на снегу. Когда-то под ними были их знаменитые кони – алха-текинцы, но – увы! – лошади на войне гибнут чаще, чем люди.

Чуть сзади главнокомандующего шёл генерал-майор Богаевский Африкан Петрович с небольшим чемоданчиком в руках.

Ещё дальше за Корниловым с винтовкой на плече грустно шагал генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин в чёрном гражданском пальто, брюках и сапогах, на голове шляпа-котелок. Он больше был похож на какого-нибудь промышленника или банкира, чем на генерала. Хотя на самом деле он сын шляхтянки и крепостного крестьянина Саратовской губернии, дослужившегося в царской армии до майора. Деникин шёл и чувствовал, что в правом сапоге намокла пятка, а в левом мокро прямо под ступнёй. Появилось глупое и навязчивое желание снять сапоги и посмотреть где они протекают. Зачем? И так всё ясно! Сапоги текут. Не вовремя, в самом начале похода. Корнилов решил назначить Деникина своим заместителем, они знали друг друга ещё с Германского фронта и их сближали общие судьбы – оба выходцы из низов.

Дальше штаб Корнилова во главе с генерал-майором Романовским.

За ними уже собственно Юнкерский батальон генерала Боровского вперемешку с гражданскими.

За санитарными санями шли женщины-прапорщики Александровского военного училища, прибывшие в конце ноября из Москвы, «офицерочки», как их называли. В долгополых шинелях, в серых папахах, они гордо называли себя женским батальоном, хотя их было всего пятнадцать человек, до батальона не дотягивали. Впрочем, и вся Добровольческая армия едва дотягивала до полка бывшей царской армии.

Корнилов был против женщин в армии. Он сам летом 1917 года отменил создание женских батальонов, и на Дону отказывался применять их в боевых условиях. Девушки сами, добровольно убегали в части и принимали участие в боевых действиях. Одна из них с дерзкими и весёлыми голубыми глазами, крепко сбитая, прославилась в боях ещё в Москве, а здесь на Дону у станции Ряжская. Это была баронесса София де Боде.

Уже на выходе из города к женскому батальону подкатило семь пролёток с офицерами. Один из них в тёмно-синей форменной тужурке железнодорожника с двумя рядами металлических пуговиц, тёмно-зелёными петлицами и золотыми полковническими погонами на плечах улыбнулся Софьи. Она узнала его и тоже улыбнулась. Это был полковник Зимин, её знакомый. Они познакомились в Москве, а у Ряжской знакомство продолжилось.

– Виктор Витальевич? Лихо вы подкатили, ваше высокоблагородие! По-гусарски!

– Нет, Софья Николаевна, мы пехота, инфантерия. Партизанский отряд, вы же знаете, под моим личным командованием. Задержались немного, пришлось догонять на пролётках. А мороз-то, какой! А? Снег под ногами скрипит. Ночь звёздная, а, значить, холодная. «И горели в небе звёзды, как глаза волков голодных».

– А вы поэт, Виктор Витальевич, – улыбнулась Софья.

– Так точно, прапорщик. Барышни, а что вы своими ножками, почему не в санях?

– Там же раненные.

– Так тем более. Согреете.

– Да как же мы туда полезем? Они же мужчины, а мы женщины.

«Офицерочки» были явно смущены.

– Так что из того? Кто же согреет мужчину, если не женщина?

– Мы не женщины, мы солдаты.

– Вас как-то не понять: то вы женщины, то вы солдаты.

– Мы к ним приляжем, а у них что-то зашевелиться в штанах, что тогда? – смеялись прапорщики.

Круглолицая сестра милосердия, правящая санями, обернулась и сказала:

– У кого зашевелиться – тот выживет, а у кого нет – тот не жилец.

– О! Ксения Васильевна? – удивился Зимин. – Вот уж не ожидал!

– Почему? – спросила сестра милосердия. – Где ещё быть сестре милосердия, если не в армии?

– У вас же вроде как «медовый месяц?»

– Правильно. Поэтому я и здесь: с мужем в одной колонне. Только он своим делом занимается, а я своим. По-моему всё правильно.

– А кто у вас муж? – спросила де Боде.

– Разрешите представить: Ксения Васильевна Чиж, – сказал Зимин.

– Чиж? – улыбнулась Софья. – Какая милая фамилия.

– В девичестве, – добавил Зимин, – а теперь жена генерала Деникина.

– Деда Антона? – удивилась Софья. – Такая молодая!

Ксения улыбнулась бестактности баронессы:

– А сколько вам лет, прапорщик?

– Двадцать один.

– А мне двадцать пять. А Антону Ивановичу – сорок шесть и, поверте, не такой он уж и старый.

– Извините, – засмущалась Софья.

– Ничего, – сказала Ксения.

– Господа офицеры! Вольно! Опекать господ прапорщиков! – приказал полковник Зимин. – И, кстати, Софья Николаевна, мне тридцать пять лет. Я не очень стар в ваших глазах?

– Ой, ладно вам, господин полковник. Вы же женат.

– Я помню.

– Сколько у вас в отряде человек? – спросила Софья, что бы переменить тему разговора.

– Двадцать восемь, вместе со мной. А что?

– Так. И опять мы вместе. Как в Москве, как под Ряжской.

– Да, а в Москве могли бы победить, если бы полковник Рябцев с большевиками не разговоры разговаривал, а просто бы всех расстрелял тогда, в ночь на 28 октября прошлого года.

В голосе полковника слышалась досада.

– Ничего, ещё наверстаем, – убеждённо сказала баронесса де Боде.

– Дай то Бог.

– А вы сомневаетесь, Виктор Витальевич? – обернулась Ксения Деникина.

– У большевиков людей больше. За ними идут. Они обещают всё! Землю, заводы, национальным окраинам – автономию. Выползли они в июле неизвестно откуда, а в октябре уже власть в свои руки взяли. Все думали, что месяца на два, а они уж четвёртый месяц держаться.

Полковник тяжело вздохнул и продолжил:

– А мы что можем предложить? Старую жизнь? Но даже среди нас не все хотят вернуть старую жизнь. Кто-то хочет царя, а кто-то – нет. Да что говорить: Корнилов лично арестовывал царя и всю царскую семью! А большевики что народ просит, то и обещают. Вот, кстати, интересно, в Замоскворечье фабрика по производству телефонных аппаратов, чем сейчас занимается? Кому сейчас нужны телефонные аппараты! Фабрика в руках рабочих! И что дальше? Телефонные аппараты на хлеб не поменяешь, крестьянам они точно не нужны.

– Настроение у вас какое-то не боевое, полковник Зимин, – сказала Ксения.

– А откуда ему взяться боевому? Боеприпасов нет, народ против нас! Только что – «Наше дело правое!» да «С нами Бог!»

– Хотя бы! И народ скоро поймёт – кто такие большевики! Вот мой Антон Иванович сын крепостного крестьянина, а Корнилов сын казака-землепашца. А у большевиков? Ленин – дворянин, а остальные иудейского вероисповедания. Какое они имеют отношение к русским крестьянам и рабочим?

– Да причём здесь это? Власти они хотят! Власти! Вы бы сказали мужу, Ксения Васильевна, пусть они с Алексеевым и Корниловым лозунг какой-нибудь придумают, программу действий какую-нибудь.

– Так программа действий есть. На Кубани вместе с Кубанской Радой объединить юг России в одно государство, Сибирь подключить. Набраться сил и скинуть большевиков.

– А Кубанская Рада спит и видит, как стать опять Россией?

– Штатом Российской Федерации. Так Алексеев говорил.

– А почему вы тогда воюете, если в победу не верите? – спросила Софья.

– Во-первых, присягал Отечеству, а присягают один раз, Софья Николаевна. А во-вторых, я рыцарь! А рыцарь всегда на стороне слабых и гонимых.

– Шутите, Виктор Витальевич.

– Разумеется, прапорщик.

– Но на данный момент, мы действительно слабы и гонимы, – вздохнула Ксения Деникина. – И наши командиры больше сейчас волнуются, как армию накормить. А вдруг казаки продукты не будут нам продавать?

– Как так?

– Да просто. Мой-то Иваныч в детстве наголодался, к голоду привычен, да и Корнилов тоже. А остальные-то как?

– А остальные с голодом в окопах познакомились, – ответил Зимин, – не об этом надо думать.

– А о чём?

– Как русский народ образумить. Сбили его большевики с пути истинного.

До Аксайской станицы чуть больше версты. На дороге встречает квартирьер, докладывает Корнилову:

– Атаман и старики станичные сказали, что держат нейтралитет и нас решили не пускать в станицу.

– Чёрте что твориться! – разозлился Корнилов. – Казаки! Стыдно даже, что принадлежу к этому сословию! Иван Павлович, – обратился он к генерал-майору Романовскому, – вы, как начальник штаба, и вы, всё-таки местный, с Луганска, съездите в станицу, разберитесь.

– Есть, – козырнул Романовский, нашёл сани, развернул их в сторону станицы и сказал Деникину:

– Антон Иванович, поехали со мной, как будущий заместитель главнокомандующего, поговорим с этими трусливыми идиотами.

Деникин согласился, подумав, что мокрым ногам лучше быть в санях, чем на снегу.

За ним верхом поскакали ординарцы.

Атаман Аксайской станицы сидел в своём курене, на втором этаже в зале на лавке в углу под образами. Керосиновая лампа под низким потолком. Вокруг него за столом расположились станичные старики и прочие уважаемые в станице люди. Генералам предложили два табурета с дальнего от атамана торца стола. Они сели, винтовки между ног.

– Так чего вы боитесь, станичники? – начал Романовский.

– Так неизвестности, – честно сказал атаман. – Вот если бы вы наступали. То мы бы с радостью. А большевики, кто их знает, что за люди.

– Потому и отступаем, что вы нам не помогаете, – заметил Деникин.

– А вы, извините, господин, кто будете?

– Заместитель главнокомандующего Добровольческой армии генерал-лейтенант Деникин Антон Иванович.

– А обмундирование ваше где?

– В Батайске.

– Здесь не далеко.

– Да, но железная дорога в руках у большевиков. Думали, что от Батайска наше наступление начнётся. Туда и направили боеприпасы, армейское имущество и моё обмундирование с прочими вещами. Да вот не получилось.

– Так я и говорю: «Вы бы наступали, господа генералы!» Тогда бы мы вам помогли. А как же! А так вы уйдёте, красные придут. С меня спросят. Ещё, не дай Бог, безобразничать начнут.

– И часто они у вас безобразничают? – мрачно спросил Романовский.

– Бог миловал, но в других станицах, слышно, пошаливают.

Начались бессмысленные разговоры, станичники упёрлись: не хотели пускать белых. А белые генералы, давили, знали: у них там люди мёрзли.

На втором часу переговоров один из станичников вышел по нужде на баз и на обратном пути его остановил ординарец Романовского, разбитной казак Луганской станицы, которому надоело ждать в холодных сенях, и сказал:

– Долго чего-то вы там. Смотрите, дождётесь! Подойдёт Корнилов, он вас всех повесит, а станицу из орудий разнесёт.

– Такой суровый? – удивился станичник.

– Что суровый? Жестокий! Он сибирский казак, наполовину киргиз. А степняки они все жестокие. Так что решайте там побыстрей.

– А что решать-то?

– Не знаю. Может, вы хотите помереть геройски, на виселице. Деревья-то крепкие найдутся в станице?

– Тьфу, на тебя,– в сердцах плюнул станичник и зашёл в залу.

Он подошёл к станичному атаману и пошептал что-то на ухо. У того вытянулось лицо:

– Да ты что?

– Да.

– Вот что, господа генералы, вышли бы вы в сени, нам посовещаться надо.

Генералы с неохотой подчинились. Через некоторое время их позвали.

– Вот что, ваши превосходительства, мы понимаем, ваши люди устали, на базу прохладно. Что ж, заходите в станицу. Погрейтесь, отдохните. На полдня. А потом – всё! Если красные появятся – без боя отступайте. Нам тут драка не нужна. Поймите правильно.

– Поймём как надо. И на том спасибо, – мрачно сказал Романовский. Так сказал, что станичный атаман подумал грешным делом: «Ой, не дай Бог победят и вернуться!»

Усталая, продрогшая Добровольческая армия разлилась по станице, располагалась в домах. Местные им были не рады. Доброармейцам было всё равно – очень хотелось согреться и уснуть.

Софью де Боде нашёл прапорщик Пётр Тулупов, её знакомый по Александровскому училищу. Они вместе приехали на Дон, он ещё с Москвы оказывал ей знаки внимания.

– Соня, я тут место нашёл, тёплое.

Офицерочки заулыбались и стали многозначительно переглядываться. Софья на них грозно посмотрела.

– Пойдёмте, Пётр.

Тулупов подвёл её к серому сараю, открыл дверь:

– Прошу.

– Тулупов, это же сарай!

– Не дворец, конечно, зато с сеном. Прошу, мадемуазель.

Они зашли, разгребли в стоге сена яму, постелили шинель Тулупова, сняли сапоги, положили их под голову, на них вещмешки, а сверху папахи, рядом ремни и винтовки. Укрылись шинелью де Боде и постарались сверху навалить как можно больше сена. Пётр подсунул правую руку под шею Сони, они обнялись, согреваясь. Он нашёл её губы своими губами, нежно поцеловал, его левая рука стала гладить и ласкать её. Под гимнастёркой он нащупал её девичьи груди, стал забавляться с ними. Она не возражала, только легла поудобней. Это он воспринял как призыв к действию. Его рука зашла за пояс её галифе. Соня поймала её и положила себе на талию.

– Всё, Петенька, давай спать.

Пётр подчинился. Они прижались друг к другу и закрыли глаза. Казалось и минуты не прошло, как заиграла труба, призывая доброармейцев к продолжению похода.

Как не хотелось вылезать из тёплого сена! Но надо. Пётр опять поцеловал её. Соня упёрлась ему в грудь руками, отстранила его.

– Ну, всё, хватит.

Стали одеваться. Одеваться как можно быстрее – холодно.

– Тулупов, только не воспринимай это в серьёз.

– Почему? – удивился Пётр.

– Я всё-таки баронесса.

– Ну и что? У нас уже почти год как равенство всех сословий.

– Да? – протянула она.

– Да. Хотя маменька с папенькой будут не довольны. Что на баронессе я женюсь, что на крестьянке, для них один хрен. Видела в Москве памятник гражданину Минину и князю Пожарскому? Так вот, князь нам родственник. Дальний. Князья Пожарские и Тулуповы ведут свой род от князей Стародубских. Рюриковичи мы. Ты для меня худородная. Была бы хотя бы герцогиня, что ли.

– Тулупов, ты шутишь, – сказала она весело и удивлённо.

– Нет. Ты не огорчайся, для нас и Романовы – худородные. Подумаешь, от какого-то боярина Кошки произошли. Так что, Сонюшка, выйдешь за меня замуж, станешь княжной Тулуповой, принцессой.

– Ты серьёзно? – она подошла к нему (они стояли одетые у сарая), положила свои ладони ему на грудь и заглянула в глаза.

Он положил свои руки ей на талию и тоже стал серьёзным:

– Серьёзно. Говорят, что дед Антон женился.

– Не говорят. Я с его женой разговаривала.

– Тем более. А мы чем хуже?

– Я Сашу ещё не забыла.

– Три месяца прошло, как его убили.

– Ещё помню.

В уголках глаз у неё заблестели слёзы, она их смахнула и сказала сдавленным голосом:

– Ладно, пошли.

Дон решили переходить в том месте, где в него впадает Аксай. Первым на другой берег перешёл Алексеев с тросточкой в руке. За ним галопом перевезли артиллерийские орудия и поставили их дулами к реке. Следом, верхом на лошади в сопровождении своего конвоя переправился главнокомандующий. Началась переправа. Корнилов встал на пригорке и здоровался со всеми проходившими мимо. Над ним в голубом небе радостно сияло солнце.

Лёд угрожающе трещал на реке, но всё прошло благополучно.

Радуясь солнцу, радуясь, что вырвались из Ростова и благополучно перешли Дон, юнкера заорали песню:

– Дружно, корниловцы, в ногу

С нами Корнилов идёт!

Спасёт он, поверте, отчизну,

Не выдаст он русский народ!

Через час колонна вошла в станицу Ольгинская, где уже находились пять остальных колонн. Станичники встретили Добровольческую армию прохладно: не обрадовались, но и препятствий не чинили.

Красные обстреляли из орудий окраину станицы, да налетела красная кавалерия, но была отогнана. Больше красные белых не беспокоили. Добровольческая армия устраивалась на отдых.

Корнилов устроил учёт наличных сил и реорганизацию армии.

Наличных сил оказалось чуть больше четырёх тысяч в основном офицеров: 3 полных генерала, 8 генерал-лейтенантов, 25 генерал-майоров, 190 полковников, 52 подполковника, 215 капитанов, 251 штабс-капитанов, 394 поручика, 535 подпоручиков, 688 прапорщиков, 437 кадет и юнкеров, 630 нижних чинов, 630 добровольцев, 148 врачей и медсестёр. А так же восемь орудий, разделённых на четыре батареи и 600 снарядов к ним. Патронов имелось по 200 штук на винтовку. И кроме всего прочего 118 гражданских беженцев.

Все эти силы делились на 25 отдельных воинских частей. Называли они себя по-разному: полк, батальон, рота, отряд. Корнилов свёл всё это в два полка.

Первый офицерский полк под командованием генерал-лейтенанта Маркова Сергея Леонидовича, куда вошли три офицерских батальона, кавказский дивизион и морская рота. К нему же придали юнкерский батальон Боровского Александра Александровича в составе юнкерского батальона, студенческого ростовского полка.

Корниловский ударный полк под командованием полковника Митрофана Осиповича Неженцева, в который вошли Георгиевский полк, партизанские отряды и Партизанский полк Африкана Петровича Богаевского.

А так же отдельно артиллерийский дивизион полковника Икишева, чехо-словацкий инженерный батальон под командой капитана Неметчика и три конных отряда полковников Глазенапа (казаки), Гершельмана (уланы) и подполковника Корнилова из бывших партизан Чернецова.

Корнилов совместил несовместимое. Алексеев очень беспокоился, особенно по поводу батальона Боровского.

– Юнкера считают студентов чуть ли не большевиками или, по крайней мере, «социалистами». Они передерутся, в лучшем случаи, – сетовал он, – или переубивают друг друга.

– Ничего, обойдётся, – отвечали ему, – Боровский хороший генерал, опытный. И, кроме всего прочего, главнокомандующий приготовил им сюрприз.

На третий день пребывания (12 февраля) в Ольгинской, на восемь часов утра был назначен смотр армии. На построении очень долго строились. Не все были в курсе решения Корнилова. Наконец все выстроились согласно реорганизации.

Перед армией выехал Корнилов. Раздалась команда:

– Смирно.

Корнилов представил армии новых назначенных командиров, произвёл юнкеров в прапорщиков, а кадетам и студентам присвоил новое звание «походные юнкера». Это привело молодёжь в неописуемый восторг. Новым прапорщикам немедленно были вручены погоны, а походным юнкерам – ленточки цветов национального флага, которые рекомендовалось нашить на нижний рант кадетских погон.

Генерал Марков успокоил недовольных офицеров своего полка: