Текст книги "Лейб-хирург (СИ)"

Автор книги: Анатолий Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да! – кивнул Михаил.

– Тогда – до вечера! – он легонько толкнул Михаила кулаком в плечо и пошел к Загряжскому и Бурденко. Михаил с другими врачами спустился в столовую. Завтрак оказался великолепным. Густая, ароматная солянка, бараньи котлеты на косточке с гречневой кашей, осетровый балык и ветчина… Михаил набросился на еду и жевал, не обращая внимания на соседей по столу. Те тоже отдавали дань мастерству неизвестного им повара, поэтому некоторое время за столом был слышен только лязг приборов о тарелки. Наконец, подали чай и булки. Многие из врачей закурили. Михаил тоже достал папиросы и чиркнул спичкой. Он пускал дым, лениво прислушиваясь к разговорам.

– Удивительно, господа! Лейб-хирург государыни демонстрирует на себе процедуру переливания, для чего лично приехал в Минск. И не тени сомнения!

– Это вы, Платон Александрович, не знакомы с Довнар-Подляским. А я имел честь. Замечательный человек! Во-первых, храбрец, каких поискать. Лично отразил атаку германцев, напавших на лазарет. Вы бы смогли? Я – нет. Во-вторых, гениальный хирург. Мои врачи ходили к нему на показательные операции в госпиталь, да и я не утерпел. Оперирует как бог, да простит мне Господь такое сравнение. Брусилова от верной смерти спас, Алексеева избавил от аденомы. Был осыпан милостями, но попросился на фронт, чтобы на деле показать, как работает предложенная им система организации вспомоществования раненым, где и получил осколок в голову… Только-только оправился – это по шраму видно, как сразу сюда, нам помогать. Нет, господа, если такой человек предлагает новую методу, ее необходимо использовать. Я не премину.

– А вдруг раненые умрут?

– Они и без того умрут, Платон Александрович, только от потери крови. Вы не поняли, для кого предназначено это переливание? Для самых безнадежных. Вот так-с.

– А не молод он для лейб-хирурга?

– Государыне виднее. Я ее понимаю. Иметь под боком такого врача! Ходит слух, что он наследницу лечил.

– От чего?

– Неизвестно. Такие диагнозы не печатают в газетах. Думаю, от чего-то серьезного – и успешно. Когда Довнар-Подляского ранили, цесаревна лично прибыла в Минск и забрала его Москву.

– Так может…

– Почему бы и нет? Довнар-Подляский – аристократ и вполне может стать мужем наследницы престола. Как говорится, совет им да любовь.

– Точно знаете?

– Кто ж нам скажет, Платон Александрович? Как говорят нижние чины: рылом не вышли. Но похоже на правду.

«Не фига себе! – подумал Михаил, вновь использовав словечко из лексикона Валериана. – Будущий муж наследницы престола пригласил меня разделить с ним квартиру. Обещал ужином накормить. Ай, да, Валериан! Я-то думал, почему он от Поляковой нос воротит? А тут с цесаревной амуры…»

Воткнув окурок в пепельницу, Михаил встал и вышел из столовой. Прежнюю робость с него как рукой сняло. Поношенный мундир – ерунда, если у тебя такой друг. А еще Михаил поделился с ним своей кровью, такое не забывается. Они теперь кровные братья. Михаил расправил плечи, выпятил грудь и так прошествовал в палату для совещаний.

Глава 6

Аэроплан заходил на посадку, дымя мотором. Дымный след тянулся за машиной жирной струей и повисал в воздухе, отмечая глиссаду. От ангаров к накатанной на снеге полосе бежали люди. «Разобьется? – подумал фон Зюдов. – Или сумеет сесть?»

Пилот сумел. Аэроплан коснулся лыжами полосы, слегка подпрыгнул, но встал на них и покатился, пока не замер неподалеку от ангара. Чихнув, смолк двигатель, но дымиться не перестал. Наоборот, из-под капота выбились и заплясали языки рыжего пламени. На крыло торопливо выбрался пилот, но, вместо того, чтобы бежать от горящей машины, склонился над кабиной наблюдателя, и попытался его вытащить.

«Храбрец! – оценил фон Зюдов. – Но и дурак одновременно. Сейчас сгорят оба».

Этого, однако, не произошло. Подбежавшие к аэроплану солдаты быстро стащили пилота с крыла, а затем достали и наблюдателя. Спешили они не зря. Стоило им отойти от аэроплана на десяток шагов, как тот вспыхнул. Люди брызнули в стороны, но наблюдателя не бросили.

Фон Зюдов глянул на стоявшего рядом командира разведывательной эскадрильи. Тот нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Если бы не важный гость, наверняка был бы среди подчиненных.

– Я хочу говорить с пилотом, обер-лейтенант, – сказал фон Зюдов. – Наблюдатель, как понял, не сможет.

– Яволь, герр оберст! – вытянулся обер-лейтенант и тут же рванул к подчиненным. Фон Зюдов только головой покачал. Велел приказать, а тот побежал сам. Авиаторы, что с них возьмешь? Отношения между командирами и подчиненными здесь не такие, как в других частях.

Командир эскадрильи вернулся с невысоким унтер-офицером. На том была теплая меховая куртка и такой же шлем со сдвинутыми на него летными очками. Белый след от них явственно выделялся на забрызганном маслом лице. Из-за этого казалось, что пилоту загримировали лицо и надели полумаску.

– Унтер-офицер Херман, герр оберст! – представился он.

– Расскажите, что видели на той стороне, унтер-офицер, – велел фон Зюдов. – Сосредоточения русских войск, эшелоны на станциях, обозы.

– Ничего не видел, герр оберст!

– Почему? – поднял бровь фон Зюдов.

– Не до того было. За линией фронта нас перехватили русские «парасоли». У них пулеметы стреляют через винт, а не назад, как в моем «альбатросе». «Парасолей» было много, они маневренней и быстрее. Пришлось крутиться и уходить. Но мотор они повредили. Сами видели: едва успел сесть. Проклятые лягушатники! Продали русским столько аэропланов! Их как клецек в супе – через линию фронта не перелететь.

– У пилота нет обязанности наблюдать за землей, – поспешил командир эскадрильи, – он управляет аэропланом.

– Что с наблюдателем? – поинтересовался фон Зюдов.

– Лейтенант Нойман убит.

– Русские расстреляли его как фазана, привязанного веревкой за лапку, – добавил унтер-офицер. – Подлетели – и в упор. Эрвин даже ответить не успел, – пилот внезапно всхлипнул.

– Извините его, герр оберст, – вмешался командир эскадрильи. – Покойный Нойман был кузеном унтер-офицера. Они росли вместе.

– Понимаю, – кивнул фон Зюдов. – Распорядитесь, чтобы подали мой автомобиль.

Спустя пять минут он сидел в «Опеле», катившем по расчищенному от снега булыжному шоссе. То и дело на пути попадались группы местных жителей. Под присмотром солдат они сгребали снег на обочины. При виде автомобиля конвойные сгоняли их с дороги, ругаясь и не жалея прикладов. Работники забегали в снег и угрюмо смотрели на проезжавший автомобиль. Мужчины, женщины, подростки. Одеты в лохмотья, худые лица посинели от холода… Фон Зюдов поджал тонкие губы и покачал головой.

Через два часа он был в Гродно. «Опель» подкатил к бывшему губернаторскому дому и остановился у крыльца. Водитель выскочил из кабины и распахнул пассажирскую дверцу. Фон Зюдов выбрался наружу и стал подниматься по ступеням. Разглядев погоны, часовые у дверей взяли на караул. В просторной прихожей оберст снял шинель и фуражку, сбросил их на руки подбежавшему солдату и поднялся по ступеням на второй этаж. Там прошел к широким дверям из красного дерева и толкнул их. В большой приемной за письменным столом сидел офицер с погонами гауптмана. Завидев фон Зюдова, он вскочил.

– Доложите обо мне! – приказал оберст.

– Яволь! – отозвался адъютант и скрылся за дверями кабинета. Обратно он явился почти сразу. – Герр генерал примет вас, – сообщил посетителю.

Фон Зюдов кивнул и прошел в кабинет. Людендорф сидел за заваленным бумагами столом. Фон Зюдов встал на пороге и щелкнул каблуками.

– Герр генерал!

– Проходите, фон Зюдов! – начальник германского Полевого штаба кивнул на свободный стул у стола. Он подождал, пока посетитель займет предложенное место, и спросил: – Как поездка?

– Безрезультатно, герр генерал! – доложил фон Зюдов. – Разведывательный аэроплан подбит русскими «парасолями» сразу за линией фронта. Пилот едва сумел посадить на аэродром горящий «Альбатрос». Наблюдатель убит.

– Третий случай, если не ошибаюсь? – спросил Людендорф.

– Четвертый, господин генерал. Еще пять аэропланов просто не вернулись с задания. Ранее мы стольких не теряли. Потому я и поехал на аэродром – хотел лично убедиться в достоверности докладов. К сожалению, они подтвердились. Русские не позволяют разведывательным аэропланам проникнуть на их территорию. Помимо истребителей этому препятствует многочисленная зенитная артиллерия, которая выставлена вокруг железнодорожных станций и штабов. Стреляет она на редкость метко, заставляя наши аэропланы менять курс или забираться высоко, а то и вовсе поворачивать обратно. Прежде такого не было, и это наводит на подозрения.

– А что доносят лазутчики?

– Почти ничего. Во-первых, их мало. Наше отношение к жителям оккупированных территорий не пробуждает у местного населения симпатий к рейху. Завербовать толковых агентов не получается. Те же, кто идет на сотрудничество, не обладают необходимыми знаниями и умениями или же плохо знают местность. Из заброшенных за линию фронта лазутчиков почти никто не вернулся. Они или задержаны русскими, или же перешли на сторону врага. Это серьезная проблема, господин генерал! Если мы и далее будем считать русских существами низшего сорта, толковых помощников не найти.

– Вы видите ситуацию только с одной стороны, оберст! – покачал головой Людендорф. – Если мы признаем русских равными германцам, то возникает вопрос: зачем мы здесь? Почему пришли на земли цивилизованного государства? А вот захватить территорию у варваров, которые не в состоянии ею распорядиться… Это знает каждый солдат, это вбили ему в голову, что дает возможность не испытывать угрызений совести, убивая русских. Вам такая политика создает трудности, но в целом она идет на пользу империи. Или вы не согласны?

– Согласен, – буркнул фон Зюдов.

– Тогда жду ваших выводов.

– Русские готовят наступление. Иначе трудно объяснить их поведение.

– Неужели? – улыбнулся Людендорф. – А вот я попытаюсь. Позиционная война на застывшей линии фронта позволила противнику накопить силы. Он не несет тяжелых потерь в людях и амуниции. Отсюда у них больше орудий и аэропланов. Появилось время для совершенствования навыков применения этого оружия. Они эвакуировали население с прилегающих к линии фронта территорий, поэтому легко обнаруживают ваших лазутчиков. Тем более, как вы заметили, особыми умениями те не обладают. Как вам такое?

– Правдоподобно, герр генерал, – согласился оберст. – Но я счел своим долгом доложить о своих соображениях. Нельзя недооценивать противника, тем более русских. Сто лет назад они разгромили сильнейшую армию мира.

– Вы о французах? Что ж, русские задали им трепку. Но тогда им помог генерал Мороз. Какое сегодня число, фон Зюдов?

– Первое марта, господин генерал.

– И о чем это говорит?

– Не знаю, герр генерал.

– Зима закончилась, фон Зюдов, а русские хорошо воюют только зимой. Летом и осенью французы гнали их до Москвы, да и мы не сплоховали, – Людендорф самодовольно улыбнулся. – А затем русские воспользовались морозами. У французов получилось пройти дальше, потому что они собрали под свои знамена лучших солдат Европы, в том числе немцев, которые задали тон в кампании. Мы, к сожалению, воюем в одиночку, а силы рейха не беспредельны. Но и русские измотаны. У них большие потери в живой силе и амуниции. Об этом доносят наши агенты в России, я получаю сводки из германского Генерального штаба. К сожалению, мы потеряли агентурную сеть в Минске, русские смогли ее раскрыть, поэтому нет сведений из их Ставки. Но не думаю, что они отличаются кардинально. Нам известно, что на фронт идут эшелоны с войсками и вооружением, но этого всего лишь пополнение. Русским не до наступления. Тем более что наступила весна, а она принесет распутицу. Дороги в этой варварской стране раскиснут и станут непроходимыми. К лету мы накопим силы и нанесем решающий удар. Пора заканчивать эту войну, она обходится слишком дорого. До Москвы нам не дойти, но не думаю, что это необходимо. Германии достаточно белорусских лесов и украинских черноземов. Не забывайте, что у нас уже есть Польша. Захваченные земли следует переварить. А лет через двадцать повторим, – Людендорф улыбнулся. – Германская нация несет свет цивилизации на Восток, это ее историческая миссия. У вас есть, что добавить, фон Зюдов?

– Нет, герр генерал! – вскочил оберст со стула.

– Тогда я вас не задерживаю.

Оберст боднул головой, сделал четкий поворот кругом и вышел из кабинета. На первом этаже солдат-гардеробщик поднес ему шинель и помог одеться. Машина ждала у крыльца. Заметив хозяина, шофер выскочил наружу и распахнул дверцу. Фон Зюдов забрался в салон.

– В казино! – приказал водителю. «Поужинаю и напьюсь, – решил он про себя. – Возможно, сыграю партию в винт, если подберется компания. И идут они все к дьяволу! Людендорфу я о своих соображениях доложил, если русские вздумают наступать, упрекнуть меня не в чем. Эти кретины из Генерального штаба числят себя безгрешными, вот пусть и хлебнут дерьма!»

Фон Зюдов не подозревал, что не пройдет и трех недель, как он предстанет перед трибуналом. Решающим на суде станет выступление Людендорфа. Тот сообщит, что обвиняемый безобразно относился к своим обязанностям, в результате чего разведка фронта не раскрыла планы противника, что привело к катастрофическим последствиям. Более того, обвиняемый в разговоре с начальником Полевого штаба, сочувствовал русским и предлагал признать их равными немцам. Эти слова вызовут бурю возмущения у присутствующих. Председатель трибунала зачитает приговор, а затем лично сорвет погоны с плеч оберста. Осужденного выведут во двор и поставят к стене. Офицер из комендантской роты выкрикнет команду, солдаты вскинут винтовки. Сухо треснет залп… Генералы в высоких штабах не любят признавать ошибки, зато хорошо умеют находить козлов отпущения…

* * *

Наступление русских войск началось в марте. То ли не успели подготовить его в феврале, то ли у Алексеева были резоны, я не знаю. Моим проектам промедление пошло на пользу, как и наступлению. Войска Белорусского фронта прорвали оборону сразу в двух местах и покатились дальше, перемалывая и окружая части противника. Темп наступления составил 15–20 километров в день – невиданная скорость по тем временам, да еще в зимнее время.

Почему у Брусилова получилось? Я рос в СССР, поэтому успел зачерпнуть из котла советской пропаганды. В поражениях Первой Мировой войны она обвиняла бездарных царских генералов. Дуболомы среди них водились, но не сплошь. А сейчас их нет? «Бездарные» допустили немцев до Барановичей в Белоруссии, а вот «славные» советские – до Волги и Кавказа. Почувствуйте разницу! Несравнимы были и потери. За несколько месяцев 1941-го СССР утратил солдат и офицеров больше, чем Российская императорская армия за три года тяжелейшей войны. Эти «бездарные» в Гражданскую войну гоняли красные дивизии ссаными тряпками. Белая армия брала города при соотношении сил в пользу оборонявшихся, и это никого не удивляло[15]15
  Тем, кто сомневается, рекомендую почитать мемуары белогвардейских генералов Я.А.Слащева и А.В.Туркула.


[Закрыть]. Большевики сумели задавить противника, только призвав в Красную армию царских офицеров и создав чудовищное превосходство в живой силе и вооружении. Не верите? Некогда и я не верил. Нам ведь показывали в кино, как голодные и оборванные красноармейцы отважно сражаются против отменно обмундированных и вооруженных белых полчищ. На самом деле было ровно наоборот. Это у белых бойцы ходили оборванными и голодными. Оружие они добывали в боях, отбирая его у красных.[16]16
  Включая бронепоезда. Белые отбивали их у красных с необычайной легкостью.


[Закрыть] К 1917 году промышленность Российской империи перестроилась на военные рельсы и исправно снабжала фронт. Много оружия и боеприпасов закупили за границей. Накопились огромные запасы. Все это оказалось в руках большевиков, вместе с предприятиями, которое оружие производили. А вот у белых с этим оказалось кисло.

Читал я и про атаки русских цепей на пулеметы, дескать, бездарно губили царские офицеры несчастных солдатиков. А немцы под Седаном и Верденом не губили? Французы с англичанами на Западном фронте? Брусилов в моем мире потерял полмиллиона солдат и офицеров в ходе своего знаменитого прорыва, зато разгромил австрийцев, едва не выведя из войны одну из самых мощных европейских держав. А чем обернулись миллионные потери немцев и союзников на Западном фронте? Захватом «избушки лесника»? Не умели в то время воевать по-иному.

Офицеров в Российской империи учили хорошо. Они ни в чем не уступали немецким, французским и английским, были восприимчивы к новому. Для примера. К началу Первой Мировой войны Россия имела ВВС куда большие, чем в Германия и другие европейские страны. Наши предки первыми оценили достоинства нового вида войск. Это позже они стали отставать – подвела промышленность, которая не освоила производство авиационных моторов. Не лишним будет вспомнить, что почти все выдающиеся советские военачальники периода Великой Отечественной войны служили в царской армии – пусть даже унтер-офицерами, как Жуков и Рокоссовский. Кстати, учили красных командиров воевать царские генералы – тот же Слащев, к примеру. И кто хотел учиться, как Жуков, к примеру, тот и достиг высот[17]17
  По воспоминаниям Рокоссовского Жуков учился на военных курсах просто остервенело. Все свободное время проводил, обложившись картами. Вот такой «тупой» маршал. К слову, там, где операциями командовал Жуков, потери Красной Армии были намного ниже, чем у других генералов.


[Закрыть]. Не удивительно, что Брусилов и другие генералы, познакомившись с новыми методами ведения войны, испытали их и взяли на вооружение. В войну учатся быстро.

Под Сморгонью передовые траншеи немцев захватили казаки-пластуны в белых маскхалатах – ночью, без единого выстрела. Они вырезали часовых, перебили спящих в блиндажах немцев, после чего дали сигнал ожидавшей дивизии. Та подошла и броском овладела второй линией укрепления. Здесь немцы попытались огрызнуться, но огонь дотов подавила артиллерия. Ее подтащили много. Пушки выкатывали на прямую наводку и били по амбразурам. Другие батареи разрушали проволочные заграждения и создавали огневой вал для продвижения штурмовых групп – их перебросили на участок дивизии накануне. Пехота ворвалась в траншеи, где переколола и перестреляла очумевших от неожиданности супостатов. Третью линию обороны захватили без потерь: в траншеях не оказалось противника – немцы не успели туда отойти. С рассветом в образовавший прорыв вошла казачья дивизия. Она растеклась вдоль линии обороны, захватывая артиллерийские батареи. Их расположение указали пленные немцы. Как их допрашивали, не знаю, но сведения они дали точные. Перед наступлением казакам зачитали приказ. За уничтоженное орудие противника казна заплатит пятьсот рублей – это если пушка легкая, и тысячу – за тяжелое. В доказательство нужно представить замок и панораму. То же орудие, вывезенное в тыл, казна купит по цене вдвое большей. За снаряды заплатит отдельно.

Кто придумал это, не знаю, но голова у него варила. Артиллерия здесь, как и в Первую Мировую – самое смертоносное оружие. До 70 процентов потерь противника приходится на ее огонь. Пулеметы в этом заметно отстают. Вот в Ставке и озаботились… Трофеи казаки любили всегда, а тут такая возможность! Фронтовые батареи немцев были захвачены к полудню, многие даже выстрелить не успели – застали врасплох. Телефонные линии диверсанты резали первым делом. Перебив германских артиллеристов, казаки запрягли в передки трофейных битюгов, прицепили пушки и потащили их в свой тыл. Не забыли и снаряды. Обозы на восток шли навстречу наступающим колоннам кавалеристов и пехоты. Сидя на зарядных ящиках, казаки снисходительно посматривали на наступавших. Свое дело они сделали, награды заслужили. Будут повышения в чинах, ордена и кресты. Ну, и деньги. В справном казацком хозяйстве пригодятся…

Артиллерию немцев вычистили на пару десятков километров по обе стороны от участков прорыва. Противопоставить наступающим русским дивизиям стало нечего. Попытки задержать их пулеметным и ружейным огнем пресекались русскими батареями. Трехдюймовки выкатывались на прямую наводку и с расстояния километра-двух накрывали супостата шрапнелью. В траншеях она не страшна, а вот в поле, где немцы пытались сдержать фланговые удары противника, коса смерти.

Основной удар Брусилов нанес в направлении Бреста. Здесь оборона у немцев была пожиже. Так болота вокруг, как по ним наступать? – думали немцы. Не учел фашист русской природы. Морозы в эту зиму стояли трескучие, болота замерзли. К марту оттаять не успели. Гусеничные броневики прошли их беспрепятственно. Кое-где, правда, пришлось мостить гати, но саперы это умеют. Очень помогли проводники из местного населения, показавшие удобные участки. Броневики вышли в тыл немецкой обороны и принялись очищать траншеи от противника. В этом им помогали специально обученные части прорыва. Немцы пытались сопротивляться, но без толку… Пули броневики не брали, а пушки в дотах смотрели на восток. На то, чтобы вытащить их наружу и развернуть, не хватило времени. Открыто стоявшие батареи захватили казаки, они шли впереди броневиков. Немцев охватила паника, случилось то, что позже назовут танкобоязнью. Рычащие, бронированные чудовища беспрепятственно приближались к окопам и поливали их из пулеметов. Остановить их было нечем, и немцы побежали. Многие сдались в плен.

В пробитые в обороне бреши хлынули кавалерийские дивизии. С начала позиционной войны они стояли без дела, что вызывало недовольство офицеров и солдат. Они рвались в бой. Разгромить супостата, покрыть себя славой, заработать чины и ордена… И вот наступил их час. Кавалеристы сбивали заслоны на дорогах, захватывали села и города, неудержимым потоком катясь к границе Российской империи. На десятый день они вышли к ней во многих местах и остановились, ожидая пехоту – таков был приказ. Часть кавалерийских дивизий блокировала отход немецких частей. Те с этим промедлили – не было приказа. Его привезли на аэропланах, но слишком поздно – четыре немецких корпуса оказалась в котлах. Пока немцы телились, русская пехота замкнула внутренние кольца окружения. Подтянулась артиллерия, которая стала гвоздить тевтонов. Те пытались отвечать, но быстро остались без снарядов. Подвоза не было. О создании воздушного моста, как под Сталинградом, говорить не приходилось – не та техника. Сопротивлялись немцы недолго. Для начала попытались прорваться, но с этим не задалось. Наступать по заснеженным полям на пулеметы и шрапнель? Энтузиасты кончились быстро. В котлах тоже не засиделись – мороз, холод, боеприпасов нет, да и жрать нечего. Для начала немцы съели лошадей, только тех хватило ненадолго. Грабить население? Так его из прифронтовой полосы немцы выселили. В конце марта окруженные части стали сдаваться. В плен попало сто тридцать тысяч германских солдат офицеров – больше, чем под Сталинградом…

Результаты наступления воодушевили страну. Менее чем за месяц русская армия освободила захваченные белорусские земли, понеся при этом скромные по местным меркам потери. Около ста тысяч русских солдат и офицеров сложили головы, раненых было втрое больше. Но зато немцы потеряли около миллиона, включая попавших в плен. Через неделю после начала наступления в Белоруссии нанесли удары Северный и Южные фронты. Там разгрома не получилось (не было своего Брусилова), но врага потеснили основательно. Кое-где русские части вышли на государственную границу. Германская империя зашаталась. Ее окончательный разгром стал делом времени, и это прекрасно осознали в Европе.

Помимо военного поражения Германия получила политическое. Наступавшие русские войска освободили лагеря военнопленных. Открывшаяся там картина ужасала. Продуваемые ветрами бараки, похожие на скелетов узники в лохмотьях, штабеля трупов на территории… Из-за морозов немцы отложили их похороны до весны. Эти штабеля произвели неизгладимое впечатление на русские войска. Кое-где охрана лагерей не успела убежать и попала в плен. Интересно, но если лагерь захватывали казаки, то пленных охранников не оказывалось – гибли вследствие ожесточенного сопротивления станичникам, если верить докладам. А вот обычной кавалерии немцы сдавались. Им, правда, это не слишком помогло…

С наступающей армией двигались репортеры – русские и иностранные, им показали лагеря. Статьи и фотографии журналистов взорвали общественное мнение Европы. В России о тевтонском варварстве знали и без того, но теперь в это дерьмо окунули сытых европейцев, многие из которых сочувствовали Германии. Общественное мнение кипело, правительства ряда стран выступили с заявлениями, осуждавшими нарушение Гаагской конвенции о правилах и обычаях войны. Даже англичане вякнули, правда, в расплывчатых формулировках. Дескать, с глубоким сожалением узнали об отдельных фактах жестокого обращения с пленными… Лаймы в своем репертуаре. Если б в лагерях были англичане, на понос бы изошли. Ну, а так какие-то русские… Помогать Германии в Европе стало моветоном, агрессор превратился в изгоя.

Огромным напряжением сил немцам удалось остановить продвижение русских войск. Для этого им пришлось провести тотальную мобилизацию – под ружье ставили подростков и стариков. Но главной причиной стала распутица. Пригрело солнце, и сугробы потекли. Дороги моментально развезло. К тому же полки и дивизии понесли значительные потери, оторвались от тылов, наконец, просто устали. На фронте установилось затишье.

Это случилось потом. А пока я мотался по фронтам, пропагандируя переливание крови и раствор Рингера. Не везде идеи воспринимали адекватно: медицина – консервативная профессия. Не хватало реактивов, систем переливания, растворов и капельниц – все это только начинали производить. Я понимал, что кардинальной перемены в лечении раненых не добьюсь. По уму следовало вызвать врачей на курсы повышения квалификация, где обстоятельно и вдумчиво обучить. Но на это не было времени. Оставалось уповать, что зароненные идеи не пропадут, и часть врачей их воспримет. Главное, чтобы они оценили эффект, тогда и уговаривать не придется.

Для поездок Вельяминов выделил мне санитарный поезд. Мы прибывали на нем в город, где дислоцировался штаб фронта, и отправлялись в госпиталь. Меня сопровождала бригада врачей и сестер. В госпиталях мы проводили показательные операции, применяя переливание крови. Доноров находили среди местных медиков. Стать ими соглашались сестры милосердия, причем, охотно. В среде этих женщин жертвенность была нормой. Каждой из них я выдавал благодарственную грамоту Главного санитарного управления – у меня их имелась стопка. Надо было видеть лица сестер, когда я вручал им бумагу с двуглавым гербом, печатью и подписью Вельяминова. Они смущались и горячо благодарили. Другие смотрели на них с завистью. Какие, все-таки, люди в России! Грамоту принимают как великую награду. В моем времени захотели бы денег.

Завершив поездки, я отправил бригаду в Москву, снял парадный мундир и отправился в свой медсанбат. Еще в Минске договорился об этом с Михаилом. Хороший хирург там не помешает, а сидеть в Москве, когда врачи захлебываются от потока раненых, я не мог.

* * *

– Зажим!

Щелкнули стальные губки, пережимая сосуд. Осушить рану. Так… Осколок чиркнул по вене, надорвав ее, но не развалив пополам. Можно обойтись без стента, тем более что их нет – не завезли. Новинка проходит апробацию в тылу, даже там ее применяют немногие. Медленно работает санитарное управление, слишком медленно. Понимаю, что злюсь зря. Даже в моем мире новинки внедряют годами, чего ждать от этого? Но не злиться не могу. От повреждения сосудов и последующих кровотечений в медсанбате умерли несколько раненых, а я ничем не смог им помочь…

Вот он осколок! Небольшой, с ноготь, зазубренный по краям. Был бы большой, операция не понадобилась бы. Осколок засел в миллиметре от сердца. Повезло унтер-офицеру! Щипцы… Осколок звякает о дно металлической кюветы. Теперь заштопать сосуд…

– Валериан Витольдович, отдохните! Дальше я сам!

Это Загоруйко. С Николаем Семеновичем мы сработались еще бытность мою командиром медсанбата. Ассистирует великолепно, понимает с полуслова. Сам хирург не ахти, но зашить рану сумеет.

– А другие раненые?

– Сами справимся, тяжелых не осталось.

– Зильберман сортировал?

– Да.

Если Миша, то можно верить, но все равно посмотрю.

– Хорошо, Николай Семенович, я пока покурю.

Выхожу из землянки. Март, солнце, но холодно. От стылого ветерка зябнут щеки. Но этот же ветерок несет запах свежести. Весна… Чиркаю спичкой и прикуриваю папиросу. Ароматный дым проходит по носоглотке, вымывая из нее запахи йода и крови. Курю, посматривая на поляну перед операционной землянкой. На ней несколько саней с ранеными. Все укрыты одеялами. Между саней ходят санитары с чайниками, из которых поят раненых. Порядок. Молодец, Миша!

Бросаю окурок в сугроб и иду к саням. Поднимаю одеяла, проверяю повязки и состояние пациентов. Выглядят неплохо, раны не кровят. Николай Семенович прав, могут подождать. А это что? У одних саней скандал: санитар ругается с раненым.

– Что за лай, Никифоров?

– Да вот, ваше высокоблагородие, – поворачивается ко мне санитар. – Ружье не отдает. Это ж лазарет, а не передовая.

Смотрю на раненого. Совсем еще юный казачок. Насупил брови и поджал губы, выражение лица упрямое.

– В чем дело, казак?

– Хорошее ружье, – бормочет тот. – Трофей. Германец из него коня подо мной убил и меня поранил. Чуть успел зарубить. Не отдам! Мое.

– Можно глянуть?

Казак мгновение колеблется, а затем откидывает одеяло. Рядом с ним на сене вытянулся массивный ручной пулемет со сложенными сошками. Ни фига себе! Он бы еще пушку притащил! Что за пулемет? Мадсен? Точно! Только у него такая сплюснутая с боков ствольная коробка с зарядной ручкой справа. Мой друг Жора отставной полковник и любитель стреляющего железа очень хотел заиметь такой в свою коллекцию. На мои подначки отвечал:

– Чтоб ты понимал, Игорек! Это первый в мире серийный ручной пулемет, до сих пор на вооружении стоит[18]18
  Это действительно так. Используется до сих пор бразильскими полицейскими.


[Закрыть]. Надежный, как «Максим». А стреляет как! Послушай! – Жора включал компьютер и запускал ролик. – Это же песня! Прямо рокочет…

– Как зовут тебя, казак?

– Ефим.

– Я военный врач, коллежский советник Довнар-Подляский. Это как полковник у казаков. Обещаю, что никто не присвоит твой трофей. Но с оружием в медсанбат нельзя. Давай сделаем так. Сейчас санитар отнесет пулемет ко мне в землянку. Он будет там, пока тебя не навестит кто-нибудь из друзей. Ведь навестят?

– Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие! Браты не кинут. Сдадут германские пушки и заедут.

– Вот им и отдам. Тебе еще в госпитале лечиться, а там точно заберут. Договорились?

– Не обмани, ваше высокоблагородие!

– Гадом буду!

Казак улыбается. Воспользовавшись моментом, Никифоров забирает пулемет.

– Тяжелый, зараза! – кряхтит.

А ты думал! Это не «калашников».

– Вот еще, – казак вытаскивает из сена подсумки с магазинами. Нет, точно на войну собрался! Никифоров, недовольно бурча, забирает и подсумки, затем тащит все в мою землянку. Склоняюсь над раненым. Что тут у нас? Сквозная рана бедра, но крупные сосуды, похоже, не задеты – на повязке небольшое кровавое пятно, которое уже подсохло. Еще бок… Похоже по касательной задело.