Текст книги "На поверхности (сборник рассказов)"

Автор книги: Анатолий Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Птеродактиль

Сегодня утром папа подарил мне маленького птеродактиля, сказав, что нашёл его на скалах. Но как он мог его там найти, если птеродактили именно на этих скалах и живут, а он ходил туда за их яйцами. Значит, он его не нашёл, а просто взял, хотя я думаю большой разницы конечно же нет.

Птеродактиль очень забавный, хлопает крылышками и постоянно разивает рот, а во рту у него даже сейчас, когда он ещё такой маленький, есть острые зубы. Поэтому папа сказал, чтобы я не засовывала ему в рот пальцы. Мне стало очень обидно. Я сказала папе, что я уже взрослая, мне двенадцать лет и никакие пальцы я ни в какой рот засовывать не буду. Папа извинился, погладил меня по голове и снова ушёл.

Он отправился добывать мясо. Мясо он добывает при помощи ружья, и очень часто говорит, слава мутировавшим птицам, что оно у него есть. Без ружья, конечно же, было бы очень плохо. Я это тоже понимаю.

Мама положила яйца в дальней комнате. Там прохладней и они дольше сохраняются. У мамы всегда испуганное лицо, когда наступает день охотника. Так этот день называет папа. В день охотника, а случается он тогда, когда заканчивается еда, папа берёт ружьё, и сначала идёт к скалам за птеродактилевыми яйцами, а потом в лес, чтобы кого-нибудь подстрелить, а я в это время обычно или читаю, или пишу всякие разности.

На самом деле, кроме этого, то есть чтения и писательства, я больше ничем почти и не занимаюсь. Из дома выходить нам с мамой нельзя, потому что это очень опасно. Так говорит папа, а папа он очень умный и знает почти всё.

Мама иногда рассказывает, что папа очень большой учёный и даже обладатель каких-то там премий, хотя я не совсем понимаю что это такое. Но когда мама рассказывает, я чувствую гордость за папу, а мама почему-то плачет. Она говорит, что из-за его лишнего ума это всё и случилось.

Но маму слушать я не очень люблю, потому что она рассказывает всегда одно и то же, и мне уже не интересно её слушать. Я, конечно же, не говорю ей об этом, а терпеливо молчу и иногда киваю головой, когда она начинает рассказывать.

Папа же рассказывает всегда что-то новое, поэтому его я слушаю с огромным удовольствием. А когда он уходит охотиться, я читаю или пишу. Научил меня этому папа, и он всегда говорил мне во время уроков, когда я только училась набирать слова на эктоплазе, что я очень способная и очень-очень талантливая, и мне нравилось, когда он так говорил.

А когда он рассказывает, я порою и рот открываю, так всё интересно. Иногда бывает даже страшно. Особенно было страшно, когда папа рассказывал про мутировавших птиц. Он говорил, что в каком-то там году птицы мутировали и стали очень большими и тогда мировое правительство раздало всем ружья, чтобы люди могли защищаться. Вот благодаря этому у нас и есть ружьё.

Мама говорит, что однажды папу выгнали с работы, за то, что он пошёл против начальства, и всегда при этом тяжело вздыхает, а иногда начинает снова плакать. Папа тоже рассказывал об этом, но он почему-то вёл себя совсем по-другому. Он то злился, то смеялся, и я злилась и смеялась вместе с ним, потому что папа очень заразительно рассказывает.

Мама говорит, что именно из-за того, что папу выгнали, он и стал делать эту чёртову штуковину прямо в доме. Он натащил всяких деталей и приборов и протянул по всем комнатам провода. Но я этого не помню, потому что мне было тогда всего два года.

Папа же говорит, что если бы его не выгнали, то он бы никогда не сделал то, что он сделал. Он говорит, что эта гениальная мысль пришла к нему тогда, когда он отстранился от вечной суеты, это слова папы, и наконец-то обрёл достаточно времени для свободного и продуктивного мышления. Но когда он так говорит, он почему-то смотрит на меня с какой-то грустью и гладит по голове. А иногда повторяет по нескольку раз, что всё будет хорошо, и что он что-нибудь обязательно придумает.

Папа с мамой постоянно ругаются, а я всё слышу. Не потому что я подслушиваю, вот ещё, а просто потому что они ругаются на повышенных тонах, это слова мамы, и между ними уже давно нет взаимопонимания.

Чаще всего мама ругает папу за то, что он затащил нас сюда, и что нужно было прежде всего думать о ребёнке(это обо мне), а не о своих гениальных дуростях. А папа кричит в ответ, что он сам не предполагал, что всё так получится.

Хотя я всё знаю и без этих ссор и криков. Папа мне всё рассказал. Он что-то там понял насчёт времени, и что-то там написал про это. Написанное он отнёс начальству в институт, но там над ним посмеялись. Тогда он стал делать машину времени дома. Он трудился целых два года, как раз с моего рождения и до того момента, когда мы провалились, это снова слова папы, во вневременное пространство и нас забросило сюда. Он говорит, что хотел попробовать перенестись в прошлое всего на пару лет, но что-то там пошло не так.

Теперь наш двухэтажный дом стоит на поляне в каком-то там периоде. Папа говорит, что слава богу, что перенёсся весь дом. Здешние животные принимают его за холм и не пытаются разрушить. Правда в доме пришлось завешивать все окна, потому что однажды в одно из них заглянуло какое-то чудовище и мама очень сильно испугалась. Она громко вскрикнула и упала в обморок, а потом, когда она пришла в себя, им пришлось окна завешивать. Всего этого я, конечно же, не помню, потому что мне было тогда всего два года и три с половиной месяца.

Именно поэтому мама всё время плачет. Ей здесь очень страшно и она хочет вернуться назад в наше время.

Папа говорит, что это в принципе возможно, но требует какой-то там энергии, которой у него пока не хватает. Он соорудил на крыше солнечные батареи, но того что они дают хватает только на его ноутбук, на котором он постоянно решает какие-то формулы, и на то, чтобы понемногу накапливать. Он сказал, что так – дело пшик, и что от батарей хватит только на волну и то если собирать лет двадцать. Сейчас уже есть почти до наших времён, так он называет время которое далеко впереди, но чем удалённее отсюда, тем больше нужно энергии на прохождение временной плотности. Да и какой смысл посылать сигнал туда, где нет никаких институтов и ещё не существует какой-то там науки. Так говорит папа. Он вообще очень много говорит об этом, когда мы ужинаем варёнными птеродактилиевыми яйцами. Если, конечно же, быть точнее, то ужинаем мы одним яйцом, после которого даже немного остаётся на завтрак.

Он говорит, что знает точно координаты института, и что если он не найдёт здесь какой-то там уран, то придётся подождать, и ещё через десять лет он отправит волну в будущее, точно в район его института. Волна эта будет посланием, и она обязательно должна зафиксироваться на их компьютерах в виде информации. Так говорит папа, а мама только плачет. Она говорит, что ей жаль десяти лет проведённых внутри одного дома, без подруг, без развлечений и без будущего. Но папа говорит ей, что когда они вернутся, то он обязательно получит большую премию и они отправятся в тур по Солнечной системе. Иногда это маму успокаивает.

Ещё папа говорит, что когда там получат сообщение, то они обязательно свяжутся с нами, потому что он в отправленной информации объяснит им как это сделать. А уже через месяц они смогут построить машину времени и вытащить нас отсюда. Он говорит, что там у них, энергии очень много, и если бы столько было б у нас здесь, то мы могли бы летать во времени туда-сюда не зная никаких проблем.

Когда он это говорит, он всегда улыбается. Папа он вообще очень добрый человек, и если бы мама не начинала ругаться первой, то он бы никогда не повышал голос. Я так думаю. Хотя в последнее время он и бывает мрачен, и даже немного злой, но это только потому, что энергия которую он собирает, куда-то просачивается, и по последним расчётам чтобы накопить на волну понадобится тридцать лет. Мама говорит, что это очень долго, и что тогда им будет уже по шестьдесят пять, а мне тридцать два.

Но папа всегда объясняет ей, что при здешней чистой и нетронутой прогрессом природе мы будем стареть гораздо медленней и шестьдесят пять лет здесь будет всё равно, что сорок там. Но мама ему не верит, и они снова ругаются.

А в последние два ссоры папа даже ударял маму. Не сильно, но я слышала, как мама кричала – не трогай меня. И ещё, в последнее время, она говорит мне, чтобы я не раздражала папу, потому что ему очень и очень тяжело, и его не надо злить.

Я всё это понимаю, но не понимаю, как можно скрыть то, что случилось несколько минут назад. Я хотела сказать маме, но боюсь, она станет снова плакать, а мне и так тяжело на душе. И всё из-за этого маленького птеродактиля с его этим вечно открывающимся ртом.

Я просто хотела узнать что-нибудь побольше о нём, как быстро он растёт, или чем его кормить, например. Папа мне несколько раз показывал, как пользоваться его ноутбуком и говорил, что в нём очень и очень много полезной информации. Я тайком зашла в его кабинет, когда мама прилегла в спальне, чтобы немного отдохнуть, и стала искать в библиотеках, которых у папы в ноутбуке очень много, что-нибудь про динозавров. Я хотела узнать, чем мне накормить этого маленького зубастого монстра, и не заметила, как он взялся грызть проводки.

Точнее, я заметила, как замигала какая-то зелёная лампочка на приборе, висящем прямо над столом, потом замигала красная на приборе стоящем возле стола, а потом появилась надпись на экране о том, что сообщение отправлено в двадцать второй век до нашей эры.

Я очень сильно испугалась, и схватив разивающего рот питомца, убежала в свою комнату. А когда мне становится страшно я либо читаю, либо пишу на эктоплазе.

PS. Данный текст был найден шесть лет назад на странном носителе в виде кристалла, в формации S юрского периода, при раскопках вблизи городка Стара-Загора. В дальнейшем по периметру были также обнаружены остатки железобетонного строения, по предположению – жилого помещения. В одной из комнат этого строения найдены три плохо сохранившихся скелета, два взрослых и один девочки лет двенадцати. В хорошо сохранившихся лобных костях детского и женского черепов ясно различимы пулевые отверствия диаметром в полтора сантиметра, что навело на мысль о насильственной причине их смерти. Предположение подтвердилось, когда был полностью раскопан скелет мужчины с таким же пулевым отверстием в черепе и остатками неизвестной конструкции оружия рядом с фрагментами правой кисти. Под скелетом девочки археологами были найдены плохо сохранившиеся осколки, предположительно фрагменты лучевой кости принадлежавшие маленькому птеродактилю. Видимо девочка придавила его собою, упав после выстрела.

На поверхности

Вот уже второй день мы находимся на поверхности единственной планетки

вращающейся вокруг Бетельгейзе. И находимся на поверхности в странно-прямом смысле этого выражения. Джек (Джек – мой напарник. Англичанин.) в одних джинсах, с отрешенным видом валяется со вчерашнего вечера возле корабля. А я все еще вожусь с буром, на что-то надеясь. И знаете, я уже не понимаю, что я здесь делаю. Мне отлично жилось на земле. Богатые родители, толпы влюбленных девушек. Я мог бы стать классным юристом. Или журналистом. Нет же. Мне приспичило стать астронавтом-первопроходчиком. Видимо сказалась юношеская любовь ко всяким там приключенческим романам.

В школе астронавтов нас, конечно, предупреждали, что мы можем столкнуться с чем-нибудь необычным и загадочным. С недружелюбными и непонятными формами жизни, например. Или с небольшими отклонениями от законов Земной физики. Короче, с так называемыми, исключениями из правил. Редкими исключениями. Редкими, потому что эти уроды ученые, видите ли, считают, что в нашей галактике все подчиняется тем же правилам, что действуют в солнечной системе. Сволочи! Могли бы и получше пошевелить мозгами, чтобы попытаться предусмотреть что-нибудь эдакое.

То эдакое, с которым мы столкнулись. Дело в том, что у этой чертовой планеты нет ничего, кроме поверхности. Да. Вот такая петрушка. Ничего, кроме ровной, гладкой поверхности. Ни одного углубления или отверстия. Да что там, отверстия. Ни одной царапинки. Голимый бильярдный шар.

Впрочем, и это не верно. В бильярдном шаре есть что-то внутри, правильно? А у этой планеты под поверхностью нет ничего. Абсолютно ничего.

Вы спросите, зачем мы вообще на нее прилетели? К сожалению, в Млечном пути так мало планет, что выбирать не приходится. Да и кто знал, что этот шарик окажется с такими прибамбасами.

Уже сразу после приземления, нам с Джеком показалось странным, что на поверхности планеты не осталось ни каких следов от реактивных турбин, которые мы включили для торможения, сразу же, как вошли в атмосферу. И еще, нас удивил внешний вид планеты. Ровная, до чертиков. Ни гор, ни впадин. Хотя на этот счет мы особо не заморачивались. Решили, что приземлились в местной пустыне. А вот насчет следов от турбин…

Я помню, как Джек напряженно, на ломаном русском произнес:

– Здесь что-то не так, капитан. Ей-богу не так.

Я и сам почувствовал, что не так. Но надо было делать свою работу. Надо было исследовать планету.

Около часа мы потратили на изучение местной атмосферы. Ни черта необычного. Почти, как Земная. Пару часов монтировали оборудование для бурения. А потом, до самого захода Бетельгейзе, мы просидели, глядя, как идиоты на мониторы компьютеров. Все компьютеры абсолютно серьезно показывали, что бура под поверхностью нет.

Но мы ведь своими глазами видели, как бур уходит в поверхность! А по всем показаниям, там, под поверхностью, его не было.

В попытках понять данную странность, мы здорово пополомали мозги. К вечеру они, видимо исчерпав свой потенциал, отказались понимать что-либо вообще. Тогда мы бросили все к чертовой матери, и решили поужинать. Джек сбегал в корабль за тюбиками со жратвой, которые мы не полностью опустошили утром, когда изучали атмосферу, и устроившись поудобней на гладкой поверхности, мы собрались с горя объесться.

И вот тут я испугался. Да и Джек, я думаю, тоже. В тюбиках ничего не было. Они все были пустыми! Я не знаю, как Джеку, но мне в голову сразу пришла, с одной стороны идиотская, а с другой стороны, достаточно обоснованная и пугающая мысль. Я резко обернулся в сторону корабля. Поздно! Джек закрыл люк.

И вот он со вчерашнего вечера безучастно лежит в одних джинсах возле корабля и отрешенно смотрит в небо. Со мною не разговаривает, считая, что он того не достоин. Что это из-за него мы попали в такую заварушку. И если бы его не дернуло закрыть люк, который оставался открытым с самого приземления…

Я пытался его убедить, что это не так. Что он ни в чем не виноват. Что если бы он не закрыл люк теперь, нам бы все равно пришлось его закрыть при отлете. Но Джек ничего не хочет слушать. Он закрывает уши руками. А на этой планете, это ой-как опасно.

Поэтому я уже часа два не беспокою его, а плюнув на бур, молча сижу и пишу эту записку. Конечно, занятие это довольно глупое, но ведь надо чем-то заниматься, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума. И я уже подумываю, а не положить ли мне ее в герметичный контейнер? Ха-ха.

Здесь вот какая петрушка-то. Хотя конечно это всего лишь версия, но мне думается (да и Джеку тоже), что здешняя атмосфера то ли боится герметически закрытых пространств, то ли просто недолюбливает сложно организованную материю. Вот поэтому я думаю, а не живая ли она? Хотя, это к делу не относится. А относится вот что. Как только пространство, в которое проникла местная атмосфера, полностью герметизируется, все, что находилось внутри, исчезает. Словно распадается на атомы. Или куда-то переносится. На какую-нибудь мусорку на краю Вселенной. Ха – ха. Звучит, конечно, глупо, но я, черт возьми, не знаю, как сказать об этом не глупо. Да и вообще не уверен, правильно ли мы с Джеком все поняли?

Но я своими глазами видел – когда мы открыли люк корабля, внутри ничего не было. И знаете, что я думаю?

Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я с большим удовольствием набью морды всем уродам ученым, которые что-то там вякают про общие правила для всей галактики.

А если не выберемся… Хм, да отсюда просто невозможно выбраться!

Что ж. Смерти от жажды я предпочту другую.

Закрою глаза, уши, ноздри…

Гадина

Бабка, а вернее прапрабабка, сидела на ветхом, казалось сто лет некрашеном крылечке, такого же, как она старого дома, подстелив под себя коврик из лоскутков, и наблюдала за незамысловатой игрой пятилетнего праправнука. Вчера приезжала его мать, ее правнучка, и оставила мальчугана у нее на все лето.

– У меня появилась хорошая работа – сказала она – И мне не с кем оставить Сашеньку.

Она еще долго рассказывала, как год назад ее бросил муж. Как она год прожила в нищете, без работы. И вот наконец-то ей немного повезло. Она нашла хорошую работу. Конечно, работа отнимает много времени, но зато перспективная.

– Когда я встану на ноги – говорила она вчера вдохновенно – Я заберу Сашеньку. И вас заберу к себе.

– Как же – думала бабка – Если ты привезла дитя к столетней старухе, значит что-то тут не так.

По лицу правнучки, бабка догадалась, что та пьет. Или еще что похуже. Вот уже больше двадцати лет никто из родных не навещал ее. Последний раз, лет двадцать пять назад, приезжал к ней один из внуков, со своей женой и маленьким ребенком. Бабка хотела спросить правнучку, чья она? Но передумала. Вдруг спугнет, и нерадивая мамаша заберет малыша. А такого подарка судьбы больше не будет. Тем более, что подошло время.

Правнучка побыла всего час и уехала. Ни денег, ни сменных вещей она не оставила. А бабка и не спросила – почему? Зачем? И так все было понятно.

Непонятно было одно. Почему ей так неожиданно повезло?

Бабке было уже сто шесть лет. И время подошло. Она вспомнила то лето, когда ей было семьдесят шесть. Тогда ей тоже повезло. И времени пришлось отодвинуться.

Саша ковырялся в земле, время от времени извлекая из пыли камешки. Некоторые из них он разбивал большим камнем и потом подолгу рассматривал места сколов. В селе почти не было его сверстников. Большинство молодых семей давным-давно перебрались в город, да бабка и не позволила бы ему ни с кем знакомиться. Ей это было не нужно. Поэтому весь день Саша ковырялся во дворе, иногда искоса поглядывая на сидящую на крыльце бабку. Бабка же почти не сводила с него взгляда. В ее голове крутилась только одна мысль.

– Почему же ей так повезло?

День пролетел, как всегда, незаметно, схожий этим с самой жизнью. Стало быстро темнеть.

– Саша, пора ужинать и спать – позвала бабка мальчика, поднялась и взяла в руку коврик.

Мальчик перестал ковыряться, положил на землю горстку расколотых камешков и молча пошел к дому. За то время, которое он находился здесь, он не произнес ни слова. Бабка уже начала думать, а не немой ли он? Или может, не умеет разговаривать? Это было хорошо.

– Но кричать-то он умеет – одергивала она себя.

Ужин был незамысловатый. Яичница и молоко с хлебом. Пока бабка готовила яичницу, Саша помыл руки и теперь молча сидел за столом, сосредоточенно глядя на свои сандалики.

Бабка привыкла питаться скудно. Живности она не держала. К чему? Она была счастлива уже тем, что имеет возможность жить. Раз в два дня она ходила к соседям справа – покупала у них яйца и молоко. Те держали и курей, и коров. И еще, раз в два дня, соседи покупали для нее в сельском магазине четыре булки хлеба. За все это она расплачивалась в начале каждого месяца, когда ей приносили пенсию. Зачем ей нужно столько хлеба, соседи не спрашивали, а бабка сама и не рассказывала.

Саша поел и отправился спать в дальнюю комнату. Бабка осталась сидеть на кухне. Когда полностью стемнело, она взяла булку хлеба и вышла из дома. Аккуратно сошла со ступенек и направилась к погребу.

Погреб этот находился в задней части двора и был достаточно большим, глубиной почти в три метра, сверху надстроенный домик из кирпича с массивной, деревянной дверью. Впрочем такие здесь были в каждом дворе. Когда-то этот погреб был почти полностью заставлен банками с разносолами и ящиками с картошкой, но это было очень давно. Так давно, что бабка и не помнила того времени.

Она сняла навесной замок и открыла скрипящую дверь. Постояла немного, словно собираясь силами и затем начала медленно спускаться по ступенькам вниз, в затхлую тьму. И сразу же почувствовала неприятное, но уже привычное покалывание в голове. Гадина, как теперь называла ее бабка, подготавливалась к общению. Пробуравливала волнами мозг.

– Ты привела его? – услышала бабка первый вопрос.

Она никогда толком не видела гадину. Гадина боялась любого света. Солнечный был для нее смертелен, а искусственный причинял боль, поэтому бабка не брала с собою в погреб ни то, что старого, подаренного давно одним из внуков, фонарика, но даже обычной свечки. Правда пару раз бабка нащупывала в темноте нечто похожее на холодец, но чувствовала в эти моменты такую нестерпимую боль в голове, что оставила всякие попытки приблизиться к гадине.

– Ты привела его? – повторила вопрос гадина.

– Нет – ответила бабка шепотом.

Гадина общалась напрямую, посылая вопросы в мозг и также из мозга вытягивая ответы. Но бабка никак не могла к этому привыкнуть. Поэтому, думая ответ, она проговаривала его шепотом. Человеческая привычка, которую, наверное, невозможно побороть.

– Ты же знаешь, что время подошло – бросила в мозг очередную фразу гадина.

– Да, знаю. Завтра вечером приведу – бабка положила булку хлеба на бетонный пол погреба и отступила на два шага – Ешь.

В темноте послышался звук, как будто кто-то провалившись по колено в болотную трясину, пытался вытащить ногу.

– Наверное, так муха всасывает разложенную своим желудочным соком пищу – подумала бабка.

– Иди. Смотри не делай глупостей – услышала она в голове – Ты же знаешь, это важно для нас обоих.

– Я знаю – шепнула бабка, развернулась и стала неспеша подниматься по бетонным ступенькам. Снова ощутила покалывание в мозгу. Гадина вытаскивала из ее головы волны – щупальца.

Выйдя из подвала, бабка закрыла дверь и повесила замок. Постояла, вдохнула свежий, ночной воздух и торопливо заковыляла к дому.

Заперевшись на засов, она тихонько прошла в свою комнату, где скинула сарафан и надела ночную рубашку. Потом прочитала шёпотом пару молитв и улеглась в кровать. Закрыла глаза. Но сон не шел.

Бабка думала, как ей поступить. Время подошло. Нужно было решать.

Тридцать лет назад было проще. Ребенок был чужой. А этот, вроде как, ей родня. Хотя уже и на седьмом киселе.

Бабка вдруг припомнила тот поздний, летний вечер, когда появилась гадина. Она тогда сидела на крыльце уставившись в пустую темноту и думала о своей тяжелой и горькой судьбе. Жизнь прошла. Она стара и одинока. Дети, а их было пятеро, давно поразъехались кто куда. У них появились свои дети, ее внуки. Иногда они, чаще летом, приезжали к ней семьями погостить, и тогда у нее был праздник. Она хлопотала на кухне, готовя разные блюда, и потом, улыбаясь, смотрела, как все ели, нахваливая ее кулинарное мастерство. И она была счастлива. Да, тогда она была счастлива.

Потом выросли внуки, которые тоже иногда навещали ее, но уже намного реже. Потом и дети, и внуки вдруг перестали к ней приезжать вовсе. У них свои дела, думала она, и так и должно быть. Вот тогда она и почувствовала себя одинокой. Ей было семьдесят шесть. Она сидела на крылечке и смотрела в темноту двора. Вдруг в огороде увидела сполох. Потом еще один. Странно, грозы не было. Она поднялась, и тяжело передвигая ноги, поплелась в огород.

– Может, шось горит? – подумала она.

Но ничего не горело. В огороде, на заброшенных грядках, лежало большое яйцо, металлического цвета. И казалось, это яйцо само по себе зарывается в землю.

– Боже правый – ойкнула бабка, глядя на диковинку.

Через несколько минут яйцо полностью скрылось под землей.

– Может привиделось?

Она быстро перекрестилась и зашагала обратно к дому. И тут с дорожки заметила, что дверь в погреб приоткрыта. Она подошла ближе и дрожащим голосом крикнула в темноту.

– Хтось здесь?

Ответа не последовало. Тогда она начала медленно спускаться вниз. Ступив с последней ступеньки на бетонный пол, она почувствовала сильную боль в голове и потеряла сознание.

Теперь она знала, что все время, пока она находилась без сознания, гадина изучала ее, и считывала из мозга информацию о том месте, куда она попала. Но все это, бабка узнала потом, после долгих, интересных бесед с гадиной. А тогда…

Когда она очнулась, в голове ощущалось легкое покалывание. Она нащупала стенку и попыталась подняться.

– Не вставай. Сиди – услышала она голос прямо в голове.

– Хтось здесь? – спросила она, и почувствовала, как тревожно и больно забилось сердце.

– Не бойся. Я ангел.

– Ангел?

– Да. Так получилось, что я упал с небес…

Бабка глухо рассмеялась в темноте. Старая кровать чуть слышно заскрипела. Она перестала смеяться и прислушалась. Вдруг Саша проснулся. Нет. Все тихо. Не проснулся.

– Обманула же она меня тогда – улыбаясь, подумала бабка – Ангел, хм. Хотя я тогда была такой неучью. Три класса образования. Потом работа. С детства приучена к вере. Естественно, глупо было ей сразу рассказать мне, что она из далекого мира, находящегося где-то на периферии Млечного пути.

– Упал с неба?

– Да. Чтобы помочь тебе. Ты уже старая, и скоро твой организм не выдержит. Я могу исправить это. Но ты должна помочь мне.

– Ты точно ангел? Уж ни сатана ли?

– Нет. Я ангел. Я служу Богу.

– И как я могу помочь тебе?

– Я должен пожить какое-то время в твоем погребе. И ты никому не должна обо мне рассказывать.

Они еще долго разговаривали в ту ночь. Бабка и пришелец. Два одиноких существа.

Через год бабка уже многое знала. Гадина подготавливала ее. Казалось, перед бабкой открылся новый, неведомый ей мир.

– Я активизирую твой мозг – говорила гадина – Почему-то он у тебя работает на минимуме. Я заставила его работать хотя бы на десятую своих возможностей. Иначе ты просто не поймешь то, что я тебе передаю.

И тогда она предложила ей.

– Твое тело скоро исчерпает свой ресурс. Но есть способ на время остановить разрушительный процесс.

– Какой способ?

– Нужны клетки молодой особи твоего вида. Много клеток. Целый ребенок. И это даст тебе тридцать лет жизни. И даже некоторое омоложение организма.

– Это невозможно. Где я тебе найду ребенка?

– Ты живешь среди представителей своего вида. Неужели рядом совсем нет молодых особей?

– Это же убийство! Убийство ребенка!

– Не думай так интенсивно. Ты не будешь убивать. Тебе нужно лишь найти способ привести его сюда. Остальное сделаю я. Поверь, следов не останется.

– Я не могу.

– Тогда, ты скоро умрешь. Ты готова к этому?

– Нет – вздрогнув, ответила бабка в ту долгую ночь.

И она действительно не была готова. Да и разве может живое существо быть готовым к такому?

Она размышляла неделю. Внутри нее боролись две противоположности – страх смерти и совесть. И с трудом, но все же, совесть отступила.

У соседей через дом, был мальчишка лет шести.

Бабка выглядывала из-за калитки целый день. И следующий день. Наконец на третий день представился случай.

Мальчик был метрах в трех от ее забора. Он сидел на корточках, разглядывая дохлого воробья. Больше на улице не было ни души.

Она осторожно открыла калитку и тихим, предательски дрожащим голосом позвала:

– Внучек, помоги мне, пожалуйста.

Мальчик встал и подошел к калитке.

– Помоги достать баночку помидор с погреба. А то у меня ноги совсем больные.

– Ладно – сказал мальчуган и вошел во двор.

Оглядев улицу, бабка закрыла калитку. Сердце казалось вот-вот выпрыгнет из горла, руки дрожали.

Они дошли до погреба и бабка открыла дверь. Мальчик стал спускаться вниз.

– Где помидоры? – спросил он.

– Отам, справа у закутке – сказала она, прикрывая массивную дверь. Гадина ненавидела свет.

Дверь закрылась. За нею послышался хруст. Потом громкое чавканье. Гадина растворяла в себе тело ребенка. Когда звуки стихли, бабка спустилась в погреб.

– Ложись – прозвучало в голове.

Она послушно легла. Почувствовала, как в нос полезла вязкая масса. И тут же отключилась.

Очнувшись, бабка сразу поняла, что-то изменилось.

– Можешь подниматься. Никто не видел, как он входил?

– Да вроде никто.

– Иди в дом, и веди себя спокойно.

Мальчишку долго искали. Приезжали даже следователи из города и опрашивали всех соседей. Но она была вне подозрений. Старуха. Разве может старуха украсть или убить ребенка?

Со временем все забылось. Родители мальчика пережили горе и через три года переехали в город…

Бабка перевернулась на другой бок и тяжело вздохнула. Воспоминания давили на нее…

Утром она проснулась с восходом солнца. Саша тоже уже проснулся и лежал в кровати, выглядывая из под одеяла.

Бабка заглянула в его комнату.

– Вставай завтракать.

Та же яичница и молоко с хлебом. Другого ничего просто не было.

– Если бы это не было подозрительным – подумала бабка – Я бы сходила в магазин и купила ему что-нибудь вкусненькое.

Саша поел. Потом снова ушел в дальнюю комнату и лег в кровать.

– Вот и хорошо – обрадовалась бабка – Меньше кто увидит.

Целый день она размышляла. Если его мать пьет, то она вообще может за ним не вернуться. Просто избавилась от ребенка и все. А если она наркоманка – еще лучше. Таким дети вообще не нужны.

Весь день Саша пролежал в кровати, а бабка просидела на кухне. Начинало темнеть.

Бабка почувствовала, как снова заколотилось сердце, и задрожали руки.

– Нет. К этому нельзя привыкнуть – подумала она и пошла в дальнюю комнату.

– Внучек, помоги мне – сдавленно произнесла она.

Мальчик посмотрел на бабку. Потом медленно откинул одеяло и поднялся.

– Надо сходить в погреб, достать баночку помидор.

Саша надел свои штанишки и рубашку, затем в коридоре обул сандалии. Вдвоем они вышли во двор. Свежий воздух. Первые звезды на небе.

– Да. Жить стоит – подумала бабка

Они в полной тишине подошли к погребу. Бабка сняла огромный замок и открыла дверь. Дверь жалобно скрипнула.

Бабка понимала, что эти тридцать лет нужны не только ей, но и гадине. Пока жива она, гадина может спокойно жить в ее погребе.

– Внучек, спускайся вниз – сказала бабка, и сердце ее сжалось – Там, справа, у закутке.

Саша начал спускаться. Но вдруг остановился и обернулся.

– Но здесь же темно – неожиданно сказал он тонким голоском.

Сердце у бабки чуть не вырвалось из груди.

– Что же ты бабушку пугаешь? – произнесла она, тяжело вздохнув – Ты ручкой вправо пощупай, там баночки.

Саша отвернулся и продолжил спускаться в затхлую тьму.

Бабка стала медленно закрывать дверь. Наконец дверь была закрыта полностью. За нею послышался хруст.

Бабка почувствовала, как из глаз покатились слезы. Впереди было еще тридцать лет жизни.