Текст книги "Бегущая под дождем"

Автор книги: Анатолий Чупринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Эйе и Крикла ужинали. Вернее, ужинал один Эйе, служанки только успевали подносить ему все новые и новые блюда, а Крикла сидела напротив и сверлила его каким-то незнакомым Неф взглядом.

Оба они сделали вид, будто не видят никаких «украшений».

Тогда Неф решила взять инициативу в свои руки.

Она решительно подошла к столу, села напротив Эйе, рядом с Криклой и, как бы между прочим, поинтересовалась:

– Почему Хотеп такой?

– Какой такой? – не понял Эйе.

– Не такой, как все. – пояснила Неф.

– Видишь ли… – глубоко вздохнув, издалека начал Эйе. – Очевидно Боги, в тот день, когда родился Хотеп, встали не с той ноги…

Это была его любимая тема, порассуждать, кто с какой ноги утром встал и что конкретно за этим последует.

Крикла выразилась проще. Так прямо и сказала:

– Еще в детстве Хотепу в задницу ударила молния. С тех пор он сделался слабоумным!

Эйе очень возмутился. Даже сильно закашлялся.

– Так нельзя говорить о ребенке! Его пожалеть надо!

Крикла с готовностью покивала головой.

– Я его пожалею! Очень пожалею! – с ударением сказала она. И тут же, повышая голос, добавила. – Если этот придурок еще хоть раз пальцем тронет моего лягушонка, я собственными руками оторву ему голову и брошу в Нил на съедение бегемотам!

Эйе, сдерживаясь, уточнил:

– Между прочим, бегемоты детей не едят. Они травоядные.

– И правильно делают! – согласилась Крикла. – Нечего всякую дрянь жрать! Отравиться можно!

Неф только успевала переводить взгляд с Эйе на Криклу.

Но тут Эйе не выдержал, резко встал из-за стола, схватил самую большую и красивую вазу и трахнул ее об пол. Ваза разбилась вдребезги. Служанки с визгами попрятались за занавесками. А Эйе сказал:

– Мне это все… остолбенело! Днем воюешь, воюешь! Домой придешь, опять война!

Эйе поискал глазами, что бы еще такое трахнуть об пол, но на столе остались только вазочки, кувшинчики, тарелочки – мелочевка. Тогда он просто спустился по лестнице и ушел в спальню.

Наверняка ему хотелось громко хлопнуть дверью. Но дверей в домах в Египте не было вовсе. Только льняные занавески. Потому что климат был очень жаркий.

А Крикла еще долго сидела за столом и сама с собой громко разговаривала по-нубийски. Потом посмотрела на Неф и сказала:

– Вот, такая вот… Таратумбия!

Этой фразой она обычно заканчивала любой разговор. Почему «Таратумбия», а не Финикия или ее родная Нубия, и где она находится, никто не знал. Не знала этого и Неф.

Уже спускаясь по лестнице, Неф подумала, она тоже не такая как все. У Эйе с Криклой своих было трое детей, да еще двое приемных. Да еще племянник Хотеп. И разумеется, сама Неф. Для нее даже построили отдельный маленький дом. Все как у взрослых. Терраса, спальня, на крыше под тентом жаровня с углями. Маленькая столовая и ванная. И служанки у нее были. Даже две. Одна укладывала спать и кормила, другая постоянно сопровождала Неф на прогулках, если они выходили за пределы поместья. Ничего такого у остальных детей Эйе и Криклы не было.

Неф топала по теплым плиткам садовой дорожки. Потом вдруг неожиданно остановилась и сказала вслух. Довольно громко:

– Когда я стану женой Эйе, никогда не буду ему возражать и спорить! – Подумала и добавила. – И он будет носить меня на руках каждый день.

Над ее головой на темном небе висели огромные, как яблоки звезды. Оглушительно верещали цикады. И негромко переговаривались у дальних ворот охранники. И еще она подумала, скорей бы вырасти. А то Эйе окончательно состарится. Тогда жизнь потеряет всякий смысл. От таких мыслей Неф стало очень грустно на душе и она собралась даже заплакать, но передумала, потому что уже совсем пришла к своему маленькому дому. И ей очень захотелось спать. Засыпая, Неф успела подумать, завтра утром надо проведать своего друга лягушонка, проживающего в большой луже за павильоном.

Во сне Нефертити всегда летала…

3

Жители Москвы и ее окрестностей давно уже в своих снах никуда не летают. Спят тревожно и очень нервно. Большинство не обходится без снотворных. Вообще, столица город шумный и очень бестолковый. Равнодушный и откровенно хамский. Это каждому приезжему становится ясно с первой минуты. Достаточно выйти на перрон любого вокзала или спуститься с трапа самолета на бетон аэродрома. В толпе у приезжего возникает ощущение, каждый встречный и поперечный норовит толкнуть именно его. Как в американском футболе. Оттеснить в сторону, отпихнуть, освободить лично для себя жизненное пространство. На человечество в целом и на каждого его представителя в отдельности, откровенно наплевать.

Наталья Кочеткова лежала в зачуханной районной больнице. Но в отдельном боксе. Худая, бледная, с обострившимися чертами лица. В свои двадцать четыре она выглядела на все тридцать. Больница ни у кого не вызывает положительных эмоций. По коридору парами гуляют женщины. Старенькие застиранные домашние халаты. Яркие пестрые расцветки, но все они какие-то одинаково унылые. И глаза у женщин тоже одинаковые. Огромные и бездонные. В глубине каждой пары глаз пульсирует страх и одновременно равнодушие ко всему на свете.

Тем кто лежит в общих палатах полегче. Читают, в сотый пересказывают друг другу свои беды. Кто-нибудь из наиболее бесшабашных, чаще всего не впервые попавших сюда, рассказывает анекдоты. Героями, ясное дело, являются мужики. Сплошь алкаши, дураки, сволочи и мерзавцы. Уж тут-то бедные женщины отводят душу, не стесняются в выражениях. По иронии судьбы через дорогу находится роддом. Странными взглядами обмениваются женщины из окон этих зданий. Их не передать никакими словами.

Надя Соломатина появилась у постели Натальи сразу после завтрака. Вошла энергичной походкой в крохотную комнату с единственной кроватью и отсалютовала вскинутой рукой со сжатым кулачком. На ней болтался белый халат непомерно большого размера, в котором она выглядела совсем ребенком. Худенькой беззащитной девочкой.

– Но пассаран! – поздоровалась Надя, привычно вскинув к плечу худенькую руку со сжатым кулачком. Традиционное приветствие всех воспитанников и выпускников «Журавлика». Каждый из них при встречах и расставаниях непременно делал именно этот жест.

– Но пассаран!

Наталья тоже вскинула на подушку руку со сжатым кулаком. Потом закинула ее за голову. Надя бросила на старшую подругу быстрый любопытный взгляд, подошла к тумбочке и выложила из полиэтиленового пакета связку яблок, три апельсина и сок «Наш сад» в квадратной упаковке.

– Откуда деньги взяла? – вяло поинтересовалась Наталья.

– Из закромов Родины! – отрапортовала Надя. – Тебе необходимы витамины.

– Заберешь все с собой. Я ничего не хочу.

– И не думай, и не мечтай! – резко мотнула головой Надя. И оглянувшись на дверь, присела на единственный в боксе стул.

– У тебя отдельная палата. Отпад! Как у Хилари Клинтон.

Наталья только головой покачала. Надя всегда сражала окружающих наповал своими оценками и сравнениями. Такое только ей одной могло прийти в голову. Хилари Клинтон! Спасибо, не Маргарет Тетчер.

– Интересно, сколько раз Хилари делала аборт от Била? Как думаешь?

– Думаю, не твоего ума дело.

– Она-то наверное не в такой палате лежала. Телевизор, холодильник, слуги, охранники, все к ее услугам. Только пальчиком шевельни. Хотя, у тебя тоже ничего, – спохватившись, добавила Надя. – И вид из окна чудесный.

– Хороших подруг надо иметь. У меня везде подруги, – ответила Наталья, – Твоя беда, что ты дикарка. Постоянно со всеми конфликтуешь. С людьми надо дружить.

Странные отношения связывали этих двух девушек. И дело было вовсе не в разнице в десять лет. Когда они познакомились, четырнадцать было Наталье. Она увидела сидящую на ступеньках у двери в главный корпус крохотную девочку. Та была как собачка привязана за шею веревкой к дверной ручке. Очевидно, чтоб не сбежала. Девочка и не собиралась никуда убегать. Она, склонив голову на колени, безмятежно спала. Немытая, непричесанная, одетая в обноски и лохмотья. Какая-то дикая пародия на «Аленушку» с картины Васнецова. В сердце юной Натальи в ту секунду вонзилась тупая ржавая игла. Так с тех пор и не вышла оттуда.

Наталья отвязала немытую «Аленушку» от двери и поволокла непосредственно в кабинет ЛорВаси Гонзалес. В кармане девочки была найдена записка из которой следовало. Ее мать, проводница поездов дальнего следования в данный момент и имеет «средствов» на содержание ребенка. Как только «средства» появятся, она, Глафира Петровна Разоренова заберет ее обратно. Ни возраста девочки и ее имени в записке указано не было.

С согласия Гонзалес Наталья взяла над девочкой шефство. Стала для нее матерью, няней, старшей сестрой, воспитательницей, подругой, всем на свете. Имя ей дали Надежда. Наталья научила эту, по выражению ЛорВаси, «Маугли, подмосковного разлива», всему, что знала и умела сама. Чистить зубы, умываться, застилать постель, есть ложкой и вилкой, а не руками. Когда пришло время, она же учила ее читать и писать.

Надя осторожно пересела на кровать, в ноги к подруге. Заботливо поправила одеяло и, оглянувшись на дверь, тяжело вздохнула.

– Что нового в «Журавлике»?

– Отстой! – раздраженно передернула плечами Надя. И поморщилась.

– Погоди! – нахмурилась Наталья. – Кто тебя отпустил? ЛорВася в курсе? Ты хоть кому-то сообщила, что поехала ко мне?

Надя не ответила, опять передернула плечами.

– Значит, так! – жестко сказала Наталья. – Сейчас посидим, поболтаем и все! Тут же едешь обратно, поняла?

– Поняла, поняла.

– И чтоб без фокусов! Я вечером позвоню и проверю. Дай слово, что сегодня же уедешь обратно.

– Даю, даю слово! Могу даже два.

Надя обиженно сжала губы в тонкую ниточку и уставилась поверх головы Натальи в окно. Хотя за ним ничего интересного не было. Сплошь зелень кустов.

– Ну, что у тебя стряслось? Выкладывай! – сказала Наталья.

– Ничего!

– Не слепая, вижу.

Надя долго молчала, вздыхала, поправляла на носу очки. Наталья терпеливо ждала.

– Знаешь, я впервые в жизни встретила своего мужчину. Ну, того самого. Единственного. За которого хотела бы выйти замуж, – грустно сказала Надя.

Зачем-то сняла очки и вытаращила на подругу свои огромные глазищи.

«Только этого не хватало!» – молнией пронеслось в голове Натальи. Она несколько секунд испытующе всматривалась в ее лицо. Без очков Надя выглядела как лягушонок, вытащенный из грязной лужи на асфальт.

«Пора ей глаза сделать!» – думала Наталья. «Кстати, и зубы тоже!».

– Где это ты его встретила, своего мужчину?

– Не иронизируй, пожалуйста! Все очень серьезно.

– Он кто?

– Художник. Кажется. Точно не знаю.

– Как зовут?

Надя только пожала плечами. И опять напялила на нос очки.

– Еще не успела выяснить? Сколько раз встречались?

Надя молча выставила перед своим лицом один единственный палец. Озабоченно посмотрела на него. И тут же начала обкусывать на нем ноготь.

– Сейчас получишь! – угрожающе рыкнула Наталья. – Сколько говорить, ногти кусают только дремучие дебилки! Ты должна стать воспитанной интеллигентной девушкой. Образцом для подражания!

– Не буду, не буду! – поморщившись, заявила Надя. И даже спрятала обе руки за спину. Чтоб не впадать в искушение.

– Где встретились? Как познакомились? Ну! Кто он такой? Клещами из тебя все вытаскивать? – разозлилась Наталья. – Дай мне попить!

Надя с готовностью вскочила в кровати, взяла с тумбочки кружку с уже явно остывшим чаем, протянула Наталье. Та чуть приподнялась, сделала пару глотков, благодарно кивнула и опять откинулась на подушку. Глубоко вздохнула.

– Зачем ты это сделала? – едва слышно, со страхом, спросила Надя.

– Сейчас мне ребенок ни к чему. Сначала тебя надо на ноги поставить. Ну! Ты мне зубы не заговаривай. Знаю я эти фокусы. Где познакомились?

– В гараже.

– В каком еще гараже?

– В его гараже. Я туда переночевать залезла. В машину. Утром он появился.

– Ну!

– Я ему бутылкой по голове… Полный отпад!

– Господи! – прошептала Наталья. – Тебя одну на секунду оставить нельзя!

– Отвали-и! Все не так, как ты думаешь…

– Чтоб я от тебя больше этого поганого слова не слышала! – прикрикнула на нее Наталья. Не удержалась и передразнила. – «Отвали-и! Отстой! Отпад!». Ты должна следить за своей речью. Выражаться красиво и образно.

– Подумаешь! Кругом еще и не так выражаются…

– Мы с тобой не все! – жестко сказала Наталья. – Мы с тобой должны много добиться в жизни. Что отомстить…

– Кому отомстить? – удивленно спросила Надя.

– Жизни! Мы должны состояться! – делая ударение на каждом слове, твердила Наталья. – Должны очень много добиться в жизни!

Фантастической энергией наградила природа эту невзрачную девушку. Впрочем, не только ее. Многие из выпускников «Журавлика» отличались незаурядной стойкостью, умением выжать максимум из любой жизненной ситуации. Когда судьба забросила Наталью во второй цех ученицей сверловщицы, она всего два дня плакала ночами в подушку на жесткой кровати в женском общежитии. Утром третьего дня вышла во двор и на глазах у двух корпусов, населенных сплошь лимитчицами, в обтягивающих лосинах начала делать «станок». Опершись рукой о грязный железный забор, делала приседания, вскидывала выше головы ноги, изящно разводила руками в стороны.

«Плие-е! Гранд плие-е! Батман! Гранд батман!» – звучал в ее ушах властный голос Ларисы Васильевны Гонзалес. И это было только начало.

Ржали жеребцами проходящие мимо забора молодые парни, спешащие на завод им. Войкова в первую смену. Бросали из окон презрительные завистливые взгляды соседки по общежитию. Наталья с каменным лицом работала как заведенная.

– Но пассаран! – беззвучно шептала она.

И так каждое утро. Даже в дождь и холод. Даже зимой, в снег и ветер. Кое-кто из соседок попытался ей подражать, вставали рядом у грязного железного забора. Но хватило их всех ненадолго. Через неделю-другую Наталья оставалась в одиночестве.

– Но пассаран! Но пассаран!

Потом душ в конце длинного темного коридора. И аскетичный завтрак. Одно яблоко, стакан кипятка с пакетиком чая «Липтон» и две плитки вафель.

– Ты размениваешь себя по пустякам, – материнским тоном продолжала она поучать Надю.

Достала из-под подушки платок и шумно высморкалась.

– Шляешься по чужим гаражам как бездомная бродяжка! Мой мужчина! Хочу за него замуж! Что ты делала в его гараже? Ну!

– Отвали-и! – раздраженно поморщилась Надя. Тут же спохватилась, начала оправдываться, как ей казалось, интеллигентным тоном. – Приехала к тебе. Тебя нет. В общагу не пускают. Поздно уже. В больницу тоже. Надо мне где-то переночевать.

– От тебя с ума сойти можно! А если б он тебя изнасиловал? Или убил! Знаешь, сколько сейчас по улицам маньяков разгуливает!

– Отвали, у нас сложились нормальные человеческие отношения. – отмахнулась Надя. И опять поправила на носу свои круглые очки.

Наталья только глубоко вздохнула. И отвернула голову к стене.

– Когда мы начнем? – затаив дыхание, и выдержав для приличия небольшую паузу, спросила Надя.

– Что? – не оборачиваясь, спросила Наталья. Хотя сама уже прекрасно поняла, что имеет в виду ее младшая подруга.

– Устраиваться на сцену… Петь! – выдавила из себя Надя.

– Ты еще недостаточно подготовлена.

Восемь лет назад Надя подхватила какую-то странную болезнь. Одна единственная из всего «Журавлика». Врачи местной больницы предложили госпитализацию, хотя никакого вразумительного диагноза поставить не смогли. С девочкой творилось что-то непонятное. Постоянно, как резиновый мячик прыгала температура. Вверх-вниз. Тридцать девять, тридцать пять. Напрочь отсутствовал аппетит, организм не принимал какой пищи. Вялость, апатия. Восьмилетнюю Надю положили в отдельный бокс и, на всякий случай, запретили любые посещения. Медицинский персонал пребывал в недоумении. Все анализы, какие только возможно было сделать, показывали одно. Девочка абсолютно здорова. Но температура каждый час продолжала прыгать, и Надя буквально таяла на глазах. Вызванный для консультации профессор из Москвы долго осматривал девочку, щупал, простукивал, прослушивал. Еще дольше читал ее медицинскую карту. Потом, глубоко вздохнув, заявил, что ни с чем подобным за всю свою сорокалетнюю практику не сталкивался. С чем и отбыл в столицу.

Правда, напоследок посоветовал делать переливание крови. Хуже не будет.

Хуже было уже некуда. Надя по несколько раз в день теряла сознание. К тому же у нее обнаружилась какая-то крайне редкая группа крови. Бросили кличь, поголовно все из «Журавлика» выстроились на первом этаже больницы в очередь. Наверное, это была самая тихая в мире очередь. Подходящей оказалась группа крови только у одной, у Натальи Кочетковой. Эффектная восемнадцатилетняя Наталья находилась в положении «на выданье». Так именовали тех, кто по достижению совершеннолетия покидал детдом и выходил в большую взрослую жизнь. Наталья уже «била копытами», у нее было множество планов завоевания столицы. Один лучше другого.

Ее подопечная восьмилетняя Надя Соломатина была замкнутой девочкой. Прилежной, старательной, но крайне застенчивой. Ни в каких шефских концертах никогда не участвовала, совершенно не обладала никакими талантами. Не пела, не танцевала. Явно ей в младенчестве на одно ухо наступил медведь, на другое слоненок.

Короче, Наде Соломатиной перелили кровь Натальи.

И произошло необъяснимое, непонятное, непостижимое… Надя мгновенно выздоровела. Буквально уже на следующий день, порхала по коридору больницы и танцевала что-то из репертуара Большого театра.

Врачи маленькой районной больницы только улыбались и качали головами.

Дальше больше. Надя запела! Но как!!! Ее сильному, чистому, красивому голосу могла бы позавидовать любая профессиональная певица. И пела она абсолютно «взрослым» голосом. Что в ее восьмилетнем возрасте было просто невозможным. Любой родитель знает, в этом возрасте голосовые связки ребенка еще окончательно не сформированы. Тем не менее, факт оставался фактом.

Надя Соломатина пела как вполне законченная профессиональная певица.

Правда, одна тонкость. Вернее, странность и загадочность. Надя Соломатина могла петь только в том случае, если ей «помогала» Наталья. Если стояла за ее спиной, напрягалась и мысленно пела вместе с ней, если всеми фибрами души посылала ей невидимые импульсы. С того дня, когда они обе лежали в одной палате на соседних кроватях, и кровь одной медленно перетекала в ослабевший организм другой, между ними установилась необъяснимая «кровная» связь.

Именно на эту «тонкость», необъяснимость, загадочность в «Журавлике» тогда никто и внимания не обратил.

Тысячу раз оказался прав гениальный Николай Васильевич Гоголь, когда утверждал: «В природе существует множество явлений, необъяснимых даже для обширного ума!».

Наталья вскоре уехала в Москву, поступила на завод им. Войкова и получила койку в общежитии. Но каждую субботу приезжала в «Журавлик». Занималась с Надей вокалом и пластикой. Никто этому особенно не удивлялся. Они давно стали как бы родными сестрами. Напористая Наталья поставила перед собой вполне конкретную задачу. Сделать из Нади эстрадную звезду. Не меньше. Уж если желать чего-то всеми силами души, то сияющих вершин. На меньшее Наталья не была согласна.

– Ты еще недостаточно подготовлена.

– Больше не могу терпеть! – обреченным голосом заявила Надя. – Через год мне уже будет шестнадцать. Другие в моем возрасте…

– Осенью тебе будет только пятнадцать, – строго сказала Наталья. Она повернула голову от стены, поправила волосы.

– Не могу больше ждать. Век женщины очень короткий.

– Это ты мне говоришь? Ты мне!?

– Да, я тебе! – с вызовом ответила Надя.

«Все-таки, она абсолютный ребенок!» – думала Наталья.

– Знаешь, он совсем старый, – без перехода, и без всякой связи с предыдущим, заявила Надя. – Ему лет тридцать. Или даже больше.

– Для начала хотя бы узнай как его зовут! И вообще, кто он такой? Обязательно покажешь его мне. Поняла? Может, он давно женат.

– Для меня это не имеет значения. Он добрый. И очень несчастный.

– С чего это ты решила?

– Глаза. У него глаза, как у побитой собаки.

– Разберемся! – жестко пообещала Наталья. – Тебе рано думать о мужчинах.

– Конечно, сначала я хочу на сцену! Петь! – обиженным тоном заявила Надя. – Жить не могу без сцены! Если не возьмут, покончу жизнь самоубийством!

– Сначала надо сделать тебе новые глаза.

– Да-а… Глаза-а… – обиженно протянула Надя. – Надо. Конечно. Певица в очках – полный отстой. Кто на такую смотреть будет? А где взять денег? Новые глаза, небось, кучу баксов стоят.

– Небось! – кивнула Наталья. – Не плачь, баксов я поднакопила. У меня есть одна знакомая врачиха, сделает со скидкой.

– Где ты их заработала? – облизнув губы, спросила Надя.

– Тебе этого лучше не знать.

Надя неожиданно замерла, медленно сняла очки, посмотрела в окно, вздохнула.

– Что с тобой опять? – насторожилась Наталья.

– Кажется, я по-настоящему полюбила! – со слезами на глазах трагическим тоном изрекла Надя.

«Когда кажется, креститься надо!» – подумала Наталья.

Написать роман о самой загадочной египетской царице, несчастной и несравненной Нефертити, действительно, не кот начихал. Леониду эта мысль пришла внезапно. Выплыла откуда-то из подсознания, как далекое воспоминание, которое надо просто успеть быстро записать. Иначе улетучится, растворится в повседневных заботах.

Года три назад кто-то из друзей подарил ему в день рождения миниатюрный бюст. Точную гипсовую копию того, который хранится где-то в Европе. Тогда Леонид особого внимания на него не обратил. Поставил на полку и забыл. Только потом, когда разбегались с Валентиной рука почему-то сама, помимо желания, сняла крохотный бюст прелестной женщины с полки и засунула в чемодан. Переехав к матери на Светлый проезд, Чуприн первым делом поставил бюст на свой письменный стол. Чуть справа от пишущей машинки на деревянную подставку. Он и раньше работал в основном на квартире у матери. В тесной комнатушке у окна всегда хорошо работалось.

Как-то вечером, сидя над очередной рукописью, Леонид вдруг, (именно «вдруг», внезапно, как порыв ветра, даже мурашки по спине пробежали!), ощутил на себе взгляд загадочной царицы. От бюста Нефертити явно исходили невидимые токи. Она посылала ему сквозь века флюиды, не почувствовать которые мог только бесчувственный чурбан, напрочь лишенный воображения и фантазии. В этом не было никакой мистики.

Предметы искусства излучают энергию, давно научно доказанный факт.

Леонид Чуприн бесчувственным чурбаном не был. Скорее, наоборот. Был тонкой и восприимчивой натурой. Он и сам не заметил, как отложил в сторону рукопись о своей поездке на русский Север, о Кижах, о Соловецком монастыре, и с каким-то судорожным упоением, начал страницу за страницей покрывать своим корявым почерком.

Так каждый вечер, почти все ночи напролет. Утром каждого следующего дня все написанное распечатывал на «Эрике». Тюкал одним пальцем, как вышеупомянутый дятел из гаражного городка.

Идея построить собственными руками древнеегипетское судно, пусть даже небольшого размера, тоже возникла как нечто совершенно естественное. Как продолжение романа, его дополнение, конкретное материальное воплощение. Судно виделось ему в тревожных снах. Он собственноручно начертил сначала подробный эскиз, потом конкретные чертежи всех узлов и деталей.

Руки у Чуприна росли откуда надо. Достаточно взглянуть на рукотворный гараж. Угнетала только необходимость где-то доставать материалы. Денег, естественно, кот наплакал. На литературные заработки не разгуляешься. Только-только на питание и скромную одежду. Вынужденный аскетизм, одним словом. А тут… Доски, фанера, бруски, гвозди, краска, олифа, эпоксидная смола…

Одних шурупов, по самым скромным подсчетам, надо было около трех тысяч.

Эта цифра, именно три тысячи, очень давила на психику Леонида. Ведь как-то древние египтяне обходились без шурупов. Выходили из положения обычными гвоздями.

Распорядок дня у Чуприна сложился как-то сам собой. Подъем в семь утра, спартанский завтрак, овсяная каша из пакетика «Быстров», чашка растворимого кофе с непременной сигаретой и за стол.

С утра писалось вполне прилично. Почти ничто не отвлекает, не мешает. Потом легкий обед, суп из пакетика, пара сарделек с картошкой, стакан крепкого чая «Липтон», тоже из пакетика. И в гараж. Шурупы, доски, гвозди. Чуприн наметил себе вполне конкретную цель. Кровь из носа, к концу августа построить катер. И там, глядишь, и роман поспеет. Где-то после семи восьми он возвращался за стол. Практически никакого перерыва в работе не было. Не каждый может похвастаться подобным, всесторонним погружением в материал.

В тот день Надя появилась за спиной Чуприна внезапно. Будто из-под земли выросла. Он, почувствовав на себе чей-то взгляд, резко обернулся.

– Привет! Я купила тебе новый замок. Отпад! – засмеялась она.

Увидев Надю, Леонид отложил в сторону маленькую пилу, которой подравнивал края бортов, невольно улыбнулся. Но тут же согнал с лица улыбку. Строго, даже грозно нахмурился. Как и положено взрослому, умудренному опытом мужчине.

Надя продолжала смеяться. Весело и открыто.

– С забинтованной головой тебе было гораздо лучше.

– Считаешь?

– Уверена. Ты выглядел более мужественно. Как белый офицер после боя… из этого фильма. Как его?.. Ладно, наплевать!

Потом она вдруг резко перестала смеяться. Удивленно уставилась на остов будущего судна, будто только что увидела. А может так и было в самом деле.

– Это что-о? – понизив голос, спросила она.

– Катер.

– Ух-х ты! Су-упер!

С восторженным и потрясенным выражением лица Надя обошла вокруг «корабля». Осторожно потрогала его рукой.

– Как называется?

– Пока никак.

– А-а… ты еще не придумал ему имя. Понятно.

– Что тебе понятно?

– Все! – категорично заявила Надя. – Вот это… как называется?

– Шпангоут! – отрапортовал Леонид.

– Супе-ер! Шпангоут! – протяжно сказала Надя. – Все равно как… птеродактиль!

Она еще раз обошла вокруг остов будущего катера. Теперь уже наоборот, против часовой стрелки. Похлопала ладошкой по обшитым кое-где фанерой бортам, как похлопывают породистую лошадь.

– Я все про тебя поняла! – решительно заявила она.

– Да ну! – наигранно изумился Леонид. – Что именно?

– Почему ты строишь этот… пароход. Отпад!

– Отпад! – не удержавшись, поддержал ее Леонид. – Это не пароход, парусник. А если быть совсем точным, катер.

– В детстве кораблики в лужах любил пускать, да? – улыбнулась Надя.

– Ну… не без этого.

– Хочешь его удержать? Досками и гвоздями?

– Что… удержать? – недоуменно спросил Чуприн.

– Детство, – просто ответила Надя. И продолжила назидательным тоном. – Я слышала, когда корабль спускают на воду, об него разбивают бутылку шампанского. На счастье. Будь спокоен. Твой корабль классно поплывет. Не перевернется, не утонет…

– Откуда тебе-то знать? – усмехнулся Чуприн.

– Я ведь тебя… бутылкой по голове… стукнула. Считай, первый камень мы уже заложили. Хорошая примета.

Леонид Чуприн только головой покачал.

– Кто твои родители?

– Папа дипломат, мама домашняя хозяйка… – глядя ему прямо в лицо честными и открытыми, слегка подслеповатыми глазами, заявила Надя.

Для любого детдомовца соврать, что стакан «Пепси» выпить. Это не совсем вранье. Чаще всего в этом нет ни малейшей корысти. Неистребимая детская жажда самоутвердиться. Быть хотя бы как все, не хуже многих.

– Они сейчас за границей, – бодро докладывала Надя. – В Южной Америке. В Кейптауне. Оба очень много работают. Мне почти не звонят. Только открытки присылают, – вздохнув, добавила она.

«Кейптаун, между прочим, в Африке!» – подумал Леонид. Но вслух спросил:

– А ты по чужим гаражам шастаешь. Ищешь себе на голову приключений?

– Кто не бомжует, не поймет.

Чуприн промолчал. Что ответишь на подобное заявление.

«Откуда она знает про бомжей? Она особь явно другого сословия».

Надя неожиданно пристально посмотрела ему в глаза. И строго сказала:

– Между прочим, ты похож на Олега Янковского. Полный отпад!

Леонид только поморщился и покачал головой.

– Вы меня все достали! – с раздражением ответил он. – Ну, похож, похож! Мы с ним даже не родственники. Что дальше? Не так уж я на него и похож.

– Очень даже похож! – настаивала Надя. – Я сразу о тебе подумала, когда портрет увидела.

– Чей?

– Портрет Поля Гийома. Модельяни.

– Чего, чего-о!? – удивленно вскинулся Чуприн. – Где это ты видела портрет Гийома? Да еще самого Модельяни.

– На выставке, – небрежно пожав плечами, ответила Надя, – Мы тут с подругой на одну выставку завалились. Ничего-о… Посмотреть есть на что.

И тут же, торопливо проглатывая слова, увлеченно продолжила:

– Там это… Конечно, это не сам Модельяни. Это фотохудожница такая, Елена Венская, слышал, небось? Сделала выставку. В Доме художников. Так вот, она отловила самого Влада Сташевского, не знаю уж, как ей это удалось? загримировала и посадила в позу Поля Гийома. С картины Амедео Модельяни.

– Погоди, погоди! Ты мне совсем голову заморочила. Олег Янковский, Влад Сташевский, Елена Венская с картины Гийома! – пробормотал Чуприн.

И даже головой потряс, демонстрирую полнейшее непонимание.

– Кто кого загримировал? Модельяни твоего Влада Сташевского?

Надя весело засмеялась. Когда смеялась, она морщила нос и вокруг ее глаз появлялись мелкие морщинки.

– Ты ничего не понял! – начала она терпеливо втолковывать Леониду. – Фотохудожница такая Елена Венская…

– Сама Венская? – удивился Чуприн.

Елена Венская была самой популярной фотохудожницей в Москве. На ее ежегодных выставках собирался весь столичный бомонд.

– Представь себе!

– Представляю.

– Вот. Она сделала фотопортрет Влада Сташевского. У нее манера такая. Целый огромный проект запузырила. Называется «Ассоциации» и «Реанкарнации». Там все известные личности в образах прошлых веков.

Надя с Натальей, действительно, вчера посетили выставку в Доме художников. На Крымском валу. Это была идея Натальи. Только выписалась из больницы, начала последовательно и целенаправленно приобщать подругу к культурным ценностям столицы. Музеи, выставки, театры.

Пора, мой друг, пора! Билетами их снабдила, (не «за так», разумеется! Слупила по двести рублей за штуку!), подруга Натальи. Врач, окулист.

Надя поначалу резко упиралась. Идти на выставку в таком виде!? Это уже совсем надо быть последней дурой необразованной!

Наталья на корню пресекла сопротивление и возражения:

– Сейчас вся элита так ходит! Рваные джинсы и кофта с заплатками на рукавах. Последний всхлип моды. Раз ничего не понимаешь, молчи! Сама увидишь.

– Жаль стоптанных кроссовок от Адидаса у нас нет! – добавила Наталья.

Чего нет, того нет. Стоптанных кроссовок «от Адидаса» у подруг, действительно, не было. Пришлось пилить на выставку в чем есть.

Посетителей в Доме художников набралось немного. Уже не первый день. Все свои посмотрели. Две-три пары любознательных пенсионерок. Да трое каких-то мрачных длинноволосых патлатых типа.