Текст книги "Емеля"

Автор книги: Анатолий Чупринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

В зале началась паника. Вся публика на пол попадала.

– Хазары-ы! Террористы-ы!

– Хазары-ы!

Царь громко хлопнул в ладоши. В зале воцарилась тишина.

– В чем дело, дочка? – озабоченно спросил Царь, – По-моему, все замечательно.

– Папочка! Это… пошлость! Неужели сам не видишь!?

– Массовая культура, – виновато развел руками Царь.

– Заведи цензора.

– Вот от тебя, дочка, я этого никак не ожидал! – удивленно произнес Царь.

– Мы молодое поколение! Мы выбираем любовь!

Царевна Яна, гордо вскинув голову, ни на кого не глядя, покинула залу.

Воспитательница Клара сидела у раскрытого окна, традиционно дудела в кларнет.

На подоконник с шумом опустилась Сорока, у которой на хвосте была резинкой закреплена какая-то записка. Клара со вздохом отложила кларнет в сторону, сняла с хвоста Сороки записку, брезгливо двумя пальцами развернула, прочла по складам:

– Из-за леса.… Из-за гор… Возвращаетса… Емеля…

Покачала головой, строго сказала. Обращаясь неизвестно к кому:

– Не фижу… рифмы…

Жестом шуганула Сороку с подоконника. И направилась в покои царевны Яны.

Царевна Яна стремительно бежала по полю. В сопровождении невесть откуда взявшихся двух маленьких собак. Веером во все стороны из травы из-под ее ног разлетались кузнечики. Ветер свистел у нее в ушах.

Только пыль столбом, только густые травы к земле пригибаются. Пару раз Яна даже через чьи-то плетни перемахнула. Как заправская спортсменка барьеристка.

Одета наша царевна Яна была довольно непрезентабельно. Простая домотканая рубаха, бесцветная невыразительная шаль, лицо кое-где местами то углем, то мелом измазано. Короче, только голые пятки сверкали из-под длинной юбки.

Но как хороша! Глаза горят, щеки пылают, волосы на ветру развиваются.

Что любовь творит, просто фантастика!

Встретились Емеля с Несмеяной в самом подходящем для того месте. На мосту. Оба оказались в нужном месте в нужное время. Хотя, мост – слишком сильно сказано. Так, небольшой мостик через речку. Но вдвоем не разойтись. Никак. Что, согласитесь, большой плюс. В нашей ситуации.

Встретились на самой середине. Друг другу в глаза смотрят, оторваться не могут. И оба молчат, как воды во рты набрали.

Оба довольно крепко изменились за эти годы. Но у обоих в ушах уже одинаковая музыка звучит. Такая тихая и красивая. Типа, симфонии. Вроде бы, та, что звучала в яблоневом саду. И вроде, другая.

Что бывает, сами понимаете, исключительно в исключительных случаях. Это наш старый знакомый, Великий дирижер опять взмахнул своей палочкой и…

Весь мир вокруг замер в напряженном ожидании. И лягушки квакать перестали. Даже рыбы головы из воды высунули и ждут.

Первой пришла в себя Несмеяна. Встряхнула эдак головой и спрашивает:

– Ты кто?

– А ты… кто?

– Я первая спросила.

– Емеля я. А ты?

– Бестемьяна.

– Красивое имя. Только непонятное. Где-то я тебя видел, красавица.

– Мы раньше никогда не встречались, – поспешно ответила Несмеяна, – Издалека путь держишь?

– Сапоги омывал в Индийском океане! – ответил Емеля.

– Типа, инфернальный долг исполнял, – понимающе кивнула она.

– В натуре. Без всякой мистики.

Емеля, улыбаясь и глядя прямо в глаза Яне, вдруг во все горло запел:

 
– «Эх, сколько видано-о! Эх, перевидано-о!
Сколько видано, перевидано,
Вспомнить будет о чем!».
 

– Так и будем стоять?

– Ты куда торопишься?

– У некоторых… – улыбаясь, с ударением сказала она, – …насчет уважения к женщинам, проблемы! Мог бы дорогу уступить.

– Солдат Емеля никогда не отступает! – тоже улыбаясь, ответил Емеля, – Ни шагу назад! Только вперед!

– Мне в речку прыгать прикажешь?

– Ни в коем разе! – испуганно заявил Емеля, – Не дай Бог, ноженьки замочишь! Где живешь, красавица?

– На мельнице. Я дочь мельника, – интуитивно брякнула Несмеяна.

Оправдание ее фантазии, внешний вид солдата Емели. Стоптанные до невозможности сапоги. Правый даже веревкой перевязан. Чтоб подошва не отвалилась. Выцветшая гимнастерка, штаны, о них и говорить не хочется, одно название.

Допустим, если б призналась, что она – дочь царя, та самая Яна-Несмеяна. Типа, законная наследница престола, что бы вышло?

Нет, что ни говори, женская интуиция, хоть и бежит чаще всего впереди мозгов, но зато редко ошибается.

Короче, поднял Емеля красавицу Несмеяну, (по ее версии Бестемьяну!), на руки, развернулся на середине моста на сто восемьдесят градусов и перенес ее на берег.

Осторожненько так поставил на землю.

– Все-таки, где-то я тебя видел, красавица!

Козырнул и направился опять на мост. Строевым шагом. Не оглядываясь.

– Не споткнись, Емеля! Не дай Бог, упадешь!

– Русский парень в воде не тонет! – не оглядываясь, прокричал Емеля.

И сглазил. Неожиданно на ровном месте на самой середине моста споткнулся, потерял равновесие, как-то нелепо замахал руками и… упал прямо в речку.

Фонтан брызг до облаков! Каскады мелких капель!

И заливистый смех Несмеяны.

Впервые за долгое время царевна Несмеяна смеялась от души. Не по злобе, не от вредности характера, не желая унизить или просто причинить мелкую неприятность Емеле. Совсем по другой причине.

А Емеля, между тем, тонул самым натуральным образом. Без шуток. Пускал пузыри, судорожно махал руками и едва слышно сипел:

– Тону-у.… В натуре-е…. Погиба-аю-ю-у!!!

Царевна Яна, как истинно русская женщина, (в данном контексте, девушка!), не стала стоять, сложа руки. Наши женщины они известное дело. Коня на скаку, раз плюнуть. В горящую избу, легко. Только свистни.

Выбежала наша Яна на мостик и сиганула прямо в речку. В мгновение ока доплыла до тонущего Емели и вытащила его за волосы из воды.

Но самое удивительное было не в этом. Самое удивительное было в том, что оба они стояли на мелководье. По колено в воде. Может, чуть повыше. Утонуть в этом месте, очень постараться надо.

– Ах ты, обманщик! Здесь ребенок утонуть не сможет! Даже если захочет!

– От обманщицы слышу! Какая ты дочь мельника! В зеркало на себя давно смотрела? Нарядилась, намазалась! От тебя за версту французскими духами несет!

– Что ты хочешь этим сказать?

– Думаешь, я тебя не узнал? Яна-Несмеяна. Дочь Царя!

– Я что ли в этом виновата?

– Уж я тем более ни в чем не виноват!

– Ты виноват уж тем, что ты Емеля!

Емеля вдруг дернулся, замер. Потом с силой провел ладонями по лицу.

– Слушай, Яна-а! Что это мы оба стихами заговорили? К чему бы это?

– С кем поведешься, от того и наберешься!

Оба весело засмеялись. И начали друг в друга брызгать водой. Как малые дети.

И как по заказу, от фонтана брызг и каскада мелких капель в ярких лучах солнца над речкой, над мостом, как бы, связывая этих двоих, неожиданно возникла… радуга.

Что, всем известно, является самым добрым знаком.

Над всем царством государством по разным направлениям запорхали, захлопали крыльями вездесущие сороки. У каждой на хвосте какая-нибудь записка. У иных даже по несколько штук болтается. Как гирлянда.

Царь опять вызвал советников среди ночи. Почему-то все большие руководители любят работать по ночам. Хлебом их не корми, дай своих подчиненных перебулгатить, разбудить, вызвать на ковер. Светлого дня им мало.

Вообще, было ощущение, в последнее время по коридорам и залам дворца гуляла какая-то странная, до боли знакомая мелодия. «Вихри враждебные веют над нами…». Какие такие вихри? Кому конкретно они в данный момент враждебные? Было неясно.

Но атмосфера напряженности и даже какой-то зловещей угрозы была налицо. Все это чувствовали. Повара, на всякий пожарный, недосаливали все блюда. Горничные перестали выметать пыль. Якобы, плохая примета, выносить сор из избы.

Царь безвылазно сидел в кабинете за столом. Мрачнее тучи.

– Проблема Емели не решена! Предложения?

– Ждем ваших указаний! – бодро, (будто поутру!), отрапортовали референты.

– На иноземных наемников надежды нет. Будем изыскивать внутренние резервы. Какие конкретные предложения?

– Может, его…

– Нет, ни в коем случае! – быстро сказал Царь.

– Тогда, может…

– Это тоже не выход! – жестко ответил он.

– Остается одно…

– А вот над этим поработайте! – обрадовано потер руки Царь, – Свободны!

Ночью у стен дворца луна такая нестерпимо яркая, хоть иголки собирай. На небе ни облачка. И оглушительная тишина. Только сверчки нагло перекрывают стрекотом даже лай сторожевых собак.

Спальня царевны Яны, естественно, в недоступной башне располагается. Круглые гладкие камни, поросшие мхом, уходят вертикально вверх. На самом верху балкончик. Вот на нем, как и полагается в таких ситуациях, появилась Яна. Вся в белом.

Бедный Емеля внизу у подножья обретается. Наверх ему путь заказан. Можно со своей любимой только переговариваться. Или перестукиваться азбукой Морзе.

Так они и стоят, бедные. Недосягаемые друг для друга. Она на балконе, он внизу у подножья башни. Темень, они и не видят почти друг друга.

Короче, дальше вообще началась какая-то средневековая шекспировщина, извините за выражение. Оба вдруг стихами заговорили.

Царевна Яна восклицает. И руки куда-то в пространство простирает:

– Емеля! Как мне жаль, что ты Емеля!

 
Забудь отца, да имя измени.
А если нет, меня женою сделай,
Чтобы царевной больше мне не быть.
 

Емеля весь во внимании. Что ему еще-то делать? Стой, да слушай!

Царевна Яна со страстью продолжает:

 
– Лишь это имя мне желает зла.
Ты б был собой, не будучи Емелей.
Что есть Емеля? Разве так зовут
Лицо и плечи, ноги, грудь и руки?
Неужто больше нет других имен?
Что значит имя? Роза пахнет розой.
Хоть розой назови ее, хоть нет.
Емеля под любым названием был бы
Тем верхом совершенств, какой он есть.
Зовись иначе как-нибудь, Емеля!
И всю меня бери тогда взамен!
 

Ну, тут Емеля, естественно, нее выдержал. Любой бы не его месте не смолчал:

 
– О, по рукам! Теперь я твой избранник!
Я новое крещение приму, чтоб только
Называться по-другому!
 

Царевна Яна на мгновение испугалась. Хотя, конечно, догадывалась, кто там!

 
– Кто это проникает в темноте
В мои мечты заветные?
 

Емеля тут же, как солдат доложил. Как положено:

 
– Не смею называть себя по имени.
Оно благодаря тебе мне ненавистно.
Когда б оно попалось мне в письме,
Я б разорвал бумагу с ним на клочья.
 

Царевна Яна залилась счастливым смехом! И ее можно было понять.

 
– Десятка слов не сказано у нас!
А как уже знаком мне этот голос.
Ты не Емеля? Не Емеля ты?
 

– лукаво шепотом спросила она.

 
– Не тот, не этот. Имена запретны!
 

– в тот ей ответил наш Емеля.

Неожиданно царевна Яна всерьез озаботилась. Испугалась не на шутку.

 
– Как ты сюда пробрался? Для чего?
Ограда высока и непреступна.
Тебе здесь неминуемая смерть,
Когда б тебя нашли мои родные.
– Меня перенесла сюда любовь,
Ее не остана-а-а… А-а-а!!!
 

И почему-то наступила странная зловещая тишина.

– Емеля! Где ты? Отзовись! – заволновалась Яна.

Наш бедный Емеля при всем желании не мог отозваться. В это время он с кляпом во рту и связанными руками болтался в мешке за спиной одного из типов со знакомыми физиономиями под темными очками. Правда, сейчас они были в полумасках.

Но сути дела это ничуть не меняло.

Темные очки в пол-лица, темные полумаски. Что в лоб, что пол лбу.

Произошло это мгновенно. Емеля и рта не успел раскрыть, чтоб ответить Яне, как сзади на него набросились два типа, заломали и запихнули в мешок.

Вот так оно и бывает. В самые неподходящие моменты. Жизнь нынче такая.

Сквозь швы в мешке Емеля видел только ночное небо. И слышал голоса:

– Куда дальше? – шепотом спросил первый.

– На мост. Кинем в реку и дело с концом. Как договорились, концы в воду.

– Слушай, это… все-таки, он поэт! Нехорошо как-то…

– Поэт, объелся котлет! Президентов с моста в речку кидали и ничего. Помнишь, который все на рельсы грозился лечь? Выплыл, ничего. Живой, здоровый.

– Под этим я не подписывался! – шепотом заявил, кажется, первый референт.

Тем не менее, криминальная парочка в темноте, спотыкаясь о коряги и кочки, наконец-то вышла к реке.

Тяжело дыша, референты, (разумеется, это были они! Кто же еще?), выволокли на середину моста мешок. Дружно взявшись, раскачали и… бросили его в воду!!!

Громкий всплеск воды, казалось, разбудил всех в округе. Но это только казалось.

Тяжелые круги по воде медленно разошлись во все стороны. Пошуршали камышами у берега и на сей раз наступила настоящая зловещая трагическая тишина-а!

И вдруг… (в жизни всегда все самое интересное, важное, судьбоносное происходит именно «вдруг»!), из-за поворота реки, вспарывая, как торпеда плавниками зеркальную воду, появилось какое-то крупное водоплавающее. Глубоко нырнуло в том месте, где минуту назад скрылся мешок с бедным Емелей, (только на секунду мелькнул над поверхностью, вроде бы, знакомый щучий хвост!), и тут же вода вскипела. Возник просто гейзер какой-то! Поднялся фонтан! На несколько метров ввысь!

И выкинул тот фонтан аккуратненько прямо на берег пресловутый мешок.

А крупное водоплавающее так же стремительно, как появилось, скрылось за поворотом тихой реки. И опять – тишина, тишина-а!

В мешке какое-то время наблюдалось сопение и шевеление. Потом в прорези показалась лохматая голова Емели. Голова выплюнула кляп изо рта, откашлялась и облегченно вздохнула. Полной грудью.

– Русский парень в воде не тонет! – торжествующе прошептал Емеля.

Наша бедная Яна вырядилась натуральной цыганкой. Черный, как смоль парик нацепила с длинными волосами, желтая кофта с красной жилеткой, пол дюжины юбок разноцветных на себя напялила.

Направилась, естественно, прямо к дому ненаглядного Емелюшки. А тот как раз у колодца. Ведра водой наполнил, присел на скамеечку у колодца, передохнуть.

– Емелюшка! Позолоти ручку! Судьбу предскажу. Что было, что будет, чем твое сердце успокоится.

– Откуда меня знаешь, красавица?

– Ты личность популярная. Имидж у тебя сердцееда. Девушки по тебе табунам сохнут. Позолоти ручку.

– Так уж и табунами?

– Стихи твои в тетрадки переписывают! Позолоти ручку! Не жмотись.

– Не при деньгах. В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи.

– Бедной цыганке отказать, судьбу спугнуть.

– Вот только не надо. Дорога дальняя, казенный дом. Этого не надо. Проходили. Где-то я тебя видел, красавица! Как зовут?

– Выпьем на брудершафт, скажу!

– Это в магазин пилить … – уныло ответил Емеля, – Печку растапливать…

– У меня с собой. Заначка есть. Во! «Цыганское. Десертное».

Цыганка Яна достала из своих необъятных юбок бутылку вина. И два пластмассовых стаканчика. Быстро и ловко наполнила их, протянула один Емеле.

– Вообще-то… я непьющий, – неуверенно сказал Емеля.

– Раз в жизни можно. Даже нужно. Хочешь узнать судьбу, пей!

Емеля взял в руки пластмассовый стаканчик, понюхал, сморщился.

– Что-то у меня… предчувствие… нехорошее.

– Давай, давай, поехали! – настаивала цыганка Яна.

«Не пей вина-а, Емеля-а!» – вдруг донеслось из глубины колодца. «Не пей… Козленочком станешь!».

– Непьющий я…

– Ты мужик или ты кто? – рассердилась цыганка Яна.

Емеля и цыганка Яна, переплетя руки, выпили, трижды поцеловались.

В это мгновение Великий Дирижер, внезапно возникший за их спиной, взмахнул палочкой и… зазвучал похоронный марш Мендельсона! То-есть, пардон, Шопена!

Грустный такой марш, он у каждого на слуху.

– Вот… и все! – спокойно сказала Яна, – Теперь мы навеки вместе!

Емеля недовольно сморщился, потирая желудок, покачал головой.

– Так как тебя зовут?

– Матлюба.

– Странно.

– Чего это тебе… странно?

– Сколько цыганок знаю, такого имени не встречал.

– Много ты понимаешь! Одно слово, Емеля! Люба – значит, любовь. Мат – значит, мать. Мать любви! Элементарно.

– Где я тебя видел?

– Все! Прощай, Емелюшка! Встретимся в другой жизни!

– Пока не скажешь, где виделись, не пущу!

Емеля цепко схватил цыганку Яну за руку, усадил рядом на скамейку.

– Пора… – тоскливо, со слезами в голосе сказала Яна, – Табор уходит в небо.

– Подождет твой табор…

– «А напоследок я скажу-у!!!» – вдруг очень выразительно, с чувством запела цыганка Матлюба. Тире царевна Яна.

– «С ума схожу-у! Иль восхожу-у… к высокой степени безумства!».

– Эй! Погоди! Где-то я тебя все-таки, видел, красавица…

– «Прощай! Любить не обязуюсь!», – запрокинув голову, пела цыганка Яна.

Емеля проникновенно слушал. Понимающе кивал. Потом как-то постепенно и незаметно голова его склонилась на грудь, он прикрыл глаза и…

…И в это мгновение раздался пронзительный визг. На поляну перед колодцем из-за поворота вылетела ступа бабы Яги. С мигалками, с крякалками, со стробоскопами, с сиренами. «Скорая помощь», «Пожарная команда», ГАИ и МЧС в одном виде.

Емеля уже никак не реагировал. Цыганка Яна, рассеянно улыбаясь, сидела рядом с ним на скамеечке и крепко держала его за руку.

Из ступы выскочила Яга, подбежала к парочке любовников.

– Выпил? – выкрикнула она.

– Оба выпили, – устало, улыбаясь, кивнула цыганка Яна, – На брудершафт.

– И что-о? – растерянно спросила Яга.

– Как видите…

Яга выхватила из ее рук бутылку с надписью «Цыганское. Десертное», понюхала, посмотрела на свет. Потом взболтала и одним махом выпила остальное. Несколько секунд прислушивалась к себе. Напряженно, сосредоточенно. Потом сплюнула.

– Так и знала! – раздраженно сказала Яга, – Поставщик надул! Фальсификат! Контрафакт подсунул! Ну, я ему…

Цыганка Яна, между тем, как и Емеля глубоко вздохнула и склонила голову на грудь. Так они и сидели на скамеечке, держась за руки, склонив головы.

Звуки похоронного марша Шопена все нарастали. Звучали все громче и громче.

В этот момент ручка у колодца сама по себе быстро завертелась. Через секунду, восседая в бадье, как на троне, над колодцем появилась Щука. Меж плавниками она держала серебряный ковш с водой.

– Эй ты! Сила нечистая! – приказала она Яге, – Дай им обоим напиться!

– Только без оскорблений, – недовольно проворчала Яга, – И в суд подать можно. За оскорбление чести и деловой репутации.

Но, тем не менее, ковш с водой взяла. Подошла к сидящей на скамейке парочке, насильно влила каждому из них в рот по полковша воды.

Поэт Емеля и цыганка Яна одновременно потрясли головами, раскрыли глаза и недоуменно начали осматриваться вокруг. Будто только что проснулись.

– Слушай, это… цыганка! – удивленно спросил Емеля, – Ты меня что, отравить хотела? Зачем?

– Да какая она цыганка-а! – вскричала Яга, – Разуй глаза, рифмоплет!

Яга схватила Яну за руку, резко дернула на себя и подняла со скамейки. Одним движением она сдернула с ее головы черный парик, другим разом стянула с нее все разноцветные юбки. Яна осталась в одной мини-юбке. Очень симпатичной, кстати.

– Яна-а!? Ты-ы!? – ошарашено прошептал Емеля, – Зачем все это? Зачем ты хотела меня отравить?

– Себя тоже! – быстро ответила Яна, – Чтоб быть вместе. Навеки!

Великий Дирижер тут же взмахнул палочкой, и невидимый оркестр грянул марш Мендельсона! Каждый знает, в каких случаях его исполняют.

– Да, погоди ты! – раздраженно бросила Яга Дирижеру, – Еще не вечер!

– По-моему, давным-давно пора! – отозвалась из бадьи Щука, – Чего тянуть?

Царевна Яна и поэт-самоучка Емеля смотрели друг на друга. Великий Дирижер некстати, громко закашлялся. Достал платок и громко высморкался.

– Поразительно бестактный тип! – откомментировала Яга.

Дирижер спрятал платок, взмахнул палочкой и…

Странное дело, но почему-то не зазвучало никакой симфонии. Ни звука!

Все, присутствующие на поляне перед колодцем, только недоуменно переглядывались. Дирижер размахивал палочкой, а музыки почему-то не было. Хоть тресни.

– В чем дело? – сдерживаясь, спросила Яга.

– Посмотрите на них! – свистящим шепотом произнесла Щека.

Емеля и Яна сидели на скамеечке, крепко обнявшись, и, совершенно очевидно, оба спали беспробудным сном. Оба крепко утомились. Дело понятное.

Когда уже совсем смеркалось, под окнами дворца со стороны дворницкой появился странный незнакомец. В дырявом цилиндре, в дырявых сапогах с ботфортами, через плечо котомка. Он долго всматривался в окна. Потом осторожно кинул в одно из них небольшой камень.

– Клара-а! – полушепотом произнес он, – Это я – Карл! Я вернулся.

В окне, в которое целил Карл, шевельнулась занавеска. Возник женский силуэт.

– Кто там? – тревожно спросила Клара.

– Это я… Я вернулся…

Довольно долго силуэт в проеме окна никак не реагировал.

– Что вам угодно? – наконец, тоже полушепотом, спросила Клара.

– Я виноват. Я чудовищно виноват перед тобой. Давай начнем все сначала, а? Я долго искал тебя. По всем странам и дворцам. Чтоб попросить у тебя прощения. Давай начнем сначала, а?

– Что вам угодно? – уже менее уверенным тоном повторила сверху Клара.

– Хочу вернуть твои украшения.

– Уходите! Я вас вычеркнула из своей жизни! – донеслось сверху.

Довольно долго обе фигуры, и внизу под окном, и в проеме окна, молчали. Стало уже совсем темно. Где-то тревожно залаяли собаки.

– Клара! Я замерз! И три дня ничего не ел!

– Уходите! Я вас знать не желаю!

– Клара! Сбрось мне лестницу. Я только погреюсь у твоего камина и уйду. Теперь уже навсегда, – продолжал в темноте настаивать Карл, – Я должен вернуть тебе драгоценности. Не пустишь, я замерзну под окнами и умру!

Силуэт в окне никак не реагировал. Даже не шевелился.

– Моя смерть будет на твоей совести! – почти в полный голос заявил Карл.

Ответом ему было стоическое молчание фигуры в окне.

Только сторожевые собаки лаяли вдали.

– Прощай! – обречено, уже в полной темноте сказал Карл, – Прощай! И помни! Я всегда любил только тебя одну!

В темноте едва можно было, с трудом различить сгорбленную фигуру, которая поправила котомку на спине и медленно побрела вглубь сада.

Когда Карл уже почти скрылся в темноте сада, сверху, со странным осторожным грохотом, спустилась веревочная лестница.

Сердце женское, как известно, не камень. Самая древняя истина.

Мчалась по российскому бездорожью Печь. Валил из длинной трубы черный дым. Восседали на ней ОН и ОНА. И даже по сторонам не смотрели. Исключительно друг на друга. Оно и понятно, любовь – не картошка, дело серьезное.

Впереди печи ехал Байкер на своем ревущем чудовище. Прикрепил на длинном шесте красное знамя и непрерывно сигналил всеми мигалками, крякалками, вспышками. Сгонял с дороги гусей, уток, поросят и прочую домашнюю живность. За спиной у него на заднем сидении сидела Яга. Тоже вся в черном кожаном. Прижавшись к Байкеру всем телом, крепко обхватив его руками, она, зажмурившись, счастливо улыбалась.

Сзади печи, чуть поотстав, как почетный эскорт, три всадника. Уже знакомый нам Добрыня Никитич, Алеша Попович и, разумеется, Илья Муромец. Лица у всех строгие, сосредоточенные. При исполнении.

А печь все набирала и набирала ход.

Справа и слева от дороги стояли знакомые все лица. Вон…. Красная Шапочка с корзинкой в руке. Улыбаясь, приветливо машет им вслед ручкой.

Напротив нее, на другой стороне дороги Кот Базилио и Лиса Алиса. Тоже машут лапами. И улыбки на их мордах, может, впервые в жизни доброжелательные и даже где-то искренние.

Чуть в стороне от пыльной дороги, в уютном маленьком болотце на огромном листе лилии в кресле восседает сама Черепаха Тортилла. Она салютует Емеле и Несмеяне. Отдает им честь на манер офицеров французской армии.

Рядом на скамеечке под березой сидят Клара и Карл. По очереди, передавая, друг другу кларнет, играют какую-то знакомую незамысловатую мелодию. На проезжающую мимо печь даже смотрят. Оба поглощены музыкой. И друг другом.

Напротив, на противоположной стороне у обочины стоит Буратино. Он держит за руку свою Мальвину. Оба тоже улыбаются. И приветливо машут руками.

Еще чуть дальше по ходу движения на опушке леса никак не может оторвать свою длинную бородищу от дуба Карабас Барабас. Он виновато разводит руками в стороны. Мол, рад бы проводить вас, тоже вслед помахать, да вон бородища проклятая мешает. Никак не желает отклеиваться от ствола.

А Печь несется все быстрей и быстрей, все набирает и набирает скорость, уже почти летит. Только вскрикнул в испуге зазевавшийся прохожий. Да на лугу буренки от изумления рты пооткрывали. Так и остались стоять. Даже жевать перестали.

Эх, печка! Птица печка, кто тебя выдумал? Знать у бойкого народа ты могла только родиться. В том краю, где не любят шутить. А просто любят. Без шуток.

И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом. А наскоро одним только мастерком снарядил и собрал тебя расторопный ярославский печник.

Печь! Куда несешься? Дай ответ! Не дает ответа!