Текст книги "Емеля"

Автор книги: Анатолий Чупринский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

День лежит Емеля на печке. Другой лежит. В абсолютной недвижимости. Только изредка шишку на голове потирает. И тяжко вздыхает. В его-то годы!?

Мамаша переживает. А соседки масла в огонь подливают. При каждой встрече доброжелательно интересуются:

– Твой-то Емеля, все лежит?

– Депрессия у него.

– Эта депрессия всем известна. В царском дворце она проживает.

И начали в два голоса в оба уха мамаше информацию сливать. Что неудивительно. Царство государство небольшое, переплюнуть можно. А сороки с длинными хвостами так везде и порхают. Вести разносят. Стало быть, все про всех все знают.

Само собой мамаша сильно озаботилась этим обстоятельством. Как водится, начала подъезжать к сыну с различными расспросами.

– Емелюшка! Тут соседки такую глупость сказали. Будто, ты с царской дочкой познакомился. Правда или врут?

– Было дело, – тяжело вздохнул Емеля.

И перевернулся на другой бок. Спиной к родной матери. Неуважительно, но что поделаешь. Молодежь нынче совершенно не та пошла. Вот раньше было.… А-а, ладно!

– А еще говорят, – не отставала мамаша, – будто она в тебя влюбилась! Вот бы, хорошо нам на ней жениться. Жили бы, горя не знали. На всем готовом.

– Мечтать не вредно! – неопределенно буркнул Емеля.

– Она хоть ничего из себя? Красивая или как?

– Или что! – раздраженно ответил Емеля.

Он опять резко перевернулся на прежний бок. Смотрел теперь на свою родную мать раздраженно, снисходительно. И даже где-то высокомерно.

– Какая она? – не унималась мать.

Емеля так глубоко вздохнул, даже занавески на окнах колыхнулись.

– Не знаю, поймешь ли… – почему-то с тоской в голосе, ответил он. И опять шишку на голове потрогал.

– Где уж мне, темной, необразованной.

– Глаза ее, конечно, на звезды не похожи.… И уста, тоже.… Уж никак нельзя кораллами назвать…

– А тело? – не выдержала мамаша, – Видная из себя, дородная?

– Что тело? – грустно сказал Емеля, – «Тело пахнет так, как пахнет тело». – Помолчал и нараспев добавил, – «Не как фиалки нежный лепесток».

– Вы уже… снюхались!? – в ужасе прошептала мать, – Правду, значит, говорят соседки?

– Это стихи, маманя-а! – сморщился Емеля, – Шекспир. Вильям. Великий английский драматург. Дуры они, твои соседки.

– Значит, свадьбе не бывать? – разочарованно протянула мать.

– Какая-то вы, маманя, утилитарная!

– Та-ак, понятно! – неожиданно разозлилась маманя, – Снюхался с царской дочкой, сразу родную мать в утиль!? Спасибо тебе, сынок!

– Я не в том смысле… – уныло протянул Емеля.

– Сходи-ка лучше за водой, Шекспир!

Емеля еще раз осторожно потрогал шишку на голове и начал слезать с печки.

У колодца та же история. Вынул бадью с водой, в бадье, как водится, Щука.

Старая знакомая. Возраст уточнять не будем. Все-таки, она женского рода.

Щука и говорит. На чистейшем русском:

– Что, Емелюшка, не весел? Что головушку повесил?

Емеля молчит, губы кусает. Видно, не может решиться.

– Наш джентльменский уговор в силе?

– А то! Ты мне колодец в безвременное пользование, я тебе любое желание. Чистый бартер.

– У нашего Царя дочка есть… – неуверенно начал Емеля.

– Знаю. В курсе. Царевна Несмеяна. Влюблена в Емелю. Емеля, по всему видно, тоже. В чем проблема?

– Вот этого я и не хочу! – решительно сказал Емеля. Как с плеча рубанул.

– Почему, чудак-человек?

– Болит вот здесь! – Емеля потер ладонью грудь, – Сильно болит!

– Стукнуло по башке, болит в груди? – хихикнула Щука. Даже не хихикнула, как-то забулькала, – Любовь это, неразумный ты наш, Емелюшка. Самая натуральная.

– Избавь меня от нее. Не хочу! Хочу быть свободным! Независимым!

– Вот этого я никак не могу.

– Обещала любое желание?

– Любое! – подтвердила Щука, – Кроме этого. Любовь не по нашему ведомству. Тут все колдуны, ведьмы и бабы Яги вместе взятые бессильны. Любовь – сама по себе волшебство. Разбирайся сам, касатик, со своей Несмеяной. Увы! И ах! Касатик! Ничем помочь не могу.

Емеля вздохнул, вздохнул глубоко-глубоко, взял в руки ведра.

– Другой бы радовался, – удивленно покачала головой Щука.

– Чему радоваться-то?! – изумился Емеля.

И даже ведра обратно не землю поставил.

– Кто она, и кто я? Где она, где я? Стена меж нами! Стена неодолимая!

– Глупости говоришь! – рассердилась Щука, – Любовь аршином не меряют!

– Дык ведь болит! Вот здесь, – постучал кулаком себя в грудь Емеля, – болит! Сильно болит!

– Радоваться надо, Емелюшка!

– Не хочу я этого! – уже кричал Емеля, – Не хочу!!!

– Стихи начни сочинять, – помолчав, задумчиво молвила Щука, – Говорят, помогает. Все, что на душе, записывай. Только чтоб в рифму, в рифму!

– Не умею я… стихи! Этому учиться надо! В Литературном институте!

Ничего не сказала Щука. Лишь хвостом в воздухе вильнула, замысловатый какой-то крендель выписала и шлепнулась обратно в колодец. Емеля наклонился над колодцем, сложил ладони рупором, принялся кричать:

– Не хочу я этого! – кричал Емеля, – Хочу быть свободным!!!

Но вдруг замер, выпрямился, приложил ладонь к груди и с некоторым удивлением и испугом, начал к себе прислушиваться. Губы его, едва слышно шептали:

 
«Вот и лето прошло,
Словно и не бывало,
На пригреве тепло,
Только этого мало…»
 

Емеля, забыв про ведра с водой, закатив глаза к небу, побрел в поля. Он шел, едва заметно покачиваясь, напряженно бормоча себе под нос:

 
«Листьев не обожгло,
Веток не обломало,
День промыт как стекло,
Только этого мало.
 
 
Все, что сбыться могло
Мне, как лист пятипалый
Прямо в руки легло,
Только этого мало…»
 

С того самого дня соседки мамаше Емели просто прохода не дают. Терроризируют своим фальшивым сочувствием.

– Бедный Емелюшка! Влюбился и головушку потерял.

– Стихи сочиняет!

– Это уж самое последнее дело, стихи!

– Много вы понимаете! У него талант прорезался!? Он – поэт!

– Да, уж! Куда там! Поэт, объелся котлет!

– Попроси помочь, фиг с маслом! Пофигист!

– Много вы понимаете, сороки! Нечего у моего дома отираться! Кышь, отсюда! Поэт в деревне, больше, чем поэт!

Мамаша дрын в руки взяла, продемонстрировала серьезность своих намерений.

Соседки, надо думать, ретировались.

А дальше случилась и вовсе какая-то… запредельная фантасмагория, извините за выражение! Наш Емеля заиграл на гармони. Откуда взял? Может, от отца осталась? Неизвестно! Где, когда, у кого учился? Полный мрак. Нельзя же, в самом деле, с бухты-барахты, схватить… арфу и сбацать не ней… прелюд С. В. Рахманинова!? А сольфеджио? А тональности? А гаммы? Ну, хоть какие-то ноты знать надо?

Оказывается, можно! Запела, заныла душа, схватил первый попавшийся под руку инструмент, растянул меха, (развернись плечо, размахнись рука!), и понеслось.

Тем более, Великий Дирижер тут как тут. Веселый весь такой, в приподнятом настроении. Так и размахивает своей палочкой.

Понеслась над полями, да над чистыми, песня.

 
«Понапрасну ни зло, ни добро,
Не пропало!
Все горело светло,
Только этого мало!»
 

По все округе представительны прекрасного и одновременно слабого пола побросали свои грабли, метлы, прялки, скалки и застыли в неподвижности. Слушают.

 
«Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала.
Мне вправду везло,
Только этого мало!».
 

Бедная, счастливая и несчастная царевна Яна в это время сидела во дворце у окна и, грустно вздыхая, писала письмо. Разумеется, Емеле. Кому еще-то она могла писать. И в ушах у нее, разумеется, звучали отголоски той самой симфонии, которую они оба слышали тогда, в саду под яблонями.

 
Я к Вам пишу. Чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь я знаю, в Вашей воле,
Меня презрением наказать.
 

Яна на секунду замолчала. Очевидно, подыскивала подходящую рифму.

– Все музчины подлесы! – проходя мимо, между прочим, сообщила Клара.

Вряд ли царевна Яна услышала. В это мгновение она была далеко, далеко…

 
Но Вы к моей несчастной доле,
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня?
 

Среди ночи Царь вызвал к себе обоих референтов. Но тех, на мякине проведешь. На драной козе не объедешь. Оба явились в костюмах, в галстуках, в темных очках. Будто и вовсе спать не ложились. А может, в правду, не ложились. Служба у них такая.

Царь батюшка без обиняков непосредственно к делу:

– Что нам известно о любви? Как факт.

– Рефлекс! Инстинкт!

– Игра гормонов!

– Задача! Надо царевну оградить от этих… инстинктов и гормонов! Какие будут предложения?

– Будем стараться!

– «Будем» это… фютюр сампль! Будущее неопределенное, если по-французски. Что намерены делать в настоящем? Конкретно!

– Ждем ваших указаний!

– Кто такой Емеля?

– Дурак! Лентяй!

– Соберите о нем всю информацию! В общественной жизни участие принимает? Лоялен или диссидент?

– Рифмоплет! Стишки какие-то туманные сочиняет. Мутные стишки.

– Досье на него имеется?

Референты мгновенно положили на стол две пухлые папки.

– В двух экземплярах!

Несколько минут Царь листал страницы. Взвешивал, оценивал, сопоставлял.

– Вызывайте Дантеса!

– Всегда готов. Ждет за дверью.

Один из референтов открыл дверь. В кабинете Царя возник субъект в мундире поза-позапрошлого века. С каким-то не запоминающимся лицом.

– Есть проблема! – глядя в сторону, сказал Царь, – Имя Емеля.

– Уже в курсе, – ответил Дантес.

– Надо как-то… эту проблему решить.

– Дело привычное, – ответил человек по имени Дантес. – Вопрос оплаты.

– Наличными. Сумму назовете сами.

– Когда прикажете? Место?

– По вашему усмотрению.

– Время?

– Вчера! – с ударением, с нажимом сказал Царь, – Этот самый Емеля…

– Работа есть работа. Ничего личного.

– И еще одно, – Царь задумчиво пожевал губами, – Дочь, царевна Несмеяна.… Перенесла серьезный стресс. Впала в депрессию, одним словом. Сможете ее рассмешить, получите руку и сердце. И, как водится, полцарства в придачу.

– Две трети! – быстро сказал Дантес.

Царь поднял голову от бумаг, внимательно посмотрел на Дантеса и… улыбнулся. Только референты знали. Недобрый признак, если Царь улыбается. Очень недобрый.

– Две трети! – повторил Дантес.

Он-то знать не знал, ведать не ведал. Если Царь доброжелательно улыбается, бери ноги в руки и беги, куда глаза глядят.

– Торг неуместен, – улыбаясь, ответил Царь, – Вы свободны. Пока… свободны.

Очевидно, Дантес что-то такое понял. Или интуитивно почувствовал. Потому как побледнел. Почтительно поклонился и вышел.

– Подготовьте документы на экстрадицию этого… любителя нашей национальной словесности. Будем высылать!

– Давно готовы! – дуэтом ответили референты.

На следующий день царевна Яна сидела в яблоневом саду на скамеечке. Рассеянно читала книгу. Роман читала. Классический, старинный, нравоучительный и чинный. Без романтических затей. Конечно, она не видела, не могла видеть, на одной из яблонь, прямо над скамейкой расположился Великий Дирижер. Обхватил обеими руками ствол и, вроде, как бы, даже задремал.

Царевна Яна рассеянно читала, потому не сразу заметила, как перед ней возник тип с не запоминающимся лицом.

– Царевна! Яна! – начал он без предисловий, – В вас все гармония, все диво! Все выше мира и страстей!

Яна подняла голову от книги. Несколько секунд внимательно рассматривала его.

– Дали задание рассмешить меня? Ну, валяйте.

Она отложила книгу на скамейку. Скрестила руки на груди.

– Пора, красавица, проснись! Открой, сомкнуты негой взоры…

– Вы бы хоть представились, – поморщилась Яна, – Невежливо как-то.

– Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный…

– Вау-у! – опять изумилась Яна, – И все-таки?

– Дантес! – произнес невыразительный тип.

Произнес с огромным достоинством. Даже где-то с гордостью.

– С вами все ясно, – сморщилась царевна Яна, – Были бы вы… Атос, Арамис или на худой конец Портос. А то… Дантес! Совсем совесть потеряли, да?

– Я встретил вас! И все… Вы понимаете?

– Пошляк! – жестко ответила царевна Яна, – А еще француз! Стыдно за вашу Республику!

– В моем лице вы оскорбляете.… Но я не обижаюсь. Я по жизни человек поэтический. В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно расцветал. Читал охотно Апулея, а Цицирона не читал…

– Меня не интересуют подробности вашей биографии, – сухо сказала Яна.

Взяла со скамейки книгу, нашла закладку, раскрыла на прежней странице.

– Послушай, Яна-а! – повысив голос, с какими-то дикими завываниями продолжал Дантес, – Я рожден с душой, кипучею, как лава-а!

– Вы мне наскучили, любезный! Ступайте прочь! Эй, стража!

– Не двинусь с места! – пылко заявил Дантес. – Когда любовью и негой упоенный, перед тобой коленопреклоненный…

Но тут произошло непредвиденное. На него сверху, как горох из прохудившегося мешка, посыпались яблоки. На голову, на плечи. Сплошным потоком. Дантес только успевал отбиваться руками.

Разумеется, это были проделки нашего старого знакомого Великого Дирижера. Он, держа в зубах свою палочку, изо всей силы обеими руками тряс ствол яблони.

Несолидно, конечно, но что делать! Тем более, не все это видят.

Яна с любопытством наблюдала. Другая бы на ее месте, расхохоталась. Ситуация забавная, если не сказать больше. Но царевна Яна только брезгливо морщилась.

Дантес все отбивался от падающих яблок, как от роя злобных пчел. Никак не меньше. И отступал. Все дальше и дальше от скамейки.

– Дикая… варварская… страна! Даже яблоки вовремя собрать не могут!

Куда ходят женщины узнать свою судьбу? Разумеется, к гадалке. Эту функцию в данном царстве государстве осуществляла Баба Яга. Между прочим, успешный бизнес развернула. Всех конкуренток передавила, извела под корень. Монополизировала рынок гадальных услуг и жила себе процветаючи, припеваючи. Единолично властвовала.

Подошла Яна к железным воротам в три человечьих роста вышиной. Для начала прочла объявление. «Отвороты! Привороты! Оплата по факту!». Внизу приписка от руки. «Посредникам советуем не соваться!». Хотела постучать, но заметила переговорное устройство. Нажала на кнопочку, на голубом экране появилась миловидная женщина. Вежливая, улыбчивая. Только нос длинноват.

– Яга слушает!

Внутри избы на куриных ногах очень даже симпатично. Напоминает салон-выставку мебели фирмы «Икея». Бесшумно ведьмочки в кимоно шмыгают. И музыка, располагающая к откровенности из невидимых динамиков звучит.

Яна целую вечность ни с кем не говорила по душам. Хотя, ее можно понять, с кем во дворе поделишься самым сокровенным? Совершенно не с кем.

Потому царевна, даже не поздоровавшись, не усевшись, как следует на стул, вылила на гадалку Ягу сразу несколько ведер своего, сокровенного, девичьего, наболевшего.

Яга слушала внимательно, сочувственно кивала.

– Он очень непрактичный, незащищенный! Совершенно не умеет постоять за себя! Только глупые поверхностные люди могут называть его лентяем! Он живет очень богатой насыщенной духовной жизнью! Когда-нибудь мы все будем гордиться, что жили в одно время с такой незаурядной личностью.

– Он, это кто? Емеля? – уточнила Яга.

– Кто же еще? – удивилась Яна, – В нашем государстве только один поэт.

– Почему, поэт? – нахмурилась Яга.

– Он стихи сочиняет, – пылко сказала Яна, – Замечательные стихи! Вы не в курсе? Странно. Об этом каждая собака знает.

– Стихи на хлеб не намажешь. И в стакан не нальешь. Стихи – это болезнь! Надо лечить! – строго сказала Яга, – С Емелей все ясно. А у тебя самой что?

– Сердце… бьется.… И фантазии… разные.

Яга озабоченно достала из кармашка халата фоноскоп, воткнула себе в уши трубочки. Сосредоточенно прослушала грудь и спину царевны.

– Бьется.… С перебоями. Горло покажи!

Царевна Яна широко раскрыла рот. Яга внимательно что-то там высматривала.

– О чем фантазии?

Царевна Яна сильно смутилась, чуть отвернула голову в сторону.

– Ну… как мы вместе в путешествие поедем.… В круиз.

– На печке? – усмехнулась Яга, – Представляю картинку.

– Между прочим, – обиженно заявила Яна, – не важно на чем ехать, не важно куда, важно с кем!

– Тяжелый случай! – сочувственно кивнула Яга, – Нужны кардинальные меры!

Царевна Яна напряглась, поерзала на стуле, облизнула губы. Яга закурила тонкую длинную сигаретку, выпустила изо рта несколько колец.

– Я своего шестого мужа Кащея в первый же медовый месяц отравила, – спокойно заявила Яга.

– Он же Бессмертный!? – изумилась Яна.

– Миф! – коротко ответила Яга, – Одно название. Он как руки распускать начал, я ему тут же в бокал три капли заморского яда и накапала. Умер и сам не заметил.

Яга недовольно затушила сигарету в пепельнице. Прямо-таки, раздавила.

– Девушка! – решительно, как бы, подводя некий итог, заявила Яга, – Ты мне нравишься. Хочу тебе помочь. Чисто по-человечески. Не смотри, что Яга. Я тоже баба. Вот что предлагаю. Лучшее средство от головной боли – гильотина. Лучшее средство от любви – яд. Веками проверенное средство.

– Вы… – ошарашено прошептала Яна, – вы… предлагаете!?

– Молодец! Умница. Сразу все поняла. Предлагаю отравить твоего Емелю. Три капли бесцветной жидкости, уснет, и сам не заметит. А ты избавишься от этой мороки. Страдания, переживания, стрессы всякие. Как, согласна? Заморский яд. Безотказно. Гарантия триста процентов. И обойдется дешево, тридцать серебряников. Отдам со скидкой. Могу даже в кредит.

Царевна Яна отрицательно помотала головой. Потом неожиданно спросила:

– Этих капель на двоих хватит?

– На десятерых! – обрадовалась Яга. Но тут же озаботилась, – Ты о чем?

– Да так, – неопределенно, пожав плечами, ответила Яна.

– Но учти, – напутствовала Яга, – это на самый крайний случай. Мужчин завоевывать надо. Постоянно удивлять надо. Каждый раз новой быть. Неожиданной, оригинальной. Даже экстравагантной.

После ухода Яны Яга долго сидела неподвижно. Покачивала головой.

– С печалью я гляжу на это поколение! – с грустью сказала она вслух.

Долгое время царевна Яна и Емеля не виделись. Очень долго. Несколько дней. Или, может быть, несколько веков. Не встречались, не пересекались.

Время шло. Иной раз даже бежало. Стремительно неслось вскачь. На перекладных.

В следующий раз встретились наши герои на ярмарке.

Ярмарка – это что? Смех, радость, веселье. Качели, карусели. Торговля всякая.

– Кому гусь? Самый жирный гусь в государстве!

– Кабана хорошего, отдаю, совсем задешево!

В толпе почему-то японцы шастают. Все сплошь с кинокамерами. Народ веселится, торгуется. Раз в году, как иначе? На людей посмотреть, себя показать. Вон, медведь! На балалайке играет и вприсядку пляшет! А японцы щелкают.

И художественная самодеятельность, само собой. Это уж как водится. Без этого никак не возможно. Летний театр, любимое место посетителей ярмарки.

Яна, помня совет Яги, для маскировки нарядилась простолюдинкой. Скромный сарафанчик такой, лапти, платочек на голову повязала. За кулисами к вахтеру подошла. Он составлял список желающих выступить.

– Кто будешь?

– Елена. Дочь пасечника.

– Что у тебя?

– Песня. Про любовь.

– Под фанеру поешь? Или живьем?

– Акапельно. Без сопровождения.

– Твой номер восемь.

В гримерной наша Яна достала из кармана баночку с медом. И помазала себе щеки. Для убедительности, для натуральности. Чем должно пахнуть от дочери пасечника? Не навозом же или дегтем.

Пока Яна гримировалась, готовилась к выходу, на сцене выступала Клара. Играла на кларнете всемирно-известную мелодию «Полет шмеля!».

Наградой ей были сдержанные, но одобрительные аплодисменты.

Яна осторожно вышла на сцену, несколько раз судорожно вздохнула и… запела. Голосок у нее был ничего. Не сильный, но приятный.

Выступала она с песней. «Я тобой переболею, ненаглядный мой!».

Концерт идет. Поет наша бедная несчастная царевна Яна. Невидимый Великий Дирижер, (в этот раз стоящий в первом ряду среди публики!), по возможности помогает, помахивает своей палочкой. Чтобы Яна с ритма не сбивалась…

«Я узнаю цену рая, ад, вкусив в раю!

Я тобой переиграю молодость мою!».

Поет Яна, поет. Слегка покачиваясь из стороны в сторону, поет, поет.… А сама глазами по толпе вокруг сцены бегает. Высматривает, ясно кого? Конечно, Емелюшку своего ненаглядного.

А того и высматривать не надо. Он как раз в это самое мгновение в кулисе стоит. Проникновенное пение царевны Яны совершенно не слушает. Переговаривается с каким-то парнем. Оба чуть не в голос хохочут.

«Вспоминай меня почаще, ненаглядный мой!».

Бедная Яна как увидела своего ненаглядного, сразу голос потеряла. От волнения осипла. Рот раскрывает, а оттуда ни звука. Публика у сцены начала смеяться. Потом недовольно шикать. Потом вообще, свист и возмущенные выкрики. Мол, не умеешь петь, нечего и на сцену вылезать. Внимания почтенной публики попусту занимать.

Короче, наша бедная Яна, вся в слезах убежала со сцены. Без аплодисментов. Под стук собственных лаптей.

Тут Емеля на середину сцены вышел и широко руки раскинул. В разные стороны. Стих читать собрался. Дождался тишины. И загрохотал:

 
«Над седой равниной моря-а!!!
Гордо реет буревестник!!!»
 

И все в таком духе. Не иначе дурных книг начитался, про революцию и все такое. Возомнил себя, как бы, Емельяном. Возможно, где-то, даже Пугачевым.

 
«То, крылом волны касаясь,
То стрелой, взмывая к тучам…»
 

Народ, в смысле, зрители, слушали внимательно, но без энтузиазма. Без ажиотажа. Народу все эти революции… по барабану. Сеять, косить, молотить надо. Уж если праздник, какой выпал, незачем его на всякие революции и смуты разбазаривать.

И тут опять неожиданность. Глупость, нелепость, несуразица. Наша бедная Яна, как вы помните, для убедительности, слегка помазала себе щеки медом. Как никак, дочь пасечника. Чем еще от нее должно пахнуть. Не дегтем же. … Ну, да! С этим ясно.

Впрочем, возможно это Клара накаркала своим кларнетом.

Естественно, объявилась зловредная пчела. Здоровенная, как гусь. Прилетела с полей и начала над сценой кружить. Туда – сюда, туда – сюда. Чуть было все революционно стихотворное выступление Емели не сорвала.

Выручила, разумеется, Яна. Выскочила на сцену с веником в руке и давай гоняться за зловредной глупой пчелой. Тоже, туда – сюда, туда – сюда.

Пару раз Яна прямо перед носом у Емели пробегала.

А у того, самый кульминационный момент:

«Буря-а! Пусть сильнее грянет Буря-а!!!» – ревет он молодым медведем.

В третий раз Емеля не выдержал. Подставил пробегавшей мимо Яне ножку. Она, естественно, растянулась прямо на сцене. И опять, уже традиционно, ударилась носом об пол. На радость многочисленным зрителям.

Короче, наградой Емеле и царевне Яне были продолжительные и где-то местами бурные аплодисменты. Плавно переходящие в овации.

Правда, было неясно. Кому больше аплодируют? Емеле или царевне Несмеяне в роли дочери пасечника.

– Невезучая я, – всхлипывала за кулисами Яна, придерживая двумя пальчиками свой маленький носик.

Вокруг нее девицы-красавицы, душеньки-подруженьки. И Клара, разумеется. Все с советами и сочувствием. Охают, ахают. Лейкопластырь ей на нос приклеивают.

– Все музчины подлесы!

– Хотела, как лучше. Получилось, как всегда, – всхлипывала Яна.

После концерта Емелю разыскал в толпе Дантес. Сразу наезжать начал.

– Сударь! Вы публично нанесли оскорбление женщине! Моей будущей невесте, между прочим! Извинитесь!

– Да, пошел ты…

Из толпы тут же возник Байкер. Распихивая любопытных, подошел ближе. С другой стороны подошел Опричник.

Нашему народу только дай возможность побузить. Особенно, если какие иностранные гости ведут себя оскорбительно. Для нашего национального менталитета. Тут мы все, как один! Плечом к плечу, ноздря в ноздрю!

– Чего этому козлу надо!

– Ребята, спокойно! Без международных инцидентов.

Дантес, между тем, шарит по карманам в поисках перчаток. Правила того требуют. Но перчаток нет, как нет. Наверняка, сперли. На ярмарке это явление не прецедент.

– А-а, дьявол! Варварская страна-а! Перчатки украли!

Дантес, так и не нашедши перчаток, просто толкнул нашего Емелю в грудь.

– Сударь! Я вызываю вас! Вы – негодяй и невоспитанный человек!

Тут Байкер не выдержал. Скинул черную куртку свою, бросил ее на землю.

– Ах ты… Герострат маринованный! На наш генофонд руку поднимаешь!? Ах ты… лягушка французская!!!

– Попрошу не вмешиваться! – пытаясь не выказывать страха, говорил Дантес.

– Емелю не трожь!!! – ревет Байкер, – Он мне как брат родной!!!

Короче, схватил разъяренный Байкер этого самого Дантеса за грудки, поднял в воздух и начал вертеть им над своей лохматой головой. Дантес только руки ноги в стороны раскинул, «Ма-ма-а!» сказать не успел.

Руки и ноги его уже вращались в воздухе, как лопасти вертолета.

Тут японцы со всех сторон со своими камерами набежали. Вспышки, вскрики, толкотня. Даже ручной Медведь не выдержал. Влез на бочку, стукнул себя в грудь лапой и ка-ак заревет на всю ярмарку:

– Р-р-ребята-а!!! Наших бью-у-ут!!!

Все смешалось в царском дворце. Факсы, принтеры стучат, словно взбесились. Оба референта навытяжку перед Царем стоят. Бледные, как чистые листы бумаги. Дело-то нешуточный оборот принимает.

До Царя, естественно, дошли слухи о разборке на ярмарке. Не могли не дойти. Уже международным конфликтом пахнет. А там… Лучше о том не думать!

– Надо этого Емелю… послать! – грозно молвил Царь.

– Куда? – дуэтом спросили референты.

– Куда подальше. Справитесь?

– Элементарно!

– Чтоб все по закону. Горячие точки в государстве есть?

– Сотворим. Запалим, – ответили референты.

– Желательно отправить его… за пределы.

– Без проблем, государь.

– Какие предложения?

– Типа, пойди туда, сами не знаем куда! – быстро сказал первый референт.

– Как бы, принеси то, сами не знаем чего! – добавил второй.

– Именно. Но чтоб все по закону. Закон строг, но он закон! – мрачно сказал Царь. Помолчав, добавил, – Осилите?

– Легко! – дуэтом ответили референты.

– Если с моей стороны помощь потребуется. Ну, там… Постановление, какое или что. Указ. Информационная поддержка. Обращайтесь!

Наша бедная несчастная Несмеяна, как прослышала, что ее ненаглядного Емелю отправляют неведомо куда, неведомо зачем, просто взбеленилась вся. Всю посуду на царской кухне переколотила. Ворвалась в кабинет царя, бросила в лицо тирану:

– Обидеть Емелю может каждый! – гневно заявила она.

Вышла из кабинета и изо всей силы хлопнула дверью. Даже референты в темных очках вздрогнули. И выразительно переглянулись.

Но через мгновение Несмеяна опять появилась в дверях. Одним пальчиком она осторожно придерживала ставший уже традиционным кусок лейкопластыря на носу.

– Немедленно отмени дурацкий закон о Емеле!

– Не могу, дочка, – развел руками в стороны Царь, – Что написано пером…

– Емеля – поэт!

– Дочка! Рифмовать – дело нехитрое, – усмехнулся Царь, – Так и я могу! Речка, печка, свечка, колечко…

– Колечко, крылечко, сердечко… – дуэтом мгновенно подхватили референты.

– Молча-а-ать!!! – гневно вскричала царевна Яна, – Емеля – талант! Умом Емелю не понять! Отправлять поэта в ссылку, неведомо куда, неведомо зачем!? Так поступали только законченные тираны!

– Дочка! Все путем. Потерпи! Не обижайся! – попросил Царь, – Сама знаешь, на обиженных воду возят.

– Дочь царя, Несмеяна, не обижается, – нейтральным тоном ответила Несмеяна. И вдруг загадочно улыбнувшись, добавила, – Она мстит!

– Моя порода! – довольно улыбнулся царь, как только дверь за ней закрылась.

И все затихло в царском дворце. Где недавно звонкий смех звенел или пререкания, скандалы всякие, теперь тишина оглушительная. Нехорошая тишина.

Как стемнеет, по коридорам даже летучие мыши порхают. Совсем плохо дело.

С того дня Царевна Яна окончательно впала в эту самую депрессию. Можно сказать, бесповоротно. Сидит неподвижно в кресле, даже никаких книг не читает. В шаль, теплую кутается, как старушка. Неподвижным взглядом в окошко смотрит.

А за окном тоже все по-прежнему. Никаких новостей. То яблоки с веток падают, то желтые листья кружатся. Потом огромные капли дождя, да темные тучи.

Чуть посветлеет, это белые хлопья снега медленно падают с неба. Падают, падают…. И так до бесконечности. По кругу.

А Яна все сидит в кресле у окна. Только изредка поеживается под теплой шалью. Все неподвижным взглядом смотрит куда-то за линию горизонта.

Царь не шутку озаботился состоянием дочери. Срочно созвал всех приближенных. А их у него, честно говоря, всего-то, раз, два и обчелся. Два референта, да Клара.

– Какие предложения? – мрачно спросил Царь.

– Организовать шоу!

– Концерт клавесинной музыки… – начала, было, Клара. Но ее не услышали.

– Развлекательное шоу!

– С шутками и песнями!

– С шутками? – переспросил Царь.

– Веселыми безобидными шутками! – подтвердил первый референт.

– И фокусами! – подхватил второй.

– Если царевна хотя бы улыбнется… – с тоской молвил Царь. Помолчал, потом добавил, – Каждый получит квартальную премию.

Развлекательное шоу состоялось на следующий день. В зал приемов согнали весь обслуживающий персонал. Поваров, дворников, горничных. Заправлял всем этим представлением Ведущий. Шарообразный, вроде, мужчина с писклявым голосом.

– Дамы и господа! – орал он дурным голосом, – Выступает всемирно-известный фокусник, ученый и публицист, писатель и артист, психолог и просто красивый мужчина…. Маньяк Гаспарян!!! Встречайте, господа! Встречайте!!!

На середину залы вышел Фокусник.

– Прошу вашего внимания, господа! Гениальное изобретение века! Бутерброд, падающий исключительно маслом вверх! Помогите мне!

Две помощницы моментально поставили в центр зала небольшой столик.

– Берем самый обыкновенный кусок хлеба! Хлеб – всему голова. Особенно, ржаной, хлебозавода «Вам в рот!». Но это так, к слову. Обыкновенный кусок хлеба. Одинаковый с обеих сторон. Намазываем его сливочным маслом. Желательно молокозавода «Пейте – трезвейте!». Вот так, аккуратно…

Фокусник, действительно, как заправский официант, намазал хлеб маслом.

– Теперь внимание! Подбрасываем бутерброд вверх! Чтоб он несколько раз перевернулся в воздухе! Внима-а-ание!

Фокусник подбросил бутерброд под самый потолок. Тот полетал, полетал и упал… маслом вверх! Все присутствующие только ахнули.

– Ваши аплодисменты, господа! – вмешался Ведущий.

Бурные и продолжительные аплодисменты были наградой Фокуснику.

Когда аплодисменты стихли, все услышали мрачный голос царевны Яны:

– Глупость!

– Почему… дочка? – растерянно спросил Царь.

– Просто он намазал хлеб не с той стороны! – тоскливо ответила Яна.

Ведущий продолжал отрабатывать свой нелегкий эстрадный хлеб.

– Лауреат международных премий! – орал он дурным голосом, – Несравненный Коржик Фарфоров!!! Встречайте, господа! Встречайте!!!

Обслуживающий персонал послушно начал хлопать в ладоши. На середину зала выскочил длинный худой тип в разноцветных одеждах, с перьями из всех мест.

Начал дергаться, как эпилептик и громко петь:

– Ты мое крылышко, я твой хвостик!

Ты моя щечка, я твой носик!

Ты моя пятка, я твой голень!

Ты мой стебель, я твой корень!

Щечка-а… моя-а-а!!!

Царевна Яна с тоской выразительно посмотрела на отца. Царь виновато пожал плечами. Худой тип с перьями из всех мест, между тем, все продолжал:

– Ты мой крестик, я твой нолик!

Ты наркоманка, я алкоголик!

Яна вынула из волос шпильку и спокойно ткнула ей в воздушный шарик, который держал в руках один из референтов. Шарик с оглушительным грохотом лопнул.