Текст книги "Конец Хитрова рынка"

Автор книги: Анатолий Безуглов

Соавторы: Юрий Кларов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Илюша подробно расспросил приказчика о внешности человека, который заходил к Богоявленскому на масленицу, побеседовал с Пелагеей, а затем попросил проводить на хозяйскую половину.

– Николай Алексеевич не любит, чтоб к нему без спроса ходили, – нерешительно сказал приказчик. – Да и ключей у меня нет от его квартиры, увез он их с собой…

– О ключах, папаша, можешь не беспокоиться, – сказал Мотылев и потряс связкой ключей, найденных им на месте убийства. – Хозяйские?

– Хозяйские, – подтвердил старик, перебирая связку. – Николай Алексеевич дал?

– Да вроде того…

По указанию Фреймана были приглашены понятые. Мотылев открыл дверь, ведущую в коридор на хозяйскую половину. Приказчик включил свет. Он шел впереди, за ним Мотылев. Вдруг Илюша услышал, как старик вскрикнул.

– Что там такое?

– Зря ключи брали, – откликнулся Мотылев.

– Дверь отперта?

– Взломана. Здесь, оказывается, до нас побывали…

Фрейман тихо свистнул. Легонько отодвинув старика, он прошел вперед. Да, ключи не понадобятся: с дверью расправились по-варварски.

– Хороша работка, а? – Мотылев длинно выругался. Присев на корточки, Фрейман осмотрел дверь, замок и прошел в квартиру, состоявшую из двух больших комнат, выходивших окнами во двор. Одна, видимо, служила спальней, другая – кабинетом. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что здесь долго и тщательно что-то искали. Ковер, которым был устлан пол кабинета, скомкан, дверца маленького сейфа распахнута, ящики письменного стола карельской березы выдвинуты. Кругом валялись книги, счета, облигации строительного займа общества «Рабочее жилищное строительство», выброшенная из шкафа мужская одежда.

– Здорово пошуровали! – почти с восхищением сказал Мотылев, оглядывая комнаты. – Что же ты, папаша, так плохо хозяйское добро бережешь? Под носом обчистили…

Подавленный увиденным, старик молчал, прислонившись плечом к косяку двери.

– У кого, кроме вас, были ключи от двери из магазина в коридор? – спросил Фрейман.

– Только у хозяина.

– Вы кому-нибудь свои ключи после отъезда Богоявленского давали?

– Нет.

– А где вы их храните?

Приказчик вытащил из-за пазухи шнурок с нательным серебряным крестиком – рядом с крестиком на шнурке болтались три ключа.

– Вот этот от магазина, этот от конторки, а вот этот от двери на хозяйскую половину…

– В магазине что-нибудь украдено?

– Нет.

– Вы в этом уверены?

– А как же?

– Пройти сюда можно только через магазин?

– Нет, через двор тоже. Николай Алексеевич всегда ходом через двор пользовались…

Фрейман в сопровождении приказчика прошел по коридору к двери, выходящей во двор. Она тоже оказалась взломанной…

– И тут и там отжим, – сказал Мотылев, рассматривая следы на переднем бруске обвязки двери и на дверной коробке вокруг массивного врезного замка. – А над сейфом шведским ключом поработали… Вы, папаша, покуда в магазин идите. Потом мы вас позовем.

Приказчик вышел.

– «Цветное» дело, а? Симуляция ограбления. Я это сразу понял!

– Ясновидец, – буркнул Фрейман, для которого все это тоже оказалось сюрпризом. – Пошли в комнаты.

Фрейман начал осмотр кабинета. Одновременно он диктовал Мотылеву протокол осмотра: «…Входная дверь из коридора в квартиру гражданина Богоявленского деревянная, одностворчатая, с двумя филенками, открывается в сторону коридора… Замок врезной, прикреплен четырьмя шурупами… На раме двери, ниже замка, обнаружены два вдавленных следа прямоугольной формы. На поверхности ригеля замка ясно видны царапины, расположенные параллельно продольной оси ригеля и по отношению друг к другу…»

Мотылев дописал очередную фразу:

– Давай дальше. Ну чего ты?

Ответа не последовало. Он поднял глаза от протокола. Его напарник держал в руках какой-то предмет. Это был всего-навсего маленький спресованный кусочек засохшей глины. Обычный, ничем не примечательный ошметок грязи, но на нем отпечаталась часть подошвы ботинка с буквой А. Ботинки фирмы «Анемир»… Такие ботинки были на убийце Богоявленского.

– Давай диктуй.

Фрейман осторожно положил кусочек глины на лакированную поверхность столика и сказал:

– Перекур. Кажется, теперь мы имеем на это право.

– Перекур так перекур, – охотно согласился Мотылев. Он подбросил вверх папироску, поймал ее зубами и закурил.– Старика сейчас будем брать?

– Нет, позднее.

– Когда?

– Тогда, гладиолус, когда тебя назначат начальником Московского уголовного розыска, – ласково сказал Фрейман и подмигнул висящей на стене иконе, в нижней части которой крупным корявым почерком было написано: «День ангела! Не убоимся страха. Смело говори истину. Бог научит. Григорий».

VIII

В то самое время, когда Фрейман сражался с Мотылевым в магазине Богоявленского, мне тоже пришлось принять сражение, которое без помощи Илюши я бы, наверное, проиграл.

Вездесущего репортера вечерней газеты Валентина Куцего, подписывавшегося Вал. Индустриальный, в уголовном розыске знали все. Ходил он в солдатских ботинках, толстовке и суконных штанах, совершенно обтрепанных по низу. Бахрома на штанинах была не просто бахромой, свидетельствующей лишь о том, что новые штаны пока непозволительная роскошь для молодого гражданина еще более молодой республики. Бахрома была символом. Она символизировала: а) непримиримость к мещанству и буржуазным приличиям, б) международную пролетарскую солидарность: если пролетарий в Танганьике вообще ходит без штанов, то пролетарий в Москве, с учетом климатической зоны, ходит в обтрепанных штанах, в) чувство хозяина страны: раз мы хозяева, то можем носить и такие штаны.

Вал. Индустриальный относился к великой когорте ниспровергателей. Он не признавал личной собственности, любви, спорта, поэзии, родственных отношений, обычая здороваться и прощаться, права наследования и такого предрассудка, как чистить по утрам зубы. Кроме того, он был убежден, что собственная комната – первый признак перерождения. Поэтому он ночевал где придется: у ребят в общежитии, в редакции, в моем кабинете, в коридоре биржи труда, а то и в свободной камере арестного дома.

Даже для того времени взгляды Вал. Индустриального отличались– некоторой крайностью, а его характер был малопригоден для постоянного общения.

Тем не менее у него было бесчисленное количество друзей, а те, кому приходилось с ним сталкиваться, воспринимали его как неизбежное, а порой даже приятное зло, вносящее определенную остроту в привычную пресность будней. Ему прощалось все: бесцеремонность, категоричность суждений, привычка брать без спросу деньги («Взял я у тебя из стола червонец. В получку занесу. Валентин».) и множество других вещей.

Появлялся Валентин внезапно и, как правило, в самую неподходящую минуту. И, ожидая Фреймана, который вот-вот должен был приехать из антикварного магазина, я совсем не удивился, когда дверь со вздохом распахнулась (Вал. Индустриальный из принципа никогда не стучал) и в кабинет деловой походкой чрезвычайно занятого человека вошел Валентин. Не обращая внимания на меня и человека, с которым я беседовал, он прошел прямо к дивану, сел и начал расшнуровывать ботинки.

Допрашиваемый хмыкнул и с интересом начал наблюдать за происходящим.

– Решил переночевать у тебя.

Сообщил он мне об этом просто, мимоходом, как о деле, давно уже решенном.

– Переночевать?

– Ну да. Думал расположиться у Сухорукова, но он домой уехал и ключ с собой забрал. Вот и решил к тебе…

– Очень приятно. Надеюсь, мы тебе не помешаем? – ядовито спросил я, предчувствуя, что ни поработать, ни побеседовать с Илюшей мне уже толком не удастся.

– Нет, ничего, – успокоил меня Вал. Индустриальный, который обладал завидной способностью не замечать иронии. – Можете продолжать. Я спать еще не хочу. Надо кое-какие записи просмотреть…

– Может, все-таки пойдешь к Булаеву? Кабинет свободен… Открыть тебе?

– Нет, не надо. У него северная сторона и окна не заклеены, – обстоятельно объяснил Валентин, – а я где-то чих подхватил… Слышишь? – он пошмыгал носом.

Валентин выложил из карманов на стул блокноты и, прикрыв ноги моей шинелью, растянулся на диване. Все это он проделал с таким безмятежным видом, как будто в комнате никого, кроме него, не было.

Допрашивать человека в присутствии третьего всегда затруднительно, но вести допрос, когда этот третий – Валентин, было невозможно. Я отпустил свидетеля. Но улизнуть мне не удалось. Вал. Индустриальному требовалась моя помощь. Он собирался писать статью о социально-криминологическом и психиатрическом исследовании личности преступника. Я посоветовал ему съездить на Арбат в криминологическую клинику (была и такая!), но оказалось, что он уже там побывал и объяснения специалистов его не устраивают.

– Так что ты от меня хочешь?

– Классового осмысливания, – торжественно сказал Валентин и уселся с ногами на диване.

– Ну, это не для меня.

Лучше бы я промолчал!

– Вот,вот! – обрадованно закричал Индустриальный, злорадно шмыгая носом и приподнимая брови, которые мгновенно приняли боевую треугольную форму. – Пра-а-актик! – ехидно пропел он. – Хватать и не пущать, да? – Он внушительно покачал перед моим Носом пальцем. – Нет, так дело не пойдет.

Валентин жаждал спора, и он мне этот спор навязал.

– Давай рассуждать конкретно, – говорил он. – Что такое преступность? Социальное явление. Так? Так. А чтобы бороться с социальным явлением, надо бороться с его корнями. Так? Так. А как ты можешь с ними бороться, если не хочешь их изучать?

– Подожди, – оборонялся я, – у нас задачи более узкие. Нам поручено определенное дело. Уголовный розыск должен…

Но чем должен заниматься уголовный розыск, сказать мне не удалось.

– Нет, это ты подожди, – перебил меня Валентин. – Если на то пошло, уголовный розыск вообще выдуманное учреждение.

– То есть как выдуманное?

– А так. Выдуманное. На месте Политбюро я бы его ликвидировал.

– А что бы ты сделал на месте Политбюро с уголовниками? – заинтересовался я.

– Лечил бы их…

– Касторкой, каплями датского короля?

– Провокация не метод спора.

– А все же?

Вал. Индустриальный высморкался и со свойственной ему непосредственностью вытер нос полой моей шинели.

– Тебе известно, что у 80 процентов преступников Москвы наследственное отягощение?

– Какое отягощение?

– А такое: их родители – алкоголики, сифилитики и больные туберкулезом. Известны тебе эти факты^ Неизвестны. А такие факты нужно изучать и классово их осмысливать.

– Ну-ну.

– Что «ну-ну»? Вот Ляски проводил обследование мошенников. Знаешь, что оказалось? В 37 случаях из 100 осужденные за мошенничество зачаты родителями в пожилом возрасте. Факт? Факт. Осмысли его. Тогда ты и поймешь, как нужно бороться с мошенничеством.

– А ты что предлагаешь? Запретить женщинам после тридцати лет рожать или направлять их младенцев сразу же в исправдом?

Валентин побагровел и спустил ноги с дивана: он готовился к сокрушительному удару, который должен был стереть меня в порошок. Но нанести этот удар он не успел. В комнату вошел Фрейман. Илюше не потребовалось много времени, чтобы правильно оценить ситуацию. Мельком взглянув на раскрасневшегося Валентина, он сказал:

– Белецкий, быстро! Срочный выезд на место происшествия. Собирайся.

Валентин насторожился: спорщик мгновенно уступил место репортеру.

– А что за происшествие? – спросил он.

– Ничего для тебя интересного – обычная классово-однородная драка.

– Не врешь?

– Спи спокойно, гладиолус, – прочувствованно сказал Илюша, – даже на заметку не потянет. Только отдай Белецкому шинель. Тебя согреет твое горячее сердце. Давай, полноценное дитя юных родителей!

Я набросил шинель и вышел вместе с Фрейманом в коридор.

– Умучил тебя?

– Не говори.

– А я только сейчас освободился.

– Хоть с толком поработал?

– Черт его знает, сам еще не разберусь. В голове такой туман, как будто всю ночь с Вал. Индустриальным проспорил. Может, разговор до завтра отложим?

– А за что, спрашивается, я муки принимал?

– Тоже верно.

Мы прошли к Фрейману. Илюша подробно рассказал о посещении магазина Богоявленского.

– Значит, нюх Кемберовского все-таки не подвел?

– Не подвел, – согласился Илюша. – Убит Богоявленский. И убил его тот самый человек, который потом побывал у него на квартире.

– Это уже кое-что.

– Кое-что, но не так уж много.

По мнению Фреймана, отпечаток подошвы был малопригоден для идентификации. Следов пальцев рук он нигде не обнаружил.

– Судя по всему, профессионал? – спросил я.

– Наверняка. В этом мы с Мотылевым не расходимся. И отжим дверей, и взлом сейфа сделаны чисто, правда, грубовато, топорно, но со знанием дела: чувствуется, что не впервой. Надо будет потрясти медвежатников.

– За этим дело не станет. Завтра же поговорю с Савельевым. Ты квартиру опечатал?

– Опечатал.

Я посмотрел протоколы допросов и осмотра места происшествия и, уточнив некоторые детали, спросил:

– А почему ты отвергаешь версию Мотылева? Дуракам иногда тоже приходят в голову неглупые мысли. Старик вполне мог быть наводчиком. Мне в Петрограде пришлось столкнуться с похожим делом. Месяца два по малинам лазили, а оказалось зря: вор свой, домашний. Симпатичные старички – народ опасный. Что, если он в паре работал? Риск на одного – добыча на двоих…

– Вряд ли.

– Почему?

Фрейман не торопился с ответом.

– Нюх?

– Нет, не нюх. – Он улыбнулся. – Напрасно стараешься. Ни с ищейками, ни с оперативниками я не конкурирую. У меня, гладиолус, нюха нет.

– А что есть?

– Логика. Слышал про такую науку?

– Мельком.

– Ну так вот, я начисто отбрасываю свои личные впечатления, отзывы о старике как об исключительно честном человеке, его поведение на допросе – все это я отбрасываю. Пожалуйста. Пусть приказчик жулик из жуликов, пусть он жаждал ограбить Богоявленского и дал дело некому уголовнику. Хорошо. Но почему он тогда не объяснил исполнителю, где лежат деньги и ценности? Ведь это элементарно! Посуди сам. Касса магазина совершенно не тронута – все сходится до копеечки, ни одна вещь из магазина не исчезла… Как ты это объяснишь?

– Кто-то помешал, не успел забраться в магазин. Просто.

– Нет, не просто. Открыть дверь из коридора в магазин было намного легче, чем взламывать дверь в квартиру Богоявленского: там замок не на шурупах, а на соплях держится. А взломщик начал почему-то с квартиры… Богоявленский своему приказчику во всем доверял. Как я выяснил, старик хорошо знал, что хозяин держит деньги не в сейфе, а в бюро. И что же? Сейф взломан, а бюро нет. Дальше. Какого черта приказчику нужно было лезть в мокрое дело? Он мог ободрать хозяина, как липку, и без убийства. Логично?

– Логично-то логично. Но ведь курс логики на факультете слушал все-таки ты, а не приказчик…

– Тоже верно, – рассмеялся Фрейман, – поэтому Мотылев и производит сейчас у него обыск на квартире.

– А не маловато?

– Не возражаю против дальнейшего наблюдения. Удовлетворен?

– Вполне.

– Дополнений нет?

– Нет.

– Тогда у меня есть. Тебе ничего не кажется странным в действиях преступника?

– Не побывав на месте, трудно о чем-либо судить.

– У меня нет уверенности, что это был обычный грабеж. Мне что-то раньше не встречались бескорыстные грабители…

– Но у тебя написано, что исчезли золотые часы, папиросница, портмоне крокодиловой кожи, еще кое-какие вещицы…

– Верно. Но все это мелочи по сравнению с тем, чем он мог при желании поживиться… Не забывай, что в квартире работал не новичок, и работал длительное время. Кстати, вспомни, убив Богоявленского, он не потрудился снять с его пальца платиновое кольцо. Любопытный фактик?

– Пожалуй.

– Когда я осматривал квартиру, у меня создалось впечатление, что здесь производился обыск, тщательный обыск. И взломщик искал не деньги. Чтобы обнаружить деньги, большого труда не требовалось. Он искал что-то другое, а золотые вещи прихватил так, по привычке, что ли, или чтобы создать видимость грабежа…

– Но что он мог разыскивать?

– Приказчик показал на допросе, что Богоявленский вел какие-то записи, хранил письма. Стрельницкий пишет ему, что перешлет с оказией книжечку дневника и ожидает следующие книжечки. Я никаких записей не обнаружил…

– Они где находились?

– Старик говорит, что, кажется, в сейфе. Там Богоявленский держал свои документы.

– А как ты расцениваешь шантаж Богоявленского Таманским?

– Никак. И Таманский, и Борис Соловьев пока лишь одни фамилии… Посмотрим, что скажут Лохтина, Стрельницкий и этот седоватый господин. Три человека – три ниточки… Но как тебе нравятся знакомства скромного антиквара, который получал подарки от Распутина, дружил с Лохтиной и информировал Стрельницкого о последних днях Николая II.

– Тебе не кажется, что самое время передавать дело ГПУ?

– Нет, – покачал головой Илюша.

– Загорелся?

– Так же, как и ты, гладиолус. Я тебе при первом нашем знакомстве говорил: Фреймана не обманешь, я тебя насквозь вижу. Но ты до сих пор увиливаешь от двух существенных вопросов…

– Каких?

– Почему марсиане не справляют день рабоче-крестьянской милиции и что растет в пампасах…

IX

Вопреки ехидному прогнозу Сухорукова относительно «сквознячка» дела группы шли неплохо. Даже скупой на похвалу Медведев и тот на одной из оперативок сослался на положительный опыт совместной работы Фреймана и Белецкого. Но Виктор, так мне по крайней мере казалось, относился к нам настороженно, считая, что за нами нужен глаз да глаз. Кажется, благодаря ему группу и решили заслушать на совещании.

Об этом совещании я узнал совершенно случайно от Сени Булаева.

Свой рабочий день Сеня обычно начинал с обхода кабинетов. Ему нужна была раскачка. Прежде всего он, конечно, заглядывал в приемную Медведева, к Шурочке.

– Первой красавице столичного уголовного розыска – привет! – жизнерадостно выкрикивал он.

Поболтав минут пять с секретаршей, он навещал Савельева.

– Как печень, Федор Алексеевич? Функционирует?

А затем, обойдя еще два-три кабинета, появлялся у меня. Не забыл он обо мне и на этот раз.

– Работаешь?

– Работаю.

– Это хорошо, – одобрил Сеня. – Пошли вечером в Политехнический? Суд над бациллой Коха. Семашко выступит… Идем?

– Некогда.

– Эх, Сашка, Сашка! Сгоришь на работе, и пепла не останется, – вздохнул Сеня.

– А ты меня не жалей.

– Да разве мне тебя, дурака, жалко? Я вдаль нацеливаюсь, в перспективу. Нагрянет, к примеру, мировая. Что тогда будет? Придет, опять же к примеру, в МУР негритянский пролетарий и скажет: «Где тут герой-сыщик нэпманского исторического отрезка А. Белецкий?» Что ему парттройка ответит? Нет Белецкого! И зальется горючими слезами негритянский пролетарий, и начнет рвать своей пролетарской рукой свои кучерявые пролетарские волосы. «Зазря, – скажет, – в Москву я через десять морей да океанов добирался. Нет, – скажет, – больше скромного Сашки-героя, лег заместо кирпичика в монолитный фундамент социализма!» Жалко мне пролетария негритянского, Сашка!

– Ты дашь, наконец, работать?

– А кто тебе мешает? – удивился Сеня. – Работай. Только все одно на совещание позовут.

– На какое совещание?

– О волостной милиции. А заодно и группу вашу слушать будут, чтобы еще не собираться. Для Медведева, сам знаешь, совещание – нож острый…

Это я знал не хуже Сени. Медведев всегда считал всяческие совещания наследием прошлого и если вынужден был созвать совещание, то пытался решить все вопросы скопом. Его любимой присказкой было: день поговорили – год поработали.

Я выпроводил Булаева и зашел к Фрейману. Илюша разбирал только что полученные из ГПУ документы, касающиеся Лохтиной.

– К свиданию с генеральшей готовишься?

– Как в воду смотришь.

– А вдруг оно не состоится?

– Неужто подведешь, гладиолус? – удивился Фрейман, который после случая с письмом и астигматизмом, кажется, всерьез уверовал в мои оперативные способности.

– Знаешь, что тебе придется сегодня на совещании отчитываться?

Я думал, что новость произведет на Фреймана впечатление, но он отнесся к ней безразлично. Чувствовалось, что его голова целиком занята делом Богоявленского.

– Мы, гладиолус, народ тертый, нас не испугаешь.

– Все-таки подготовься, мало ли какие сведения потребуются…

Илюша похлопал себя ладонью по лбу.

– Все уже давно в этой папке. Ты лучше скажи, когда Лохтину откопаешь? Любопытную справочку из ГПУ прислали. Я ее тебе к вечеру передам. Роман, а не справка. Наша-то генеральша, оказывается, и с царями, и с Гришей Распутиным запросто переписывалась. Только Григорий Ефимович с ней особо не церемонился. Он ей в письмах всю правду-матку резал. Вот послушай: «А, бессовестная, а, бесстыдница, а, проклятая, стерва. Ты чего там живешь подле Серьги-отступника? Ему, дьяволу, анехтема, анехтема, анехтема! А ты, подлюка, там живешь. Я тебе морду всю в кровь разобью. Да! Григорий. Да!»

Слог-то каков? Цицерон! Это Гриша ее чехвостил, когда она к его врагу Илиодору в гости поехала…

Фрейман был в великолепном настроении и, как всегда, спокоен, а я, признаться, нервничал. Одно дело отчитываться Медведеву, который хорошо знает условия работы, и совершенно иное – людям, имеющим о твоей работе только общее представление.

Совещание началось с утра, но нас с Фрейманом пригласили к концу рабочего дня, когда кабинет Медведева уже напоминал большую курительную комнату.

В совещании участвовало человек двадцать. Из работников уголовного розыска помимо Медведева присутствовали Сухоруков, Савельев, начальник активной части и несколько инспекторов, закрепленных за районами.

Медведев сидел за столом, подперев подбородок ладонью и слегка повернув свою массивную голову в сторону выступающего – высоколобого плотного человека в косоворотке, которого я как-то мельком видел в ЦАУ.

Когда мы вошли, Медведев сделал жест рукой, который мог означать только одно: «Тихо».

На цыпочках мы пробрались к Сухорукову, рядом с которым стояло несколько свободных стульев.

На прошлой неделе парттройка поручила Виктору выступить на некоторых профсоюзных собраниях, которые проходили на предприятиях района.

– Ну, как рабочие относятся к разрешению работать часть недели на себя? – спросил я шепотом.

– Да, в общем, неплохо, – ответил Виктор. – Только санитары жалуются. А что нам, говорят, делать? Пять дней за больными ухаживать, а на шестой трупами торговать?!

Фрейман улыбнулся, но, встретившись с тяжелым взглядом Медведева, придал своему лицу сосредоточенное выражение.

– Если в Красной Армии лозунгом дня объявлена ставка на основной армейский кадр – на отделенного командира, – говорил высоколобый, – то в милиции – ставка на волостного милиционера. Мы должны создать твердый классовый, преданный Советской власти кадр волостной милиции, наладить связь волостного милицейского аппарата с волисполкомами, сельсоветами и сельскими исполнителями, постоянно повышать квалификацию волмилиционеров при помощи губрезервов, губшкол, школ Наркомпроса. И очень хорошо, что в Московском уголовном розыске правильно понимают важность этой задачи и выделили для волмилиции опытных работников, правда, не так уж много… – Он перечислил несколько фамилий, среди которых была и фамилия Сени Булаева.

– Вот так, Илюшенька, – сказал Виктор, – после перевода Сени Булаева на тебя двойная нагрузка ложится… Теперь должен за двоих личный состав розыска развлекать.

Когда высоколобый закончил, Медведев предоставил слово Сухорукову для сообщения о расследовании убийств. Виктор доложил о проценте раскрываемости преступлений в МУРе, о криминалистической подготовке сотрудников, их техническом оснащении, в меру пожаловался на объективные трудности и чрезмерную загруженность оперативных работников, не забыв прозрачно намекнуть, что руководство уголовного розыска рассчитывает на помощь ЦАУ НКВД и административного отдела Московского совдепа.

– Что же касается расследования нераскрытых убийств, то нами создана специальная группа, – сказал он в заключение. – О ее работе расскажут ее руководители – товарищ Белецкий и Фрейман.

– Пожалуй, достаточно одного, – сказал Медведев. – Давай, Белецкий, докладывай.

Я толкнул локтем в бок Фрейма на. Он встал.

– Если разрешите, я доложу.

– Не возражаю, – кивнул Медведев.

Илюша говорил спокойно, толково. Со стороны могло показаться, что он уже давно готовился к выступлению. Его не перебивали. Чувствовалось, что участники совещания успели уже достаточно устать.

– Будут вопросы к товарищу Фрейману? – спросил Медведев.

– Сколько дел было передано группе при ее комплектации?

– Девять.

– А сколько из них уже раскрыто?

– Семь.

– Только с помощью сотрудников группы?

– Нет, по трем делам нам помогала секретная часть. Остальные раскрыли сами.

– Совсем неплохо, – сказал высоколобый в косоворотке. – А оставшиеся безнадежны?

– Надеюсь, что нет.

– Надеетесь или уверены?

– Точнее будет: считаю.

– Ишь ты, какую формулировочку подобрал – «считаю», – добродушно рассмеялся высоколобый. – А ты, товарищ Медведев, все на людей скупишься, всего восемь человек дал в волмилицию. С твоими кадрами горы своротить можно…

– Вот я и не хочу, чтобы вы их у меня все растаскали. Вам ведь только волю дай, – усмехнулся Медведев.

Как я и ожидал, больше всего донимал Фреймана вопросами представитель ГПУ Никольский, сухощавый человек в пенсне и с короткой, клинышком, бородкой. По делу Богоявленского он интересовался даже деталями.

– В какой стадии расследование этого дела?

Фрейман ответил.

– Обыск на квартире приказчика что-либо дал?

– Обнаружен золотой брелок убитого, но свидетели утверждают, что он подарен.

– А насколько достоверны свидетельские показания?

– Пока судить трудно, проверяем.

– Другие улики против приказчика есть?

– Нет.

– Местожительство Лохтиной и Стрельницкого установили?

– Пока нет.

– Почему розыск Стрельницкого вы поручили петроградцам? Вы понимаете, какая на вас ляжет ответственность, если Стрельницкий скроется?

– Понимаю. Но мы вполне доверяем петроградцам и не боимся ответственности.

– Храбрость, как говорится, берет города, но отдает губернии, – пошутил Никольский. – Что вы доверяете своим коллегам – это, конечно, хорошо, но я бы на вашем месте все-таки послал в Петроград своего сотрудника. Подумайте над этим. И последний вопрос: ваше мнение о мотивах убийства?

– Фрейман немного замялся.

– Скорей всего грабеж. Похищены золотые вещи и деньги.

Виктор искоса посмотрел на меня. Его взгляд был достаточно красноречив. И, повинуясь этому взгляду, я встал.

– Разрешите дополнить?

– У вас другое мнение о мотивах? – повернулся ко мне Никольский.

– Мне кажется, что судить о мотивах пока преждевременно. Грабеж, разумеется, не исключен, но вполне возможны и другие мотивы. – И я подробно рассказал о тех сомнениях, которые вызывает эта версия.

– Таким образом, убийство могло быть совершено и по политическим соображениям?

– Да.

– Как же решим с этим делом? – спросил Медведев. – Передать вам?

Никольский посмотрел на Фрейма на, потом на меня. Мне показалось, что в глазах его мелькнула смешинка.

– Думаю, что это было бы преждевременно, – сказал он, выдержав паузу. – Окончательной ясности еще нет, товарищи работают добросовестно… Зачем их лишать дела, которым они так увлеклись? Увлеченность надо поощрять. Я попрошу только об одном: чтобы Сухоруков, с которым мы поддерживаем постоянный контакт, взял это дело под свой контроль, а то товарищи Белецкий и Фрейман из-за своей занятости иногда забывают нас информировать о ходе расследования…

– Этим, гладиолус, мы тебе обязаны, – горестно вздохнул Илюша, когда мы выходили из кабинета.

– Не ему, а мне, – поправил его Сухоруков. – Надо же воспитывать молодые кадры! – И уже деловым голосом добавил: – Завтра в 15.00 жду вас со всеми материалами по делу Богоявленского у себя. Договорились?

Нельзя сказать, чтобы Илью обрадовал контроль Сухорукова за расследованием. Но Фрейман относился к числу тех людей, которые всегда довольны, потому что утешают себя тем, что могло быть и хуже.

– Во всяком случае, дело осталось за нами, а это – главное, – сказал он. – Но кто тебя за язык дергал?

– Боюсь сквозняков…

– Загадками говоришь, гладиолус.

К нам подошел Вал. Индустриальный.

– Совещание кончилось?

– Заканчивается.

– Это хорошо, – сказал он. – Тогда я подожду. Слушай, Белецкий, я поговорю с Медведевым. Это у меня займет не больше часа, а потом зайду к тебе.

– Буду счастлив, – коротко ответил я и ровно через полчаса, получив у Фреймана материалы из ГПУ и положив их к себе в сейф, отправился домой, благополучно избежав встречи с Валентином.

Совесть моя была чиста: я считал, что имею полное право немного отдохнуть от него. В конце концов, меня не так уж сильно беспокоило, почему мошенники рождаются преимущественно у пожилых родителей. К тому же я был в том возрасте, когда помимо работы существует еще и личная жизнь, которую Вал. Индустриальный яростно и безуспешно отрицал, доказывая, что у комсомольца, а тем более у коммуниста все должно быть общественным. Впрочем, я с ним не спорил, мне не хотелось тратить на споры те немногие свободные вечера, которые я мог провести со своей девушкой.

Но вечер, посвященный личной жизни, пришлось отменить. Когда я пришел домой, Вера сообщила, что мне звонила такая-то и просила передать, что у нее сегодня заседание ревизионной комиссии.

– Чего ты расстраиваешься? – с ядовитой доброжелательностью сказала Вера. – Может, у нее действительно заседание.

Сама Вера собиралась к подруге.

– Хочешь пойти со мной? – предложила она. – Очень культурная женщина. Умная, начитанная… Не хочешь? Ну конечно, для тебя главное – смазливая мордочка. Ум в женщине тебя не интересует… – Вера посмотрела на меня, ожидая возражений, но я не возражал. Это ее обескуражило, и она уныло сказала: – Котлеты стоят в кухне на столе, в сковородке с деревянной ручкой. Запомни: с деревянной, а то Тушнов жаловался, что третьего дня ты съел их котлеты. Мадам их на сливочном масле жарила… Не перепутаешь?

– Нет.

– Только смотри поешь. Я специально проверю. Да будет тебе известно, что даже Ромео не забывал ужинать, – не удержалась она на прощание.

Последнее замечание было излишним: неудачи и разочарования на моем аппетите не сказывались. Я добросовестно съел все шесть котлет и запил их молоком.

В комнате было холодно и неуютно. За стеной мадам Тушнова напевала какой-то до зубной боли грустный романс. Я оделся и поплелся в розыск, где в любое время дня и ночи было достаточно людно. Надо сказать, что это объяснялось не только обилием работы, но и хорошим бильярдом, вывезенным из какого-то особняка нашим предприимчивым завхозом. На бильярде играли преимущественно по вечерам, а некоторые любители проводили вокруг него и ночи…

Сквозь заиндевевшие, ярко освещенные окна красного уголка были видны тени играющих. Я поднялся на второй этаж, но внезапно раздумал и отправился в свой кабинет. Здесь я достал из сейфа папку документов, переданных мне Фрейманом. Среди них были две обширные справки Центрального архива и ГПУ о жене действительного статского советника Ольге Владимировне Лохтиной, копии писем к Лохтиной любимой фрейлины царицы Вырубовой, Распутина и самой царицы.