Текст книги "Ванда Здорная и Колдовские свитки"
Автор книги: Анастасия Шульга
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Часть первая
Когда было начало света,
Тогда не было ни неба, ни земли, только синее море,
А среди моря – дуб высокий,
Сели на дуб два дивных голубя,
Стали думать, как свет основать?
Спустимся мы на дно морское,
Вынесем мелкого песку,
Мелкого песку, золотого камня.
Мелкий песок посеем мы,
Золотой камень подунем мы.
С мелкого песку – черная землица,
Студена водица, зелена трава.
С золотого камня – синее небо, Синее небо, светлое солнце, Ясен месяц и все звезды.11
Легенды карпатских славян.
[Закрыть]
Пролог
Случилось то, когда Род сотворял мир и не было ни света, ни солнца, ни луны, ни звёзд. Во тьме находился лишь Род – прародитель всего сущего, и родил он Любовь. Силою любви разрушил темницу и сотворил царство небесное, а под ним сотворил поднебесное. Радугой разрезал пуповину, а каменной твердью отделил Океан от небесных вод. В небесах Он воздвигнул три свода. Разделил Свет и Тьму. Затем бог Род родил Землю, и погрузилась Земля в темную бездну, в Океан. Из лица Его тогда вышло Солнце, Луна – из Его груди, звезды небесные – из Его очей. Зори ясные появились из бровей Рода, темные ночи – из Его дум, буйные ветры – из Его дыхания, дождь, снег и град – Его слезы. Голос Рода стал громом с молнией. Родом были рождены для Любви небеса и вся поднебесная.
Род родил небесного Сварога и вдохнул в него свой могучий дух, и дал ему способность смотреть во все стороны одновременно, чтоб ничто от него не укрылось.
А Сварог создал семнадцать рун, и каждую из них наделил божественной силой, и властвовали ими боги и духи-хранители. Чернобогу же не позволил обладать, в отместку Чернобог прокрался в Сварогову кузницу, и выковал одну единственную руну.
Тогда Сварог победил Чернобога и отправил навсегда в Навь, но прежде Чернобог обхитрил Сварога. Вдохнул он в руну свой дух, и наделил властью над всей нечистью земной и подземной, а потом обернулся одним из богов и вошёл к жене его, и совершил с ней блуд, и надел на неё руну свою.
Узнал о том муж её и праведным гневом тотчас разошёлся, лишил Ергу памяти о божественном происхождении, и прогнал её в Явь. А руна Чернобога осталась с нею, отравила душу её ненавистью и породила Ерга зло от зла.
***
Об том, что её соседка Ерга – босорка22
Босорка – ведьма. Считалось, что днём босорки выглядят красавицами, тогда как ночью принимают страшный вид: сморщенное лицо, красные глаза, кривой рот, волосатые ноги.
[Закрыть], Айка давно догадалась. По дню Ерга ничем не отличалась от обычных женщин – крепкая грудастая молодица, бойкая да одинокая. Но ночью лучина в её избе не гасла, а любопытная Айка возьми да подгляди в оконце.
Видит – восседает на печи безобразная старуха с длинными паклями и измятым уродливым лицом, аки упырица, а прислуживают ей прекрасные женщины, с изъяном – ноги-то козлиные у них.
Испугалась Айка увиденного, не сказала никому, стороною Ергу обходила, старалась не гневить. А ерге до ней дела не было. Так бы и жили, но посватался к ладной Айке Милан из соседней деревни.
Все девки Айке завидовали, а Ерга так и вовсе посерела от зависти. Полюбился Милан Ерге, так полюбился, что стала она его к себе зазывать. То хлебом угостит, то водицей напоит. Только впустую все. Мать Милана сведующая была, да обереги над сыном читала, но куда уж ей с босоркой управиться!
В день свадьбы как ни уберегала она молодых да не уберегла. Проехали молодята через перекрёсток, где ведьма скрученный из мочала пояс закопала и в тот же миг весь поезд возьми да обратись в волков.
Люди долго не думали, половили зверье, хлебом благословенным накормили да сняли проклятие. Только Милана среди них не оказалось.
Заплакала Айка и пошла к Ерге в ноги кланяться. А Ерга повела плечом, руку в бок уперла и говорит:
– Нет больше твоего милого, девка. Забудь его.
Прогнала бедную Айку.
Ополоумела девка – сколько раз её ловили, чтоб ночью в лес не ушла, а она знай сидит себе у дома босоркиного и все Милана дожидается.
Дождалась таки. Было это ясной ночью, когда в небе горела луна червонным золотом. Глядит Айка – неужто волк у ведьминого тына? А и правда! Перекинулся зверь, смотрит она – Милан! Бросилась к нему, слезы по щекам бегут, он глядит на неё, а сам не узнает. А Ерга выскочила с избы, как взмахнет рукою – вмиг тучи налетели, да град просыпался величиной с голубиное яйцо. Подхватил Милан Ергу на руки, как невесту, и укрылись они в избе. А несчастная Айка едва успела за ним до крыльца добежать, ударила молния и на том же месте упала она замертво.
К осени у Ерги мальчик родился. Назвали его Вовкулакой, и так он был на Милана малого похож, что мать его заголосила, увидев мальчика играющего у Ерги на пороге.
– Две души в нем, – кричала она, привлекая внимание люда. – Бойтесь двоедушника, ибо проклят он и кровь человеческая на его руках.
Но едва лишь сказала то, как и ее Айкина участь постигла, а Ерга, знай себе, ухмыляется.
Как дошли те слова до князя, то князь приказал Ергу на костре сжечь, а на сына ее, годками равного княжевичу, рука не поднялась. Приказал он руну с него снять да спрятать, а Вовкулаку в темницу кинуть, очертить ее оберегами и заклятиями, и не выпускать ни за грош, ни за доброе слово.
А было то ровно за век до событий о которых ужотко поведется.
***
1
Китежъ, г. Лагвица,
страдникъ, годъ белого филина
(июль, год две тысячи пятнадцатый от Рождества Христова)
– Что здесь происходит? – Спросила Ванда, застыв на пороге родительского дома.
– Вернулась! – Всплеснула руками Яра! – Ягодка наша! Заждались мы тебя!
Бояре привстали из-за стола, приветствуя дочь хозяев.
Бакуня подошёл к Ванде, взял из рук тяжелую сумку и по-отечески поцеловал в щеку.
– Сваты приехали. – Сказал он. – Скоро свадьбу справим.
Брови Ванды поползли вверх.
– Свадьбу? – Эхом повторила она.
– Свадьбу-свадьбу, – засмеялись мужики, приняв ее растерянность за смущение.
– Негоже девке по институтам мотаться. Остепениться пора. – Сказал отец. – Выберем тебе жениха полюбее, а там вскоре и детишки пойдут…
Ванда бросила взгляд на охмелевших от бражки бояр и улыбающуюся во весь рот Яру. Оно и понятно, чья задумка была.
Яра ее невзлюбила – пусть и женщиной она была доброй, да своенравной, упрямой, новой веры, а потому колдовства не приветствовала ни в каком виде – будь то простые чары для дома или страшно сложные боевые руны. И падчерице, некогда строптивой девчонке, а теперь выпускнице-отличнице Школы Колдовских Таинств, применять колдовство запрещалось – как бы чего дурного не вышло.
– Простите меня, – сказала Ванда. – Не отобедаю с вами – устала с дороги.
– Иди, дочка, отдохни. – Бросил старший боярин. – А мы уж тут с батькой твоим покумекаем – если к общим решениям придем – скоро и породнимся.
Промычав в ответ что-то невнятное, Ванда взбежала по лестнице на второй этаж, где под чердаком теснилась ее комнатушка, и заперлась на ключ, готовая вот-вот разрыдаться.
Швырнув вещи в угол, она достала из дедовского сундука зримое блюдце и крутанула по столу. Илья ответил лишь после третьей попытки.
– Ванда? – Слегка удивился он. – З-здравствуй! – Илья рябил и заикался. – Рад т-тебя видеть! Прости, связь ни к леш-шему, – зашипел он, – я на границе!
– Батюшка сватанье затеял! – Перешла к делу Ванда.
Илья взглянул на нее со всей серьёзностью:
– Сейчас нет времени говорить. С-сегодня буду проездом в Лагвице – встретимся, на нашем месте, как обычно… Ж…ш-ш…ж-ж…
Ванда изо всех сил затрясла проклятое блюдце. Изображение то шло полосами, то вовсе исчезало, а вместо звука издавалось странное жужжание, точно собеседник превратился в гигантскую осу.
В усердии она взмахнула блюдцем, задела краешек стола, блюдце звякнуло и разбилось.
Ванда смотрела на разлетевшиеся по полу осколки и чувствовала, как теплившаяся в груди радость превращается в трясущийся холодец. Она всхлипнула. Зримое блюдце – редчайшая вещь.
– Ээээ… – протянул невесть откуда взявшийся домовой Кузьмич. – Разбила блюдце – жди беды.
– Не накаркай, – отрезала Ванда.
Она собрала не посыпанные заговоренной солью осколки и выбросила в урну, даже не подозревая насколько он оказался близок к истине.
***
Сына Глызявого, как и батька, Глызею нарекли. Был он длинным, нескладным с лопухами вместо ушей, но мастерски умел любую ситуацию под себя выворачивать. Девки вокруг, как мухи летали. Хлопцы его уважали, словом не перечили, если надо где подсобить – не отказывались. так бы оно и было, если бы не один случай, который Ванда огласке предала.
Дедок Дивиш слыл в округе мастером по мечам – уроки у него брали и юнцы зеленые, и мужики постарше. Был он щуплым да немощным, а как меч в руки брал так словно на сорок лет молодел.
– Я, – говорил, – от этим самым мечом Вовкулаку зарубил. И за то наградил меня Яромил часовым механизмом, – он сверкнул золотым браслетом и продолжил – стоял я у палат княжеских, вдруг чую – княжна орет, я дверь распахнул, вижу – она младенца к груди прижимает, а на нее здоровенный волчара скалится. Ну я тогда и всадил ему кладенец в самое сердце. Кабы скумекал, что Вовкулака предо мною ни в жисть не осмелился бы… – эту историю Дивиш пересказывал часто, но всегда находились охотники слушать, и Глызя слушал, а Илья малой, внук Дивиша, и вовсе наизусть знал.
Всем ребятишкам тот «механизм» по душе пришелся – из чистого золота, с именной гравировкою и ходят так тихонько – цок-цок-цок…
Однажды Позвал Дивиш к себе Илюху и говорит:
– Бабку твою во сне видал, к себе кличет. – Илья поморщился, глаза влагой набрались, а дед как шикнет на него: – ану цыц, богатырь! На вот носи, да не потеряй. – Снял с руки «механизм» и в кулачок вложил. – Помни, Илюша, ты Муромцев, а для Муромцевых доблесть на первом месте! – Потрепал он внука, чуб взъерошил. – Беги до батька, – говорит, – вели тризну вершить. Да реветь не смей, отжил я свое. Счастливо отжил!
Илюшка губу закусил, к батьке метнулся. Тот сперва и не поверил малому, пошел к отцу, в дверь постучал – тишина, в окно постучал – тишина, он вошел, смотрит – не обманул старик, отдал Сварогу душу.
Свершили тризну. Илюха наказ дедовский помнил и не ревел. Только на часы поглядывал да суровую улыбку его поминал. Ни днем ни ночью он часов тех не снимал и примерить никому не давал, как ни просили.
А уж Глызя как завистью исходил. Он и выкуп большой предлагал, и хитростью выманивал – ни в какую Илюха не согласился с подарком деда расстаться…
По доброй воле и не расстался бы, но браслет-то великоват ему был. Вот и обронил их в саду, когда огород копал, землицей присыпал и не заметил. А Глызя то все через тын видел. И Ванда видела. Не успела она другу своему рассказать, где часы искать – Глызя тын перепрыгнул, часы хвать и так и сбежал бы, если бы не дворовая шавка. Кинулась она на злодея и добрый шмат ноги ухватила. Разозлился Глызявый, схватил дрын да огрел шавку промеж глаз. Песик разок лишь дернулся и отвалился, как клещ. Разозлилась Ванда, бросилась к негодяю, сама мала – не больше тына высотою, а все туда же. Хотел Глызя и девчонку стукнуть, чтоб неповадно было (как только убить не побоялся?), лишь замахнулся, а она взглядом в него уперлась и цедит :
– Да чтоб ты, страхолюд несчастный, руки себе попереламывал…
Едва сказала – отломилась от крепкого ореха ветка и придавила охайника.
Так его на месте преступления и поймали, с часами в кармане. Вмиг лишился Глызявый внимания, девчата за шавку его возненавидели, а хлопцы за воровство; под ноги сплевывали едва он рядом оказывался. Только Глызявый не из тех оказался, кто вину свою признает. Рассказал он стражникам о даре Ванды, они проверки свои провели и приказали наложить на чело печать. Запрещенный дар девчонки Здорной вызвал замешательство в Чаше Совета. Три раза к ней прикладывали печать и три раза печать трескалась, не оплавляя дара.
Ванда кричала, будто ее жгли живьем, будто вырывали внутренности раскаленными щипцами. И сердце женщины, накладывающей печать, дрогнуло.
– Больше нельзя, – сказала она, обернувшись к Советникам. – Печать убьет ее.
– Но… – попытался возразить грузный мужик с усами-щеткой.
– Нет, – отрезала Советница Чаши. – я сделала все, что могла. Подчинить чужую волю ей уже не по силам. Поставьте ее на учет и ступайте, приведите ко мне Бакуню. – Она метнула взгляд на маленькую Ванду, прячущую в грязных ладошках заплаканное лицо и шепнула ей, когда стражник вышел, – не бойся. Я больше не стану тебя пытать. Только ты меня не выдавай. Слушай, что батьке твоему скажу и на ус мотай. А о даре навсегда забудь, ибо ждет тебя смертная казнь.
Когда Бакуня вошел, Советница опустилась в кресло и не глядя ему в глаза, заговорила.
– Сила ее уже не опасная, – объяснила она. – Но могучая очень. Как мы ни старались – полностью обезвредить ее дар не смогли, толика в ней осталась. Вы бы приглядели за девчонкой, неровен час – зашибет кого. Обучить ее надобно…
Обучать Бакуня не желал, да жена настояла. Перед смертью взяла с него зарок по достижению семи лет отправить Ванду в Школу Колдовских Таинств.
***
Ванда окинула взглядом открытый шкаф. Длинные рубахи из тонких полотен, богато расшитые золотом и жемчугом, сарафаны из бязи, атласа и парчи, душегреи, летники из цветной шерсти и шубы, украшенные большими пуговицами и вышитым орнаментом были куплены мачехой. Ванда предпочитала удобную мужскую одежду, что впрочем весьма ей шло. Худая, высокая, с волевым подбородком и редкими светлыми волосами до плеч, она больше походила на юношу и имела упрямый нрав, чем сильно огорчала матушку, душившую своей опекой. Бакуня посмеивался над их прениями и махал рукой – мол, перерастет, но с возрастом девочка становилась все норовистей и пропасть между ними только увеличивалась.
Целый день Ванда не находила себе места и даже попыталась уложить волосы, придав льняным, неровно остриженным прядям модную в этом сезоне гладкость. Воображение рисовало встречу – тёплую, трогательную и немного сумбурную.
Отражение посмотрело на Ванду с явным недоумением. Куда и подевалась озорная девчонка c торчащей, как у мальчишки-сорванца, чёлкой! Вместо нее у зеркала стояла болезненно угловатая и блеклая жеманная девица с прилизанными коровой волосами. Праздничная рубаха болталась на ней, неподпоясанная, и даже на вешалке явно смотрелась лучше. Поцокав языком на манер матушки, Ванда скорчила рожицу вредному отражению и, поднявшись в мыльню, ополоснула голову ушатом холодной воды. Обойдется Илья без потрясений, а то, чего доброго, доведет бедолагу до помешательства.
Два года Илья не возвращался в Малый Китеж и город без него опустел, как после чумы. В соседний дом въехал неразговорчивый дядечка средних лет, который спустя два дня поймал Ванду в своем саду и пригрозил надрать уши, если пропадет хоть одно яблоко. Больно надо, яблок Ванда с детства не ест!
Раскидистую яблоньку они с Ильей посадили в детстве. Непросто было справиться с привычкой перемахнуть, когда стемнеет, через изгородь, расположиться на нижней ветке, и любоваться звездами сквозь паутину сплетенных веток. Но в конце концов, это занятие, не сопровождаемое душевными разговорами, перестало её увлекать.
Илья объявился в июне, на её шестнадцатый день рождения – передал проезжим купцом письмо и зримое блюдце . Писал, что уже почти год, как не служит в княжеской дружине, работает теперь заклинателем по ту сторону и в Новограде бывает редко, что работа нелегкая, но платят хорошо, и пора бы ему жениться.
Ванду тогда словно укололи булавкой. Какое-то доселе неведомое чувство долго жгло в груди, а потом просто обвилось вокруг грудной клетки змеей и давило.
***
Высокие терема и маленькие избушки потихоньку тонули в сумерках. В окнах домов тускло горели масляные лампы. Улицы пустели. Ничто не нарушало полудрему провинциального городка. Ванда ждала Илью в условленном месте, у третьего окна самоварной, барабаня по столу пальцами и даже не притронувшись к медовым пряникам, хотя желудок жалобно урчал.
В другой день Ванда обязательно заметила бы, как изменилось старое заведение при новом хозяине. После смерти господина Ждана кондитерскую выкупил какой-то молодой барчук, того и гляди – в убыток придет. Ан нет! Он тут же из столицы рабочих заказал, мебель новую привез, резную. Картины с известными людьми на стенах развесил (где каждому руку пожимал, чтобы гости видывали, что отнюдь не простак). Свечи ароматные приказал жечь, только запах у свечей горьковатый, навязчивый.
– Невкусно?
Холодная ладонь коснулась её плеча. Сердце даже не екнуло – у Ильи руки всегда тёплые. Обернувшись, Ванда увидела Ивана.
– Добрый вечер.
Косматый плюхнулся на стул рядом и погрозил пальцем:
– Меня не обманешь, Ванда. Вечер-то может и добрый, да ты вон чернее тучи. Стряслось чевой?
Ванда покачала головой.
– Всё хорошо, я жду… Эээ… Одного человека. Он задерживается.
Косматый пригладил усы и снизив голос до шепота, сказал :
– Знаю я этого человека. И ещё знаю, что не моё это дело, Ванда, да только ты зря надеешься. Видел я вчера бабку его, она посекретничала – свадьба уже назначена. – Он внимательно смотрел в её лицо и гримаса боли мгновенно отразившаяся на нем, не осталась незамеченной . – Прости, коли обидел, но мне кажется ты имеешь право знать…
Словно порыв ледяного ветра, новость заставила её вздрогнуть. Мир рухнул. Илья не едет к ней, чтобы признаться. Он едет, чтобы… почему он вообще решил приехать ? Пригласить на свадьбу? Попрощаться?
Предательские слезы не желали сдерживаться и обжигали щеки. Иван по-отцовски сжал её руку со всем сочувствием на которое был способен. Он жестом подозвал разносчика и спустя пару минут на столе появилась круглая чаша с зелёным напитком.
– Выпей. – Сказал он. – Оно притупит чувства.
Ванда нехотя сделала глоток, потом ещё один, к своему удивлению обнаруживая почти волшебные успокаивающие свойства.
– Мой рецепт, – с гордостью поделился Косматый, поправив сдвинувшийся набок поварской колпак. – Я ведь тоже помучился, прежде чем Милка согласилась за меня выйти. – Смех зазвучал хрипло, что-то вроде «хох-хох» и оборвался, сменившись выражением ужаса. Ванда проследила за направлением его взгляда.
В кондитерскую входил человек, ростом с дерево; при довольно высоких потолках, ему приходилось двигаться очень пригнувшись. На землистом лице незнакомца читалась ярость. Обшаривая завсегдатаев рыбьими глазами, он на несколько секунд задержал взгляд на лице Ванды, отчего по её спине пробежал холодок, а потом поманил Ивана толстым, как сарделька, пальцем. Пошатываясь, Иван направился к вошедшему. Весь скукоженный, точно нашкодивший ребёнок, он стоял перед громилой, понурив голову. Время от времени кивал, и никак не мог контролировать пальцы – они дёргали пуговицы на рубахе, теребили мочку уха, разглаживали несуществующие складки на льняных брюках.
Ванда прислушалась. До неё долетали обрывки фраз, но угроза, исходящая от человека-горы и без того отчётливо читалась в его мимике.
–… Время вышло.
– Я отдам, клянусь…Я…был уверен, что… получится. Дурак… глупый дурак…
– Вышвырнуть бы тебя на улицу, Косматый, – просипел громила, – да твой дом не покроет и половины. Сроку тебе семь дней или приведешь ко мне дочь под белы рученьки.
Тяжёлый взгляд вновь скользнул по лицу Ванды. Не слушая заверений, громила хлопнул Ивана по плечу и покинул заведение. Иван же как-то безнадежно махнул Ванде рукой и поплелся на кухню.
Ванда отогнала прочь разные мысли, взглянула на круглые настенные часы. Стрелки сомкнулись на отметке «двенадцать».
Ванда обреченно вздохнула, перекинула через плечо сумку, сшитую из грубой холщовой ткани, и направилась к выходу.
Погода портилась.
Что ж, думала Ванда, направляясь к Всеславскому парку, по крайней мере матушка осталась бы довольна. Теперь она может продолжать оберегать ее от поездки за границу и раз в неделю знакомить с очередным женихом – желающих просить ее руки имелось предостаточно. Кто на приданое богатое зарился, кому не терпелось породнится с Бакуней. Сама Ванда интересовала их не более пятого колеса, которое дают в довесок к телеге, груженной золотом. Была ли тому причиной заурядная внешность можно только догадываться.
Ванда непроизвольно коснулась кольца на цепочке и сердце предательски дрогнуло . Илья видел её душу, ценил её настоящую, без притворства и отцовских торговых лавок.
Помимо всех перечисленных «достоинств», а именно бледности и худобы, у Ванды были белые-белые, будто припорошенные инеем ресницы и такие же белые брови. Что, конечно же, не добавляло цвета скучным серым глазам. Нос у Ванды был прямым, без горбинки, не узким и не широким, не длинным и не коротким. Именно такие носы бывают у истинных красавиц и Ванде он не подходил.
Размышляя, она прошла по росистой траве до самого озера. Краешек полной луны тонул в зеркальной глади. Ни всплеска, ни шороха. Даже мошкара не нарушала писком ночного безмолвия. Весь парк в одночасье замер, будто страшась неведомого чудища, скрывшегося за кустарником жимолости.
Ванда набрала в ладонь мелкой гальки и запустила по воде жабкой.
– Не приедет… – сказала она , обращаясь к своему отражению и застыла. Из-за кустов пристально следили два желтых глаза.
Она взглянула на небо, затянутое рыхлыми дождевыми тучами, и поторопилась к выходу. Миновав парковые ворота, Ванда обернулась. Ей вдруг показалось, что позади промелькнула громадная тень. Что кто-то крадется за ней мягкой кошачьей поступью, как охотник, почуявший добычу. С громким вскриком с ветки сорвался филин и улетел прочь.
Прохладный ветер подул в лицо, принеся резкий «кошачий» запах.
Кривая улочка уводила все дальше от парка. Осталось пересечь площадь, свернуть налево, потом пол версты по вымощенному булыжником тротуару…
Весело плясали огоньки факелов под козырьками домов.
«Никто на меня не нападёт. Это только моё воображение» – сказала себе Ванда и почувствовала такое облегчение, что не сразу поверила своим глазам, когда в тот же миг из-за угла выпрыгнуло нечто, размером с лошадь, и преградило путь. Оно имело тело льва, а морду, похожую на уродливое человеческое лицо. Голову венчала рыжая грива.
Ванда застыла, словно тело внезапно парализовало. Ей вдруг захотелось ущипнуть себя. Этого не может быть, не может быть – твердило сознание. Время остановилось. Зверь зарычал, обнажая два ряда кривых, как серпы, зубов. Ванда вздрогнула и рванулась к дому напротив. На крыльце едва дребезжала узкая полоса света. Ванда взлетела вверх по ступенькам и изо всех сил забарабанила по слепым окнам.
– Откройте! Помогите! – Заорала она, с ужасом понимая, что оказалась в ловушке.
Никто не зажег свет, не вышел на шум – дом был пуст. Предупреждающе загрохотал гром. Чудовище не двигалось, только стальные мышцы перекатывались под бронзовой шкурой. Ванда догадалась, чего оно боится, схватила висящий на стене факел и угрожающе выставила перед собой. Зверь опасливо отступил.
Чудище сжалось, не сводя с нее огненных глаз, не желая отпускать добычу, и Ванда атаковала снова. В воздухе повис запах паленой шерсти.
Вдруг небо разверзлось и за шиворот стали стекать холодные струи. Слабый огонь дернулся и потух. Ванда отбросила факел сторону, проклиная себя за неосторожность и в безысходности заметалась по площади. После причинённой боли чудовище просто осатанело и Ванда стала для него не просто лакомым кусочком, а мишенью. Во что бы то ни стало, оно поймает и раздерет её, читала Ванда в его горящих глазах. Несколько раз ей удавалось одурачить зверя, но он все равно настигал ее, как настиг и в этот раз. Нога подвернулась.
Ванда рухнула на землю. На стертой ладони выступили багровые капли. Чудовище учуяло кровь, снова зарычало и пригнуло к земле пружинистое тело. Желтые глаза светились голодным блеском. Молниеносный прыжок. Ванда изо всех сил заорала, но из груди вырвался едва слышный скрип. Тяжелые львиные лапы надавили на грудь, а над лицом оскалилась зловонная пасть. Ванда дернулась, безуспешно пытаясь вырваться.
Острые зубы находились всего в пяди от ее шеи, но зверь не торопился. Даже в таком ужасном положении Ванда скривилась от омерзения, когда на ее лицо закапали вязкие, смердящие слюни.
Внезапно воздух разрезал свист взметнувшегося вверх хвоста. Хвост чудовища венчало скорпионье жало, нацеленное в бьющуюся на шее жилку. С невероятным усилием увернувшись от удара острия, Ванда правой рукой пыталась спихнуть с себя громоздкое тело, а левой шарила по земле в поисках чего бы то ни было. Хвост вновь хлыстом взвился над своей жертвой. Еще миг и ей не удастся избежать удара! Собрав воедино все силы и желание выжить, Ванда дернулась и копье с невероятной мощью ударило в камень в дюйме от ее головы.
Бессознательно Ванда схватила камень и двинула острым краем в глаз чудовища. Оно взвыло от боли, тут же ударив по лицу когтистой лапой, но Ванде хватило мига, чтобы снова оказаться на ногах и быть начеку. Она тяжело дышала, но не спускала взгляда с окровавленной морды. Чудище ходило вокруг Ванды, выжидая удобной минуты. Оно вновь прыгнуло, Ванда упала на землю и откатилась в сторону.
Еще один прыжок. Снова мимо. Как в безумном танце, они кружились по площади, а зверь, в отличии от Ванды, был еще полон сил. Очередной прыжок и Ванда свернулась ежом, прокатилась под мощным туловищем, и тут же предплечье хрустнуло, как сухая ветка.
Спасти ее мог только дар, дремавший в ней с рождения. Дар, на который наложили печать, дар, который Ванда тщательно скрывала. Дар, который нельзя было использовать.
Чудовище зарычало и пригнуло спину, готовясь к прыжку.
Перехватив его взгляд, Ванда дала небольшой толчок и мантикора припала к земле, точно ласковый кот.
– Вот так, – прошептала Ванда, тщательно контролируя вырывающуюся силу. Позволить себе чуть больше – значило разрушить печать и выдать себя. Сердце забилось ровнее, но в какой-то миг сила вдруг перестала слушаться, не хотела литься по капле, готова была выплеснуться и затопить все вокруг. Испугавшись не удержать такой напор, Ванда замешкалась, и оцепенение зверя спало.
Ванда знала, что выдохлась. Ей оставалось лишь отсчитывать секунды до неминуемой гибели. Она зажмурилась, шепча одними губами «На помощь! На помощь!». Острое жало ударило точно в цель и мучительная боль в предплечье показалась просто ничтожной.
Она проваливалась бездну и уже не видела, как из воздуха, с громким щелчком, появился человек. Он был грязный и раскосмаченный, в густой рыжей бороде запутались колючие репейники. Человек тяжело дышал и озирался по сторонам. В руке он сжимал что-то наподобие заостренного металлического молота.
***
Ванда все еще судорожно сжимала в ладони камень, не в силах поверить, что выжила в неравной схватке. Не без усилия удалось открыть глаза. Правое плечо горело, словно обожженное. Кончиками пальцев она ощупала саднящую царапину на щеке.
Усталость взяла свое. Ванда старалась не думать о том, каким чудом ее голова на месте, куда делось чудовище и где она сейчас находится. Кровать была мягкой, в воздухе витал аромат свежей выпечки и запечённой тыквы, а на прикроватной тумбе горела лампа. Все это, в сумме с заботливо подотканым одеялом, подсказывало – она в безопасности.
– Тсс… – произнес откуда-то из-за угла знакомый голос. – Она спит.
– Я хотел поговорить с девчонкой.
– Свароже! Жунь, ты в своём уме? Девочка столько пережила. Я осмотрела рану, несомненно тебе известна тварь, едва не погубившая её.
– Защитная линия стёрлась. Китежу угрожают создания пострашнее мантикоры.
Послышался тяжёлый вдох.
– Я должен быть уверен, что девчонка будет держать язык за зубами. Нам не нужна паника. Ерш пытался восстановить линию, но ему удалось лишь частично. Ты же знаешь, Умилка, какими сильными заклинаниями чертили её.
– Да сохранят нас Боги. – Прошептала она. – Я заварила Ванде забудь-траву. Будь покоен, она ничего не вспомнит.
Едва услышав ее слова, Ванда поднялась с постели и выплеснула в открытое окно содержимое чаши. Умилка попрощалась с гостем и отворила дверь в палату:
– Уже проснулась? – Женщина стояла в дверях, держа в руках поднос с дымящимся ароматным кушаньем.
– Что произошло? – Растерянно спросила Ванда, с удовлетворением отметив, что голос звучал убедительно.
– По всей видимости, тебя укусила златокрылка, милая. – Взволнованно сказала Умилка. – Не переживай, укус я обработала. – Она бросила беглый взгляд на пустую чашу. – И, конечно, сообщила родителям. Они навещали тебя во время сна. Некоторое время тебе придётся провести в лечебнице. – Продолжала она. – Сейчас отдыхай, а я принесу ещё чаю. Он вернет тебе силы, – она потянулась за чашей и Ванда подала её, проглотив вертевшееся на языке: "и сотрёт память".
***
Ванда проснулась незадолго до полуночи. Тело затекло и невыносимо кололо. Поднявшись с постели, чтобы размять ноги, она обратила внимание на окно – даже сквозь задернутые шторы виднелся оранжевый диск луны, налитой, как спелое яблоко. Самое время для усиления колдовской мощи.
Что-то отвратительно холодное коснулось её ног и Ванда ахнула. Серебристый туман обволакивал ее, засасывая в себя, как трясина. По ощущениям туман не был похож ни на что. Вязкий, как смола, и холодный, как ледяная глыба, он был и густым и редким одновременно, становясь то белым, как молоко, то совсем прозрачным.
Морок!
Ванда закрыла глаза, зашептала оберегающее от колдовства заклинание:
– Как месяц не погасить, златых звезд не сосчитать, так и меня не одурманить не околдовать. Да останется разум мой ясным. Будьте мои слова крепки-лепки. Век по веку.
Когда комнату заполнил морок то не смог оплести Ванду усыпляющими нитями.
Казалось, она и задышала вновь только когда морок отступил, перестал погружать ее. За стеной послышались тяжёлые шаги. Обождав несколько минут, Ванда отворила дверь, испугавшись её протяжного скрипа, как выстрела. Сердце стучало где-то у самого горла.
Травники спали. Один из них, откинул голову назад и Ванда увидела, как муха, только что беспрепятственно ползающая по щеке, проползла по вывернутым губам, перелетела на нос, а потом и вовсе заползла в широко открытый рот.
Морок окутал их беспробудным сном. Где-то здесь затаился колдун, явившийся неизвестно зачем, но явно не с добрыми намерениями. Двигаясь вперёд, Ванда кралась, как кошка. Напряженная, словно натянутая тетива, готовая в любую минуту бежать не жалея ног, и вдруг замерла, заметив впереди мужскую фигуру в чёрном широком одеянии. Лицо незнакомца полностью скрывал надвинутый капюшон. Колдун толкнул дверь палаты и вошёл.
Сердце Ванды перестало биться, но любопытство одержало верх и она подкралась к двери и заглянула в замочную скважину.
Колдун провел рукой над лежавшей в постели старухой (приглядевшись,Ванда узнала в ней карлицу). Бровчиха вскочила, словно ошпаренная, и уставилась на колдуна недобрым взглядом. Кривой рот растянулся в подобии улыбки.
– Ты ко времени. – Сказала она, пошарив под подушкой пухлой ладонью и выудила оттуда крошечную книгу в зеленой обложке.
