Текст книги "Сказка про каштан"

Автор книги: Анастасия Дубинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Слушай меня, однодневка. Неужели вы не умеете слушать никого, кроме себя?..

Голос ее, высокий, странно картавящий, не мог исходить из человеческого горла. Но нотки, которые в нем прозвенели, Айрик узнал, как человеческие – печаль, усталость, боль. (Не поддавайся, отчаянно одернул он себя, это же эльф, нелюдь, им никогда нельзя верить... ) только один жест больно цеплял его, надрывая сердце – тоненькие пальцы ее руки все время вертели, теребили надетое на указательный мягкое колечко Эйриковских волос...

– Да, однодневка, я тоже хочу спастись.

–Чего ж тебе терять? – прошептал он, завороженно следя за трепетом пальцев крошечной, ему по плечо, девушки – жившей здесь, наверное, еще до того, как дед его деда запищал в колыбели...

– Мне? Мою душу.

...– У вас же нет души, – ляпнул Айрик пораженно – и тут же пожалел об этом. Фэйри сделала шаг назад, в воду, и из ее черных глаз изливалось такое ледяное презрение, что мальчика протрясло. С чего я взял, что она похожа на девочку? – мелькнуло у него в голове. Скорее уж на старушку...

Даже ее тело, не знающее человеческого стыда, а потому смущения и не вызывавшее, не могло обмануть. Это была девочка-старец, умное и чуждое, и очень несчастное существо, протянувшее ему руку через бездну.

– Прости, – быстро сказал Айрик, поражаясь сам себе. Мог ли он подумать, что, придя спасать брата любой ценой, будет болеть сердцем о нелюде, чьими кознями оный брат погублен?.. – Прости... фея. У вас есть душа, я знаю. То есть не знал, но... знаю теперь.

Она к тому времени уже погрузилась в воду по грудь и отвечала, не поднимая глаз:

– Мне не нужны твои извинения. Ты не можешь помочь мне.

– Но как? – вскричал Айрик, и внезапно пробудившееся эхо разнесло его горесный голос над водой. – Мой брат мог бы помочь тебе?.. Что нужно сделать?..

– Если кого-то из нас... полюбит человек, – голос феи стал совсем тихим, она говорила, низко склонив голову, и вода съедала ее слова. Человек... Существо с краткосрочным телом и вечной душой... Тогда, дойдя до Сердца Мира... Сердца Мира, Предела Стремлений... Места, где спасенный обретает всю свою любовь... То, что он приносит с собой, обретает там бытие. Ты не поймешь этого, человек... Но это так и есть. Человек может принести с собой в Сердце Мира... и любого из нас. Только если он воистину любит... И позовет по имени – там, на Пределе Стремлений... Тогда я могла бы быть там. Ибо для спасенной души не может быть недостач. И твой брат мог бы... Но он не захотел. Не захотел, и теперь убивает свою любовь, сочтя ее темной, и мы не сможем встретиться там... Это безнадежно, безнадежно, безнадежно.

Она говорила, мягко покачиваясь, обняв себя за плечи, и странные ее волосы – длина которых всегда была ровно до глади воды – мягко пенились среди кувшиночных листьев. Голос ее иссяк, перейдя в какое-то тихое журчание, и Айрик внезапно понял, что она плачет. Прозрачные слезы катились по ее лицу, ничуть не меняя его выражения, как не бывает у людей, и жемчугом сыпались в воду, не оставляя на ней кругов.

– Я скажу ему! – крикнул Айрик, пронизанный холодом ее горя до самых костей – нет, еще глубже, до самой души. – Я скажу... Если ты рассказала мне правду про Короткий Путь, и я догоню его – то я...

Но не было уже девы над водой, она без плеска ушла в глубину, и последнее, что успел подумать Айрик, глядя на еще колеблющиеся кувшинки это что слезы у нее, должно быть, пресные на вкус, как озерная вода...

Он сел, привалясь спиной к каштану. Я могу умереть, подумал он, я очень не хочу и боюсь, но так может случиться. И те, кто найдет меня здесь, подумают, что я покончил с собой, и похоронят меня вне церковного двора, как изгоя... И никто никогда не узнает, что так действительно было надо. Но ты же не трус, сын Хенрика, спросил его кто-то изнутри груди, и этот голос был строг. Ты ведь знаешь, что так придется поступить, и неважно, что будет после этого.

Нет, я трус, беззвучно крикнул Айрик, сжимаясь на земле и презирая себя всем сердцем. Он как бы видел это со стороны – свою пресмыкающуюся в корнях фигурку и огромную, бледную луну над лесом, ее искаженное зовом лицо, обращенное в высоту... Я трус и сын труса, но я сделаю это, и будь я проклят, если остановлюсь. Я не посрамлю меч своего отца.

Мальчик обнял каштан за шершавый ствол и затрясся в рыданиях. Ему было всего четырнадцать лет, и он очень боялся. Более всего он боялся, что окажется неправ.

– Каштан, каштанушка, каштанчик... – прошептал он, чувствуя к дереву нечто вроде любви – он, как-никак, был их с Эйриком побратим. И побратим по ощущению старший, могущий защитить. Потом он вытер мокрое лицо о кору, не заботясь о том, что мог перемазаться и ободраться, и, все еще всхлипывая, потащил из ножен меч своего отца.

(Не посрами, сказал в уголке сознания дядя Эдерик, выходя на миг из тени, и снова скрываясь в тень. ...Мою душу... – напомнила девушка-фэйри, поднимая белый, как у утопленницы, худенький палец с волосяным колечком...)

* * *

...Айрик вытянул меч из ножен и, стиснув зубы, полоснул себя по сгибу руки. Там, где тянулась белая полоса прошлого шрама. Порез оказался слабым и не сразу набух кровью. Айрик застонал от безнадежности ("Крови должно вытечь не много, но и не мало, ровно столько, чтобы встать у черты, не переходя ее... Ты должен потерять сознание, но остаться в живых..."), перекрестился и полоснул еще раз. На этот раз кровь потекла обильно и такими сильными толчками, что едва не залила Айрику колени. Он лег навзничь, отстранив подальше порезанную руку, чтобы не запачкать себе всю одежду, закрыл глаза и стал считать. Сквозь теплый пульс боли он слышал свой мерный внутренний голос, вместо цифр уже называющий какие-то слова, кажется, стихотворные, кажется, какую-то балладу, которую пел менестрель на давнем пиру, когда Эйрик еще был

(жив)

здоров... Здоров!!! А не жив!!! Он жив, и он будет жив, потому что я спасу тебя, я спасу тебя, брат...

Краткий Путь, Краткий Путь, отчаянно воззвал Айрик, когда его сознание уже погружалось в туман. Пусть, когда я очнусь и, пошатываясь, подойду к воде, чтобы попить и омыть засохшую кровь, я вернусь не один. Пожалуйста, Господи, пожалуйста. Прости меня, помоги мне, пожалуйста, если можно."

– Он шел по черной земле, и это была первая из пяти – Земля Страха. Остальные звались Землями Опустошения, Надежды, дальше – сейчас, погоди, я вспомню – а, Земля Страдания, и последняя – Одиночества. Так вот, он шел и молился, и ни один страх не мог подчинить его себе. К нему приходили разные образы из его снов, и его мертвая матушка звала его, и черный волк гнался за ним, и какие-то вражеские воины грозили из тени – но Айрик, не оборачиваясь и сжимая каштановый лист, все шел вперед. И дошел наконец – до глубокой борозды в земле, пересекающей дорожку, и понял, что это граница меж Первой Землей и Второй. Он стиснул в кулаке каштановый лист и воззвал:

"Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?"

И показалось ему, что издалека, будто бы с края земли, отзывается знакомый голос:

"Айрик, Айрик, каштан наш в цвету".

Тогда он понял, что брат его жив, и что пока он успевает в срок. Тогда он перешагнул борозду и оказался на Второй Земле, там царило вечное утро, и солнце еще не взошло, но небо уже светилось бледным светом... Дорожка все так же ярко блестела, но черный лес при свете стал зеленым, и то была Земля Опустошения...

"... Айрик сидел в самом начале пути, сжимая голову руками. Плакать он уже не мог, а встать и пойти не умел себя заставить. Потому что он знал, кто там ждет его за поворотом тропы, стоя поперек дороги. Тот, при виде кого он развернулся и с криком бросился бежать сколько-то – непонятно, сколько – времени назад.

Его отец, с багровым раздутым горлом, с обрывком веревки на шее. С ужасной улыбкой, которая была тем страшнее, что касалась безмерно любимого лица.

А ведь он уже был близок к границе. Даже увидел ее – тонкую полосу на земле – и успел возгордиться, что прошел-таки всю первую землю, что не боится ничего...

"Ничего?"– спросила услужливая память.

"А что ты скажешь на это?" – тут же предложила Первая Земля, и появился ОН...

Ну, встань же, Айрик, иди. Нельзя же сидеть тут вечно.

"Не могу. Там... ОН."

"Ну и что? Время идет. С каждой минутой из твоего брата уходит жизнь. Просто пройди мимо него. Если заступит путь – оттолкни."

"Но я НЕ МОГУ!" – отчаянно крикнул Айрик в темноту, но ответа ему не было.

А вдруг он что-нибудь скажет?.. Откроет мертвый рот и... Тогда у Айрика, наверное, разорвется сердце.

...Спасла его мысль, такая простая, что казалась неимоверной. Ведь это ж твой отец, дурак, сказал у Айрика в голове ясный голос, пожхожий на его собственный. Наверно, это и был он сам – та чистая часть его души, что сохранила здравый рассудок. Это твой отец, и он тебя любит, а ты любишь его. Никто из вас не причинит другому зла. Вставай, иди, не теряй время.

Вместе с тем Айрик разозлился. Он разозлился на самого себя – да так сильно, что будь это кто-нибудь другой, он бы, наверно, ему врезал. Трус несчастный! Надо брата спасать, а не в себе копаться! Пошел, щенок проклятый, – приказал Айрик своему телу, подымая его и посылая вперед. Он пошел по дорожке, все убыстряя шаг, проклиная себя за потерянное время, – и в конце он уже бежал, с тяжело колотящимся сердцем. За поворотом, где ожидал его в прошлый раз... где ожидал... за ТЕМ поворотом – Айрик чуть замедлил бег и закусил губу – но там никого не было. Только ярко блестела в нескольких шагах (и будто бы даже ближе, чем раньше?) белая полоса. Граница.

Айрик преодолел ее длинным прыжком, будто прыгал в пропасть. На миг ему показалось, что так оно и было – слишком уж затянулся его полет с зажмуренными глазами, и сердце ухнуло и куда-то провалилось – но тут, от толчка о твердую землю едва устояв на ногах, он шумно выдохнул и разомкнул веки.

Здесь не было ночи. И никакой разделительной полосы за спиной тоже не было, и не было и в помине черного леса. Была белая тропа под ногами. Были темно-зеленые деревья, сосны и ели, встающие кое-где в траве. Трава по пояс – до самого горизонта. Изумрудно-зеленая, налитая соком. Бледное рассветное небо, а солнце еще не взошло (оно здесь и не взойдет, здесь всегда – рассвет, внезапно понял Айрик.) И – безветрие, такая абсолютная тишь, что мальчик слышал, как бьется его сердце. Левая рука чуть пульсировала болью, но, взглянув на нее, Айрик не увидел ни следа пореза. Даже старый шрам исчез. Айрик осторожно провел пальцами по гладкой коже, и боль не стала сильнее. Это была и не боль, а, скорее, воспоминание о боли, оставшейся далеко-далеко, в другом мире.

Как хорошо и спокойно, подумал Айрик. Вот здесь можно остаться навсегда. Лежать в высоченной зеленой траве и не думать ни о чем. Нет ни печали, ни боли, ничего. Только бледный рассвет, только мягких хвойный запах, только – вечный покой...

...Ну уж нет. Ему не нужен вечный покой, ему нужен брат.

Айрик, сбросив оцепенение, двинулся вперед, и тут слева, из низкого изумрудного ельника, вышел длиннолицый человек в синем плаще и приветствовал Айрика окликом.

Мальчик остановился, давая ему приблизиться, и тут узнал встречного это был Талайсин, заезжий бард, тот самый, что пел на пиру длинную красивую балладу о деве и воине, прекрасную балладу, сценку из которой они с братом потом разыграли на замковом дворе...

– Здравствуйте, принц.

– Здравствуй, – отвечал Айрик, уже успевший привыкнуть к этому слову. Они с Эйриком все время держались вместе, они звали друг друга "брат" удивительно ли, что у гостей эарлова двора не оставалось сомнения в их родстве?..

– Вы, я вижу, тоже держите путь к замку?

– Да, я иду спасать брата.

– Понимаю, понимаю. И что вы думаете об этой части пути? Не правда ли, это испытание хуже любого страха?..

– Какое? – спросил Айрик с легким замиранием сердца. Вот чего-чего, а испытания здесь он пока не заметил, – разве что желание прилечь в траву и отдохнуть можно счесть таковым...

Но глаза барда переполняла столь глубокая боль, что не поверить ему было невозможно.

– Здесь каждый должен отказаться от своих творений. Забыть все, что он когда-либо создавал, и дальше идти пустым.

...За всю свою жизнь Айрик создал не так уж много. Пару стихотворений – одно он написал с отчаяния, после смерти отца, и помнил его весьма смутно. Кажется, там "меч" рифмовался с "днем новых встреч", и еще что-то было про "отважно погиб ты в неравном бою". Вот уж с чем не жаль было расставаться! Второе было дразнилкой для Эйрика, и единственная ценность его заключалась в том, что оно напоминало о брате. Но отдать этот пустяк ради спасения Эйрика – да что на свете может быть проще?.. Еще из своих творений Айрик смог бы назвать самостоятельно сшитые ножны для кинжала да несколько картинок – замок на горе, портрет Халльгера Великого (неудачный), некий вид страны, которая Айрику как-то раз приснилась и которую он решил наскоро запечатлеть, чтоб не забыть... Обо всех этих мелочах мальчик помнил весьма смутно, и утратить их не счел бы не то что испытанием – причиной хоть слегка огорчиться! Но у Талайсина, видно, дела обстояли иначе.

Айрик обернулся к нему, чтобы его как-то утешить, сказать, что главное, чтобы его песни были, а кто их написал – это уже мелочи; а кроме того, он может потом сложить еще много новых песен, лучше прежних... Но барда уже не было рядом, только высокая трава колыхалась там, где он стоял, и Айрик явственно понял, где тот сейчас – едва сделав шаг обратно, оказался в самом начале пути, там, у черного леса...

Мальчик вздохнул. Посмотрел в бледное небо. Зябко передернул плечами.

И – пошел дальше, а идти было легко, будто тело потеряло свой обычный вес и могло бы летать, если бы Айрик попробовал. Время не ждало, и Айрик переступил границу с Третьей Землей – белую полосу, слабо виднеющуюся среди изумрудной травы.

* * *

... В Третьей Земле стоял день. Небо было голубым и облачным, но яркое солнце светило и в разрывы быстрых перистых облаков. На поле со скошенной, высохшей под лучами травой. На маленький домик из некрашеного дерева, одинокий домик посреди поля. К крыльцу подводила белая тропа.

Мальчик взошел по белым невысоким ступенькам и толкнул дверь. Дверь была заперта.

Только тогда Айрик заметил золотой колокольчик над головой, колокольчик, ярко блестящий в солнечных лучах. Нужно позвонить.

Айрик протянул было руку, но коснуться колокольчика не посмел. Пальцы его замерли в сантиметре от блестящей золотом вещицы.

А что, если он не зазвонит?

Эта мысль так сильно испугала Айрика, что он отдернул руку, как от огня, и даже спрятал ее за спину. Несколько минут он стоял, собираясь с силами, потом присел на крыльцо, чтобы успокоиться и поразмыслить.

Собственно говоря, почему бы ему не зазвонить? На вид это самый настоящий колокольчик, блестящий, с длинным язычком внутри. Нет никаких причин сомневаться. Колокольчики, они всегда звонят, верно ведь, дуралей? Ну, а даже если он заколдованный или просто специально такой, то нужно просто очень сильно поверить в то, что он зазвонит. Так бывает во снах, которыми ты можешь управлять по своей воле. Представь как следует, как он качается и говорить свое "динь-дон!" – вот и все.

Айрик встал, с колотящимся сердцем поднес руку к колокольчику. Рука заметно дрожала.

– Эйрик! – крикнул он громко, как боевой клич, и изо всех сил качнул колокольчик.

Он не зазвонил.

Айрик зажмурился, у него внутри словно все ооборвалось. Когда он открыл глаза, то увидел перед собою черный лес, черные небеса. И – белую светящуюся дорожку самого начала пути.

Второй раз Землю Страха он проскочил стремительно. Мысль о потерянном времени, об умирающем брате подстегивала его, когда он, не замедляя хода, пробежал через высокие травы Второй Земли и выскочил под яркий свет дня, взбежал по скрипучим ступенькам.

...Сначала им овладело такое отчаяние при виде ночных земель, что он просто опустился на землю и закрыл лицо руками. Но потом что-то задело его по локтю, он дернулся – и увидел длинную фигуру в развевающемся плаще, неразличимо-темном в ночи, и это был Талайсин, спешивший в темноту. Он скрылся за поворотом, и Айрика словно подбросила вверх некая скрытая внутри него пружина. Поэт-то смог! Смог начать заново! Да и по второму разу это уже легче...

...Запыхавшийся, откидывая со лба левой рукой мокрые от пота волосы, правой он толкнул золотой колокольчик, насмешливо блестевший над дверью. В голове его не было мыслей, совсем никаких, – кроме лишь одной: нужно продолжать путь.

"Динь-дон!" – звякнул колокольчик.

Дверь медленно открылась внутрь.

Айрик вошел.

Не было в домике ничего, только неширокий деревянный коридор меж двумя дверями, с каждой стороны – по окошку. На дощатом полу лежал солнечный квадрат. Мальчик прошел по нему, мягко ступая кожаными сапогами, и толкнул дверь – такую же, как первая, только она и вовсе не была заперта. Там, за ней, была Четвертая Земля."

– Прошел он Земли Надежды, и Земли Страдания одолел, хотя там мучила его жажда, потому что это была пустыня, а тако же то и дело там начинал идти град или дуть ужасный песчаный ветер. Там Айрик одновременно обгорел на солнце и обморозился, в горле у него жутко пересохло, и все тело болело... В общем, несладко ему пришлось в Четвертой Земле! Кроме того, она была самой большой из пяти, и Айрику казалось, что он по ней идет никак не меньше года. Но, когда казалось ему, что все безнадежно и его близнец, наверное, уже десять раз успел умереть, сжимал принц в руке каштановый лист и спрашивал: "Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?"

И брат каждый раз отвечал ему, словно бы издалека:

"Айрик, Айрик, каштан наш в цвету".

И принц понимал, что брат еще жив, и надежда есть, и продолжал свой путь... Так по вечерней Земле Страданий дошел он наконец до последней части своего пути...

"... Айрик, шатаясь, прошел несколько шагов и окликнул этих людей. Никто не обернулся. Их шатры пестрели повсюду на этом широком лугу, называемом Пятой Землей, и все люди казались занятыми своим делом. Это были разные пилигримы – Айрик различал воинов во всеоружии, просто каких-то бродяг, женщин – те были в основном с детьми... Было здесь и несколько пар, одна прошла совсем близко от мальчика, занятая разговором – юноша и девушка, державшиеся за руки так крепко, словно их могли разъединить...

Он хотел попросить воды: хотя вся боль его тела, оставшаяся от Четвертой Земли, прошла, жажда оставалась. Но никто здесь не обращал на него внимания. Когда же Айрик подошел к ближайшему шатру и подергал за рукав одного из троих сидящих у костра мужчин, тот досадливо отмахнулся от него, как от мухи, и даже не повернул головы. Тогда Айрик, внезапно разозлившись, взял стоявший рядом с ним дымящийся котелок и как ни в чем не бывало принялся пить. В котелке оказалась заварена мята, и мальчик, хотя и обжигаясь, выхлебал чуть ли не половину. Ни один из трех друзей не обратил на это внимания, и он, поставив котелок, где взял, отошел от них прочь.

У всех этих разношерстных людей, собравшихся здесь, на Пятой Земле, была одна особенность: они держались парами. Реже – по трое. И никто – по одному.

Айрик медленно прошел меж ними, держась на белой дорожке, прорезающей луг. Кто-то готовил еду на костерке, кто-то был занят разговором. Какие-то мужчина и дама, хихикая от нетерпения и раздеваясь на ходу, скрылись в шатре. Еще одна пара, помоложе, увлеченно целовалась, сидя прямо на белой дорожке. Айрик обошел их, стыдливо отворачиваясь. Он шел к Стене.

Стена была высокой и серой, и в ней были железные врата. Плотно сомкнутые, с кованым узором, которого издалека было не разглядеть. Стена была только с одной стороны луга и имела края, но Айрик был почему-то уверен, что если заглянуть за нее с края, то не увидишь ничего. Не то что бы тьму или ослепительный свет – просто ничего. Может, туман без цвета, а может, и того нет. Вход за Стену был только через врата, и возле врат обрывалась белая тропинка.

Айрик постоял у врат, рассматривая кованые узоры. Потом поднял руку, чтобы постучать.

И тут его окликнули.

Он обернулся, как ужаленный. Его отец спешил к нему через луг, раскрыв обьятья, и рыжая борода его поблескивала в красноватом закатном свете.

– Отец! – бешено закричал Айрик, бросаясь к нему навстречу, и чуть не споткнулся о тех двух влюбленных на тропе, которые, однако же, не прервали поцелуя.

Он влетел в обьятья к Хенрику Рыжему, вдыхая знакомый, самый любимый в мире запах пота и свежескошенной травы. Запах отца.

– Папа, – прошептал мальчик, прижимаясь к его широкой груди крепко, крепко, чтобы не оторваться от нее никогда. Всплыли все беды последних лет – беды ребенка, в которых может утешить только родитель. Теперь Айрик уже не был железным воином, вышедшим в опасный поход – он снова стал маленьким мальчиком, который так любим, что ему позволительно быть слабым, – и он облегченно заплакал.

Хенрик гладил его по голове, зарываясь пятерней в лохматые светлые волосы.

– Папа... Ты же умер? – неуверенно спросил Айрик, отрывая мокрое лицо от отцовской груди. Хенрик улыбнулся в колючую бороду и потрепал сына по спине.

– Ну да, Айрик, сынок, а с кем не бывает... Теперь вот здесь поселился, пока эти ворота не раскроются... Мы тут с Эдериком обосновались, после того как его подстрелили – здесь встретились, да так расставаться не хотелось – лучший друг все-таки... Вот и решили подождать, может, всех пускать начнут. А то по одиночке – это не для меня, мы и так уже однажды расстались – и ведь думали, навсегда, – да чтоб еще второй раз теряться?.. Ну уж нет! Кто его знает, что там, за воротами, а здесь мы зато вдвоем будем... Пошли-ка, сынок, – Хенрик потянул мальчика за руку, – нам еще о многом поговорить надо... Расскажешь мне, как там и чего... Со стариной Эдериком поздороваешься – во-он там наша палатка... Он ведь тоже о тебе волнуется. У нас как раз еда подоспела – рыбы наловили... Здесь рыба отлично ловится, я тебе потом покажу ручей...

– Нет, пап, подожди, – Айрик уперся и не двигался с места. – Ты мне сперва объясни... про эти ворота. Мне надо туда. По ту сторону.

– Да чего про них объяснять-то? – Хенрик досадливо махнул рукой. Известное дело, ворота... Пускают туда только по одному. А вместе – ни в какую. Некоторые уходят. Да только за ними-то, за воротами, непонятно, встретишься со своими-то, или нет, и когда это будет... Нет, сынок, пошли со мной, здесь тоже неплохо. Правда, все время вечер, – но не ночь все-таки, жить можно...

– Пап... пожалуйста, – Айрик замотал головой. – Я тебя очень люблю, очень... Но я спешу. У меня... умирает брат. Побратим.

– Велика печаль! – отец поднял лохматые рыжие брови. – Все умирают рано или поздно, и это только поначалу страшно, а потом – ничего, привыкаешь... Да ты сам-то еще разве не... Не того?..

– Нет, я пришел через Пять Земель.

– Коротким Путем, значит? – отец уважительно покачал головой. Молодец, сынище! Не всякий, говорят, это может. Я тобой горжусь... Недаром я тебя больше всех любил, даже с войны к тебе сбежал... Да поторопился. Эарл, собака, не простил... Да чего от них ждать, от благородных-то! Хенрик презрительно махнул рукой. Казалось, собственная кончина теперь не сильно тревожила его, оставаясь только некоторым досадным событием прошлого, которое теперь уже не имеет большого значения.

– Ты знаешь, пап... Я пойду. Мне надо идти.

– Если ты хочешь... – отец отпустил его руку и слегка отстранился, глядя на сына с грустным недоумением. – Держать тебя не буду. Но... сынок, может, хоть не сразу? Вот рыбы поешь, расскажешь, что да как... Про побратима своего, опять же... А потом иди себе, если уж решил...

– Нет, папа, – с трудом сдерживая новые слезы, прошептал Айрик. Знание, пришедшее ниоткуда, лежало на его плечах, как непомерная тяжесть. Знание о том, что чем дольше ты здесь остаешься, тем труднее тебе будет уйти. К тому же – кто знает, сколько пройдет земного времени, времени Эйрика за тот единственный час в безвременье, пока он будет говорить с отцом и есть жареную рыбу?..

– Нет, я сейчас пойду. Прости.

Отец пожал плечами и отступил на шаг. Глаза его были такими добрыми и всепрощающими, что Айрик чуть не закричал от тоски. Он отвернулся и словно против ветра сделал отчаянный шаг к воротам, когда отец сказал ему в спину:

– Ну, что же, иди с Богом, сынок... Может, когда и встретимся.

Это "может" было так ужасно, что Айрик не выдержал и заплакал.

– Папа, я тебя люблю! – крикнул он, глотая слезы, и побежал к воротам. Он не оборачивался, потому что знал – если он обернется, то уже никуда не пойдет. Просто бросится в объятья отца, чтобы остаться с ним навсегда... А его бедное тело умрет на траве Маленького Острова, и умрет Эйрик. Эйрик умрет.

В какой-то миг Айрику показалось, что отец идет следом за ним, тоже решившись войти во врата. Но он не обернулся и тогда, и, бледный, как смерть, ударил кулаком в железные створы.

Врата отозвались на удар громким гулом, как тысяча колоколов, и медленно распахнулись. За ними не было ничего, только яркий свет.

Айрик зажмурился и шагнул."

– Аллен! Ты спишь?

– Нет... Почти нет. Я даже чувствую себя лучше... Знаешь, он мне опять приснился. Этот... Принц. Он шел в ворота.

– Тебе дорассказать или ты совсем засыпаешь?

– И то, и другое. Я засыпаю... Но ты... Дорасскажи, пожалуйста. Спас он брата или нет?..

– Сейчас узнаешь...

Вошел Айрик в ворота и увидел широкий замковый двор, и замок, и двух стражей у его раскрытых врат. Сжал он по привычке каштановый лист (который, наверное, к тому времени совсем увял и истрепался), и спросил тихонечко:

"Эйрик, Эйрик, цветет ли каштан?"

И услышал в ответ, и голос звучал будто ближе, чем обычно:

"Айрик, Айрик, каштан наш увял".

Испугался Айрик и вскричал громко:

"Эйрик, Эйрик, жив ли ты меж людьми?"

И тут в воротах замка – с той стороны – появился Эйрик, его брат, и ответил ему громко:

"Айрик, Айрик, могила мой дом."

И понял Айрик, что он опоздал, и весь путь его был напрасным... Он ударил себя в грудь и громко зарыдал, и бросил на землю каштановый лист, и топтал его ногами. Увидел Эйрик отчаяние своего брата, лицо его из безмятежного стало горестным, и бросился он по ступенькам, и выбежал из врат, так что стражи не успели его остановить... Эйрик обнял своего брата и стал утешать, и так стояли они вместе, когда подошли к ним стражи, чтоб вернуть в замок того из них, кто истинно мертв, а второго отослать прочь.

Но братья же были близнецы! Поэтому стражи спросили их, сами не в силах разобраться, кто тут есть кто:

– Эй, ребята, кто из вас умер и должен быть в сером замке? Уж не знаем, как он смог оттуда выйти – ибо такого в мире еще не бывало, – но теперь пусть вернется, потому что всем свое место. К тому же сейчас начинается очередной турнир, а пропускать турниры не годится.

– Это я должен быть в замке, – сказал один из братьев, выходя вперед. И отгадай, что сделал второй? Конечно же, тоже ступил вперед и сказал:

– Это я должен быть в замке.

– Я мертв, а ты жив, – сказал Эйрик. – Возвращайся.

– Нет, это я мертв, а ты жив, – не сдавался Айрик. – Так что возвращайся сам, а я пойду на турнир.

– Не смей умирать ради меня! – воскликнул один из братьев, и другой не менее возмущенно отвечал:

– Это ты не смей! – и тоже не солгал, потому что, если ты помнишь, Эйрик влип во всю эту историю именно по вине младшего брата.

Так они весьма долго препирались, и стражи совсем уж не знали, что им делать. Но тут на балкон серого замка вышел герольд и возгласил:

– Приказ хозяина замка таков, чтобы они немедленно разобрались, кому из них куда идти, иначе пусть оба отправляются прочь! Условие одно – пусть возвращаются Кратким Путем по Пяти Землям, так как остальные пути ведут только в одну сторону.

Так и было, и отвели стражи двух братьев к воротам вовне, и выпустили их наружу. Прошли двое братьев через Земли Одиночества, по-честному прошли – по одному, не оглядываясь, и миновали Пустыню Страдания, встретились в Землях Надежды.

Уже вдвоем прошли они Край Опустошения и ночную Землю Страха, и вернулись в...

" Лицо Эйрика было бледным, таким бледным, будто вся кровь его превратилась в воду. Он шел медленно, глядя себе под ноги, и руки его бессильно висели вдоль туловища. Айрик с криком вскочил навстречу ему, и тот дернулся, словно пробуждаясь, и поднял лицо. Длинные его волосы, слишком длинные для мальчишки, тускло блестели, словно он поседел.

– Эйрик... Эйрик. Я все-таки дождался тебя. Я сделал это. Пойдем обратно, брат.

– Зачем? – голос Эйрика был слабым и каким-то недовольным. Вспыхнувшая было в глазах радость сменилась болью и недоумением.

– Как это – зачем? – Айрик просто опешил. – Так... Жить... К отцу вернешься... Или ты не хочешь?..

– Нет, – покачал головой Эйрик. – Я пришел, значит, это мой срок. Все умрут рано или поздно. Я устал, я хочу в серый замок. Ко мне приходил вестник. Меня там ждут.

Сердце Айрика просто разрывалось. Значит, напрасно он полз через Пустыню Страдания, мучился в Лесу Страха, плакал у Железных Врат? Брат его смотрит теперь мимо него, и в серых глазах отражаются серые башни – и ничего более!..

– Брат... Эйрик... Я прошу тебя. Я шел... – голос мальчика прервался. Какой он был дурак, когда думал, что совладает с этой жуткой силой, этим неземным Зовом, который страгивает рыцарей в путь! И он еще надеялся, что, войдя во врата... Нет, настоящее испытание началось только теперь. И одолеть его Айрику не по силам.

Губы принца тронула улыбка.

– Айрик... Брат мой. Ты не горюй так... И не страшись. Там идут турниры. Я буду сражаться, и если буду сражаться хорошо, то меня представят Самому Королю. Со мной все будет прекрасно. Ведь есть еще Сердце Мира, где... Нет, об этом знать тебе пока нельзя. Ты лучше возвращайся, ведь ты-то живой. Потом мы с тобой встретимся. Непременно.

– Нельзя знать? – глаза Айрика злобно сощурились. Более всего ему хотелось дать брату по зубам, но останавливала мысль о том, что тот все-таки умер, и бить покойника нехорошо. – А я вот знаю! Отправляйся в свое идиотское Сердце Мира, сколько тебе угодно – но я знаю, кого ты тогда предашь! Ее! Которая тебя туда отправила! Понял?!! А теперь вали, куда тебе угодно, и чума тебя побери!..

Айрик отвернулся, чтобы броситься прочь, лицо его перекосилось от горя. Но твердая, неожиданно быстрая рука брата схватила его за плечо:

– Стой! Кого это – ее? Ты имеешь в виду...

Айрик обернулся. На щеках брата выступил некий румянец – лихорадочный и странный, но все лучше, чем прежняя мертвенная белизна.

– Да, ее! Голую девицу из фэйри! Она сказала – если бы ее полюбил человек, который пришел бы к Пределу Стремлений, он мог бы и ее принести с собой! В себе, понимаешь? Тогда у нее тоже стала бы бессмертная душа, и все такое...