Текст книги "Соленое лето (СИ)"

Автор книги: Анастасия Дмитриева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Анастасия Дмитриева

*лунный свет*

СОЛЕНОЕ ЛЕТО

ПОВЕСТЬ

из современного деревенского быта

(из цикла «ПРЯМУХИНСКИЙ ПОВОРОТ»)

«…тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь,

и немногие находят их…»

Евангелие от Матфея,

гл.7, ст.14.

ГЛАВА 1

          Вечернее майское солнце купало в своих лучах почти голые еще, с редкими, едва вылупившимися листиками, ветви яблонь. Воспользовавшись солнечной щедростью, на частоколе грелась счастливая и уставшая трясогузка. Где-то в небе под самыми редкими облачками носились беспечные ласточки, поражая галок своим вечнодетским щебетанием. На другом конце деревни грузно и зло лаяла собака и блеяла испуганная ею овца, на речке дети, сбежавшие из-под присмотра родителей, пугали гусиное стадо, горланившее на всю округу. Редкий ветерок едва шевелил белые, словно припорошенные снегом ветви ирги, путался в пышных косах душистой черемухи и, сдавшись, стихал. За рекой уныло пела кукушка, отсчитывая кому-то не один десяток томительных лет…

          По пыльной деревенской дороге шли две молодые женщины, уставшие после вечерней дойки. Они не были родственницами, но в их лицах проступали неуловимо похожие черты, вероятно потому лишь, что они были землячками, ровесницами, бывшими одноклассницами, теперь же им было по двадцать два года.

          У одной из них, Натальи, взгляд лениво блуждал по улице, не задерживаясь долго ни на одном предмете, выражение лица ее было беспечно. Она, не смотря на усталость, потряхивала короткими, не доходившими до плеч волосами какого-то неопределенного, почти серого цвета, так же энергично хлопала длинными ресницами, открывая и закрывая крупные серые глаза. Слегка вздернутый носик выдавал любознательность хозяйки, а губы ее почти всегда находились в положении полуулыбки, так, что невозможно было понять в разговоре, шутит ли Наталья, или говорит серьёзно. Она была очень мила, несмотря на то, что одета была довольно безобразно, в соответствии с работой на ферме, а ножки ее семенили в бесформенных резиновых ботах. Какая-то беспечность виделась в ее фигуре, походке, манере размахивать руками. Так размахивают руками дети, когда хотят казаться взрослыми.

          Ни в лице, ни в походке ее товарки  Дарьи  не было ничего беспечного. Напротив, ступала она твердо, уверенно, смотрела прямо, и взгляд ее был постоянный, цепкий, казалось, она видит предметы насквозь. В лице Дарьи читалась печать какой-то тайной скорби, брови ее иногда хмурились в ответ каким-то потаенным мыслям, черты лица выдавали уверенную и твердую, цельную натуру.

          Однако, несмотря на кажущуюся внешнюю разницу, судьбы этих двух женщин были похожи. Они были молоды, красивы, и это не приносило им счастья. Обе они были сиротами, правда Дарья росла с матерью, которая умерла недавно, а Наталья с детства теряла родных – мать, отца, мачеху, брата. Дарья жила одна, Наталья с Василием, тоже их бывшим одноклассником, любившим Наталью со школы. Когда Наталья осталась совсем одна и начала сходить с ума от навалившегося вдруг на нее отчаянья, Вася бросил жену и трехлетнего сына и ушел к той, которая его не любила, но начала в нем нуждаться. Они переехали в Богданово, подальше от Иры, жены Василия, да и от воспоминаний. И теперь Наталья,  несколько лет до этого прожившая в Твери, жила в деревне, работала вместе с Дарьей на ферме, Василий пас скот и старался не думать о брошенной Ире и ребенке.

          Дарья жила одна, чем раздражала женское общество округи, хотя все мужики, пытавшиеся посягнуть на ее одиночество, отступились, наткнувшись на ее неприступность. Лишь Мишка Поспелов лет пять уже не давал ей прохода, распугав оставшихся поклонников, истошно добивался ее благосклонности, таскал цветы, ругался, но Дарья не отступала от своей холодности.

– Что Мишка-то, всё ходит? – как раз спросила у нее Наталья.

– Ходит, – без эмоций ответила Даша. – Чего он ловит не пойму.

– Да уж, столько времени. Любит он тебя, видно, Дарь. – Наталья вздохнула.

– Любит ли, – проговорила Даша.

– Ну вот, ты опять за свое принимаешься: есть любовь, нет любви. Не надоело тебе разборчивой-то быть? Одна как перст, а все ждет чего-то.

          Дарья молчала, но было видно, что ей надоели подобные разговоры. Между тем, они подошли к дому, в котором жили Наталья с Василием.

– Ну ладно, пока! – Бросила Наталья, открывая калитку.

– Ваське привет! – Сказала Даша.

– Угу. – Наталья знала, что Даша с Васей дружат со школы, как бы опровергая мнение, о несуществующей дружбе между мужчиной и женщиной.

          Когда Дарья поравнялась со своим домом, то, устало вздохнув, облокотилась на калитку и грустно посмотрела на крыльцо. Там сидел Мишка.

– Ну что стоишь? Проходи! – Проговорил он.

– Да я-то пройду. А ты что опять сидишь здесь, лёгок на помине? – Спросила Даша, усаживаясь на крыльце.

– Это ты меня вспоминала? – Удивился Михаил.

– Да уж, тебя забудешь. Чего сидишь, спрашиваю?

– Тебя жду, чего же еще.

Даша мрачно посмотрела на Мишку. На его уже успевшем загореть лице проступали какие-то царапины, глаза, темные, колючие, так и цеплялись к взгляду, пронизывали, смотрели как-то остервенело, губы были искусаны; сильные, крупные ладони были  сжаты в кулаки; казалось он вот-вот вскочит, закричит, затопает ногами…

– Нервный ты, Мишка, – проговорила Даша.

– Зато ты… ледяная.

          Даша отвела взгляд: «Откуда тебе знать?»

– Сколько лет хожу. А ты…

–В чем же я перед тобой виновата, интересно?

– Чего ты ждешь? Ну был бы у тебя другой, я понимаю. Или я был бы какой урод. Не могу я без тебя, ты же видишь, Дашь, не могу.

– Миш, а я тебе, сколько лет повторяю, что я-то без тебя могу. И хочу, чтобы так оно все и было. Не нужен мне никто. Сама я по себе.

– Я тебя в последний раз спрашиваю, – Мишка, наконец, вскочил,– в последний раз, больше не приду. Другую найду, мало их, что ли? Будешь со мной? Хоть подумаешь, а, Дарь?

– Ищи другую, давно пора. И думать тут нечего. – Безжалостно проговорила Даша.

– У ведьма! – прокричал Мишка и убежал, с силой хлопнув калиткой.

          Дарья покачала головой и пошла в дом. Этот разговор произошел не впервые, поэтому не произвел на нее особого впечатления. Она только не могла понять, как этот сильный, страстный человек может терпеть такие ситуации несколько лет и надеяться на то, чего быть не может. А взаимностью ему ответить Даша никак не могла…

          На следующий день по деревне прошли слухи, что Мишка Поспелов ушел в запой, и винили в этом «бесчувственную гордячку» Дашу. А вечером, в холодные росистые сумерки в дверь постучали, и Дарья подумала, что это снова Мишка. Но каково же было ее удивление, когда она увидела на пороге его мать. Даша даже испугалась немного. Она молча пригласила тетю Лену в избу, усадила ее за стол напротив себя и, не нарушая томительного молчания стала ждать, с чем пришла мать Мишки.

– Пьет ведь мой малец-то. – Наконец проговорила тетя Лена.

– Слышала. – Отозвалась Даша.

– Из-за тебя ведь пьет-то.

          Даша промолчала.

– Дарь, ты же не камень, сердце-то есть у тебя? Он же губит себя! Не такой же он был. Ласковый был, внимательный, веселый, девчата за ним так и увивались, а теперь, что ты с ним сделала?

– Теть Лен, я ж не специально. Не люблю я его.

– Любовь! Кому эта любовь чего  хорошего принесла? Друг вон твой, Васька, жену с сыном бросил от большой любви. Теперь Наташка от него вот-вот навострится в город. Любовь-от эта и сына моего губит. Как, а это? И ты вот, вроде тоже любви ждешь. Нужна она тебе, любовь эта? Наши родители, да и мы тоже, безо всякой любви жили, так и семьи не бросали вроде. Редко, не так, как сейчас. Мою мать выдали замуж, ей тогда и шестнадцати не было, какая там любовь? А жила она с отцом до смерти, ничего. А ты – любови ждешь все.

– Не жду я, – на глаза Дарье навернулись слезы. – Но и без любви жить ни с кем не стану. Ни с Мишкой, ни с другим.

– Что вы за поколение чудное. Живете через пень-колоду. Как проклятые. – Тетя Лена помолчала, тяжело вздохнув. – Дарь, ты же видишь, извелся парень. Отощал, не ест, не пьет, водку вот теперь хлещет. У меня Светка непутевая, хоть Мишка отрада был. А теперь? Смотрит зверем, забор сломал, чуть что – «уйди, убью». Нынче Светке от него влетело. Я уж боюсь, как бы он, правда, кого не хватил, по пьяни-то.

– Ну что ж я-то сделаю? – не выдержала Дарья.

– Да знаю я, что ты ничего не сделаешь. Он говорит, что ты и не разговариваешь с ним, гонишь.  Может, ты бы все ж поговорила с ним. А? Хоть бы пить-то бросил. Сгорит ведь.

– Поговорю, как смогу, – пообещала Дарья.

ГЛАВА 2

       Василий пас стадо, и занятие это ему даже нравилось. Когда-то он был веселый балагур, душа компании, потом стих, когда любовь к Наташе выела из него все веселье. Бездумно, просто для того, чтобы к кому-то прилепиться, женился на Ирине, а когда чуть не сошел с ума от Наташиного горя, бросил семью. Сейчас у него даже воспоминаний почти не осталось о прошлой жизни. Изредка только он вспоминал Иру, видел, как она умоляла его унизительно, навзрыд, чтобы не уходил, и к горлу подступала тошнота от презрения к самому себе, и от ужаса, что он почти не помнит лица собственного сына. Но воля его была парализована Наташей, и он даже боялся думать, что же за чувство так привязало его к ней. Вася понимал, что Наташа не любит его, впрочем, она этого и не скрывала, просто однажды, после гибели брата на Прямухинском повороте, она испугалась, оставшись наедине с жизнью, тут и подвернулся Вася, за которого она уцепилась, как за единственную надежду. Когда одумалась, было уже поздно, Василий бросил семью ради нее. Что было делать? Поплакала, и стала учиться жить так.

          А Василий, перебравшись в Богданово, стал пасти скот, чтобы не мозолить никому глаза, и в первую очередь жене. Он почти  растворился в том солнечном мае, который был в этом году. Казалось, без того рыжеватые волосы еще больше порыжели от солнца, зеленые глаза слились с листвой, взгляд растворился в воздухе. Мимо него вполне можно было пройти, не обратив внимания, до тех пор, пока он не улыбался. Василий сохранил почти детскую улыбку и мягкий, глубокий и успокаивающий голос. Он создавал впечатление тихого, уверенного человека, наслаждающегося жизнью, солнцем, счастьем, и лишь немногие видели за добрым взглядом, мягкой улыбкой и спокойствием жестокую, непотопляемую боль.

          Почтальонша Маринка, почти ровесница Василия, крепкая, ладная, яркая женщина, нашла его в поле и бесцеремонно вторглась в его уединение.

– Ну, какие новости передает сарафанное радио?– с улыбкой спросил Василий.

          Но Маринка, видимо, была не в духе, она хмуро посмотрела на Васю и уселась прямо на траву, бросив рядом огромную сумку.

– Радио передает, что мужики охамели! – Грубо сказала она.

– Да ну? – Протянул Вася и с интересом посмотрел на Маринку.

– Да не, не все, – отмахнулась та. – Ты про себя не думай.  Хоть тоже баб у тебя.

          Васька не смутился.

– Только есть похуже, – Маринка со злостью вырвала клок травы. – Таких сволочей стрелять надо.

          Вася ни о чем не спрашивал Марину, он хорошо ее знал: сама расскажет.

– Мишка Поспелов, сволочь, – продолжала она,– сначала  к Дашке таскался-таскался, какой там, та гордая больно. Ничего, я не гордая, ко мне ведь стал таскаться. Знаешь, плохо без мужика. Только я видно не угодила чем, не гордая, со мной все можно, и так, и сяк. Избил, гад. – Маринка задыхалась от злости. – Нет, чего меня бить? Чем не угодила? Дашка его не один год динамила – ничего. А я – нате, возьмите. Сволочь пьяная.

          Вася молчал. О том, что Мишка искал утешения у Маринки, а потом ее же избил, знала вся деревня. Но тут Маринку, что называется, понесло со злобы.

– Да все вы, – она злобно посмотрела покрасневшими глазами на Васю, – Ты тоже вон, не лучше, до чего довел. Жена-то твоя мужика себе нашла уж. – И замолчала, наблюдая за его реакцией.

          Вася продолжал сидеть, не шелохнувшись, как будто и речи о нем не шло. Это только еще больше разозлило Маринку.

– Не, ты глянь! – Взорвалась она, – Ухом не ведет! Я говорю, женка твоя времени-то тоже не теряет! Я понимаю, ясно дело, что ты со своей Наташкой тешишься, только долга ль та утеха-то? Наташка твоя – раз! – повернулась два раза – ее и следа уж нету! Сиди потом бобылем при живой жене, раз мозог Бог не дал! Чего Наташке, ей детей не нянчить, ясное дело-то, как с полюбовницами-то. Только и Ирка твоя стыдуху устроила. – Маринка забылась, и как ни в чем не бывало, продолжала собирать сплетни, благо слушатель нашелся. – Ой, не могу! Нашла мужика, тоже мне! Ладно б там мужик бы был! А то – слышь – Лешка Моргатый! Так что ему теперь есть чего пропивать! А собутыльница из Ирки хорошая вышла, видать корни в ней заговорили. Это… да, Васьк, сына-то своего ты хоть помнишь, маленько-то? Вот. А он-то тебя почти уж и не помнит. Грязненький, тощенький, глазенки торчат. Эх, Васек, стыдуха у тебя кругом. И надо ж было тебе уходить. Жил бы дома, да  к Наташке б своей похаживал. Вам ведь, мужикам, все нипочем.

– Слушай! Иди-ка ты отсюда, а то щас кнутом по спине-то перетяну! – Не выдержал, наконец, Василий.

– Ага! – вскочила Маринка. – И, правда, пора мне.

          И уже подобрав сумку, она не выдержала: «А что, Васек, правда-то и тебе никак по совести хлестанула? Есть, значит, совестушка-то?»

          Василий взял кнут, Маринку тут же, как ветром сдуло. Он несколько минут сидел еще молча, потом поднялся и, хлестанув кнутом, грязно выругался. А затем упал на землю лицом вниз, но только перепуганные хлопком кнута коровы могли видеть, что он рыдает, понося при этом жизнь, себя, Маринку и даже Наталью.

          Он знал, конечно, все, что ему говорила Маринка, и до этого. И про Иру, и про сына. И думал о том, что долго Наташка с ним не проживет – сбежит в город. Но ничего поделать с собой не мог. Он боялся ее потерять, боялся даже подумать, как будет жить без нее, и злился на себя за это. И злость  начала понемногу выживать из него покой, терпение, жалость, заполняя душу собою. Боль за брошенную семью и злоба сделали то, чего еще не осознавал до конца и сам Василий – он научился ненавидеть…

* * *

       Вечером этого же дня, когда Наталья мыла посуду после ужина, Василий сидел за столом и курил. Наташа плавно перемещалась по кухне, громыхала умывальником, позвякивала посудой, и рассказывала при этом Васе какие-то деревенские сплетни. А он смотрел на нее и думал: «Вот она, моя. Много-много лет не ждал даже,  не надеялся, теперь – моя, ходит, моет тарелки. И совсем меня не замечает, ей все равно, кто здесь, как всегда, ей все равно. Как Маринка, лишь бы кто был, такая же, как и все. Тогда какого черта я от нее не могу отвязаться? Чего тянет?»

– Слушай, – вдруг перебил он и свои мысли, и Наташину болтовню. – А жена-то моя спивается.

          Сказал – и сам вздрогнул: «Моя жена» – не хотел говорить. А вышло: там – «Моя», а ты-то, Наташка милая – кто?

          Наталья тоже почувствовала в этой фразе что-то нехорошее и замерла. Потом подошла и села за стол.

– Ну, – неопределенно протянула она, чувствуя, как бешено заколотилось сердце, и не в силах поднять глаз на Васю.

– Что, «ну»? Надо ж, наверное, сделать что-то, что ж она. И сын ведь там.

          Наташа побледнела.

– Андрюха, – Вася произнес имя сына и провел ладонью по столу, как будто смахивая крошки. – Андрюха там. Ты это понимаешь? Сын. – Он пристально посмотрел на Наталью.

          Наташа вздохнула, но что ответить не знала.

– И все? – Спросил Вася. – Я говорю, у меня сын живет со спившейся матерью, а ты только вздохнуть и можешь?

          Василий пронизывал Наташу взглядом, она чувствовала, что он смотрит на нее с надеждой, но от неожиданности даже не могла понять, чего он хочет от нее, и молчала.

– И спивается-то она по моей вине, – Вася судорожно обхватил голову руками. – Что там у них будет?

          Он ждал, что Наталья поможет ему, поддержит хоть словом. Но она молчала.

– Слушай, ну что ты за человек такой? – Вдруг закричал он. – Ты сухарь, что ль? Или я тебя совсем нисколько не волную? В конце концов, как ты со мной живешь, если так?!

          Наташа испугалась. Вася никогда с ней не говорил так.

– Вась, что ты, – только и смогла прошептать она.

– Гнида я – вот что! – Процедил он. – Ты мне скажи, Наташ, тебе от меня не противно?

– Нет.

– А мне противно.

          Наташа заплакала.

– Не плачь. Ни в чем ты не виновата. Нет, конечно. Я же сам. Мне захотелось, я и ушел.

– Ты обратно, что ли хочешь? – Спросила Наташа.

– Нет, родная, что ты! – Вася подошел к Наташе и опустился перед ней на колени. – Ты прости меня! Только не плачь!

          Потом ему вдруг почему-то не захотелось утешать Наташу. Он поднялся и вышел на крыльцо.

          На улице еще ярко светило солнце, но после жаркого тихого дня, поднялся ветер, и из-за горизонта, со стороны Прямухино на деревню надвигалась темная, почти черная огромная туча. Оттуда доносились долгие, томительные раскаты грома.

          Василий любил грозу. Он уселся на крыльце и закурил. Между тем, тьма постепенно окутывала деревню, поглотив уже солнце. Нарушали мрак лишь частые проблески молний. По крыше зашуршал усиливающийся дождик.

          На крыльцо вышла Наталья. Она поежилась и, не решаясь уйти обратно в дом, ожидая чего-то, смотрела на Васю.

– Гроза будет. – Сказала она.

– Люблю грозу, – тихо ответил Вася. – Посиди со мной.

          Но его последние слова утонули в мощном раскате грома. Задрожали мокрые стекла, в которые ветер бросался уже крупными охапками дождя.

          Наташа ойкнула и скрылась в доме. Василий остался один и, забыв о сигарете, наблюдал, как мучительно долго гроза висела над деревней. Сиренево-белые вспышки молний слепили, оглушающие раскаты грома почти не смолкали, догоняя друг друга, перекатываясь из края в край.

          Дождь лил, не переставая, вода обрывалась с крыши целыми потоками, казалось, что вот-вот от ее напора лопнут стекла, и в дом ворвутся эти потоки и опьяняющий, ни с чем несравнимый аромат грозы. Когда стихал ветер, дождь шел ровный, прямой, острыми иглами впиваясь в землю. Но вот снова поднимался ветер и лупил по стеклам крупными горошинами, пытался сорвать молодые листочки с деревьев и мощные крыши с домов.

          Но постепенно раскаты грома раздавались все дальше, дождь стихал, и тьма отступала. Уже совсем скоро засияло солнышко,  и только примятая мокрая трава да лужи на дорогах напоминали об отбушевавшей стихии. А Василий еще долго сидел на крыльце.

          Ночью гроза возвратилась. Молнии были так ослепительны, что можно было при них рассмотреть трещины на потолке. Гроза успокоилась только с рассветом.

ГЛАВА 3

          Утром Дарья отправилась в Прямухино, что было в часе ходьбы от Богданово. Она намеревалась посетить прямухинское кладбище, да зайти по делам в само село.

          Кладбище – это летопись окрестных деревень. Здесь лежат богдановские, там – прямухинские, еще подальше – место скорби коростовских, и так – по всем деревням. Ограды здесь, как правило, большие, и не ограды даже, а палисадники – хоронили родственников рядом, семьи постепенно переселялись сюда, и вот уже целый дом, в котором уживаются деды, внуки, зятья. А рядом – соседи. Жили рядом, дружили, ссорились; теперь все примирились, лежат рядом, соседствуют, как при жизни. Вот они тихие пристанища, домики под елочками. Вот он покой для больших и малых, первых и последних, добрых и злобных, спокойных и мятежных. Отвоевали, отрадовались, отмучились, отжили все, всех уравняла смерть, все лежат теперь успокоенные за деревянными и чугунными оградами, под плитами и крестами. А вот одинокий холмик – ни креста, ни оградки. Зарос мхом и крапивой – сразу понятно, что под холмиком этим упокоилось одиночество – некому креста поставить, цветочка положить, помолиться. А ведь и там – чья-то жизнь, судьба, слезы, радости, мечты, надежды, разочарования. Все скрыла холодная земля, и никто не вспомнит, а не зря ли была прожита та жизнь? Тихо, и только кукушка плачет о ком-то, да соловьи «Вечную память» поют…

          Дарья посидела немного у родных могилок, помолившись, вышла с кладбища и направилась в Прямухино. Для этого ей нужно было преодолеть крутую гору, венчал которую величественный Троицкий храм – по сути единственный, что сохранилось в Прямухино от прежних его владельцев Бакуниных и их славного века. Храм этот претерпел на себе судьбу России: построенный в XIX веке, в безбожном двадцатом был разграблен, суждено ему было вмещать в себе и бакунинские останки, и сырзавод, и клуб; быть восстановленным в конце века батюшкой-энтузиастом и теперь оказаться сиротой после страшной и необъяснимой смерти настоятеля и всей его семьи.

          Уже выходя с почты, Даша стала свидетельницей отвратительной сцены. К почте приближалась троица: сестра Мишки Поспелова Светка, сожитель Васиной жены Алексей и сама Ира. Женщины были в легком подпитии, тогда как Алексей вообще еле держался на ногах. Ира грязно и зло на всю улицу поносила Светку, та лишь усмехалась да подшучивала.

– Ишь ты… Ирка-то опять Леху со Светкой застукала, – усмехнулась вышедшая на шум почтальонша Маринка.

– Давай-давай! – Подзадоривала Светка Иру. – Проорись, прочисть горло свое поганое!

– Ах ты!

          Собравшиеся уже на это действо ахнули – Ирка вцепилась Свете в волосы. Последняя взвыла и вцепилась в волосы Ире. Леха между тем спокойно искал себе место, где бы приземлиться. Он, видимо, уже привык к подобным сценам. Некоторые из зрителей засмеялись. Наконец, Светка вырвалась от Ирки и подскочила к сидящему Лехе.

– Давай, вставай, чего заседаешь? – начала поднимать она его.

          Между тем Ирка что-то искала на обочине. Свидетели ахнули во второй раз и метнулись в сторону – Ирка подняла оброненный ею нож. Светка вовремя увидела это и убежала.

– Сволочи! Уроды! – кричала Ирка, двигаясь на Леху.

– Ой, держите ее! – закричал кто-то.

– Ты чего орешь, стерва? – еще громче заорал Лешка.

– Сволочи! Ненавижу! Вот тебе! – в этот момент Ирка подбежала к Лехе и, взмахнув ножом, полоснула его по лицу.

          В толпе закричали, Леха заревел медведем и завертелся на месте, зажимая кровавую щеку руками, Ирка бросила нож и, развернувшись, пошла прочь. Никто ее не останавливал, все уже кинулись к Лехе, который грозился убить Ирку.

          Когда Ира проходила мимо Даши, та, наконец, увидела, как изменилась Васина жена. Лицо ее было опухшее, почерневшее, губа разбита, волосы грязные, слипшиеся, одета она была соответственно, была босиком, а руки были также грязны, как и ноги. Она заметила Дашин взгляд и, зло посмотрев на нее, прошипела: «Чего смотришь?». Даша отвела глаза и пошла прочь.

          Уже на выходе из Прямухино ее догнала прятавшаяся где-то Светка и пошла рядом. Даша украдкой поглядывала на нее. Светка была года на три младше брата Мишки, а до сих пор была как подросток. Угловатая, худая, с длинными руками, редкими волосами, тонкими чертами лица – в ней всей был какой-то излом, надорванность. Маленькие черные глаза хитро поглядывали на Дашу. Светка давно прославилась склочным характером да репутацией гулящей.

– Вот стерва, а? – Процедила Светка, имея ввиду Ирку.

          Даша только, молча, покосилась на Свету, которая, хоть и была нетрезвая, но выглядела намного лучше и чище Ирки.

– Ты в Богданово? – Наконец спросила Дарья.

– Да, пойду домой.

          Это значило, что идти придется вместе.

– Ирка – слабачка, – заговорила Светка, – Она мужиков удержать не может. Дура. Надо было сразу Ваське хвост накрутить, а то скисла, вот он ее и бросил с дитем. И потом сидела у окошка, слышь, Дарь, ждала, что вернется.

– А что надо было делать?

– А сгнобить Наташку, и дело с концом. Народ бы поддержал ее, Наташку тута терпеть не могут. И Васька б ее был.

          Даша промолчала.

– Ирка дура! Вот Маринка – другое дело. Она, слышь, Дарька, с братцем моим живет, слышь? – Светка непременно хотела узнать реакцию Даши.

– Да пусть живет, – искренне ответила Даша.

– Слушай, удивляюсь я с тебя, – весело проговорила Светка. – К тебе мужик столько лет таскается, а ты.

– Что я?

– Ни-че-го. – По слогам сказала Светка. – Ты ж старая дева. Говорят, ты любишь кого-то больно сильно, вот у тебя сердце-то и высохло, ты Мишку-то и отправляешь.

– Глупо. – Сказала Даша.

– Не, правда, – заговорчески произнесла Светка. – Так не бывает. Такая баба – и никого.

– Значит, бывает. – Даша злилась. – Чего всех по себе мерить-то?

– Дарька, – зашептала Светка. – Любишь кого, а? Дачника, что ль?

– Светка, не лезь! – психанула Дашка. – С ума ты, что ль спятила? Не надо мне никто, вот и живу одна! Какие тут мужики, пьянь почти одна!

– Точно! – воскликнула Светка. – Значит, из дачников!

– Свет, ты дура, что ль? – искренне поинтересовалась Даша. – Отстань, а?

– Не, а я чего? Все так думают! Не бывает так!

ГЛАВА 4

          Фраза, произнесенная Василием: «Там моя жена», не давала Наталье покоя. Формально выходило, что Вася прав, Ира была его женой, они не разводились. Но что мучило Наталью, так это ее собственное положение. Кто же тогда она Васе?

          Ее мучило еще и то, что приходилось жить в деревне, работать на ферме, и при этом жить с человеком, которого она не понимала и не любила, а бросить его ей не позволяла совесть, да еще, пожалуй, самолюбие. Смутно догадываясь, что Василий больше не в ее власти, что ее холодность охладила и его, Наталья почувствовала себя неуютно. Она предавалась бесплодным мечтам, чтобы не думать об этом. Фантазия уносила ее в большие города, к красивым богатым мужчинам, ей рисовались невероятно благоустроенная квартира и свобода от деревенских сплетен.

          В таком состоянии выходя с фермы, она столкнулась с Ириной. Последняя, очевидно, затем и пришла, чтобы поговорить с Натальей. Ирина теперь выглядела получше, чем два дня назад, когда ее видела в Прямухино Дарья, она и одета была получше, и собою была почище, но лицо ее выдавало пьющую женщину.

          Наталья остановилась как вкопанная и уставилась на Ирину.

– Ну, здравствуй. – Проговорила тихо Ирина, спокойно разглядывая Наталью.

          Все, кто были на ферме, высыпали на улицу и, затаив дыхание, следили за женщинами, предвкушая интересную сцену.

– Ты меня не бойся, – криво усмехнулась Ирина, – Я говорить пришла.

– Да я не боюсь. – Соврала Наталья.

          Ирина быстро посмотрела на свидетелей и снова уставилась на Наташу.

– Пойдем, отойдем, народу многовато. – Скороговоркой произнесла Ира.

– Говори, зачем ты пришла? – спросила Наташа. – Здесь говори…

– Отойдем, прошу. – Ира старалась успокоить дрожь. – Говорю же, только поговорить.

– Вот и говори, – почти шепотом повторила Наталья.

– Ладно, – Ирина снова обвела всех взглядом и потупилась. – Отпусти Ваську…

– Что?

– Ваську отпусти, сын же у нас. Будь ты человеком, не губи.

– Он сам уходил, сам пусть и вернется. – Наталья вдруг успокоилась,  и смело посмотрела на Ирину. – Поговорила? Все, или еще что?

– Он же тебя сам не бросит! Отпусти! Уезжай в город! Что он тебе!

– Это уж мне решать, куда уезжать, – жестко произнесла Наталья. – Пока мне и здесь неплохо.

          Ира вдруг всхлипнула и, закрыв лицо руками, пробормотала: «Я не могу без него!».

          Наташа усмехнулась. В ней открылась какая-то жестокость и сейчас мучения Ирины даже доставляли ей удовольствие. Она мстила за себя.

– Будь человеком! Оставь его! – Рыдала Ирина.

          Все молча, в оцепенении наблюдали эту картину. Вдруг Ирина в отчаянии упала на колени. Наталья сделала шаг назад и оглянулась в недоумении.

– Отпусти Василия! – Почти кричала Ира. – На коленях прошу!

– Он не вернется к тебе, даже если я его брошу, – зло проговорила Наталья. Потом ей будет стыдно, но сейчас она гордилась собой.

– Какая же ты стерва! – тихо сказала Ира, перестав рыдать.

          Все, включая Наталью, стали расходиться. Ирина продолжала стоять на коленях.

– Во Васька кашу заварил! – сказал кто-то. А кто-то тихо утирал слезы.

* * *

     Естественно, Вася узнал о происшедшем сразу. Поэтому вечером, подходя к дому, он не знал, чего ему ожидать. На душе у него кошки скребли, тем более что в сложившейся ситуации он считал виноватым только себя.

          Наташа была спокойна. Она резала что-то на кухне, стоя спиной к Василию, не оборачиваясь к нему.

– Как дела? – Спросил он.

– Нормально.

          Вася не знал, как начать разговор. Он подошел к умывальнику и стал мыть руки, тщательно, долго, как будто от этого зависела его дальнейшая жизнь. Наконец, бряцанье умывальника надоело Наталье.

– Хватит полоскаться, мне нож надо помыть. – Она повернулась и, наконец, посмотрела на него.

          Вася оперся руками на раковину и посмотрел Наташе в глаза.

– Ты спокойная какая, – наконец проговорил Василий.

– А с чего бы мне не быть спокойной? – Спросила Наталья.

          Они стояли, разделенные умывальником, и казалось, что только эта преграда мешает им подраться.

– Зачем ты так, – заговорил Вася. – Зачем ты так жестоко. Она ведь ничего не сделала тебе. Ты поставь себя на ее место.

          Наталья сразу же поняла, что Вася говорит об Ирине.

– На ее место? – Переспросила она, приподняв правую бровь. – Я же не жена, как же я могу быть на ее месте? Это ты вчера сказал, что там твоя жена. Что же я тогда тут с тобой? И вообще кто я тебе? Знакомая?

– Наташа, – Вася покачал головой. – Я не прав. Я кругом не прав. Ты знаешь сама, с Ирой у меня все кончено. Но зачем же ее добивать?

– Иди, утешь ее! – Наташа психанула и, бросив нож в раковину, выбежала из кухни. Но тут же вернулась.

– Знаешь что! – Закричала она. – Ты только о себе думаешь! Какой ты несчастненький, как ты поступил. А то, что я живу, как я живу, ты даже не думаешь! Ты думаешь о том, что ты бросил семью, а о том, что у меня семьи нет вообще, кто подумает? Живу в этой деревне, не пойми кто тебе, людям в глаза стыдно смотреть! Тебе и не представить даже, что я бросила в Твери! Ради чего? Ради этой нищеты? У меня высшее образование – зачем? Чтобы вламывать на ферме за гроши? Что это за любовь у тебя такая необыкновенная, что ты обо мне совсем не думаешь? Меня достало все! Коровы, куры, грязь, галоши, печка эта! Все меня достало! Поговорить не с кем! Меня сегодня, между прочим, опозорила твоя Ирка! А ты мне претензии предъявляешь! Жестоко поступила! Да мне наплевать, как я поступила! Меня достало все!

          Все это время Вася так и стоял, облокотившись на раковину, не поворачивая головы.