Текст книги "Земля пела свои песни"
Автор книги: Анастасия Бауэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Полина не сразу сообразила, что рука его без предупреждения сомкнулась у нее на запястье и твердо потянула на себя.
– Мама! – нервно выдохнула она.
– Все это очень интересно. Но, Полина, милая…
– Что? – дрожа выпалила она, знакомясь с доселе незнакомым ощущением физического насилия. Она хотела соскочить с пола – не получилось, только выронила телефон и сигарету. Шарахнулась от мужчины, но оказалась припертой к стенке.
– Мне горячо от твоей сигареты. Обещаю, что через пару секунд и тебе будет жарко.
– Ты что такое несешь, придурок?! Я сказала тебе, только посмей меня тронуть и я устрою такой шум, что все соседи сбегутся! – предупредила она, пытаясь вырваться. Мысленно упрекнув себя за наивность и одновременно за веселую бесбашенность, которую себе позволила.
– Хватит, Поля. Довольно! Я имел в виду пепел, – проговорил Хромцов, легко отпуская ее руку и лихорадочно стряхивая с пледа пепел. – Послушай совет, – весело продолжал он. – Сигарете нужна пепельница, а иначе конец. И еще… – начал было он, но резко оборвал фразу, разразившись неудержимым смехом. Прижавшись спиной к прохладной стене, он пытался внушить себе, что нельзя так бурно реагировать на обычные глупости какой-то пигалицы.
Да она спятила, не иначе. В этом гараже стала психованная как в тюрьме. Задохнувшись от стыда, она упала на одеяло, чтобы понять, куда бросила окурок. Подобрала телефон. Шарила вокруг, сбивая последние искры. Все это Полина делала молча, откидывая волосы и прикусив губу – перед глазами стоял охваченный огнем гараж, в ушах – Димин смех.
Он предпочел оставаться у стены.
Он естественно, довольный. Разгадал ход ее мыслей. Тайны между ними больше нет.
Полина поняла это без слов. Потому что среди прочих достоинств у Димы имелся дар сохранять внешнее спокойствие, когда он внутренне округлял глаза.
Невероятно. Он достал новую сигарету. Красивый рот расслабился, скрыл ухмылку.
Она встала. Села. Снова встала. У нее возникла мысль. Как мысль, порыв больше. Полина ей стала сопротивляться, затем слегка уступила.
– Просто показалось. Я не знаю, что случилось, – проговорила она уверенно– поскольку ею всегда, начиная с раннего детства восхищались и женщины и мужчины.
Зато Хромцов знал что случилось.
Теперь да.
Насколько ему помнилось, пожар в гараже все-таки случился и в живых остался только он один. Он отложил сигарету, посмотрел на девушку – зеленая юность. Его кости превратились в крем-брюле. В голове роились сомнения, но он успел вытащить кошелек, бросить перед ней на пол. Другое какое-то вознаграждение он не придумал.
Задышала, теперь смотрела на него как животное, оставшееся без леса, и вся логика его мыслей кричала ему: не смей. Сначала он думал, что она будет медлить на каждом шагу, но это было не совсем так. Очарованный ею, как бы на границе с порабощением, он спокойно смотрел, как она побежала по нежно черной комнате – угловатая и волшебная. В синих джинсовых шортах, какая-то молодая безбожно, с манящим вырезом мальчишеской блузки.
Он даже не успел спросить, имеет ли Полина хоть малейшее представление о том, как прекрасна. Велеть ей не нервничать, как она уже нависла сверху обхватив его лицо ладонями.
Опять смеется вместо того чтобы дрожать от страха. Совсем хрупкая – но вся струится любопытством. Нежные изгибы под одеждой. Соски – переводчики с языка инстинктивного на вздымающейся и опадающей груди.
– Думаешь, я лезу чтобы узнать сколько ты стоишь? Мне по фиг. Просто так влю…
Вскинув голову, он настолько восхищенно сверкнул глазами, что Полина сбилась на полуслове.
Смогла бы окончить фразу, но разве что к ночи. Не важно, есть еще один путь к откровенным признаниям. Только надо выбрать – щека или рот. Она слегка наклонилась, слегка подалась вперед, прицениваясь к первородному глухому желанию, вспыхнувшему в глазах Димы.
– Иди. Иди же сюда, – проговорил Хромцов, как только понял, что она намеривается сделать.
Ей вдруг показалось, что это он хозяин, что это она пришла в гости. Получается абсурд. Полина неуверенно остановилась.
– Оставь их всех. Оставь мысли. Брось пугаться. Иди ко мне, – чуть слышно повторил Хромцов, в любовной истоме не отрывая глаз от ее приближающихся губ. И пока он говорил, ладонь его легла ей на локоть, обхватила руку, непреклонно повлекла к себе, медленно, сантиметр за сантиметром, и наконец, его теплое дыхание смешалось с ее вздохом. Напористые понимающие серые глаза поймали неуверенный блуждающий взгляд зеленых и приковали к себе. Потом Хромцов вздрогнул, плечами чувствуя, как она к нему рванула. Каждый нерв Полины содрогнулся как от разряда, глаза закрылись и по ее губам принялись скользить его губы, неудержимо и требовательно исследуя нежные изгибы и робеющие контуры рта.
Дымные от сигарет поцелуи тоже бывают сладкими. Особенно если они случаются впервые в жизни для кого-то из двоих. Нет, она не умеет. Нет, чтобы она сразу умела слишком похоже на сказку. Неуверенное соприкосновение и сотни тысяч комплексов в поведении, пальцы – сквозняки – не уловишь, беспомощный всхлип. Он усердно старался быть сдержанным. Дав себе труд разобраться в чем дело, Хромцов забыл про себя и начал все спасать. Показал, например, путь к губам – путь в них. Медленно поднес руку к вздымающейся груди девушки. Стиснуть слишком слабо – не хватит выдержки. Слишком сильно – ее чайник разобьет тебе голову.
Но вдруг Хромцов ощутил, как рот ее непроизвольно смягчился, напор трепещущих отталкивающих его ладоней стих. Он встал перед Полиной на колени, прижался, поцеловал крепче, быстро коснулся плеч и шеи. Приоткрыл кончиком языка сомкнутые губы, желая проникнуть внутрь, и когда они наконец распахнулись, испробовал нежность ее рта и вновь принялся без обиняков описывать действие, которого уже желал с самоубийственной готовностью. Полина дрожала от возбуждения, вернее не только от него. Точно кровь пульсировала у нее в висках: влюбила, влюбила, влюбила. Вот и поплатишься. Совершенно незнакомая с той грубой стороной его страсти, которую не нарочно, но умело возбудила в Диме, она искала опоры от невыразимого смятения, чувствуя, что вот-вот закричит или убежит.
Губы Хромцова становились все настойчивее, язык – пытливым, жалящим, руки его неустанно двигались, ласкали талию, то, что расположено выше и ниже.
Девушка застонала от невыразимого смятения, и пальцы его покорно переместились чуть выше, расстегнули молнию, пробрались под блузку. За полдня Дима умудрился стать для нее целым миром, в котором она чувствовала себя достойно. Даже на полпути к двери. Но ощущение тепла и безопасности, исходившие от его тела стали постепенно исчезать. На их место приходило притяжение, которое влекло ее к нему независимо от ее воли. Кутаться в стыд необязательно – приласкал, пока об этом не шло спора. Но потом стал жечь безудержной прямолинейностью своей страсти.
Не увиливай. Сделала шаг первой. Потом он все изменил.
Он слишком щедрый на урожай чудесных вспышек, наверное, озарений. Наверное, молний – чувственных жертв закружившегося вокруг мира. Он слишком сильный – сольешься с фоном стенки, если не учтешь эту штуку в его мозгах.
Придется учесть – Полина взялась за его плечи, учась в тоже время ими пользоваться во имя своего удовольствия. Разница в возрасте, в статусах больше не имела значения. Можно многое, с ним можно все, можно достать руками звезды. Тело плотное, сводит ноги, адреналин.
Удивленный мучительной страстностью ее ответа, Хромцов медленно оторвал руку от вздымающейся груди девушки, убеждая себя бросить ее, уйти, прервать то, что начал и безотлагательно. Завтра он наверняка пожалеет, что так далеко зашел с Полиной, и это было ему заранее известно. С другой стороны, если уж все равно раскаянья неизбежны, так пусть они будут о чем-то посерьезнее, решил он. И с некой безотчетной решимостью желая вернуть наслаждение, которое она ему дарила, Хромцов оторвал губы, взглянул в пылающее лицо девушки, распахнул блузку. Взгляд его опустился и замер, прикованный прелестной роскошью, открывшейся под одеждой. Великолепные груди, тугие, полные, с коричневатыми сосками, сжавшимися в бесстыдные бугорки, – мир закружился перед его взором; проворное загорелое тело с персиковой кожей, поблескивало в отсветах лампочки как нетронутые, надутые ветром дюны.
Испустив сдержанный вздох, он перевел взгляд с груди на губы, заглянул в растерянные глаза, а пальцы уже пытались по инерции развязать галстук, сорвать рубашку, чтобы припасть голой грудью к мягким покатым холмикам. Погодя Хромцов вспомнил, что вместо галстука на нем сегодня грязный влажный бинт.
Усилием воли он выкинул тяжелые мысли из головы и ткнулся девушке в щеку, снова возобновил поцелуй и принялся медленно исследовать чувственные впадинки, что Полина не удержалась и издала гортанный стон. Доведенная почти до обморока страстными ласками, она почувствовала, как Дима вовлек ее язычок, затем дал ей упиться своим, а когда Полина освоилась и поняла правила игры, их поцелуй стал воистину бешеным.
Колокола, бубны, трубы, медные флейты…
Земля забудь, не вспоминай – она тебя променяла на Диму, на его поцелуй.
Так нежно от губ к уху, так быстро в них. Рукоплескания. В том числе за то, что он небритый. Пока подружки сидели в своих домах, в своих кроватях, жизнь нагло баловала ее этим мужчиной. Он –суперприз. Спина ее выгнулась, он – самый долгожданный.
Тем лучше. Подумала Полина, сомкнув руки в крепком объятии, словно пытаясь запечатлеть в памяти все его очертания. Как легко далеко улетели мысли, оставили там пустоту от потерянного времени. Впрочем, ей надо было вырасти, чтобы уметь делать только губы и груди своей одеждой. Точно также и с интуицией. Она еще извивалась под требовательным нажимом его ладоней, но уже ждала, когда они снова увидятся. Одинаковые дни – одинаковые переживания, одинаковые ночи – без Димы все было всерьез, а в итоге бессмыслица. Нет, она не хотела больше слышать страхи. Она чем-то заслужила этого мужчину, с ним деньги, выигрыши, время превратились в пустяки.
Полина ниже склонилась, сама того не сознавая, прижала к себе его голову. Она же благоволила перед ним, если вдуматься. Хромцов повеселел и меньше придерживал ее, потрясенный любовью, которую она ему дарила. Пока она привыкала, он по-настоящему трудился, желая доставить обоим чуть больше удовольствия, которое они, кажется, обрели друг с другом нынче днем. Затем он позволил всем ее ощущениям проявиться в вскрике.
Мысли о родственниках стукнули ее в грудь, когда Полина выдохнула свое новое «О!»
Что волноваться из-за обычного чувства паники, подумала она и дала прикусить сосок посильнее. А там он уже взял ее за худые плечи, стиснул их на другом языке, менее ласковом, однако с пламенем чистого мужского восторга – словом Дима как мог способствовал восхитительному беспамятству девушки. Не отрывался от нее. Но ум, будь он неладен, лихорадочно заработал – ей не нравилось думать, что среди мужчин встречаются и людоеды. Их удел довольно убогий – делать из женщин неоспоримых пессимисток.
Не принято. Вычеркиваем. Или…
Дима же лучший – удерживает ее от расплывчатости, истерики, по сути. В случае чего выправит или простит. Для Полины стало очевидным, что нет ничего такого, чего бы Дима не смог понять. Понимание входило в схему их отношений, если у их отношений успела возникнуть хоть какая-то схема. Полина судорожно глотнула воздух, но стояла и держала блузку, как он сказал. Все ее тело несла нега и подступающий ужас. Уловив эту перемену, он прижался к ней всем телом – его близость частично ввела ее в восхитительное беспамятство. В ответ она пробежалась пальцами по его спине, не осознавая, как ловко Хромцов отвлек ее от тревог. Когда его руки спустились вниз по ее бедрам – ей стало нужно задержать дыхание.
Целоваться с таким, как кататься на американских горках. Дух захватывает – вечная история.
Но охи с американских горок остались позади.
Потому что он самый лучший. Но сразу после папы.
Папа будет оскорблен.
Чары были разрушены. Руки ее упали. Полина очнулась, вырвалась и обратилась в бегство.
Дима успел расстегнуть на ней молнию почти во всю длину. На ходу заправляя блузку, Полина на секунду обернулась, пытаясь не думать о том, что происходит у стены. Толкнула дверь. Тяжело прижалась к ручке.
– Сильно не броди по пляжу. Могут увидеть наши соседи!
Было мучительно вспоминать его без рубашки, поникшего плечами, уткнувшегося носом в подушку. Схватившегося за голову. И невыносимо думать, почему так.
***
В кухне – здоровая изобильная атмосфера. На плите сам собой побулькивает грибной суп. У холодильника еще стоит кудрявый запах салата, оставшийся после наевшегося петрушки садовника. Перцы на нитке свисают с подоконника, острые, им бы мотаться на ветру. Полная мокрая раковина просела от горя. Екатерина расстегивает ворот сарафана, оперившись боком о плиту. Тетушка Варя вся залитая охлаждающим кремом с алоэ. Носки спущены – ноги повыше от отеков, черный халатик жмет в грудях. Зато заколка!.. Четыре сезона – снегирь, подснежники, земляника, тыква – переплелись на пластиковом леком кубике, пришпиленном к остаткам волос мощной застежкой. Все это привычные Полине обстоятельства места, времени и образа действия.
За помывкой кружек домработница вспомнила полдюжины их соседей. Что слышно об их жизни. Что слышно от них самих об их жизни. С одной соседкой она встретилась в булочной, потом та купила маковый рулет, рогалики с сыром и курник – и все это для одной себя! Муж ушел от нее к другой, рассказывала по секрету Екатерина, так чего же от женщины теперь можно ждать?
– Сбитый летчик, – говорила она. – И никаких диет.
Барбара кивнула, словно поняла всю совокупность обстоятельств.
– Седина в бороду и так далее, – отвечала она. – В командировки большинство из мужей любит ездить – хотя бы раз, чтобы узнать, что это такое. Думаю, она просто застала его на месте преступления. Но если голубок упорхнул, что толку закрывать голубятню. Преждевременно жиреть? Так ведь Катенька?
– Причем тут командировки? Случилось преступление? Какая еще голубятня? – спросила Полина.
– Думаю, проблемы у них начались с той самой гремучей особи из его отдела, пригодной только для слюнявых утех, – сказала Екатерина. – А теперь что… беда пришла – наедай бока.
– Что такое гремучая особь? – шепнула Полина тетушке. – Что за беда пришла? – Но Барбара сделала вид, что ее не расслышала.
Чайник вскипел. Заварили с мелиссой. Несложная игра в чаепитие на чайном ситечке: кипяток, настой, ложечки, слова; кипяток, настой, ложечки, много слов. Длинен путь назад по лестнице с пачкой печенья и двумя сосисками, рассованными по карманам. Две женщины за кухонной дверью прислушиваются: не выпадет ли у нее одна из сосисок на их чистый пол? Не выпадет, не волнуйтесь, они хорошо припрятаны. В свою комнату и обратно. Осторожно отворила деревянную дверь. Вроде бы не вечность отсутствовала, но Барбара и Екатерина словно чуют ее чудное вранье.
Вечером и папа нашелся, и опять чай пили. Только папа пил другое.
– А я тебе скажу, – отозвалась Варвара Петровна, поправляя кисти на скатерти цвета увядшей розы, – просто чудо, что твой отец еще не упал с лестницы. Впрочем, это его дело. У пьяниц нет страха.
– Если бы мама это видела…
– Думай о хорошем, – сказала она, припевая чай. – Юра опять прислал цветы, – продолжала тише тетушка.
Но тут Полина заинтересовалась зеркалом, встроенным в кухонный буфет и, нахмурившись, вгляделась в свое отражение. Глаза – песок. Черты лица словно бы остались без электричества, теплились каким-то странным ноющим счастьем, природу которого она не совсем могла себе объяснить. То, что с ней творилось – это было прекрасно, но не имело отношения собственно к тетушке и затянувшемуся ужину.
– Что, прости?
Варвара Петровна вдруг обиделась.
– В какой ты дурацкой задумчивости с самого обеда! – воскликнула она и нежно ущипнула Полину за щеку. А потом Полина вспомнила тетушку Варю из своего детства. Это она лечила ее ангины и царапины, кормила вкусненьким, играла с ней на улице. Папа работал и где-то творил великие дела, но тетушка всегда была рядом. Обнимала ее и усаживала прямо на свой любимый диванчик по соседству с косметической маской, которую готовила или чайком, который она потягивала или книгой, которую она почитывала, а чтоб разговорить, давала конфету либо ложку меда. Расскажи что случилось, спрашивала Барбара. Перестань-ка быть себе на уме и расскажи что случилось. А затем тетушка деликатно, но настойчиво глядела ей в лицо, насилу сдерживая желание знать обо всем, что происходит в их доме.
Но иногда не можешь перестать быть себе на уме. Не можешь рассказать. Даже понять что случилось не можешь.
– Прямо не вериться, – вымолвила Полина, как только смекнула что тетушка считает себя вправе изучать ее словно бактерию под микроскопом, – прямо не вериться что меня окружили ухажеры.
– Юрия знаю, а кто второй?
Почему я скорее должна бежать отсюда? Мысленно Полина задала себе этот вопрос. Потому что тетушка похожа на ищейку – живой Шерлок Холмс, здание КГБ – вот кого она напоминает. Тетушке бы порыться в ней словно в коробке с мелочью, поискать шерстяные нитки, свежий бисер, универсальный клей, схемы выкроек, чудные потерянные пуговицы, иглу для штопки. Если бы Барбара знала, что она там прячет, сбила бы крышку, переворошила содержимое и, шарахнув по боку, спрятала под замок в чуланчик, считая что поступает верно.
Задумчивость сразу же прошла. В повисшей тишине Полине почудилось что-то нестерпимо угрожающее, и она прикинула риски от их с Барбарой дальнейшего совместного чаепития.
– Уже поздно, знаешь. Пойду к себе.
Варвара Петровна покорно закивала.
– Ах, помилуй, чтобы пойти поспать моего разрешения не требуется.
Полина с удивлением поняла, что тетушка вовсе не против остаться в одиночестве. Раскинувшись на диванчике, всем своим видом она давала понять – ей повезло, в ее распоряжении целая гостиная. Дежурно пожелав Барбаре крепких снов, Полина пересекла комнату. Остановилась, с осторожностью обернулась, не смотрит ли та ей в след. Смотрела. Вернее тут-то и стала смотреть.
Что-то в выражении морщинистого лица заставляло Полину умирать от желания вернуться и обо всем рассказать, спросить совета в предчувствии того, что ее спокойное будущее висит на волоске. То и дело перед глазами всплывали ужасные образы разгневанного отца и домработницы, исподтишка бросавшей на нее укоризненные взгляды. Завтра она весь день просидит дома. Может, доедет на велосипеде до булочной, а по возвращению добавит несколько убедительных деталей о том, как случилось что Токио неподалеку от булочной раздавило автобусом. Если повезет никто и проверять не станет. А сегодня… домой не несли ноги. Дома сегодня как-то плохо будет сидеться.
Лунный свет лился на берег. Полина как во сне преодолела пригорок и подошла к пляжу, ища Диму. Рванув дверь, она распахнула гараж, чуть не наступив на аккуратно расстеленный пиджак, лежавший перед входом. Взгляд натолкнулся не на теплую плоть, а на холодные стены. Опыт, накопленный за день, который прошел в опасности, в мгновенье ока взбодрил Полину, вернув от стыдливых терзаний к полному осознанию действительности. Она закрыла дверь, вышла наружу и оглядела пляж, скользя взглядом по повисшим на камнях росинкам. Спустив ноги с порожка, Полина побрела между гаражами. Необычайно интересно, подумала она, и столь же пугающе неудачно, если учесть что в столь поздний час они остались на пляже один на один.
Сжав по привычке пакет с едой, она пылала недовольством на саму себя, удравшую отсюда в приятной уверенности, что Дима по состоянию здоровья не сможет выбраться из гаража и хладнокровно бросить ее. Оставалось лишь радоваться, что он избавился от окурков, прежде чем убежать! Зайдя за угол, Полина перепрыгнула крапиву, чуть не угодив в липкую паутину, крест-накрест свитую под низкой крышей.
Какое-то неуловимое движение, что-то, мелькнувшее за сосчитанными и пронумерованными строениями, привлекло взгляд девушки.
– Поля… – произнес сбоку Хромцов.
Она резко обернулась, прилагая большие усилия скрыть, как при звуках его низкого голоса у нее бешено заколотилось сердце. Почему, в отчаянии гадала Полина, почему я неслась к нему сюда как сумасшедшая? Почему перестала бояться боли, неопределенности и грусти, которую придется вынести по возвращению домой?
– Прекрасный вечер, – сообщил он. – Встань куда-нибудь, здесь гвозди.
– Я… Тебе очень идет папин спортивный костюм. Тебе не предлагали быть моделью? – спросила она, с облегчением услышав, что голос его ровен. Обидами там и не пахло.
Поглядев на бриллианты в ее ушках, Хромцов подумал, что не предлагали. Предлагали быть с моделями.
– Я собирался идти тебя разыскивать, – ответил он, выходя из тени.
Паническая атака совсем необязательно бывает атакой, она может наступить так, что тихо и спокойно погружаешься в ступор, сродни невозмутимости. Покосившись на мерцающий в его руке нож, Полина поинтересовалась:
– И что ты планировал сделать, отыскав меня?
– Я нарезал тебе цветов, – сказал он, засовывая нож в карман. – Думал, ухитрюсь выскользнуть из гаража пока ты ушла по делам.
– Они чудные. Чудные. Чудные, – на силу прошептала Полина, наблюдая за тем, как Дима вытаскивает откуда-то из темноты охапку оборчатых белых ромашек.
– Лишенные престижа. Как ромашки должно быть сейчас непопулярны у девушек, – иронически признал Хромцов.
– Неправда, – многозначительно заметила Полина. Потом у нее сжалось сердце.
– В таком случае, – сказал он, послав ей кривую улыбку, – сосны, елки, сраные лютики, местная ряска со всеми ее лягушками тоже тебе.
– Что же, можно, – протянула Полина, удивляясь своей недогадливости, когда кинулась ругать себя, не проверив сначала вблизи гаража и за гаражами.
Теперь, когда девчонка его нашла, ему хотелось лишь одного – чтобы она снова его оставила. Ее присутствие нарушило умиротворенность, которую он так отчаянно жаждал. Подстрекаемый ее млеющей юностью и захваченный в атмосферу пионерского лагеря, в которой оказался благодаря Полине, Хромцов не смог забыть о ее существовании даже во сне. В который провалился сразу же, как только она выбежала не тратя много времени на одевание. Полина обладала завораживающей особенностью в один и тот же момент быть невинным ребенком, белокурой леди с налетом старомодного шарма и отважной героиней, спасающей собачью жизнь, человеческую жизнь, просто жизнь, несмотря на реальную угрозу страха. Цельная, но переменчивая, много женщин в одной, живая матрешка, именно поэтому она нашла в нем отклик.
Девушка рассматривала букет и пребывала в раздумье. Хромцов слегка нахмурил брови и несколько пересмотрел свое прежнее заключение о том, что ей их первый поцелуй понравился с той же силой.
– О чем ты думала несколько минут назад, когда искала меня?
Полина чуть-чуть напряглась, услышав вопрос. Ее занимали две сложности. Одну из них – замечательный замысел Димы предложить ей вместо своей биографии свое тело – она, естественно, никогда не посмела обсуждать.
– Ни о чем особенном, – уклонилась она.
– Все равно, расскажи, – настаивал он.
Полина оглянулась, и в груди еще раз предательски стрельнуло при виде крепких плеч поблизости и привлекательного серьезного лица, залитого лунным светом. Расположенная – и с желанием – говорить о чем угодно, чтобы отвлечься от мыслей о Диме, Полина бросила взгляд на реку и, уступая, сказала со вздохом:
– Я думала о том, что сегодня отошла от правил: просто и спокойно. Мне только хочется, чтобы меня по-прежнему понимали родственники и все те, кто их знает. Чтобы меня по-прежнему любили, чтобы я была нужна.
– Одобрение родственников – это все что тебе требуется? – спросил Хромцов удивлено и облегченно, поскольку мысли ее оказались дружелюбного характера. Она закивала, и блуза на молнии скользнула сверху вниз, а он резко подавил порыв коснуться выставленной напоказ ключицы и нежно поцеловать ее. – Отсутствует понимание с семьей?
– Вот именно, я боюсь остаться одна. Непонятой. – Полина вздохнула, чувствуя себя наивной девочкой. Одновременно подумав, что Дима похож на луковицу – много-много слоев, стебель за стеблем, и если бы они назавтра встретились, она продолжила пытаться сдирать эти слои, чтобы заглянуть под очередной и увидеть что представляет собой донце. – Еще я думаю, что мне делать: накормить тебя сосисками или полюбить навеки.
– Точно. Да. Трудный выбор, – поддразнил он, имея в виду пакет с едой. – Выбор – это опыт. А опыт – лотерея, как говорят каскадеры.
Полина послала ему унылую улыбку, а в голосе зазвучали решительные нотки:
– Мой номер телефона. Думаю, не стоит спрашивать, зачем я его оставляю. Ну… учитывая все обстоятельства. После секундного размышления, она выудила из шортов готовую записку.
Записочки, с улыбкой подумал Хромцов, где я и где записочки.
– Поверь, я и сам предпочел бы оставить этот вопрос открытым. Ну… учитывая все обстоятельства.
Он молча убрал записку в карман.
Полина не могла не приметить странного жадного блеска в оглядевших ее серых глазах, которого раньше и в помине не было. Но на мгновение отвлеклась, с тревогой представив, как были бы шокированы все домашние, если бы она выложила для них историю этого дня и скудные сведения о своем новом знакомом. Затем представила им своего нового знакомого. Она уже ясно видела истовый отцовский гнев и глубокий тетушкин обморок. Конечно постановочный, но исполненный искусно.
Взглянув на реку, в ту же сторону, куда недавно смотрела Полина, Хромцов вдруг тихо признался:
– Прости меня. Меня занесло. Я не животное, мне не только бы поскорее, поскорее…
– Тут мало о чем просить прощения, – отвечала она.
– Вот оно что? Можешь считать себя невиновной в случившемся, потому что вроде как покорилась мне против своей воли.
– Не правда! – вырвалось у нее со смущением и отчаяньем и сотней других переживаний, которые Хромцов не смог распознать. Отчего усилилась его заинтересованность в продолжении беседы.
– Не правда? – переспросил он с фантастическим ощущением легкости. – В чем же я не прав? – тихо, но настойчиво допрашивал он. – Объясни мне, в чем я не прав?
Не настойчивый тон заставлял ее отвечать, нет, напротив нежданные воспоминания о том, как он прикладывался к ее губам, воспоминания о немыслимой нежности, о страстности, о мучительной чуткости с которой учил ее целоваться, об испытанном чувстве ликования, о тяжелом дыхании в попытках сдержать влечение. С Юрой все обстояло совершено иначе. Возможно, причина заключалась в том, что папа сам ей его выбрал. И их вынужденная дружба была совершенно не похожа на те энергичные порывы души, которым Полина подчинилась, имея дело с Димой. Юрий Михайлович просто о ней пекся, в свое время ожидая от нее безусловного повиновения. Впрочем, как и папа пекся о своем протеже. В связи с чем, она ценила, а не сторонилась того, что случилось между ними, не могла заставить себя сфальшивить и вместо того чтобы врать, вымолвила сдавленным шепотом:
– Я по своему желанию спрятала тебя ото всех, укрыв в гараже. Я по своему желанию с тобой целовалась. – И, отводя стыдливый взгляд от его потемневших глаз, добавила: – Это было прекрасно.
Полина глядела в сторону и не заметила совсем новой странной улыбки медленно расплывшейся на губах Хромцова. Но даже не успела поблагодарить судьбу за тот прекрасный пережитый опыт, как он вмял ее в стену. Дима целовал ее, обхватив ее лицо ладонями. Однажды он уже заставил ее пережить восхитительное, ужасающее, пронзительное чувство, но сейчас заставил ощутить и дал ей понять что она нужна, интересна, обожаема, именно этого она не получала с Юрой. Именно этого ей хотелось получить всю жизнь.
Проведя руками по его груди, Полина обвила шею, откинулась на доски, разделяя его желание, еще более возбуждая его; ориентировалась животом, слушала грудями при этом испытывая и полное успокоение и абсолютную пьянящую радость. Измученное, но отдохнувшее тело Хромцова не смогло выдержать этого невинного порыва. Его охватило пламя, когда руки смогли пробраться за пояс джинсовых шортов и сомкнулись на голых бедрах. Одним простым движением он приподнял Полину и сильнее прислонил к стенке. Крепко прижался к ней чреслами, безмолвно требуя чтобы тела их слились.
Света мало, только от луны где-то наверху. Лишенный возможности говорить, а потом и дышать, Хромцов отстранился. Просунул пальцы между досок рядом с ее лицом. Нащупал углы, между ними провалы. Болтик. Ржавый острый болтик. Он накрыл его рукой, в последний момент пожалев девчонку, предотвратив большую неприятность, в которую она могла бы вляпаться.
Руки, ноги на бедре, крик «О, Дима!». Жаркая тьма. Опытные пальцы. И все– таки подбородок у него как наждачная бумага. Спустя минуту, это уже был тот поцелуй, который девственница имела право прекратить в любой момент.
Дрожа, задыхаясь, Полина спрятала лицо в его спортивной кофте отказывая в волнующем предложении и в этот же миг его мышцы, напрягшись, послали повелительный приказ. Не в силах более спорить, Полина медленно вскинула голову и попыталась посмотреть на мужчину.
– Нет! Ты же понимаешь, что нет! Тебе придется покинуть пляж, ты должен будешь немедленно уйти. В конце концов, мне есть что терять, в отличие от тебя! – пролепетала, крикнула Полина в угол его рта.
Она кинулась было к реке, но Хромцов не пустил ее. При виде столь явного свидетельства его настойчивого желания Полина растерялась. Страсть еще не угасла в затуманенных серых глазах. Ровно и негромко он произнес:
– Такое ощущение, что мы знакомы всю жизнь.
На сей раз смысл этого признания не оставлял никаких сомнений, и она прошептала словно слова были внезапно рождены ее сердцем, а не головой:
– Несмотря на это ты упорно отказываешься рассказать хоть что-нибудь о себе. Мне надоело наталкиваться на тщательно возведенную ограду! Догадываюсь, многие женщины с радостью согласились на то, что ты мне предлагаешь, но загвоздка в том, что, по-моему, ты нечто гораздо большее, чем пресс, рост и личико.
– Я не люблю говорить о себе. Также не вижу никого смысла в том, чтобы делиться с тобой своими проблемами.
Он произнес это спокойно, без раздражения, без пренебрежения и даже без сожаления, отказался от дальнейших разговоров с той же легкостью, будто наткнулся на яму и обошел.
С этими словами у нее точно пелена с глаз спала. Полина отшатнулась, и он отпустил ее. Отвернувшись и явно дав этим понять, что он может делать что хочет, она направилась к воде.
Хромцов поколебался, зная, что должен сейчас же убраться отсюда, но не желал уходить. Он говорил себе, что нежелание это вызвано попросту не самым лучшим самочувствием, а вовсе не озабоченностью странным настроением Полины и удовольствием, которое доставляло ему ее общество. Не спуская глаз с ее удалявшейся фигурки, здоровым плечом он привалился к доскам, которыми был обит чей-то гараж. Хромцов не чувствовал больше озноба, зато пиджак на котором он спал весь вымок от пота. Пришлось переодеться. Вдобавок с утра он толком ничего не ел, и в жилах его бродила водка, будоражившая ум и тело. Знакомый со всеми ее эффектами, Хромцов все-таки связал череду посетивших его образов Полины над ним и Полины под ним с банальной похмельной похотью. Затем пытаясь как-то объяснить себе растущее восхищение спасшей его девушкой, он с неохотой признал, что это была не похоть, а нечто другое. Возникшее в поле и укрепившееся в нем во время их путешествия к гаражу.
