Текст книги "Земля пела свои песни"
Автор книги: Анастасия Бауэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
– Я тебя люблю, Полина.
– А это твои проблемы.
– Тост в честь Дмитрия Владимировича и новобрачной!
В нормальных обстоятельствах этот призыв к свадебному поцелую заставил бы разодетую невесту и жениха в строгом наспех улыбнуться многочисленным гостям и броситься друг к другу в объятья с плохо скрываемой страстью. В привычных обстоятельствах молодые целовались бы взахлеб, мило сплющивая носы о щеки друг друга, радостно вытягивая шеи друг другу навстречу. Целовались бы долго и пылко, со многими перебоями, в то время как гости постепенно краснея начинают напоминать томаты на грядках и про себя решают никому не говорить об увиденном, разве что шепотом. И так далее, пока у невесты окончательно не смажется макияж и не отработает гонорар фотовспышка в руках фотографа. Но не сегодня. Не на этой свадьбе.
Тише тихого, еле слышно:
– Я тебя люблю, Полина. Ты даже бессильного сделаешь сильным. Принимай это как хочешь. Королева.
– Давай встанем для всех. Давай ближе. Целуй меня хорошо. Не хочу тащить за собой вонючий шлейф из сплетен.
Голос из толпы:
– Просим! Просим! Горько! Зал помогает аплодировать!
На этой свадьбе никто кроме гостей не хотел поцелуев. На этой богатой свадьбе от невесты ненавязчиво веяло фруктовыми духами – ее любимыми и сильно воняло страхом. Первобытным, с бисеринками пота на абрикосовых лопатках, голых по замыслу дизайнера, создавшего для нее подвенечное платье. На глазах мрачнеющий жених, чьей величавой осанке казалось подчинялась сама природа, уже давно разрывался между желанием расхохотаться и более настойчивым импульсом со всей силы врезать кулаком о стену. Или разнести в щепки бесконечный и белоснежный свадебный стол. Его просили – он встал. Так он и стоял, спрятав от гостей жгущую его ярость за легкой учтивостью, с которой помог новобрачной подняться за ним следом. О нет, по скромности он не трудился запечатлеть в памяти гостей свой гнев. Зачем? Зачем чтобы все они застыли по подоконникам и косякам? Зачем им знать, что в эти трогательные торжественные минуты у жениха пыл, способный сделать из любого человека отбивную. Гости не заметят этого, для гостей это должно быть не заметно. Лучше пусть и дальше жрут и наслаждаются хреновой игрой в нежности. Спустя секунду, звеневшую каким-то всеобщим ожиданием, он разве что позволил себе оттолкнуть ногой цеплявшийся за юбки невесты стул. Сделав это слегка страшно, согласно вековым традициям неся в грубоватом жесте обещание каждому присутствующему, что совсем скоро новобрачная узнает то, о чем ей раньше неприлично было знать.
Тише тихого, крики были ни к чему:
– Полина, я тебя люблю. Сам не знаю кто я без тебя, то ли монах, то ли труп. Ты центр красоты всей моей жизни.
– Давай целуй. Вот так, вот так, милый. Слаще, ну! Ненавижу.
Голос из толпы:
– Друзья, громче! Горько, горько! Один, два, три…
Под взмах наполненных шампанским бокалов, наступившее веселье и сдержанный кураж, воцарившейся среди могущественных и влиятельных друзей со стороны жениха их губы недоверчиво соединились. Взбешенная, испуганная, готовая взбунтоваться невеста действовала легко. Уверенная что в их с женихом тяжелом случае почти невесомого показательного касания будет вполне достаточно, в то время как гости дружно отсчитывают количество лет, которые супруги проживут вместе согласно еще одной давней традиции. Всерьез рискуя быть отброшенной женихом прочь в любую секунду и с такой силой, что ей непременно придется рухнуть на груду салатов, а то и ниже, на четвереньки под самый стол, невеста сияла глазами, радуясь, что снова оказалась в эпицентре людского внимания. Сияла фальшиво. Для всех в шутку ударяя жениха кулаком в плечо под слаженный хлест бесчисленных ладоней, отбивающих счет. И только для себя – целясь в конкретное известное ей место на его теле.
Что же касалось самого жениха, предварительно гордо усмехнувшегося всем на его празднике, а после с каким-то зловещим спокойствием ставшего отыскивать сильно трясущиеся губы в розовой помаде, то он стиснул свои зубы и просто терпел. Пытался перетерпеть разраставшийся жар боли в плече, стараясь меньше обращать на эту боль внимания. Где-то в самых темных уголках своего сознания отчетливо понимая, что если он еще сильнее их стиснет, то зубы его точно раскрошатся. Да, он послушно сливался дыханием с невестой, утверждая коллег и друзей в иллюзии того, что свадебный поцелуй в первую очередь доказательство любви и нежности между новоиспеченными супругами. Со смешенным чувством восхищения смелостью Полины и сочувствия к ее последующей незавидной участи, он уже давно успел проделать ловкое и незаметное движение, словно бы намериваясь посильнее обнять свою невесту под нарастающий гул восклицаний. И прежде чем она успела что-либо сообразить, поймал ее за второе запястье и сжал под столом до той степени хруста, что лицо невесты заметно порозовело и вытянулось.
Больно. Двоим в зале очень больно, они плачут позами – но тихо, тихо. Не смущаясь, они продолжают говорить рот в рот. Лично он делает вид, что ему все нипочем, но голос его становится злее, тверже:
– Ты дура или что, вообще? Так случилось, я тебя полюбил. Так случилось, ты сама приложила к этому немало сил. А я предпочитаю отдаваться целиком. Я твой. Все. Это все! Нет, Полина, слезы теперь тебе не помогут.
Пьяный голос из толпы:
– А вот и торт! Пышно. Конечно спасибо за работу поварам и официантам, но мы не отвлекаемся! Друзья, громче аплодисменты!
Запястье ныло от жесткой хватки. Но изящный кулак со свежим камнем таких размеров и блеска, что был под стать самой королеве, легонько взметался и взметался наверх. Потому как вся боль Полины легко гибла в огне обиды к ее жениху. Продолжая тыкать суррогатами поцелуя в рот человека, который погубил ее родственников, похитил ее девственность, отнял у нее последнее – любимую собаку, Полина наносила очень меткие удары, слегка задыхаясь, слегка хохоча, кривя от шока свободные пальцы в стильном маникюре. Учитывая ту кошмарную действительность, в которую она угодила в результате своей великолепной глупости, Полина с удовольствием закрыла глаза и попробовала мысленно перенестись в один летний день, одетый в груши и выспевшую вишню, с горячим воздухом, запутавшемся в пыли сухого придорожного бурьяна. Мысленно девушка подошла к ласковой пропасти, до нее оттуда донеслось хаотичное сочетание звуков и образов, ставших подниматься как пар над лесистыми громадами, особняками, улицами и змеистой рекой, до боли знакомой.
Ее новоиспеченный супруг еще был. Но для всех гостей он уже был каким-то далеким, холодно-изысканным, больше заинтересованным не в самой свадьбе, а в ее смысле. С пульсирующей на шее жилкой, продолжал шептать в беспощадно резких аплодисментах:
– Я люблю тебя! Между нами был бриллиант, не превращай его в уголь. Не предавай моего расположения. Полина, не начинай войну. Зная, что я в ней выиграю.
И ему совсем не мешали рулады других голосов:
– Восемь! Девять! Десять! Одиннадцать!
Главное сейчас куда подальше от полупьяных призывов, разносолов, оплаченных убийцей, подарочных конвертов, явно грешивших показной толщиной. Мышцы жениха непроизвольно сократились в ожидании следующей атаки. Правильно. Она уже напирала кулаком по отвороту его пиджака. Меткость – нет большего благословения! Перенеся удар, жених еще шептал о любви как толкал девушку с парапета – словами навзничь. Она сильнее зажмурила глаза в потекшей подводке. Судорожно переведя дыхание, Полина вспомнила о ласковом рокоте шмелей над цветами, монотонном поскрипывании велосипеда и зеленых далях июльского поля, где и начался весь этот кошмар их знакомства.
Тот денек, она назвала его тропическим. Тот денек выдался необыкновенно погожим, с прозрачным небом и легчайшими полосками света, ненавязчиво бившими по оконным стеклам. С рядами клубники в полном соку, красными корабликами маков на лужайке, пьяными птицами, рекой, сильно блестевшей неподалеку и всем другим, что положено действительно жаркому дню. Она бесцельно болтала ногой и наслаждалась хоть какой-то прохладой, шедшей от шелковой комбинации. Без энтузиазма поглядывала в листы, исписанные ее переводами с английского. Все больше обшаривала взглядом газон с розами и участки глинистой почвы в удивительных разводах эрозии, далее пионы и зацветшие пучки укропа под стеблями отталкивающе усыпанные тлей. Ухая сердцем, неторопливо исследовала двор. Затем перевела взгляд вниз, прямо под окошко, на разные клумбы, а после на павлиньи хвосты шиповника. Потом на веранду, ища хоть какие-нибудь следы безобразий любимой, но все же пакостливой собаки. Если Токио и был во дворе, то следы его и по большей части разрушительные последствия от его прогулки тоже обязательно должны были где-то быть.
Полина не глядя перевернула следующую страницу. Еще одну. Перестала болтать ногой в носке. Подняв глаза выше, понаблюдала за садовником, неусыпно отдраивающим зону бассейна. За тетушкой, всерьез разговаривающей с кустом крыжовника о причинах его нежелания плодоносить на самой макушке лета. На громаду забора, щедро поросшую зигзагами вьюнов. Глазами, враз приобретшими влагу, натолкнулась на калитку, что бессильно болталась нараспашку в монолитах того самого забора.
–Ванна с чередой и солью готова, обед готов. Могу ли я отпроситься в парикмахерскую? – заглянувшая в комнату домработница умолкла на полуслове, заметив, как Полина отвела взгляд от окна и обернулась на нее с каким-то странным паническим выражением лица.
– Садовник забыл затворить за собой калитку, вот он и дал деру как тогда весной. Токио сбежал, слышишь! Опять будет кидаться на все подряд, пока его не отловят. Я не смирюсь, если его собьет каким-нибудь грузовиком! – торопливо озвучив причину своей нервозности, Полина подскочила к шкафу, стянула носки, быстренько огляделась и схватила первую попавшуюся тряпку. Одеваясь, она старалась не замечать гула редких машин, раздававшегося за периметром ее сада.
Комично всплеснув руками, после скомкано махнув какими-то бумагами, случайно подвернувшимися ей на столе, домработница поскорее посторонилась от двери к косяку. Без труда дав ход высокой и гибкой как микрофон девушке, впопыхах пряча в кармане коробочку с краской, обещавшей сделать из нее жгучую брюнетку и искренне сопереживая Полине. Несмотря на ком повседневных хлопот, домработница как никто успевала замечать насколько хозяйка привязана к своей собаке породы акита-ину, ставшей такой популярной после выхода фильма Хатико, привезенной ей отцом из командировки по Японии. Впрочем, не только домработница, все в доме видели и знали, что это была подлинная любовь человека и собаки.
Она впопыхах оделась. Тут же Полина повернулась и побежала.
Солнечная комната, коридоры, местами забитые антиквариатом, остались позади. Теперь под ногами, вернее под велосипедными спицами благородно шуршал гравий. Она всегда была основательной, решительной, грусть – это было вовсе не про нее. Но сейчас девушке никак не удавалось справиться с тревожными мыслями о собаке. Спокойствие ей не давалось, несмотря на то, что Полина не хотела прослыть в собственных глазах трусихой.
Большие дома, дома поменьше, еще дома…
Дав круг по уютной улочке, с пышным ковром пыли на дороге, Полина резко осадила руль. Молчание. Тишь. И непременно заборы – великаны, как реликвии эры дорого загородного жилья. От раскаленных на солнце качелей и лавочек веяло некоторой загадочностью, как бы намекая на простые и понятные радости человеческой сиесты. В обед улица была пустой – в том-то и беда.
– Здравствуйте! Вы нашу собаку не встречали? – вопрошала она у подслеповатой соседки, вдовы генерала, неосторожно взрыхлив колесом декоративный дерн на ее газоне и надеясь, что шуметь та не станет.
– Вы не видели нашу собаку? – сбивчиво интересовалась она у азиатского дворника, едва-едва говорившего по-русски, беспомощно сжимая пальцами руль.
Но нет. Работа по поиску Токио была далеко не легкой. Под сильным солнцем лицо ее горело как после очищающей маски, от нервов скорость велосипеда стала невыносимо медленной – жалкая прогулка. Никчемное незапланированное приключение.
Сильно взволнованная Полина вздыхала и тяжелела мыслями. Бороздя колесами не совсем типичную поселковую дорогу, отремонтированную в расчете на низкие и спортивные машины, она невольно оглянулась на высокую башню местной часовенки. Затем на золотую маковку купола, в нем тоже поселилось солнышко и тоже горело сквозными желтыми красками с переливами в золотой, а затем и белый. И тут надежда сковала грудь Полины при одном только взгляде на отца Паисия, крутившегося на каблуках с определенным намерением во что бы то не стало покрасить скамейки в церковном сквере. Вхожий в их дом еще задолго до ее рождения, как большинство людей добрых, отец Паисий глубоко уважал собак. По настроению их кормил бывая всюду в поселке, в общем-то не требуя от животных взамен никакой нежности. Между прочим, угощал Токио блинами на недавних именинах тетушки, сгорбившись под столом в три погибели и бесконечно вздыхая от собственной доброты и тучности, пока папа не шепнул ему, что он белобородый дурак. Это воспоминание вселило надежду в нежное сердце девушки. Незачем говорить, что собаки запоминают руки тех, кто их кормил.
Затормозив около часовни, Полина оставила велосипед, женственно ступая по церковному двору, уверенно ступая в прошлом не раз здесь бывавшая. Одновременно она улыбалась. Улыбался и Паисий, сохраняя благочестивое спокойствие, но заметно грустнея глазами и постепенно вникая в суть безрадостного повода, приведшего девушку на самую окраину из окраин. Выслушивая взволнованный шепоток, предвещавший не хилые драматические события, батюшка кивал с чрезвычайным достоинством и спокойствием, благоприятствующим всем духовным людям, но выражение его лица уже ответило на вопрос Полины. Собаку отец Паисий не видел.
Бедная Полина и без того тихо паниковавшая совсем потеряла голову. Неужели уже успел добежать до трассы? Так и есть, большой, но глупый пес. Наверное, устроил себе целое представление, гоняясь за грязными колесами пролетавших мимо автомобилей. Водители которых далеко не всегда готовы неожиданно сбросить скорость, выбрав второе между автодорожным происшествием и мимолетной драмой в семье хозяина собаки.
Не в силах больше спокойно выносить шум, доносившийся с дороги и мало обращая внимание на слабые протесты священника, Полина привычно сунула руку в карман. После сунула свою руку Паисию. Испустила тяжкий вздох, повернулась и бросилась обратно к велосипеду, чтобы абсолютно несчастливо доехать до трассы и самой проверить там ли собака. Оседлав велосипед, Полина наскоро простилась, уняв истерические интонации в голосе до более подобающих, помянутая про святость места в котором ненадолго очутилась, а затем понеслась вперед на немыслимо дикой скорости.
Между тем, довольно довольный священник помахал ей рукой на прощание и, не зная куда смотреть, опустил глаза. То выражение невиданной щедрости от девицы, которое теперь хрустело в складках его рясы, полностью решало проблему с покраской лавок на следующие сезона два-три и не только проблему с покраской. Столько забот, столько хлопот у священника, столько работы впереди, однако его молитва задалась с самого начала. Плюхнувшись на тусклую облупленную лавку, отец Паисий отважно перекрестился. Собрался с мыслью, после чего хорошенько помолился, с нежностью глядя на маковку купола в привычной тишине церковного двора. Помолившись о том, что искренне считал самым важным для Полины Андреевны Борисовой, самолично крещеной им в месячном возрасте, он махнул рукой, встал и направился к тяжелым кованым дверям церкви. Теперь ему и самому было интересно узнать, когда и какого для этой щедрой и светлой души небеса уготовят мужа.
Слепящий желток солнца, накаленные трещины асфальта вдоль обочины и никакой воды. Полупустая широкая трасса сонно спускалась через лес к горизонту. Она была длинной, а лес, что обсыпал соснами пригорки, подступал к трассе с самого бока, был огромным. Но поле, что правее раскинуло свои зеленые крылья, было еще больше. Обычное непаханое поле, богатое на сорные травы, обладавшие несокрушимым упрямством во всем том, что касалось их роста. Бесконечное зеленое море только из травы. Часто озиравшаяся Полина отпустила педали, когда велосипед стал крутиться по инерции под горку. В груди ее было то жарко, то очень морозно при мысли о горящих скоростью моторах и ее собаке. Какое скотство. Именно в тот день, когда ей следовало во что бы то ни стало покончить с переводами для одной торговой фирмы, как она не рада была оказаться на залитой ультрафиолетом дороге, украшенной тут и там плоскими камнями и мусором, с вспотевшей головой, в сарафане, надетом прямо на старомодную шелковую комбинацию.
Ты чересчур много думаешь, этого становится много. В какой-то момент она решила больше не думать о беде, скользнув вдаль немного слезившимися глазами. И увидела странную для этих гостеприимных мест картину. Как странно. Странный вид. Цветные машины, черные машины, разные машины так торопились по своим делам, словно специально отказывались замечать съехавший с дороги, полулежавший на самом дне кювета внедорожник. Диковинная штука – никто не считал нужным оказать помощь. Наоборот, внимательные водители пытались поскорее проскочить то самый кювет, куда съехала машина, может быть уверенные, что с минуты на минуту сюда приедут специальные службы чинить стильный автомобиль какого-нибудь очередного блатного. Но было что-то еще. Что-то очень похожее на боязнь ввязываться в проблемы богатых людей, летавших под куполом совершенно иной жизни, со всеми ее неписаными законами иногда так напоминавшими звериные. А случайные водители – не детективы, они всего лишь на всего случайные проезжие водители. Красивые слегка выгоревшие брови Полины сошлись на переносице, когда она сопроводила взглядом крайне эффектные номера на автомобиле, видневшиеся посреди бардака осколков заднего стекла, поражаясь, как она быстро начинает привыкать к зыбкости паники.
Токио нигде не было. Как и все, она проехала мимо подозрительной машины, редко испытывая такие терзания и все же в последний момент испугавшись хотя бы одним глазком заглянуть внутрь, сквозь осколки стекол. Порядочный кусок дороги ей пришлось прочесать, прежде чем Полина наткнулась на чреду собачьих следов в грязи обочины. Замятую траву. Что-то красное с примесью едкой дорожной пыли, заставившее ее быть очень далекой в тех выводах, за которыми девушка предпочитала не последовать.
Воодушевленная первым успехом в поисках, не теряя времени, она пригнулась, лучше вцепилась в руль, также обнаружила несколько очень перспективных цветков клевера, местами сломленных, местами сильно замятых и рассеяно уставилась на пестрый пейзаж. Прямо на заманчивую дикую местность позаброшенного питомника, забитую тихими полевками и громкими кузнечиками, увенчанную блестящим небом с белыми розами и саночками облаков. Перед ногами волнами ходили изумрудные травы, кусты дикой малины как рубины, виднелись в тени этих трав. Дикие заросли ростом в пояс, кое-где среди них пульсировали жилки вьюнов, и никто не знал, откуда вьется их хитрый хвостик. Трепетала колючая крапива, героями ее романа были сгнившие пеньки, чью кору она щедро окаймила. Бесконечные побеги, песок и глина – Полина поежилась. Сдуреть можно, но ей надо было именно туда, внутрь всей этой славной флоры. Неуверенно разглядывая сочную растительность вокруг себя, она аккуратно сложила в траву велосипед. Довольно предусмотрительно скрыла его от посторонних глаз, не оставила на обочине для воров, если они тут были. И помчалась через кочки в самый ромашковый снег, как бы сама с собой споря, что она больше никогда отсюда не выйдет.
Вперед в джунгли, где нежился клевер, моргая большими розовыми ресницами, и незабудки периодически вспыхивали полосками словно лужи. Прямо туда, где из глины щедро торчала полынь, не брезговавшая соседством с пушистым дымом кашки и скелетами молодых елок. Соцветия куриной слепоты трескались от зноя, их пыльца воняла невыносимо. Через ямки, через бугры, минуя прохладный подорожник. Караваны мышиного горошка застегнули поле на все тропки, сделав его поистине непроходимым. Вполне ожидаемо, что спустя какую-то четверть часа босоножки Полины были полны песка и грязи, точно корзины. Многочисленные маленькие царапины украшали ее голые колени, а гигантские лопухи то и дело ловили «ладонями» Полины лодыжки. Прелестные ушки в сережках за миллион, устали слышать гул мошкары под ногами и за спиной. Усилием воли она двигалась наугад через кустарник строго вдоль трассы, сильной глубины она боялась. С испуганным отвращением обнаружила еще парочку подсохших красных капелек в ярких цветах вонючей куриной слепоты.
– Токио! Токио! Токио!!! – завопила она запнувшись об ветку, и среди девственно-нелюдимых зарослей настолько отчаянно это имя прозвучало впервые. – Гудбай, так гудбай! Подумаешь, сбежать решил и без тебя проживу спокойно. Токио! Ну, пожалуйста, вернись!
Тишь. Шалили нервы, зудело под коленками. Несмотря на то, что с каждым пройденным метром становилось все тяжелее и тяжелей идти, Полине все-таки удалось выволочь себя из кустарника на относительную полянку. И теперь весьма запущенная полянка гнула перед ней свою негибкую спину; красиво колыхала крупными васильками, неухоженная, неподвижная, гордилась заплатками из рыжеющей глины. Полина перестала шагать, чуть не угодив в очередной капкан очередного репейника. Наконец-то почувствовала легкость от небольшой передышки. Нащупала особенно длинную царапину на коленке, осторожно потрогала большим пальцем, вспоминая, где на кухне храниться йод. Пока травы взволнованно колтыхаясь, отходили после ее вторжения, Полина решила по-хорошему оглядеться. Повернулась, рассеяно почесала локоть и остолбенела. Мельком подумав, что глазам-то можно и не верить, но себе-то всегда веришь. А после она задохнулась от неожиданности, с сердцем, заколотившимся где-то в гортани из-за подступившего ужаса.
Он притаился в дебрях, под вешалкой молодой рябины. Он не загорал, не пировал на травке, много пить не имел привычки, это сразу было видно, он не фотографировался с одуванчиками, не доставал колючку, неудачно впившуюся в пятку, не спал под музыку. Он просто сидел. Превосходной заставкой к тишине. Новооткрытой вселенной с отсутствием мимики, знавшей толк в спокойствии как никто другой. Красивый, неподвижный, окаменелый – мечта всех мам и бабушек для своих внучек и секрет всех диет. Несмотря на свежий загар, он был бледен как клумба с лилиями, цветущими у нее под окнами. Смерив взглядом его легкий пиджак, что называется «на нож», что называется «с иголочки», Полина невзначай вдохнула резкий запах железа исходивший возможно от того самого пиджака – мужчина весь был в крови.
Для нее их встреча как вилкой провести по стеклу, как землетрясение на людной танцплощадке, как лезвие подбросить и поймать голой рукой, ну или как лед за шиворот. Ее вдох перешел в визг – неэстетичный невнятный, как и само чувство сильной неожиданности, обычно сопровождающееся дерганой грацией и перекошенным в кривой судороге лицом. Вскрикнув, Полина закончила дышать. Стояла, разинув рот, бессмысленно глядя то на кривой ствол рябины то на человека в пиджаке.
Далекий дом, близкий дом… Полина вдруг поняла, что ее родственники сейчас дальше от нее, чем когда либо. И практически поддалась соблазну испустить еще один громкий крик, повернуться и как безумная броситься бежать обратно к шоссе; не переставая вопить от страха улепетывать через людную трассу и вскоре скрыться. Тем более остолбенела она хлипко – дунешь, упадет. Ей пришло в голову спросить, не мешает ли она ему. Промолчала. Подумала если резко побежит, вдруг он бросится за ней в погоню. И догонит. По итогу спутанного дерганья собственных мыслей, перепуганная девушка стояла и во все глаза смотрела на незнакомца и все ее тело несла тревога уже не за собаку, больше за себя.
В отличие от Полины, мужчина совсем ее не боялся и поэтому первым пришел в себя. Образно говоря, первым ожил, в контакте с ней преобразился хоть какими-то эмоциями. Пригладил рукой волосы, что были темнее воронежского чернозема. Спросил кто она. Узнал, что она Полина. Слегка сощурился, когда ветер послал ему в лицо веер одуванчиковых пушинок вместе с невнятной трескотней ее испуганных всхлипов. Весь в крови и зелени, он спугнул щелчком пальца кузнечика, не сводя с нее взгляда. Сам не представился ей и не будет – всхлипы его раздражали, факт. Меньше эмоций. Сейчас как можно меньше эмоций, Полина. Когда она осторожно спросила, что случилось, он ей подал условный знак – помолчи. Не умножай расспросами свой ужас. Почти бесстрастно процедил, что гулять одной по заброшенному питомнику очень плохо, скривив рот в безрадостной ухмылке. А потом его лицо помрачнело, голова опустилась.
Полина беспомощно обхватила себя руками. Итак, она пошла в поле и вместо собаки отыскала самое ненужное из сокровищ, итак ее угораздило. Раненый. Главное, очень не любит девчонок, мешающих ему болеть. Можно было и не спрашивать, чья это машина побитая спеет в кювете. Хорошая сломанная и его машина. Девушка прибывала в смятении, отлично понимая, что нужно поскорее запрыгнуть на велосипед и убираться куда подальше от чужих разборок, не ввязываться. Ума понять ей это хватило. Но прошло еще несколько бесконечных секунд, прежде чем Полина поняла, что и незнакомец жаждет чтобы она поскорей убиралась восвояси. Перестала искать себе лишних проблем. Требовать от себя храбрости. Бестолково прикидывать за чью кровь, потребовали его кровь. Тяжелое хмурое молчание – это был его единственный способ вести диалог с ней, пока у них не возникло налаженного контакта. Мужчина больше не смотрел на нее – не зачем, в нем бурлило ожидание ее ухода.
Тем не менее, Полина стояла. Их столкновение из нее просто все соки высосало, и ей хотелась думать, что она защищена. Сидит у себя в комнате с запертой дверью. Ключ в тумбочке.
– Ты заблудилась, красавица? Отомри. Тебе пора.
Что ж, он не страшный психопат и в отношении нее вроде бы совсем не похож на предтечу зла. Но услышав его низкий голос, Полина захлопала ресницами. И затем, устрашенная гораздо сильнее, чем можно было бы судить по ее внешнему виду, очень медленно развернулась и быстро побежала куда подальше. Помнила, что хорошо слышала, как он стал валиться на землю сразу же, как по траве зашуршали ее первые шаги, как если бы от жары у него сильно кружилась голова, как если бы он умирал под рябиной. Уже чуяла бензин, которым воняют все большие дороги. Продолжая стучать зубами уже пробовала радоваться, что так вляпалась и так легко выпуталась. Наспех вытерла первым попавшимся лопухом подмышки, чей влажный жар ее раздражал и привлекал много мошек. Ей нужен был душ, в котором она сейчас сильно нуждалась. Ведь до сих пор ей не приходилось нос к носу встречаться в поле с одиноко умирающими мужчинами. Тем более с глазами, такими серыми. Тем более с плечами. Такими, что хотелось воспеть славу нашим физкультурникам.
Однако чем дальше Полина удалялась от поляны, тем сильнее внутренне сердилась и металась. Совесть говорила ей, что надо было броситься незнакомцу навстречу, а не наутек. И бандиты носят пиджаки и посещают стилистов. Так кому была нужна ее помощь? Отчужденному, возможно, мерзавцу, который по самым скромным прикидкам даже раненый был сильнее ее раз в шесть? Но все его движения были настолько замедленными, а на лице периодически застывало настолько пугающее бессмысленное выражение, что сердце Полины не выдержало. Такая ситуация – такой выбор. Неохотно вспомнив про самое неприятное, про кровь, которая текла из него так, что у незнакомца в ботинках хлюпало, Полина подавила стыдливый вздох и побежала обратно.
Она потратила немного времени на дурные травы, куда было больно и вообще не принято совать ноги. Теперь Полина стояла под деревом – лысым, совсем без красных костяшек ягод, в первый раз она не обратила на это внимания. Сзади сарафан мокрый, с белыми потеками пота формой напоминающими гвоздику. Юбка на ней не раздувалась, скорее липла. Да, очень жарко. Занеся руку к ветке, она и от нее почувствовала жар – так раскалившаяся днем, древесина и ночью будет хранить тепло.
Она бережет свои нервы. Но как бы их не оберегала, все равно глянула сверху вниз на композицию в рябине, – теперь будет о чем вспоминать в старости или в особенно мрачные ночи. Мужчина спал, может быть был без сознания, голова лежала на корнях, лицо в тени. Он загорелый – темнее, чем она. Она зажмурилась вполоборота к нему – так она никогда не боялась. Затем Полина поднесла руку ко рту. Перестав грызть ноготь, убрала руку ото рта. И так несколько раз, пока не убедила себя в мысли, что если от взрослого мужского тела как-то сама собой не исходит угроза, значит это тело вообще не мужское, а чье-то другое. Это такое правило, придуманное природой, и спорить здесь было не с кем. Когда Полина посоветовала себе думать так, тогда нашла в себе силы опуститься на землю рядом с незнакомцем.
– А-ха-ха, это снова я! Не спать! Не спать, говорю! Нельзя спать! – она попыталась разбудить его, слегка касаясь симпатичного рельефного плеча пальцами, думая будь она сильнее – смогла бы его приподнять.
Медленно нерешительно и неохотно Хромцов повалился на спину под деревом на его выступающем корне, приготовившись к взрыву боли, которая, как ему хорошо было известно, возвращается вместе с сознанием. И боль пришла.
Птицы чирикали, сверчки по-прежнему тикали в канавках, листва слабо шелестела; вечер близился, но еще очень долго, был и шум. Был шум в затылке, был.
– Реагирует – лучшего ожидать нельзя. Так, я за вами вернулась, но предупреждаю – я с принципами.
– Я тоже, – оправившись от первоначального изумления, неумолимо прошептал он пересохшими губами. Еще хотел сказать, что эта ошибается насчет него, насчет его грязной одежды и отсыпания под кустами, но нет. Ему не хватало сил все это выразить, слабее обычного мысли почему-то постоянно убегали от него как окурок по ручью. Несобранный, не сосредоточенный, да и губы слишком пересохли. Сейчас он был в таком шоке, что просто выбросил претензию о субординации с ним из головы.
– Брюки слишком в пыли. Пиджак порванный, вот где у вас ранка. Мама! Да у вас же в руке дырка! Ой, мамочки, это как в дурном кино!
Он кивнул, не зная, что сказать. Потер шею, медленно протер лоб рукой. Говорить ему было слишком жарко, говорить было лень, как и было лень разгадывать эту и ее хитрости. Затем он слегка сжал кулаки. Ценивший чужую заботу, но толком не понимавший, что воистину за такой заботой скрывается, Хромцов нахмурился. Да так что и с закрытыми глазами смог ощутить, что на эту вдобавок к печали опять нахлынула паника. Не важно. Что она сжалась в комочек, наверное, представляя их встречу минуту назад, она думала, что он поблагодарит ее или хотя бы поздоровается. Он не симпатизировал с первого взгляда ничему в своей жизни. В этом не было анализа, симпатия для него всегда виделась наживаемым чувством. И вместо мук сметания за свою грязную одежду, перед его мысленным образом предстала пуля, которая в него летит. Затем лицо человека, который чуть его не угробил, наняв убийцу.
