Текст книги "У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана)"

Автор книги: Амброджо Донини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Что касается месяца и дня, то они не должны были особенно беспокоить евангелистов, поскольку существенной для древнейшей литургии была не дата рождения, а дата смерти и воскресения мессии. Первые отцы церкви и не приводили точных данных об этих датах. Только в на {62}чале IV в. были предложены для рождества 25 и 28 марта, 2 я 19 апреля (этот последний день Климент Александрийский считал более вероятным) и иногда – 29 мая. Описанная в Евангелии от Луки сцена в пастухами, которые провели ночь под открытым небом, чтобы стеречь стадо (2:8), давала основание предполагать скорее весну, чем зиму.

Выбор 25 декабря был сделан в эпоху Константина и был связан с древним обрядом поклонения солнцу.

С далеких времен этот день, который римский календарь связал с зимним солнцестоянием, праздновали на Востоке и в средиземноморском мире по случаю "возрождения" солнца, наиболее распространенного божества, отождествлявшегося также с Митрой. Одержавшей победу церкви было нетрудно приобщить к своему культу это исключительно популярное празднование, учитывая, что апологеты уже представили Иисуса подлинным и единственным "солнцем спасения" с прозрачными полемическими намеками в адрес соперничавшего культа.

Другая, не менее древняя по происхождению традиция претендовала на то, чтобы день "откровения", или епифании бога-солнца, приходился на 6 января. Эта дата и оставалась в некоторых христианских церквах днем рождения Иисуса.

Что наше рождество происходит от культа солнца, это факт неоспоримый. Но церковные календаристы очень рано принялись искать теологические основания этого факта, используя сложную систему рассуждений.

В соответствии с весьма распространенными в иудеохристианских кругах той эпохи магическими правилами числовых значений распространялось поверие, что между рождением и смертью исключительного лица должно пройти точное число лет, ни одним днем больше или меньше. Согласно преданию, Иисус умер тридцати или тридцати трех лет в неделю еврейской пасхи, которая приходится на весну; "точная" дата была переменной – между 25 марта и 6 апреля. И поскольку начало жизни человека возводилось к моменту зачатия, а не появления на свет, день воплощения должен был приходиться на 25 марта или 6 апреля, а дата рождения, естественно через девять месяцев,– на 25 декабря или 6 января.

Обе даты вызвали продолжительные споры.

На Западе преобладает празднование рождества 25 декабря. Другая дата сдваивает рождество с праздно-{63}ванием епифании, или "откровения" Иисуса людям, символизировавшимся в астральных культах магами, астральными жрецами, которых в некоторых апокрифических текстах более трех, а порой и до двенадцати, по числу главных народов на земле, согласно верованиям того времени.

Ко всем этим событиям были присовокуплены многие другие плоды народной фантазии, такие, как "восходящая на востоке звезда", миф о воле и осле, легенда о яслях, которая, кстати, возникла только при св. Франциске, в XIII в., культ чествования дерева, особенно распространенный в северной Европе в связи с празднованием Нового года и вошедший затем также в празднование нашего рождества. И естественно, там, где сезоны не совпадают с нашими, как, например, в южном полушарии земного шара, миссионеры встретили много трудностей при попытках заставить принять празднование рождения Иисуса в декабре, поскольку начало жизненного цикла года в этих районах приходится на самую середину нашего лета.

СЕМЬЯ ИИСУСА

О семейной ячейке, в которой якобы родился Иисус, евангелия сообщают мало известий, дающих, однако, много пищи для воображения верующих: в ней есть отец, мать, четверо братьев и не менее двух сестер.

Образ отца, Иосифа, скорее туманен. Те, кто видят в нем ремесленника, могут вывести это его занятие из одного места в Евангелии от Матфея (13 : 55), где Иисус именуется "сыном плотника". Однако они забывают, что это выражение на арамейском диалекте означает попросту "плотник", так же как "сын человека" означает только "человек". В одном более древнем тексте, в самом деле, написано: "Не плотник ли он, сын Марии?" (Марк, 6 : 3).

Стремление вывести Иосифа из семьи Давидова рода, должно быть, выявилось, когда еще не созрела идея божественного происхождения мессии. Если Иисус рожден не от Иосифа, а от "духа" бога, эта генеалогия уже не имеет смысла; давняя и запутанная, она связывает отца Иосифа с династией Давида, в соответствии с Евангелиями от Матфея (1 : 1-17) и от Луки (3 : 23-38). Противоречие это перестали замечать, когда чисто иудаистская традиция, в которой происхождение мессии представля-{64}лось человеческим, слилась с верованиями иммигрантов в греческие мистические божества и перестроилась на сверхъестественные представления о мессии.

Согласно Евангелию от Матфея, Иосиф был сыном Иакова; в соответствии с Евангелием от Луки – сыном Илии. Чтобы привести его генеалогию в соответствие с некоторыми магическими формулами (три раза по четырнадцать), были опущены целые группы его предков. Только апокрифические евангелия разрабатывают некоторые стороны его биографии. Культ св. Иосифа впоследствии разрабатывается на чисто мистических основах. Но и по сей день этот процесс еще не закончен, если верно, что перед II Ватиканским собором в среде теологов говорили о возможности распространить на Иосифа догму непорочности и вознесения на небо.

Авторы евангелий считали его настоящим отцом; об этом свидетельствует упоминание о братьях и сестрах Иисуса.

Матфей и Марк сообщают нам имена его братьев: Иаков, Иосиф (или Иосеф по-арамейски), Иуда и Симой. О его сестрах известно только, что их было две и что они жили в Галилее. Согласно протоевангелию от Иакова, их звали Мельха и Эсха. Первые поколения христиан не знали никаких сомнений на этот счет: Иисус был первенцем, рожденным чудесным образом; до его рождения Иосиф и Мария не имели супружеских отношений; "наконец родила она сына, своего первенца" (Матф., 1 : 25), из чего следует, что были и другие дети. Таковы указания наиболее древних и авторитетных источников.

Эта нормальная семейная жизнь не вызывала никаких вопросов, не возбуждала никаких препирательств. Один из "братьев господа" упоминается даже в некоторых источниках как преемник Иисуса в качестве руководителя небольшой группы учеников в Иерусалиме после вознесения Иисуса на небо. Верили, что он был казнен Иродом Агриппой, когда тетрарх Галилеи получил из рук римлян царский трон в Иудее.

Но существование братьев Иисуса во плоти начало порождать некоторые трудности, когда из аскетических соображений, связанных с постепенным обожествлением образа "спасителя", упрочилась идея вечной девственности матери Иисуса, до и после его чудесного рождения на свет.

Тогда речь пошла об иных родственных отношениях {65} Иисуса, на них есть указания в одном апокрифическом евангелии: братья Иисуса на деле не родные братья ему, а сводные, рожденные в предшествовавшем браке Иосифа, о котором никто никогда ничего не говорил. Таково мнение ряда отцов церкви, таких, как Ориген в III в. и Епифаний в IV в. Евсевий Кесарийский открыл в самую пору расцвета эры Константина существование второй Марии, сестры Девы, супруги некоего Клеофа, или Клопа, брата Иосифа. Так что братья Иисуса стали его кузенами.

На гребне поднявшейся волны сексуального ригоризма, который связывает религиозное совершенство с состоянием девственности, подобные представления в конце концов возобладали, хотя и не без противоречий.

Чтобы убедить епископов, которые не принимали эту новую трактовку, св. Иероним в конце IV в. прибег к ловкому филологическому приему. Он стал утверждать, что по-арамейски термин "брат" означает также и "кузен", как, впрочем, принято и по сей день в деревенской среде. Этот маневр имел успех и еще сегодня принимается большей частью теологов и самими католическими историками. Однако он лишен каких бы то ни было оснований. Верно, что в еврейском и арамейском языках нет специального термина для обозначения понятия "двоюродный брат" и употребляется иной раз в этом значении слово "ах" или "ага" – "брат". Но наши евангелия написаны по-гречески, а не на семитском языке. И в классическом греческом языке, как и в народном языке койне, слово "адельфос" ("брат") не могло иметь иного значения, кроме "зачатый в том же лоне", "единоутробный". Нет доказательств, что оно когда-либо использовалось в более общем смысле – брат вообще.

Это новое толкование, сочиненное Иеронимом, определяется эволюцией идеологии марианства 1, а не хваленой эрудицией филолога-библеиста.

Мария, мать (Мариам, или Мириам,– весьма распространенное в палестинской ономастике имя), упоминается в евангелиях редко и не всегда с тем почтением, которого следовало бы ожидать, учитывая внушительный подъем культа Марии в церковной истории. {66}

Легенды об экстрачеловеческом зачатии, весьма частые в классической мифологии, не были сами по себе новыми и в самой иудаистской традиции. Древняя легенда об ангелах, которые соединялись с "дочерьми человеческими", как рассказывает Библия, очень способствовала распространению в последние века до нашей эры веры в непорочное зачатие. В одном писании, обнаруженном в I пещере Кумрана, содержащем комментарий на арамейском языке к первым главам книги Бытия, первоначально называвшемся Апокалипсисом от Ламеха, повествуется об одной незаметной семейной трагедии, которая может быть сближена, в определенном отношении, с историей Иосифа.

Патриарх Ламех, прослышав об ангелах, которые соблазняют женщин, и видя, что его новорожденный сын наделен необыкновенным физическим обликом (от таких союзов, согласно Библии, якобы рождались гиганты), усомнился в непорочности своей супруги, о чем потребовал сведений у ее родных, однако был тотчас успокоен самой его женой, напомнившей ему о "наслаждении", которое он доставил ей в супружеских объятиях (Апокриф Бытия, 2:1-18).

Однако в мифе о девственном зачатии Марии накладываются друг на друга элементы, которые никакой палестинский еврей не смог бы принять, как, например, вмешательство "духа" бога в качестве того, кто зачал. Кстати сказать, в еврейском языке термин, означающий "дух", женского рода – "руах", и никоим образом религиозная фантазия семита не могла бы преодолеть это лингвистическое препятствие. Это настолько очевидно, что в некоторых апокрифических христианских текстах иудаистского происхождения первое представление о божественной троичности, которое присуще почти всем религиям (естественно, что наиболее простой тип человеческой семьи проецируется на небеса, где все отношения подобны земным), оформляется как троица "Отца, Сына и Матери". "Дух", следовательно, является женским началом. В Евангелии евреев, цитируемом Оригеном, мы видим Иисуса, вырванного из этой триады и вознесенного на небо. Мухаммед, который получил представление о христианстве от групп религиозных раскольников, рассеянных по окраинам Аравии, и не мыслил иного толкования христианской концепции троичности.

Евангелия сообщают и другую версию сверхъестественного происхождения Иисуса, плохо согласующуюся с пер-{67}вой: он якобы стал "сыном бога" только в момент крещения в Иордане. В момент, когда "дух" опустился на него в образе голубки, некий голос свыше провозгласил: "Ты сын мой возлюбленный; в тебе мое благословение. Тебя сегодня я породил". Эти последние слова были затем вычеркнуты из официального текста евангелия (Лука, 3:22). Но они сохранились в одном из самых значительных манускриптов V в., в кодексе D, который содержит так называемую "западную версию", и в некоторых малых кодексах, не считая многих цитат отцов церкви. Согласно Епифанию (IV в. н. э.), эти слова еще можно было прочитать в Евангелии эбионитов, а в несколько иной форме – в Евангелии назореев, как о том свидетельствуют два места из него, упомянутые Иеронимом. Эбиониты ("бедные") верили также, что именно мать и братья побудили Иисуса креститься.

Практически же Мария не фигурирует в евангелиях после рассказа о рождении Иисуса. Она вновь появляется в момент смерти сына вместе с Марией Магдалиной, которую недавно открытое Евангелие от Филиппа именует "женой Иисуса". В различных случаях Иисус, по-видимому, прямо отвергает свою семью: "...вот матерь моя и братья мои",– заявляет он, указывая на своих учеников (Марк, 3:34). В другом месте, еще более обескураживающем, "свои" пытаются силой водворить его в дом, утверждая, что "он вышел из себя" (Марк, 3 : 21). Это достаточно принижающее отношение евангелий к родителям и родственникам мессии, оказывается, имеет прецедент в еврейской литературе Мертвого моря. В "Гимне II" "учитель праведности" сетует: "Мой отец не знал меня, и моя мать меня покинула". Это не лишенные значения детали.

В Апокалипсисе Иоанна, названного в Библии "возлюбленным учеником", которому Иисус якобы поручил свою мать, стоя у креста, чудесное рождение мессии представлено в терминах астрального культа: роженица, "жена, облаченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд" (Откров., 12 : 1) уже не имеет человеческих черт.

В культе Марии детали жизни богородицы впоследствии умножались, однако с определенным запозданием. Легенда поместила ее в Эфес, где она и была взята на небо. Этот город был известен издревле покровительством главного женского божества – Артемиды, и песнопения в {68} честь Девы Марии почти дословно повторяют литании во славу богини Исиды, частично сохранившиеся в рукописях на папирусе ("Звезда в море", "Покровительница мореплавателей", "Утренняя звезда", "Царица земли", "Водительница войска"). Дискуссии V в. о справедливости либо необоснованности присвоения Марии титула богоматери завершились долго оспаривавшейся победой более жестких формул поклонения ей.

Согласно новой доктрине, богоматерь не могла быть рождена в первородном грехе, который тяготеет над всеми смертными от Адама до наших дней. Уместно напомнить, поскольку это отнюдь не ясно даже для верующих, что догма "непорочного зачатия" не имеет ничего общего с девственным рождением Иисуса, а подразумевает непорочное рождение самой Марии: в отличие от людей, которых грех Адама сделал подверженными смерти, Мария не могла умереть, и ее тело должно было быть взято на небо.

Для процесса отчуждения, который совершается во всяком религиозном движении, типичен факт фиксации всего этого материала веры в культе и обряде и его последующей разработки в вероучении. Действительно, католическая церковь признала в качестве догмы "непорочное зачатие" только в 1854 г. при Пие IX, который использовал эту догму как вызов иррационализма светскому либерализму XIX в. Догма же о вознесении Марии на небо была признана почти столетием позже, в 1950 г., по инициативе другого папы, который умел маневрировать оружием сверхъестественного в политической и социальной борьбе. Это случилось через год с небольшим после обличения им марксизма в 1949 г. 1 Показательна эта связь между догматикой и политикой: для Пия XII коммунисты и социалисты заняли место либералов XIX в.

Вероучение, с присущей ему "логикой" иррационализма, которая претендует на ориентацию чаяний верующих, включает и реконструкцию жизни Иисуса, которая развертывается как цепь беспрестанных противоречий, с огромным трудом сплетенных в нить одного связного рассказа. {69}

"ЦАРСТВО БОЖЬЕ"

Из всех евангелий лишь Евангелие от Луки пытается привести некоторые сведения относительно начала проповеднической деятельности Иисуса, связывая ее с Иоанном Крестителем: "В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе..." (Лука, 3:1-2).

Эти данные, почерпнутые в лучшем случае из сочинений Иосифа Флавия, предназначены придать определенность рассказу о последнем периоде жизни мессии. Однако надуманный характер этого отрывка ни для кого не секрет: другие евангелисты о нем не ведают, а различные версии общественной миссии Иисуса безжалостно противоречат друг другу.

Согласно синоптическим евангелиям, этот период не должен был быть столь продолжительным; в соответствии с четвертым евангелием, он длился не менее трех лет. Предание, на которое откликается Иоанн, рисует Иисуса, которому еще нет 50 лет (8:57); в другом месте при помощи весьма запутанных доводов ему приписывают 46 лет, но цифра выглядит столь спорной (если думать только об Иерусалимском храме), что евангелист указывает: речь идет не о храме, а о теле Иисуса (2:20-21). Иреней, писавший свои сочинения во второй половине II в., отмечает, что проповедь Христа продолжалась приблизительно до пятидесятого года его жизни. Конечно, Евангелие от Луки, в котором сказано, что "Иисус, начиная свое служение, был лет тридцати" (Лука, 3 : 23), не было еще известно во всех общинах, по крайней мере в его современной форме, так как, согласно синоптическим евангелиям, от крещения в Иордане Иисуса до его смерти прошло много времени.

Неясности и противоречия накапливались и наслаивались друг на друга.

В соответствии с первыми тремя евангелиями, Иисус "спускался" один только раз из Галилеи в Иерусалим. В Евангелии от Иоанна таких путешествий становится три, если не больше. Титул правителя присвоен Понтию Пилату Иосифом Флавием; Тацит скажет, напротив, {70} "прокуратор", то есть представитель легата Сирийской провинции, к которой в 6 г. н. э. была присоединена Иудея. Недавно в Иерусалиме была открыта надпись, которая ассоциирует имя Пилата с именем Тиберия и называет его "префектом": таково единственное неопровержимое свидетельство во всей этой неразберихе. Даже историки императорской эпохи уже через столетие были не в состоянии вспомнить точное звание Понтия Пилата.

Со смертью Ирода, в 4 г. н. э., его царство, границы которого были раздвинуты до неслыханных даже во времена древней империи пределов, было разделено Августом на четыре части. Сыну Ирода Архелаю досталось царство в Иудее и Самарии со столицей в Иерусалиме; другие два его сына – Ирод Антипа и Ирод Филипп получили соответственно тетрархию Галилеи, где, по евангельскому преданию, началась проповедническая деятельность Иисуса, и тетрархию в районе на северо-восток от Тивериадского озера, включая Декаполис; Лисанию, о котором не известно почти ничего, кроме того, что он оставался у власти до 37 г. н. э., была отведена тетрархия Авилены и Итуреи в южной зоне Сирии.

Архелай правил столь одиозно, что спровоцировал возмущение иудеев, которые просили Августа сместить его и предложили римлянам взамен прямое управление страной. Не все, впрочем, были одного мнения на этот счет: против аннексии и последующей переписи имущества чиновниками Квириния восстал в 6 г. н. э. Иуда из Гамалы со своими сторонниками, прозванными по-гречески зелотами, или ревностными блюстителями еврейского закона; римляне именовали их сикариями или "сика", по наименованию короткого кинжала, который они пускали в ход, когда нападали из своих засад на оккупантов и их высокопоставленных приспешников.

Зелоты стали потом одними из вдохновителей войны против римлян после 67 г. и сопротивлялись еще три года после падения Иерусалима в 70 г., укрывшись в крепости Масада, господствовавшей над Мертвым морем. Они предпочли умереть со своими женами и детьми, но не капитулировать. В последнее время открыты важные археологические следы их отчаянного сопротивления. Один из апостолов Иисуса Симон, прозванный "хананеем" ("канана" по-арамейски означает именно "зелот"), должен был принадлежать к этой группе. Но его образ в евангелиях оставлен в тени. {71}

Чередование римских наместников Иудеи, которое началось после ее оккупации, оборвалось в 38 г., когда Ирод Агриппа получил от Калигулы царство и правил в стране несколько лет в качестве "помазанника". С возвращением римлян, в 44 г., репрессии усилились, и повстанческие движения принимали все более мессианский характер, вплоть до того, что вылились в открытую войну и завершились катастрофой 70 г. Евангелия заставляют Иисуса возвестить о разрушении Иерусалима как о необходимом условии для того, чтобы могла начаться финальная драма с пришествием отмщения "сына человеческого". Пророчество это изложено в столь точных терминах, поскольку оно включено в евангельский текст через многие десятилетия после свершившегося факта.

Не удивительно, что Новый завет связывает арест и осуждение Иисуса с вестью о "царстве", которая сама по себе должна была внушить страх привилегированным и стать предметом тревог для римлян. Сам по себе эпизод, аналогичный многим другим, о которых сообщают историки того времени, не может считаться невероятным. Трудно, однако, принять его в качестве события времен правления Тиберия, поскольку Тацит сообщает нам специально, что во время его принципата Иудея "оставалась спокойной" ("История", V, 9-7).

Разнесшееся повсюду эхо трагедии разрушения Иерусалима вышло за пределы противоречий и теологических толкований евангелий.

Верующие не сомневались, что "царство божие" – или, в еврейской традиции, "царство небесное" (чтобы не называть священное имя Яхве) – наступит на земле в результате чуда. Учитывая исторические условия эпохи, преобразование мира и не могло осуществиться иначе, чем сверхъестественным способом, но мыслилось оно всегда на земле, пусть через тысячу лет, как говорится в 20-й главе Апокалипсиса.

Молитва, которая стала впоследствии в христианстве известной молитвой "Отче наш", специально ориентирована на ожидание этого исхода. Молитвенные заклинания должны рассматриваться в их реальном содержании, вне всяких ритуальных схем.

Имя отца будет прославлено, придет его "царство", его власть будет признана не только на небе, но и на земле. Хлеб, который мы будем есть завтра, то есть вкушать счастье этого царства, будем надеяться, мы сможем отведать {72} сегодня. Греческий термин "эпиyзнос", который обычно передается понятием "каждодневный", согласно Иерониму, должен был означать "завтрашний" (crastinum по-латински). Приход царства совпадает с полным прощением долгов – исполнением вековечных чаяний крестьянских масс средиземноморского мира. Об этом говорит Евангелие от Матфея (6:9-13); переход от "долга" к понятию "греха" в Евангелии от Луки (11:1-4) выступает как элемент общего процесса отчуждения.

Во многих отношениях для евангелий "царство" уже началось, и его проявления – это новый смысл солидар-{73}ности и взаимной привязанности верующих, выраженный посредством формул, которые встречаются уже в более раннем по времени вероучении раввинов. Не к Иисусу восходит авторство "золотой нормы": "Не делай другому то, что ты не хотел бы, чтобы сделали тебе". Оно встречается уже у раввинов Гилеля и Гамалиеля. И не случайно этот последний считался учителем Павла. Было, впрочем, неизбежно, чтобы "царство бога", конкретное и реальное для жителей Палестины, идеализировалось в общинах иммигрантов как состояние совершенного добра и братства, которое должно было распространиться на всю землю.

Две концепции сосуществуют в евангелиях. А именно: идея того, что мессия вернулся только, чтобы спасти народ Израиля, что не дoлжно давать "святыни псам", то есть неевреям (Матфей, 7:6); и другая – что его миссия охватывает без изъятия все обездоленные массы окружающего мира.

На земле все суетно и тщетно: в счет идут только сокровища, накопленные на небе в ожидании неизбежного "царства" (Матфей, 7:19-21).

Таким путем рождается уверенность в новом братстве людей, которое уже предваряет будущее общество, то, что Павел назовет впоследствии "проекцией тела Христова в общину верующих". Иисус евангелий никогда не говорит о "церкви" в техническом смысле слова; но только о "конгрегации праведных" в приходящем "царстве божьем".

Однако наряду с идеализацией древней монархии Давида, описанной пророками и апокалиптической литературой, в евангелиях мы встречаем также понятие искупления – цены, которую Иисус должен уплатить "за многих" (Матфей, 20 : 28; Марк, 10 : 45), чтобы гарантировать спасение и обеспечить счастье страждущим массам, рабам, обездоленным крестьянам, отчаявшимся людям всего греко-римского мира. Идеальная цена, которую мессия платит своей жизнью, есть не что иное, как перевод в понятия теологии реальной суммы динариев, которую с огромным трудом раб порой мог внести своему господину за освобождение. С давних времен эта концепция, которая будет затем развиваться самостоятельно, вошла в богослужебную практику восточных религий спасения, основанных на мистерии жестокой муки божества.

Если мессия обречен на смерть, его сохранение в лоне общины гарантируется верой в возрождение, которое яв-{74}ляется финальным актом всех мистериософских культов: Дионис возвращается к жизни, воскресает Гор, Осирис воскрешается Исидой, возрождается Адонис. Именно этот элемент веры воскресение – могущественно укрепляется в религии за пределами Палестины и в конце концов берет верх над другими.

К середине II в. Юстин сможет уже возразить противникам христианской идеологии: "Вы слышали, что мы ожидаем царства, и вы составили себе ложное мнение, будто мы подразумеваем это в человеческом смысле" (I Апология, I, 11).

Процесс религиозного отчуждения действительности был с того времени в полном разгаре.

МОРАЛЬ ЕВАНГЕЛИЯ

"Отче наш"

В тексте Евангелия от Луки русской православной редакции содержится несколько слов, которых нет в католической версии и соответственно в книге А. Донини. Они приведены в квадратных скобках.– Прим. пер.

Последний стих Евангелия от Матфея содержится только в некоторых унициальных и строчных кодексах и в сирийских, коптских и армянских переводах IV-VI вв.; однако он включен в самый древний христианский катехизис – Дидахе (8 : 2). Речь идет о литургической формуле, которая не была принята латинской церковью, но осталась в греческой церкви и во многих протестантских исповеданиях.{73}

Евангелие от Матфея

(6:9-13)

"...Отче наш, сущий на небесах! да святится имя твое; да приидет царствие твое; да будет воля твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо твое есть царство и сила и слава во веки. Аминь".

Евангелие от Луки

(11:2-4)

"...Когда мoлитесь, говорите: Отче наш, сущий на небесах! да святится имя твое; да приидет царствие твое; [да будет воля твоя и на земле, как на небе];

хлеб наш насущный подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, [но избавь нас от лукавого] ".

В области собственно этико-социальной в евангелиях также сосуществуют различные позиции. Постоянно говорят о евангельской морали, но на самом деле речь идет не об одной морали, но о различных и противоречивых нравственных установках, которые отражают различия окружения, об этнической принадлежности, культурной и психологической ориентации авторов евангелий. Мы оказываемся перед лицом очевидного плюрализма религиозных и ритуальных концепций.

Во многих случаях Иисус отвергает еврейский закон. Строгий праздничный отдых иудеев, например, подвергся осуждению, поскольку, "суббота для человека, а не человек для субботы" (Марк, 2:27); он дал понять, что отныне закон превзойден, к минимуму сводится престиж обрядов, и акцент переносится на некоторые моральные правила поведения как на единственный принцип закона ("люби ближнего своего, как самого себя"). Помимо того, Иисус заявляет, что "доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все" (Матфей, 5 : 18). Фарисеи обличаются за формальное соблюдение ими закона Моисея, однако об источниках учения раввинов, восходящих к эпохе Хасмонеев и Ирода, в евангелиях говорится как о не слишком далеких от учения и практики Иисуса. Как видно, в иммиграции все они были забыты. {75}

Вера в общего отца, в соединении с почитанием еврейской традиции, кажется Иисусу вполне достаточной для спасения: "У них есть Моисей и пророки; пусть слушают их" (Лука, 16 : 29). В четвертом же евангелии утверждается, напротив, что евреи никогда не ведали бога-отца, и практически отвергаются Моисей и пророки: "Все, сколько их ни приходило предо мной, суть воры и разбойники" (Иоанн, 10 : 8). Вера без упражнения в добрых делах не обеспечивает спасения: как о дереве, "по плодам их узнаете их" (Матфей, 7 : 16). В то же время именно вера решает все. Без веры нет входа в царство: "Верующий в меня, если и умрет, оживет" (Иоанн, 11 : 25).

"Богатство само по себе вредоносно, только бедные вступят в царство божие" (Лука, 6 : 20). Богатство влечет за собой осуждение, поскольку "где сокровище ваше, там будет и сердце ваше" (Матфей, 6:21). В Иерусалимском храме была низенькая и узкая дверь, в нее с трудом протискивался человек, ее прозвали "игольное ушко". Иисус изрек, что "удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие" (Марк, 10 : 25). Смысл этого изречения не изменился, когда вдали от Палестины вместо "верблюда" ("камелос" по-гречески) стали читать "камилос" – "толстая веревка", "канат".

Требовалось избавиться от всего, что имеешь, и отдать его бедным (Марк, 10 : 21). Когда Закхей, крупный сборщик податей, предложил отдать бедным только половину своего имущества, Иисус и его объявил спасенным и указал на его пример (Лука, 19 : 8-10).

Следует затем знаменитая "нагорная проповедь" (по другой версии она имела место на равнине).

В ней от "блаженных и нищих" (Лука, 6 : 20-23) совершается переход к "блаженным и нищим духом" (Матфей, 5 : 1-12), что предполагает уже значительные уступки. Желать голодному хлеба – это одно, испытывать же "голод" по отношению к справедливости – нечто совсем иное, и утоление его служит слабым утешением для тех, кому нечего есть. Там, где составлялось Евангелие от Матфея, социальный состав общины подвергался перестройке, и более невозможно было захлопнуть двери перед богатыми, если они определенным образом свидетельствовали о своей "духовной" склонности к бедности.

Социальная доктрина церкви и до сих пор не освободилась от этого противоречия. {76}

Богатые и бедные

в "нагорной проповеди"

Евангелие от Луки

(6:20-21; 24-25)

"...Блаженны нищие духом, ибо ваше есть царствие божие.

Блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь. Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь.

...............................