Текст книги "Лучшие в мире ученики, или как научить детей учиться"

Автор книги: Аманда Рипли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

«Ты в кого-нибудь стрелял?»

Он надеялся, что форма поможет ему не выделяться. Было раннее утро его первого учебного дня, и Эрик надевал темно-синие брюки и рубашку с белым воротничком, обязательные для всех учеников школы Намсан. Его консультант по обмену из клуба «Ротари» достала для него форму. И еще сообщила, что его определят в класс с детьми на два года младше него. Старшие дети, сказала она, слишком заняты, чтобы с ним разговаривать. Им нужно готовиться к вступительному экзамену в колледж. Это такой важный экзамен, такой всепоглощающий, что учиться с ними – как находиться в одиночном заключении. Эрик кивал, как будто понимает: в Миннетонке стандартизованный тест тоже считался важным.

Когда Эрик шел на социологию, свой первый урок, он старался сделаться как можно меньше, чтобы вокруг него было меньше шуму. В классе он разулся и поставил туфли в угол, сменив их на шлепанцы, как и другие ученики. Он заметил, что многие дети носят цветные носки с какими-то непонятными ему надписями или мультипликационным Бэтмэном. В школе запрещалось краситься, носить серьги, длинные волосы и красить их, так что носки были главной отдушиной для самовыражения.

Эрик нашел впереди свободный стул и ждал начала урока. Оглядевшись, он заметил, что классная комната очень похожа на класс в Миннесоте, каким он был 30 лет назад. В нем стояли ряды парт из дерева и металла и висела поблекшая классная доска.

В его школе в Миннетонке в каждом классе была интерактивная электронная белая доска за пару тысяч долларов, а у учителей были беспроводные пульты, которые они давали ученикам для проведения текущего опроса. Однако одержимость корейцев цифровыми игрушками как будто не распространялась на этот класс.

Ученики входили в класс и скапливались вокруг парты Эрика. Класс, по его представлениям, был большой – из более чем 30 учеников, – но типичный для Кореи.

– Ты когда-нибудь ездил верхом?

– Ты встречался с Брэдом Питтом?

– У вас есть своя ферма?

– Ты в кого-нибудь стрелял?

Эрик вспомнил, что корейцев называют азиатскими итальянцами – они более эмоциональны и словоохотливы, чем японцы и китайцы. Теперь, когда крики ослабли, он находил, что любопытство детей очаровательно. К тому же он всегда любил поболтать.

– Да, я ездил верхом, – сказал он. – Я не встречался со знаменитостями. У нас нет своей фермы, и я никогда ни в кого не стрелял.

В класс вошла учительница. Она была высокой в сравнении с большинством корейских женщин и в очках. В одной руке она держала маленький микрофон, а в другой палочку с чучелом лягушки на конце, напоминавшую палку для чесания спины, которую можно увидеть в магазине подарков в любом торговом центре. Эрик замолчал и сел прямо, размышляя, зачем ей лягушка.

Как ни странно, никто на нее не реагировал. Дети продолжали болтать между собой, а учительница стояла и ждала. Это было больно видеть. Наконец учительница хлопнула палочкой о стол, чтобы привлечь их внимание, и ученики постепенно расселись по местам. Когда она объясняла, несколько человек на задних партах разговаривали. Эрик был удивлен. В Штатах он видел и худшее поведение, но по какой-то причине ожидал, что корейские дети будут более почтительными.

Несколько минут спустя он оглянулся. Потом оглянулся еще раз, округлив глаза. Треть класса спала. Не клевала носом, а открыто, бессовестно спала, положив головы на парты. А одна девочка подложила под голову специальную подушку, надетую на предплечье. Это был запланированный сон.

Как же так? Эрик прочел все о трудолюбивых корейцах, которые побили американцев в математике, чтении и естествознании. Но он ничего не читал о бессовестном сне на уроке. Словно чтобы загладить вину своих одноклассников, он сел еще прямее и ждал, что будет дальше.

Учительница невозмутимо продолжала урок.

В конце урока дети проснулись. Предстоял 10-минутный перерыв, и каждая секунда была на счету. Девочки уселись на парты или перевернутые мусорные корзины, болтая друг с другом и набирая эсэмэски. Несколько мальчиков стали барабанить по партам карандашами. В этом кабинете они чувствовали себя удивительно свободно, как в собственной комнате.

Следующим был урок естествознания. И снова как минимум трое детей из класса уснули. Это было нелепо. Как корейские дети получают рекордные баллы за тесты, если столько спят на уроках?

Скоро он узнал, зачем учителю чесалка для спины. Это был корейский вариант будильника. Некоторые учителя слегка постукивали ею детей по головам, если те засыпали или разговаривали на уроке. Дети называли ее «добрая палочка».

В обед Эрик пошел за другими школьниками в кафетерий и делал то же, что и они, набирая тарелки с кимчи – острой квашеной капустой, которая в Корее всегда на столе, а также прозрачной лапшой и чем-то вроде тушеных овощей с мясом. Он заметил канадку и с облегчением сел рядом с ней. Приятно было поесть настоящей свежеприготовленной еды, а не разогретой, как в Миннетонке.

В какой-то момент, сидя в этом теплом кафетерии и накручивая лапшу на палочки, Эрик почувствовал, что принял верное решение поехать в Корею. Дети, с которыми он окончил среднюю школу, как раз начинали учиться в колледже. Они покупали себе сверхдлинные простыни в «Bed Bath & Beyond» и знакомились с соседями по общежитию, ходили на семинары для первокурсников и студенческие вечеринки. Эрик обдуманно сошел с этой проторенной дорожки. Он 13 лет учился в школе и большую часть этого времени вежливо скучал. Как многие дети во всем мире, он часто смотрел на часы, рисовал на полях и думал: неужели так будет всегда?

Последние два года программа Международного бакалавриата потребовала от него полной самоотдачи. И напомнила, что значит учиться по-настоящему – думать и открывать что-то ради самого этого открытия, а не потому, что он должен это делать.

А после того как его приняли в университет Де Пола в Чикаго[24]24
    Частный католический университет в г. Чикаго, шт. Иллинойс. Основан в 1898 году. – Прим. пер.


[Закрыть], он поставил галочку против пункта «отсрочка». Эрик хотел пожить в Азии – открыть совершенно иной мир, о котором вообще ничего не знал, и повариться в этой неизвестности. А потом вернуться, отремонтировать комнату в общежитии и начать новую, студенческую жизнь.

Корейские дети проглатывали еду и выбегали наружу, чтобы насладиться оставшимся свободным временем. Некоторые мальчики играли в футбол, а несколько девочек сели на ступени и склонились над своими мобильными, подключившись к CyWorld – это что-то вроде Facebook, только с бóльшим количеством элементов управления. Эрик одним из последних доел обед и покинул кафетерий.

На перемене Эрик спросил одного из учеников о тесте, о котором постоянно слышал, – его ученики старших классов Кореи сдают перед выпуском.

– Это что-то вроде отборочного теста SAT в Америке, – сказал мальчик. – Разница только в том, что результат определяет всю будущую жизнь. Если у тебя высокий балл, то у тебя хорошее будущее, низкий – ну, сам понимаешь.

Самый высокий балл гарантировал поступление в один из трех наиболее престижных корейских университетов, а после него тебе обеспечена хорошая работа, красивый дом и безбедная жизнь. Все будут тебя уважать. Ты избран Богом, как полушутя говорил другой школьник.

Но была одна проблема: только 2 % выпускников попадало в лучшие вузы. Одноклассники Эрика говорили об этом тесте с ужасом. Они проведут два года жизни за учебой, мыслями о будущем и молитвами об успешной сдаче теста. Ни один из них не жаждал его сдавать.

Как корейские дети получают рекордные баллы за тесты, если столько спят на уроках?

В Миннесоте есть собственный выпускной тест. Эрик сдал математику в 11-м классе, но тест был таким простым, что детей, получивших меньше баллов, чем нужно, автоматически зачисляли в специальный класс, и им приходилось пересдавать тест до тех пор, пока не сдадут. Корейский же тест трудный, его сдают раз в году. Пересдать его можно, но этого приходится ждать целый год.

На следующем уроке учитель написал баллы каждого ученика за тест на доске, используя идентификационные номера, а не имена. Но все дети знали номера друг друга. Впервые в жизни Эрик видел, как его одноклассников публично оценивают. Одна девочка обхватила голову руками, другая покачала головой.

Большая часть результатов школьных тестов строилась в виде графика, и только 4 % детей могли получить высший балл. Это была бесконечная иерархия, вплоть до «девятки» – наихудшей отметки, которую получают 4 % самых слабых учеников класса.

Все в классе Эрика знали баллы остальных не только за этот тест, но и за другие. Лучшие 28 детей этого выпуска были героями класса, а также страдальцами. Поскольку им было что терять, они работали больше всех.

В 14.10 Эрик ушел из школы. Так как он был школьником по обмену, его освободили от полной нагрузки. Он спросил, что будет после того, как он уйдет домой.

– Будем заниматься.

– До которого часа?

– Уроки кончаются в 16.10, – услышал он в ответ. – Потом мы убираем школу, моем полы, вытираем доски и т. п. Наказанные за плохое поведение или длинные волосы надевают красные фартуки и моют туалеты. И ни для кого исключений не делается. В полпятого мы опять готовимся к тесту. А потом ужинаем в школьном кафетерии. После обеда у нас яджа – двухчасовые занятия под надзором учителя. Мы просматриваем свои записи за день или онлайн – подготовительные лекции к тесту. Около 9 вечера мы расходимся и… едем в частные академии внешкольного образования – хагвоны. Здесь мы учимся по-настоящему. И только после этого мы едем домой спать. И снова в школу к 8 утра.

Эрик слушал эту эпопею с растущим чувством ужаса. Как подростки могут не заниматься ничем – буквально ничем, – кроме учебы? Тут он понял, что наблюдал сегодня в классе. Дети вели себя так, будто они живут в этой аудитории, потому что, по существу, так и было. Они каждый день проводили здесь больше 12 часов и уже ходили в школу почти на два месяца дольше, чем дети в Миннесоте. Его одноклассники спали в своих классах по одной простой причине: потому что были измучены.

Неожиданно Эрику ужасно захотелось уйти пораньше.

В 2.15 они с канадкой уже шли от школы через поле – на 7 часов раньше, чем смогут уйти их одноклассники. Пока корейские дети учились, школьники, приехавшие по обмену, пошли в магазин. Эрик увидел там мороженое в форме рыбы с фасолевой пастой. Он его купил, надеясь, что вкус у него не рыбный. И правда, вкус был ванильный! Примерно в полтретьего он сел в автобус и поехал домой. А корейские дети продолжали учиться.

Лежа на кровати, Эрик думал о том, что услышал. По сути, корейские дети ежедневно дважды ходили в школу. А значит, оценки корейцев в тесте PISA объяснялись просто: дети много учились, возмутительно много!.. Глядя в окно на город, он думал о том, что американцы жалуются на слишком сложные тесты и переутомление детей, и чуть не смеялся. По крайней мере для большинства американских детей стандартные тесты привычны, просты и не оказывают никакого влияния на их жизнь. Если школьник в США получает плохую оценку, всегда была отговорка: «Оценка несправедливая» или «Ничего страшного! Не все понимают в математике». В Корее это предостережение: «Вы недостаточно усердно учитесь, в следующий раз будьте усерднее».

Эрик начинал сознавать, что нагрузка – понятие относительное и тестирование тоже. Он видел, что школа Намсан как будто создана для того, чтобы через аскетическую обстановку и жесткую иерархию выражать одну идею: будущее зависит не от твоих личных достижений, самооценки или статуса в Facebook, а от того, насколько усердно ты трудишься. Стоит ли такой ценой становиться лучшим, размышлял он. Если так, Эрик не был уверен, что хочет стать лучшим.

Конкуренция «железных» детей

Я встретилась с министром образования Кореи Ли Джу Хо в его кабинете в Сеуле. У него был мальчишеский чуб и спокойное выражение лица, искусно скрывавшее амбицию, благодаря которой он дослужился до этого поста.

Ли – продукт корейской «соковыжималки». Он учился в элитарной средней школе и Сеульском государственном университете, одном из трех лучших университетов страны. Затем он получил степень доктора экономических наук в Корнеллском университете, стал профессором, затем ушел в политику. Но пост министра просвещения он занял с целью демонтировать эту «соковыжималку».

Эрик слушал эту эпопею с растущим чувством ужаса. Как подростки могут не заниматься ничем – буквально ничем. – кроме учебы?

Мы пили чай за большим столом в окружении его советников, и ни один из них не проронил ни слова. Когда я спросила, согласен ли он с пламенной риторикой президента Обамы в отношении корейской системы образования, он устало улыбнулся. На этот вопрос ему часто приходилось отвечать, особенно корейским журналистам, которые не могли понять, что президенту США или кому-то еще может нравится в корейском образовании.

– Вы, американцы, видите светлую сторону корейской системы образования, – сказал он, – а корейцы ею недовольны.

В некотором смысле Корея – крайнее проявление старой азиатской традиции. Корейские родители нанимали репетиторов для подготовки детей к экзаменам начиная с XVII века. Экзамены для госслужащих восходят к допечатным временам. В Корее Х века амбициозные молодые люди должны были выдержать экзамен, чтобы поступить на госслужбу. Сдавали этот сложный экзамен только юноши из знатных семей, которые могли себе позволить древний вариант подготовки к тесту.

Несмотря на расхожее мнение о том, что азиаты превосходят всех в математике и естествознании, раньше корейцы не были такими умными. Конфуций смог привить корейцам умение ценить долгое обучение, но в этой стране раньше не проявляли особых способностей к математике. На самом деле не так давно, в 1950-е годы, огромное большинство ее граждан было неграмотным. Когда страна стала заново отстраивать школы после Корейской войны, в корейском языке даже не было математической и естественнонаучной терминологии. Чтобы печатать учебники, нужно было придумать новые слова. В 1960 г. Корея имела соотношение «ученик – учитель» 59:1. Только треть корейских детей посещала среднюю школу. Бедность предвещала неуспеваемость. Если бы тогда существовал тест PISA, то США побили бы Корею по всем предметам.

За следующие 50 лет Корея стала тем, что Ли назвал «силой таланта». Страна не имела природных ресурсов и взамен стала культивировать своих людей, превращая образование в валюту. Этот период бурного экономического роста создал своего рода лотерею для корейских родителей: если их дети попадут в лучшие промежуточные школы, это приведет их в лучшие средние школы, что даст им шанс попасть в лучшие университеты – и тогда они получат престижную, хорошо оплачиваемую работу, что поднимет всю семью.

Эта конкуренция следовала очень ясным правилам: набрав больше определенного количества баллов на экзаменах в колледж, ты автоматически попадаешь в лучший университет. И потом тебе всю жизнь будут платить больше других, даже за ту же самую работу. Эта система была так же предсказуема, как и жестока. Она несла детям очень ясную идею о том, что для них важно: прием в университеты основан на знаниях школьников, оцененных тестом. И точка. Никого не примут из-за спортивных достижений или потому, что твои родители здесь учились. Эта система в чем-то более меритократична[25]25
    На основании личных заслуг. – Прим. пер.


[Закрыть], чем когда-либо были многие американские колледжи.

Без одержимости образованием Южная Корея не стала бы такой экономически сильной, какой она стала в 2011 году. (С 1962 г. ВВП страны поднялся примерно на 40 000 %, сделав ее 13-й крупнейшей экономикой мира.) В Корее образование явилось прививкой от бедности, со временем делая социальное происхождение все менее и менее значимым для возможностей детей.

Но этого было недостаточно для поступления в университет или получения желаемой работы, и лотерея превращалась в своего рода конкуренцию «железных» детей, которой возмущались родители и дети, даже при том, что они ее увековечили. Это была предельная меритократия для детей, которая сцементировалась в кастовую систему для взрослых. Даже когда открылись новые университеты, общественность была по-прежнему зациклена на трех лучших. Это было предупреждение для всего остального мира. В Корее самоцелью стала конкуренция, а не учеба, к которой она должна была мотивировать.

Страна породила чудовище, сказал Ли. Система стала излишне конкурентной, ведущей к нездоровой озабоченности баллами за тест и зависимости от частных академий внешкольного образования. Даже во время летних каникул в библиотеках было так много посетителей, что детям приходилось брать билеты, чтобы туда попасть. Многие платили $4 за аренду кондиционируемой кабины в богатых городских коммерческих библиотеках для самостоятельной работы.

Высокие оценки корейцев за тесты PISA – в основном результат неустанных усилий школьников, считает Ли, а не школьной системы. Эти итоги обусловили дети и их родные. Другими словами, мотивация объясняла оценки корейцев в PISA больше, чем учебная программа.

На одного школьника корейские налогоплательщики тратили половину того, что американские налогоплательщики тратили на школы, но корейские семьи восполняли почти всю разницу из собственного кармана. В дополнение к плате за хагвон им приходилось платить за государственную школу, так как правительственные субсидии не покрывали все затраты. Школа Эрика, не самая лучшая в Бусане, стоит около $1500 в год.

Без одержимости образованием Южная Корея не стала бы такой экономически сильной, какой она стала в 2011 году.

Теоретически средние школы Эрика в Миннесоте и Корее имели много общего. И Миннетонка, и Намсан гордились отсевом менее 1 %, и обе школы платили своим учителям одинаково высокие зарплаты. Однако пока дети Миннетонки выступали в мюзиклах, дети Намсана учились и учились. Проблема была не в том, что корейские дети мало или недостаточно усердно занимались, а в том, что они учились неправильно.

Культ «железного ребенка» заразителен, детям и родителям трудно противостоять необходимости учиться все больше. Но в то же самое время они жаловались, что зацикленность на рейтингах и баллах тестов убивает их душу, лишает их не только сна, но и рассудка.

Сопутствующий ущерб

Одним воскресным утром того учебного года подросток из Сеула по имени Цзи заколол свою мать, чтобы она не пошла на родительское собрание. Цзи боялся, что она узнает о том, что он соврал ей насчет своих последних результатов теста.

После этого Цзи хранил свой секрет 8 месяцев. Он каждый день уходил и приходил из школы, словно ничего не изменилось. Он говорил соседям, что его мать уехала. Чтобы запах разлагающегося тела не распространялся по дому, он запечатал дверь ее комнаты клеем и клейкой лентой. Он приглашал к себе друзей на лапшу. В конце концов его отдельно живущий отец обнаружил труп, и Цзи арестовали за убийство.

Эта жуткая история приковала к себе внимание всей страны. Преступление Цзи, по мнению многих корейцев, – не просто трагедия, а отражение культа учебы, сводившего детей с ума.

По оценкам теста, Цзи входил в 1 % лучших учеников средних школ страны, но в абсолютных величинах занимал всего лишь 4000-е место в стране. Его мать требовала, чтобы он стал первым любой ценой, говорил Цзи. Когда его оценки разочаровывали ее, она его била и лишала еды.

Многие корейцы симпатизировали больше сыну, чем его умершей матери. Комментаторы переносили собственные неприятные воспоминания о средней школе на преступление Цзи. Некоторые заходили настолько далеко, что винили во всем мать. Передовица «Корея таймс» описывала жертву как одну из «напористых мамаш-тигриц, вечно недовольных достижениями своих детей независимо от их оценок».

Цзи сознался в преступлении, плача оттого, что убитая мать является ему во сне. На суде обвинитель потребовал приговорить его к 50 годам тюремного заключения. Судья, сославшись на смягчающие обстоятельства, осудил мальчика на 3,5 года.

Тем временем корейские политики пообещали исцелить страну от образовательной лихорадки. Когда Ли занял пост министра, министерство наняло и подготовило 500 руководителей приемных комиссий, чтобы помочь университетам страны отбирать кандидатов так, как это делают в университетах США, т. е. на основе чего-то еще, помимо баллов за тесты.

Однако почти всю ночь новые хагвоны помогали школьникам ориентироваться в схеме новых альтернативных условий приема в вузы. Сотни школьников были обвинены в фальсификации своего места жительства, для того чтобы получить льготное место для малоимущих сельских жителей. Один родитель сфабриковал развод, чтобы ребенок получил право на льготы для детей разведенных родителей. Лихорадка продолжала бушевать.

Главы страны беспокоились, что экономический рост застопорится и коэффициент фертильности продолжит снижаться, так как семьи ощущают груз расходов на внешкольное обучение.

Чтобы исправить ситуацию в средних школах так, чтобы родители не чувствовали большой необходимости в хагвонах, Ли старался улучшить преподавание. В Корее уже были более высокообразованные учителя начальной школы. Корейских учителей начальной школы выпускала всего дюжина университетов, принимавших лучшие 5 % кандидатов, и они были хорошо подготовлены. Будущие учителя промежуточной школы Кореи сдали лучше всех в мире математический тест, проведенный в шести странах, победив будущих учителей США.

Однако корейские учителя средней школы не столь впечатляли. Во времена дефицита учителей десятилетия назад правительство сделало роковую ошибку, позволив слишком многим колледжам обучать учителей средних школ. Эти 350 колледжей, как и более чем 1000 педагогических колледжей США, штамповали гораздо больше будущих учителей, чем было нужно стране. Подготовка учителей была прибыльна, но заниженные стандарты сделали эту профессию менее престижной и эффективной. Потому что, как здорово сказал один корейский политик, «качество системы образования не может превосходить качество ее учителей».

Чтобы поднять уровень профессии, Ли запустил новую программу оценки учителей, которая давала бы учителям полезную обратную связь и поддерживала их ответственность за результаты: учителя оценивались учениками и их родителями, которых опрашивали онлайн, и другими учителями. Этот подход должен был приблизительно соответствовать оценке методом 360°, используемой во многих направлениях бизнеса. (В отличие от модели, используемой многими округами США, система оценки корейского учителя не включала в себя повышение оценок учеников. Руководители, с которыми я говорила, хотели использовать эти данные, но не знали, как распределить ответственность, так как очень многие школьники имели множество учителей, включая репетиторов, обучающих их тем же предметам.)

По новым правилам учителя с низкими баллами должны были пройти переподготовку. Но, как и в США, где реформаторы пытались навязать (школам) похожие стратегии, учителя и их союзы сопротивлялись, называя эту программу унизительной и несправедливой. Неплохие методы в теории становились пагубными на практике. Некоторые корейские учителя в знак протеста дали всем своим коллегам самые высокие отзывы из возможных. В 2011 году менее 1 % корейских учителей послали на переподготовку, а некоторые просто отказались от нее.

После первого года в должности самым большим достижением Ли было то, что расходы на хагвоны снизились на 3,5 %, и все же он счел это значительной победой.

Слушая Ли, я сознавала, что остальной мир может учиться у Кореи как тому, что у них не получилось, так и тому, что получилось. Во-первых, страны могли меняться. Это обнадеживало. Корея надеялась на лучшее, несмотря на повальную бедность и неграмотность. Она не ждала, пока устранят бедность, чтобы радикально усовершенствовать систему образования. Эта вера в образование и людей подняла Корею.

Во-вторых, суровость была оправданна. Корейцы понимали, как важно учиться. Они не выбирали простых путей, особенно в математике, и считали, что успеваемость – скорее результат упорного труда, а не божий дар. При таком отношении все дети работали упорнее, и для страны это было ценнее, чем золото или нефть.

Как заметил Эрик в свой первый день, корейские школы существовали ради одной-единственной цели: чтобы дети усвоили сложный учебный материал, и в этом разница. Школы США, напротив, занимались многими вещами, и только одной из них была учеба. Эта нехватка целеустремленности способствовала тому, что они упускали из виду самое важное.

Например, школы США тратили довольно много на спорт и технику вместо того, чтобы, к примеру, потратиться на зарплаты учителей. Когда я опросила 202 школьников по обмену из 50 стран, они в большинстве согласились с тем, что в школах США больше техники. 7 из 10 американских подростков, поживших за границей, согласились с этим. Американцы наполнили классные комнаты интерактивными, высокотехнологичными проекторами и кучей iPad. Однако было мало доказательств тому, что эти приобретения принесли пользу кому-то, кроме самих продавцов техники.

В-третьих, и это Ли считал главным, в местах с самым высоким уровнем мотивации школьников победа в соревновании становится целью сама по себе. Родители и дети упускали из виду цель учебы и зацикливались на рейтингах и баллах. В некоторых богатых американских районах дети испытывали подобное насилие, трудясь день и ночь, чтобы попасть в колледж Лиги плюща[26]26
    Объединение из 8 старейших привилегированных учебных заведений на северо-востоке США: Корнельский университет в Итаке, университет Брауна в Провиденс, Колумбийский университет в Нью-Йорке, Дартмутский колледж в Ганновере, Гарвардский университет в Кембридже, Принстонский университет в Принстоне, Пенсильванский университет в Филадельфии, Йельский университет в Нью-Хейвене. – Прим. пер.


[Закрыть], вероятно, только потом интересуясь, зачем. В США эта одержимость относительно умеренна, как показывает устойчиво низкая успеваемость по математике даже состоятельнейших детей США и то, что лишь 15 % подростков США брали частные уроки (уровень ниже среднего для развитых стран). Тем не менее небольшое число детей (многие из них азиатского происхождения) жило собственным прозападным вариантом конкуренции «железного ребенка».

Наконец стало ясно, что настоящее образование в Корее дается в теневой системе – комплексе внешкольного обучения на много миллионов долларов. Его-то Ли и пытался расшатать. Я понимала, что если хочу увидеть, что такое по-настоящему свободная система образования, то нужно задержаться там подольше.

Лично Ли считал, что Финляндия – гораздо лучшая модель, чем его собственная страна. Все-таки Финляндия меньше тратила на образование одного ребенка, и только 1 из 10 детей брал дополнительные уроки. А в Корее 7 из 10 дополнительно занимались вне школы. Обе страны находились на вершине мира по успеваемости, но, как бы вы на это ни смотрели, у финских детей дела обстояли гораздо лучше. Существует не единственный способ стать лучшими, предостерегал Ли, нужно быть осмотрительными и избрать верную дорогу.