Текст книги "День красных маков"

Автор книги: Аманда Проуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Энтони Хелм был неправ. Амбиции у Поппи и вправду были скромные, до её горизонта можно было дотянуться рукой, её мир – обойти пешком: восемьсот метров от входной двери в любом направлении. Но она была умна. Не так, как умны члены Менсы, доктора наук и специалисты в области высшей математики, но достаточно умна, чтобы понимать, почему люди поступают именно так, а не иначе. Она ушла из школы в шестнадцать, прекрасно понимая, что дальнейшее образование бессмысленно для таких людей, как она. Вы спросите – если она такая умная, так почему же она не поступила в университет, не получила целую кучу дипломов, чтобы хорошо устроиться в жизни? Учителям, работодателям и специалистам по трудоустройству она всегда давала один ответ – в этом не было никакого смысла! Они, как по команде, вздыхали, стучали по планшетам резинками карандашей и смотрели на неё с досадой, давая понять – они-то лучше знают. Но она стояла на своём – откуда им было знать, что лучше для Поппи Дэй? А она – знала. Цель жизни Поппи – следить, чтобы никто не выпал из маленького и нелепого семейного гнезда. Поэтому она никогда не смогла бы понять иерархии в научном мире. Здесь всё было просто – если она поступит в университет, некому будет разбирать всевозможные сложные рецепты, выписанные Доротее. Некому будет следить, чтобы она не забыла принять ежедневные таблетки и не отправилась бродить по главной улице, натянув на голову трусы. Некому будет заполнять холодильник продуктами и оплачивать счета. И так далее; этот список продолжался бесконечно, обязанностям не было конца. Дома несколько раз на дню нуждались в Поппи. Конечно, на это обыкновенно выдвигался аргумент – если бы она отправилась учиться, скажем, на врача или юриста, то всю семью в скором времени ждало бы блестящее будущее. Может быть, это так и было, но всё-таки не давало ответа на вопрос – кто вместо неё будет стирать грязные бабушкины простыни, кто станет приводить в чувство маму и закрывать дверь на ночь, пока Поппи строит блестящее будущее? Она была умна – поэтому поняла, что такова её жизнь, и ничего тут не поделаешь. Характер у неё был жизнерадостный, и она не сильно расстраивалась, но порой задумывалась о том, как могла бы сложиться её жизнь, родись она при других обстоятельствах, будь у неё возможность получить высшее образование и стать тем, кем она хотела… Впрочем, она тосковала не больше других; попробуйте найти хотя бы одного человека, который не размышлял бы о том, как всё могло сложиться, будь у него возможность выбора, другое окружение, другая работа, которая помогла бы, скажем, уберечь от опасности любимого человека… Прижав колени к подбородку, Поппи сидела на диване, совершенно онемев. Она ожидала истерики, по меньшей мере, вспышки гнева, и никак не могла предположить, что впадёт в оцепенение, целиком её поглотившее. Всё, что Поппи могла, – крутить обручальное кольцо большим пальцем той же руки и повторять его имя. Март… Март… Эта успокаивающая мантра должна была вызвать в памяти его образ. Комната вновь была пустой, словно военные и не приходили. Неужели так будет и с Мартином? Словно его никогда не было на земле? Квартира стала тихой – здесь больше не шумел телевизор, и двое мужчин не заполняли своим присутствием маленькое пространство. Четыре года назад это пространство было домом для их маленькой семьи – весьма необычной, но всё-таки семьи. Кто-то сам покидал её, кого-то забирала смерть – и в конце концов осталась одна Поппи. Мама, Шерил, никогда не была с ней жестока, намеренно пренебрежительна или демонстративно ехидна. Вместе с тем она не была ни ласковой к своей маленькой девочке, ни гордой за неё. Не радовалась, видя её, не интересовалась, как прошёл день. Не делилась событиями своей жизни, не секретничала, не удосуживалась убрать с дивана одежду, чтобы малышка могла сесть. Не причёсывала дочке растрёпанные волосы, не подстригала ногти, чтобы Поппи их не обгрызала. Голодной она была или сытой, лежала в постели или допоздна засиживалась возле мамы на канапе, была ли приготовлена на завтра чистая школьная форма – все эти вопросы Шерил не занимали, поэтому ими пришлось заниматься самой Поппи.

Её дедушка, Уолли, был профессиональный храпун. Его образ жизни приводил Поппи в недоумение, она никак не могла понять, зачем вообще нужен такой дедушка. Всю ночь он спал в кровати, весь день – в кресле. Его тощее тельце приобрело форму буквы «З» – великолепный образец ономатопеи. Под его режим дня подстраивалась вся семья; он был вроде пчелиной матки, вокруг которой крутятся все остальные. Уолли правил королевством Дремоты. В этом тоскливом царстве было множество ограничений для подрастающей любознательной девочки. «Не шуми, Поппи Дэй, дедушка спит», «Выключи музыку, Поппи Дэй, дедушка спит», «Немедленно перестань стучать об пол своим несчастным йо-йо, дедушка…» – «Знаю, знаю, он спит!» Смерть Уолли стала незначительным событием в жизни Поппи; самым существенным изменением стало лишь опустевшее кресло, куда намертво врезался отпечаток его задницы. Нимало не скорбя об утрате, она отметила только, что ему, наверное, было очень приятно протянуть ноги – ведь впереди ожидал вечный сон. Да, изменилось ещё кое-что. Теперь, пытаясь её утихомирить, мама и бабушка говорили только: «Прекрати шуметь, Поппи Дэй!» или «Тихо, Поппи Дэй!» Про себя она каждый раз слышала: «дедушка спит» и боролась с неистовым желанием закричать во весь голос: «Я знаю, что он спит, но мой несчастный йо-йо теперь его не разбудит!»

Бабушка, Доротея, всегда была малость ненормальной. Вместо телевизора она смотрела сушильный барабан, вместо фруктов клала в желе горох – ей казалось, так красивее, и под конец совсем спятила. Поппи жила с мамой и бабушкой, пока мама не улетела на Канары с очередным возлюбленным. Никто не обсуждал новые обязанности Поппи, потому что Шерил сама приняла решение, собрала сумки и в двадцать четыре часа умчалась из Хитроу. Исходя из этого стало очевидно, что теперь Поппи возьмёт на себя обязанности няньки, надзирателя и наперсницы для Доротеи. По правде сказать, жизнь Поппи даже стала легче без присутствия вечно пьяной Шерил и прожигателей жизни, которые тянулись за её нетвёрдым шагом. Доротея и Поппи прекрасно ладили, пока разум старушки не пошатнулся окончательно и в её поведении не появились из ряда вон выходящие странности. Однажды, вернувшись домой на ланч, Поппи обнаружила бабушку в туалете, натянувшей на себя всю свою одежду, включая пальто, шляпы, шарфы и перчатки; в руках она держала скалку, как оружие.

– Тот тип из квартиры сверху пролез в дырку в потолке и хочет перекрыть нам воду, сукин сын!

Поппи постаралась сделать вид, что поверила.

– Кто, бабушка, мистер Беннет? Восьмидесяти четырёх лет, на ходунках, с двумя протезами в тазобедренном суставе?

– Да, он самый.

– Подожди, я правильно поняла? Он пробрался в дыру в потолке, бегал по квартире, пока мы спали, и пытался перекрыть нам воду? – Ей нужно было прояснить ситуацию.

– Да, Поппи Дэй. Ты что, не услышала меня с первого раза, детка?

– Услышала, бабушка, и всё поняла, кроме одного – почему ты сидишь в уборной, надев всю свою одежду?

Доротея посмотрела на Поппи и покачала головой так, словно это внучка сошла с ума.

– Я охраняю запорный кран. – Доротея подмигнула Поппи, и та улыбнулась в ответ. Состояние бабушки из немного нестабильного сделалось пугающим, и внучке становилось всё труднее заботиться о ней. Имея возможность держать выходки старушки под контролем, Поппи, пожалуй, находила бы их забавными; но после тяжёлого дня в три часа ночи лицезреть на кухне Доротею и скользкую кучу из целого пакета муки, банки кофе и трёх стаканов молока, потому что бабушка решила приготовить рождественский пирог, – это, согласитесь, утомляло. Тем более что дело было в июле – какое, к чёрту, Рождество.

Если бы Поппи могла со всем этим справиться, она, конечно, сделала бы всё возможное, но она не могла и поступила так, как было лучше для Доротеи. Ей нужны были забота и присмотр двадцать четыре часа в сутки. Однажды зимним вечером Поппи вернулась домой с работы и увидела, что бабушка сидит в темноте и плачет, вне себя от ужаса. Поппи не могла понять, десять минут Доротея пробыла в таком состоянии или десять часов; в этот момент Поппи всё осознала. Не то чтобы решение далось ей легче; это было самое трудное решение в её жизни. Несколько недель они с Мартином просматривали брошюры и таскались по указанным адресам, пока наконец не нашли подходящий дом. Одни не годились из-за цены, другие – из-за местоположения; был дом, куда они даже заходить не стали, услышав за дверью громкую ругань. Обдумав слова майора, Поппи решила, что надо бы заплакать. Она пыталась, но слёз не было, и она ни с того ни с сего захихикала; ей представилось, как кто-то наблюдает за ней и спрашивает: «Что ты делаешь, Поппи? Зачем ты сидишь тут, жмуря глаза и впившись ногтями в ладони?» – «Я пытаюсь вызвать слёзы. Мне кажется, так будет легче, потому что я чувствую себя виноватой в том, что никак не могу заплакать, а за мной следят два солдата и ждут, когда же я разревусь, но про себя надеются, что реветь не буду, особенно майор Как-его-там. Мне кажется, что вся эта история случилась не со мной, что я прочитала её в газете или увидела в новостях. Как будто это чья-то чужая жизнь, не моя. Да где уже эти проклятые слёзы – не дождёшься, когда нужны!»

Она была уверена – к кому бы ни был обращён этот монолог, услышавший его покачал бы головой, решив, что она потеряла связь с реальностью, совсем как её бабушка.

Глава 2

У Мартина Термита был важный день. Он был выбран в состав группы, на протяжении дня патрулирующей территорию на стороне американцев. Конечно, не обошлось без волнения, и было непросто привыкнуть к положению с винтовкой у ноги. План действий им объяснили весьма схематично – сказали, что нужно патрулировать, и всё. Выход был лишь один – довериться судьбе. Мартин привык к этой жизни, где не принимался отказ, где можно было только подчиняться и повиноваться; такова участь солдата. Мартин полагал, что он в хорошей физической форме; его ноющие суставы, очевидно, так не думали. Бронежилет и вооружение в тринадцать килограммов весом, которые он надевал каждое утро, не становились легче по мере продвижения вперёд. День только начинался, а жара уже стояла невыносимая, совсем не похожая на приятное тепло пропитанного солнцем летнего дня; гораздо больше она напоминала температуру духовки – будто лежишь на верхней полке, завёрнутый в фольгу. Мартин и его однополчанин, Аарон, должны были забраться в «джакал» – высокоподвижный внедорожник, не особенно удобный, но об удобстве здесь никто не думал – только о безопасности. Аарон стоял в стороне и забираться не торопился.

– После вас, низкозадый!

Мартин, ростом метр семьдесят три, был, по меньшей мере, на пятнадцать сантиметров ниже своего приятеля, что подавало неизменный повод для шуток как им обоим, так и всей группе.

– Может, я и низкозадый, зато моя башка не будет торчать отсюда на радость врагу. – Мартин указал на открытый верх машины. На двенадцать солдат было три внедорожника. Больше четырёх человек в кузове – и поездка стала бы весьма затруднительной, потому что обмундирование занимало место, достаточное для двух человек. Меньше четырёх – и в свободное пространство пробралось бы ощущение уязвимости, что, конечно, плохо сказалось бы на боевом духе. С базы «джакалы» добирались два часа. Ведущая машина ехала, по меньшей мере, на сотню метров впереди, и за ней, рвущейся в песчаную бездну, тянулся длинный след в пыли. Весёлое настроение, в котором солдаты пребывали первые полчаса, бесследно ушло. Как только лагерь скрылся из виду, всех охватило уныние. Шутки сникли, беззаботная болтовня сменилась молчанием. Солдаты были задумчивы, каждый следил за своим сектором – оружие наготове, все чувства настороже. Мартин мгновенно поворачивал голову, едва заметив вспышку света или быстрое движение. Они были в опасности, но старались не думать о ней. Самодельное взрывное устройство, снайперский огонь… эти слова они произносили с пугающей лёгкостью, но здесь это были не простые фразы, а вполне возможные перспективы. Всего шесть месяцев длилась афганская война, а число убитых и раненых уже превышало все ожидания. Солдаты гибли так часто, что люди, измученные постоянными страданиями, были уже не в силах оплакивать новые имена в нескончаемом списке. Цифры были страшными уже сами по себе, а ведь за этими цифрами были лица, навсегда впечатанные в память близких, имена, выгравированные на камне, и обитые тканью гробы, которые торжественно несли по тихому городу Уилтшира.

Автомат SA80, тяжёлый и горячий, выскальзывал из потной ладони Мартина. Нервозность ощущалась физически – отчасти оттого, что союзниками были американцы, чьи подходы и методы существенно отличались от британских. Мартин был свидетелем того, какую роль играет изобилие ресурсов и вооружения в стратегии ведения боя. Их союзники могли делать всё, что полагали наиболее эффективным, поскольку щедрые правители не ограничивали их ни в чём. Такой подход придавал уверенность, которую можно было принять за наглость, чуть ли не безалаберность, но по факту именно такая твёрдость духа и воли позволяла хорошо справиться с задачей. Всеобщий страх был оправданным – колонна машин направлялась на опасную территорию, в бандитскую страну. Прежний опыт не прошёл бесследно – Мартин теперь чувствовал на себе напряжённый взгляд тысяч пар невидимых глаз; у обладателя каждой пары имелся и автомат Калашникова, дуло которого было направлено прямо на Мартина. За стеной лагеря было легко хвалиться своей храбростью; здесь, в горах, всё стало совсем по-другому. Мартину хотелось, чтобы операция закончилась как можно скорее, хотелось вернуться туда, где чай и душ. Ребята обсуждали, как устроят игру в футбол. Мартин, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, думал, будет ли он стоять в воротах и на этот раз. Пейзаж был невыразительный – глухие деревни в окружении гор да кое-где жалкие кустарники. Сторонний наблюдатель счёл бы эти поселения безлюдными и заброшенными. Мартин разглядывал полуразрушенные здания, каждое – в сияющем ореоле света. Его внимание привлекал трепет разноцветного шелка позади жёлто-белых кирпичей, проплывающие плетёные корзинки на головах, пушистые ноги собак, исчезавших за углом. Мартин думал о своём. Для него непременными составляющими уюта были телевизор, одежда, центральное отопление, приличная еда, паб и поездки на день в Саутенд. Местные жители обходились одной кастрюлей, оборванными лохмотьями и крышей над головой, дававшей хоть какое-то убежище. Не было водопровода, канализации, электричества; не было никаких удобств. Выжить в таком суровом климате Мартину, смотревшему на пустыню из тяжёлой бронированной клетки, представлялось невозможным.

Было бы трудно восстановить события следующего часа в определённом порядке. Каждый свидетель описал бы их со своей точки зрения. Ведущая американская машина включила тормоза и резко остановилась; тормозные диски протестующе пискнули, стукнувшись о колодки. Мартин тут же услышал крики, точнее сказать, выкрики на английском и какой-то разновидности арабского, может быть, пушту. Остановка была незапланированной и неожиданной, что могло означать как простое общение с местными жителями, так и большие проблемы. Пульс Мартина участился, и он услышал гулкий стук собственного сердца. Крики становились всё более шумными. Мартин и Аарон переглянулись и, не говоря ни слова, расстегнули ремни безопасности и выпрыгнули из внедорожника. Ведущую машину окружило, по меньшей мере, пятнадцать человек. Ещё столько же, рванув вперёд, столпились возле Мартина и остальных. Он не видел, откуда появились все эти люди. Переводя взгляд с одного на другого, он пытался понять, как они настроены – враждебно или спокойно? Свои это или чужие? Его учили, что за несколько секунд нужно понять, чего ожидать – рукопожатия или пули. Одежда собравшихся была вся в пятнах от грязи и пищи; изодранные рукава лоснились от долгой носки и редкой стирки. Все были одинаково одеты, одинаковые клочковатые бороды свисали из-под туго повязанных арафаток. Они были разного возраста и комплекции, но объединяло их одно – злые, налитые кровью глаза. Невозможно было понять, чего они хотят. Заметив среди них ребёнка – непонятно, мальчика или девочку, – Мартин замешкался, и его палец соскользнул со спускового крючка. Глаза заливал пот, который Мартин не мог стереть, потому что руки были заняты; это раздражало. Лица афганцев были закрыты. Они продвигались вперёд, одни протягивали руки, другие сжимали кулаки. Что они несли? Гранаты или подарки? Мартин пытался разгадать их намерения, а толпа тем временем приближалась к нему. Высокий, статный американец, волосы которого были низко подстрижены, а челюсть словно вырублена из камня, очевидно, жевал жвачку; выхватив пистолет из кобуры, он поднял его над головой. Мартин ожидал услышать предупреждающий выстрел. Вместо этого американец быстро опустил руку вниз и разбил нос человеку, стоявшему в пределах досягаемости.

– Пошли прочь! – пролаял он в толпу.

Мартин увидел, как тот человек, зашатавшись, упал в руки своих земляков. Кровь змеилась тонкой струйкой и стекала ему в рот из разбитого, расплющенного носа. Краем глаза Мартин поглядывал на несчастного – он был безоружен, и Мартин вспомнил – когда-то так поступили с маленькой девочкой по имени Поппи Дэй, которой хотелось спрятаться в своём ботинке.

– Эй, приятель! Полегче!

Сослуживец американца взглядом велел Мартину заткнуться – здесь не его патруль, и вообще он тут на птичьих правах. Потом придвинулся поближе и шепнул, кривя губы, глядя в толпу:

– Слушай сюда, салага. Когда увидишь, что видел он, и сделаешь, что сделал он, тогда и будешь делать замечания, а пока захлопнись!

Толпа держалась твёрдо – глаза расширены от адреналина, руки напряжены, челюсти стиснуты; они раскачивались на каблуках, готовые к действию. Людей, принявших такую позу, легко встретить в предрассветный час на любой стоянке такси любого английского города. То было затишье перед началом светопреставления. Из-под одежды показались автоматы, и толпа местных жителей стала отрядом солдат, жаждущих боя, – это желание горело в их бесстрашных глазах. Мартин учуял исходивший от них острый запах пота. Непредсказуемые, они были совсем близко.

– Вот дерьмо.

Это было последнее, что он услышал от Аарона. Сборище вокруг машин рвалось вперёд, крича всё громче, кто-то даже визжал, и среди шума и давки невозможно было разобрать происходящее. Внезапно послышалась пальба – стрельба повстанцев очередью, прицельные выстрелы союзников. Воздух наполнился оглушительным треском. Мартин не мог понять, кто стреляет. Хотелось бы сказать: каждый боец знал, что делает; это успокоило бы их родственников, свято верящих, что тренировка и способность сражаться пригодились солдатам в нужную минуту, помогли им спастись. Хотелось бы так сказать, но это было бы неправдой. Никакая тренировка, никакое учебное пособие не готовили Мартина к этому безумию. В фильмах каждый герой с заданной точностью оказывается на своём месте; в жизни всё вышло совсем по-другому. Пугаясь, Мартин чувствовал, как сжимается до размеров себя шестилетнего; сейчас был как раз такой случай. Каска показалась ему слишком большой, ремень под подбородком болтался, форма висела. Множество ног и несколько машин поднимали повсюду клубы пыли. Солдаты потеряли ориентацию среди всей этой потасовки и не знали, куда им двигаться. У Мартина не было времени стрелять, он был не в силах ничего сообразить. Лица повстанцев были перекошены от ненависти, губы искривлены, зубы оскалены. Каждый мог бы играть в фильме главного злодея. Мартин посмотрел направо: в десяти метрах от него двое бородатых мужчин держали руки Аарона, безвольно повисшие за спиной. Один из державших был высокого роста, другой – маленького; Мартин без труда провёл параллель. Аарон был тих. «Сюда!» – закричал Мартин своему приятелю Джонси, стоявшему справа от него, метрах в шести. Голос дрожал. Мартин был отделён от толпы; чутьё подсказывало, что его схватят следующим. Спазмы сжимали кишечник; Мартин изо всех сил старался их контролировать. Снова раздались крики, на этот раз – испуганные, как на английском, так и на пушту. Некоторые старались перекричать остальных, по всей видимости, отдавая приказы. Но все слова тонули в шуме. Вновь послышалась стрельба. Невидимый кулак ударил Мартина в живот, и он задохнулся от боли. Мартин пытался задержать дыхание, пытался говорить; он хотел рассказать обладателю невидимого кулака о своей боли. Забыв о том, что он одет в солдатскую форму, Мартин верил – его бьют по ошибке. Почему кто-то хочет причинить ему боль? При чём тут вообще он? Мартин понимал бы, что значит его униформа, сохрани он хоть немного здравого смысла. Он упал на колени; глаза были мокрыми, в голове боролись ужас и боль. Понемногу начало возвращаться дыхание. Чьи-то руки рванули ремень под подбородком, каска упала на землю. Ему что-то положили на макушку, а кулаки связали за спиной пластиковой стяжкой. За секунду до того, как ему накинули на голову мешок и тоже затянули лентой из пластика, Мартин посмотрел вверх и увидел Аарона. Всё вокруг было как в тумане, и только фигура друга – чёткой и ясной. Мартин попытался позвать его, но слов не было. Аарон тоже стоял на коленях, и низкорослый держал его за руки. Мартин подумал о сыне Аарона, Джоэле, и его рисунке, который пришёл с письмом всего несколько часов назад. И пока он вспоминал о ребёнке, другой, высокий, тот, что держал Аарона за волосы, вынул нож и перерезал другу горло…

Рассудок Мартина отказывался верить в увиденное. Неужели только что убили его друга, убили просто так, без церемоний, не раздумывая? До слуха донеслись сердитые приказы на чужом языке. Мартина подхватили под руки и протащили куда-то на три метра, а потом, связанного, накрытого дерюгой, швырнули к машине. Он услышал, как охнула пружина – открылась задняя дверь. Судорожно, отчаянно глотая воздух, он боялся, что его засунут в багажник. Будет ли там кислород? Сможет ли он выбраться? Автомобиль был старым; прежде чем Мартину на глаза набросили мешок, он успел многое разглядеть. Глаз механика-любителя заметил слой белой краски вокруг колёсных арок и двери. По меньшей мере, две пары рук, вцепившись в лодыжки и плечи, затолкали Мартина внутрь. Он дёргался, силясь освободиться, но что-то тяжёлое упёрлось ему в пах – должно быть, приклад пистолета. Мартин завопил, пытаясь позвать на помощь Джонси, но ткань, закрывшая голову, заглушала звуки. Подростком Мартину случалось ездить в машине отца своего приятеля, той же модели, что эта. В багажник, где сейчас лежал Мартин, вмещались три спортивные сумки. Даже скованный страхом, Мартин был возмущён таким обращением. Боль и гнев – всё смешалось в его душе. Только что он готов был заплакать – и вот уже от ярости колотил ногами в закрытое пространство. Он понял, что для своих похитителей он уже не человек. В багажник кладут не людей, а сумки с покупками после поездки в супермаркет, мусор, который везут на помойку, и спортивный инвентарь, когда мальчишки едут на игру. В темноте Мартин мало что видел. Воздух был спёртый. Жаркое дыхание сквозь маску из грубой ткани не приносило ни малейшего облегчения. Его скелет был не в силах больше ни защищать, ни поддерживать тело, и оно всецело зависело теперь от ударов тормоза; Мартин бился головой о металл, горячий, обжигающий обнажённую кожу. Мартин закрыл глаза, попеременно то ругаясь, то молясь Богу, в существовании которого всегда сомневался. «Помоги мне, Господи, помоги мне, не дай мне умереть. Да что за дерьмо творится? За что Ты со мной так?» И ещё одна фраза крутилась и крутилась в голове: «Это всё происходит на самом деле». Мысли об Аароне он гнал. Если станет оплакивать друга, не сможет составить план собственного спасения; нужно сосредоточиться и придумать, как остаться в живых. Он должен вернуться к Поппи. Любой ценой… На этой мысли Мартин потерял сознание. Безразличная к нему ржавая машина мчалась по пыльной дороге посреди такой же ржавой пустыни.

Придя в себя, Мартин обнаружил, что лежит на матрасе. Болели руки, скрученные за головой и привязанные к железному каркасу кровати. С него сняли бронежилет. При мысли о том, что теперь его взяли в плен и заперли здесь, а значит, он упустил возможность освободиться, Мартина бросило в холодный пот. Выбраться из этого заточения было куда труднее. Ломило мышцы рук и спины. С острым чувством стыда Мартин осознал, что обмочился. Несмотря на жару в комнате, его трясло. Он понял, что дрожит не от холода, а от страха, и не в силах справиться с этой дрожью. Больше всего сейчас нужна была вода. Слюна стала густой, разбухший язык, став больше обычного, царапал нёбо. Стенки горла болели так, словно их склеили. Видеть Мартин не мог – голова по-прежнему была накрыта тканью. Он определил, что это мешковина. Во рту был вкус крови; Мартин не знал, куда и как его ранило. Широко раскрыв рот, он почувствовал непривычное натяжение кожи и острую боль свежей раны. Он вспомнил, как его лицо тёрлось о край багажника; резиновая прокладка давно уже отжила своё. Воображение нарисовало глубокий разрез ото рта до щеки. Пластиковый хомут, стягивавший руки, впился в кожу; мучительно хотелось растереть больные места. Вертя головой из стороны в сторону, Мартин на слух пытался определить, где находится. Комната была достаточных размеров, чтобы разместить, по меньшей мере, двуспальную кровать; было жарко, и ни один звук не нарушал тишины. Мартин знал наверняка лишь эти три факта. Ошеломлённый, беспокойный, он довольно долго ни о чём не мог думать. Сознание прыгало с одного на другое. Он лежал тихо, но в мыслях поднялась паника. В голову лезли противоречащие друг другу мысли: «Кричать… дёргаться… вопить… рваться… брыкаться… лежать тихо… слушать… молиться…» Изо всех сил стараясь не обращать на них внимания, Мартин попытался лечь поудобнее. В его состоянии всё было настолько плохо, что он не знал, с чего начать. Невзирая на тишину, он чувствовал, как его бомбардирует обрывками фраз, ни один из которых не получал дальнейшего развития: «Думай как солдат. Ты в плену! Что нужно делать? Кричать во всё горло! Прыгай на кровати, постарайся и встань. Лежи тихо – будешь в безопасности, будь невидим, не нарывайся. Помощь сама придёт, что-то будет, Мартин, что-то будет. Взывай к их разуму, кричи как можно громче, сделай хоть что-нибудь, что угодно!»

Мартин постарался вспомнить, чему его учили. Целый раздел был посвящён тому, что делать, если вас захватили в плен. «Правила поведения в плену»… сейчас всё это стало далёким и смутным воспоминанием. Всё, что он вспомнил – «думайте о близких и радости воссоединения с ними». Это помогало воспрянуть духом, вспомнить причины борьбы за свою жизнь. Под дерюгой его губы растянулись в улыбку. Этому уж точно не нужно было учиться; думать о Поппи было так же естественно, как дышать. Мартин прошептал, как тихую молитву: «Прости меня, Поппи, я не должен был тебя покидать. Прости…»

Мешок тянул его голову назад, держал крепко; нос был прижат кверху. Колючая ткань раздражала кожу. От мешка несло пылью и какой-то пищей. Можно было моргать, но едва ресницы касались дерюги, мелкие нитки лезли в глаза. Мартин не мог освободить руки, а значит, не мог ни почесаться, ни убрать грубую ткань с лица. Его дыхание под покрывалом было жарким. Крошечные капли слюны и пота собрались у рта. Он чувствовал, как ткань, касаясь мокрой челюсти, вызывает сыпь. Ему так хотелось глотнуть воздуха, не фильтрованного грязным мешком. Словно жуки, вши или кто-нибудь ещё наподобие них ползли по его волосам, лицу и телу. Скорее всего, это были всего лишь стекающие капли пота, но Мартин был уверен, что по его телу маршируют насекомые. Он не мог даже почесать лоб, и это доводило до тихой ярости. Каждый мускул напрягся в беспомощной злобе, и от бессилия на глазах показались слёзы – как ни странно, от этого стало легче. С Мартином Термитом случались вещи и похуже, но первые несколько часов пережить было труднее всего. Глубоко вдохнув, Мартин думал о том, как поудобнее повернуть лицо, когда услышал тихий кашель. Он понял, что не один, и содрогнулся. Дыхание запнулось в горле. Сузив глаза в щёлки, он старался разглядеть что-нибудь сквозь мешок, но видел только тёмные и светлые пятна. В комнате был незнакомец, может быть, даже несколько. Они хотели причинить ему боль, они уже причинили ему боль, и он видел их… Бедный Аарон!

И впервые за всё это время Мартин заговорил:

– Меня зовут Мартин Термит. Я – солдат британской армии королевского полка принцессы Уэльской!

Слова вырвались неожиданно. Звук был глухой, сухие губы плохо слушались. Мартин был уверен, что нужно попытаться с ними заговорить – вдруг всё это ошибка? Может быть, они сочли его влиятельным лицом? Просто перепутали с кем-то другим? Конечно, они знали, что он всего лишь выполнял свою работу… Ему подумалось – может быть, захватчики услышат, что он гражданин Великобритании, и отпустят его.