Текст книги "«Жубиаба»"

Автор книги: Амаду Жоржу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

ПОДЪЕМНЫЕ КРАНЫ

Приятели пойдут в «Фонарь утопленников», на набережную. Ночь на берегу моря прекрасна. Они выходят из Байша-дос-Сапатейрос, спускаются по откосу Ладейра-до-Табоан. Вдруг Толстяк заметил новую звезду на небе:

– Гляди… этой раньше не было… Это моя.

Толстяк счастлив. У него теперь своя звезда. Жубиаба говорит, что звезды – это души умерших героев. Видно, умер сегодня храбрец, о котором сложено АВС. И Толстяк открыл звезду. Жоакин тоже хочет найти новую звезду на небе – и не может. Антонио Балдуино думает: кто же умер сегодня ночью? Храбрые есть всюду. Когда сам он умрет, тоже звезда засверкает в небе. И откроет ее Толстяк, а может, какой-нибудь беспризорник, из тех, что просит милостыню, а у самого нож за поясом. Друзья идут по пустынным улицам, полная луна заливает город желтоватым светом. На улицах – никого, окна в домах закрыты, все спят. Негр Антонио Балдуино и его друзья снова хозяева города, как в детстве, в далекие времена, когда побирались они в Баие. Во всем городе только они свободны по-настоящему. Они – бродяги, живут, чем придется, играют на гитаре, поют, спят на песке, у моря, любят чернокожих служанок, засыпают и просыпаются, когда захотят. Зе Кальмар никогда не работал. Он уже стареет, а всю жизнь был бродягой, нарушителем спокойствия, гитаристом, мастером капоэйры. Лучший его ученик – Антонио Балдуино. Превзошел негр своего учителя. Чем он только не занимался. Работал на табачных плантациях, и боксером был, и циркачом. Живет на то, что изредка получает за самбы, поет их на негритянских праздниках веселой Бани. Жоакин работает в месяц дня три-четыре. Таскает чемоданы на вокзале, когда носильщики не справляются. Толстяк продает газеты, когда в городе нет Антонио Балдуино. А вернулся Балдо – прощай, трудовая жизнь. Друзья снова живут праздной, сладкой свободной жизнью в безлюдном, спящем городе.

Антонио Балдуино спрашивает:

– Бросаем якорь в «Фонаре утопленников»?

– Можно…

Глубокая ночь. Откос Ладейра-до-Табоан погружен в молчание. Старый лифт прекратил работу. Башня будто склонилась над городом. Темно. Лишь кое-где в чердачных окнах, в мансардах горит еще свет. Это проститутки, вернувшись с улицы, отпускают последних клиентов.

Жоакин насвистывает самбу. Остальные идут молча. Только свист Жоакина нарушает тишину. Антонио Балдуино думает о том, что рассказала ему Амелия. Думает о судьбе Линдиналвы. Как все меняется. Теперь Линдиналва, верно, не гордая. Захочет Антонио Балдуино – и будет ею обладать. Теперь она ему не хозяйка. Была дочерью командора – стала проституткой с Ладейра-до-Табоан. Продается любому за два мильрейса. Как все меняется! Стоит ему захотеть, и он поднимется по лестнице дома, где живет Линдиналва, и она отдастся ему. Стоит ему захотеть. Стоит заплатить два мильрейса. Негр вспоминает, как он убежал из переулка Зумби-дос-Палмарес. Если бы не оболгала его Амелия, продолжал бы Антонио Балдуино служить в доме командора. На Линдиналву смотрел бы как на святую, работал бы не за страх, а за совесть в хозяйской конторе, не дошло бы дело до банкротства. Но был бы Антонио Балдуино рабом. Амелия хотела его погубить, а вышло к лучшему. Теперь он свободен. Теперь он может обладать Линдиналвой, когда захочет. У нее было лицо святой. И веснушки. Не было тогда желания, во взгляде Антонио Балдуино. Но с тех пор как Амелия оболгала его, сказав, что он подглядывает, как Линдиналва моется, негр не мечтал уже ни о какой другой женщине. С кем бы ни спал, в его объятиях всегда была Линдиналва. Даже когда любил Розенду. Розенду он уступил шоферу. Теперь она танцует в дешевом кабаре и тоже продается. И уже денег просила в долг. Очень уж задавалась Розенда, вот и получила по заслугам. Линдиналва не задавалась. Но она ненавидела негра Антонио Балдуино и тоже расплачивается. Прозябает на Ладейра-до-Табоан, где живут самые дешевые проститутки. Отребье. Стоит ему захотеть, и она будет с ним спать. Почему же ему невесело, что это он вдруг загрустил – даже полная луна его больше не радует. Разве не ждал он всю свою жизнь дня, когда сможет обладать Линдиналвой? Чего же он медлит? Почему не бежит бегом на пятый этаж тридцать второго номера, не стучится в дверь Линдиналвы? Вот он, дом. Они как раз идут мимо. Улица спит, тишину нарушает только свист Жоакина. Что за холодный ветер дует с моря? Почему Антонио Балдуино дрожит? Из дверей тридцать второго номера выбегает растрепанная женщина. Он сразу узнал Линдиналву. Это уже не человек даже, а отброс человеческий, потерявший на Ладейра-до-Табоан все. Даже имя. Веснушчатое испитое лицо, тощие руки трясутся, безумные глаза горят. Ветер треплет ей волосы. Она преграждает мужчинам путь, ломает руки, умоляет:

– Два мильрейса на кружку пива… Два мильрейса… ради твоей матери…

Мужчины остановились, онемели от неожиданности. Она подумала – эти ничего не дадут.

– Дайте хоть сигарету… хотя бы одну… Я два дня не курила…

Жоакин протягивает ей сигарету. Она смеется, сжимает ее тощими пальцами.

Да, это Линдиналва.

Антонио Балдуино дрожит как в лихорадке. С моря дует холодный ветер. Негра охватил ужас. Он дрожит, ему жутко, он готов убежать, убежать отсюда на край земли. Но он – словно в землю врос. Не оторвать ему глаз от страшного веснушчатого лица Линдиналвы. Она его не узнает – она его даже не видит. Она дымит сигаретой и спрашивает нежным голосом – голосом той, другой Линдиналвы, которая играла в парке Назаре с негритенком Антонио Балдуино:

– А пиво? Вы меня угостите, правда?

Антонио Балдуино вытаскивает из кармана десять мильрейсов. Он отдает их женщине, та смеется и плачет. Не помня себя от ужаса, трясясь, будто в припадке, Антонио Балдуино бросается бежать вверх по откосу Ладейра-до-Табоан. Он останавливается только у дома Жубиабы. Он рыдает у ног Жреца Черных Богов, Жубиаба гладит его курчавые волосы, как в день, когда помешалась тетя Луиза.

* * *

Через несколько дней, придя в себя, Антонио Балдуино пошел к Линдиналве. В убогой комнатушке на огромной двуспальной кровати неподвижно лежит Линдиналва. Она умирает. У постели Амелия с трудом сдерживает слезы. Он входит как можно тише, так велела ему проститутка, которая рыдает в дверях. Амелия не удивляется, увидев его. Она только прижимает палец к губам в знак молчания. И подходит к негру. Он спрашивает:

– Больна?

– Умирает.

В преддверии смерти она снова – прежняя Линдиналва, девушка из переулка Зумби-дос-Палмарес. Ее лицо красиво, спокойно. Веснушчатое лицо, лицо святой. Ее руки – все те же. Руки, которые играли на рояле, обрывали лепестки роз. Ничто не напоминает теперь о Линдиналве из «Монте-Карло», о Линде из нижнего города, о Рябой с Ладейра-до-Табоан. Сейчас она снова – дочь командора, которая жила в самом красивом особняке в переулке Зумби-дос-Палмарес и ждала, что приплывет к ней жених на каравелле, по морским волнам. Линдиналва зашевелилась, приподнялась – теперь это уже другая Линдиналва, которую не знает Антонио Балдуино. Но эту Линдиналву знает Амелия. Это – невеста Густаво, возлюбленная Густаво, мать Густавиньо. Улыбающееся лицо молодой сеньоры. Она что-то шепчет. Амелия подходит, берет ее за руку. Линдиналва говорит, что хочет видеть сына. Пусть его приведут, ведь она умирает. Амелия оборачивается в слезах. Антонио Балдуино спрашивает:

– Что сказал доктор?

– Сделать ничего нельзя… Только ждать смерти.

Антонио Балдуино не может этого допустить. Его осеняет:

– Ее спасет Жубиаба! Пойду за ним.

– Зайди по дороге ко мне, возьми ребенка, – просит Амелия.

Он, Антонио Балдуино, пришел сюда, чтобы насладиться местью, чтобы обладать Линдиналвой и бросить ей в постель два мильрейса… Пришел унизить ее, сказав, что белая женщина гроша ломаного не стоит, а негр Антонио Балдуино всегда добивается своего… А теперь он идет к Жубиабе, будет умолять его спасти Линдиналву. Если Линдиналва поправится, Антонио Балдуино навсегда отсюда уедет. А если она умрет, жизнь его потеряет смысл. Не останется у него другого выхода, другого пути, кроме моря. В море ушел Вириато Карлик, у которого тоже никого не было на этом свете. Только сейчас Антонио Балдуино понял, что умрет Линдиналва – и останется он один. И жить ему будет не для чего.

* * *

Он вернулся с ребенком. Жреца не оказалось дома, никто не знал, где он. Проклял Антонио Балдуино старого колдуна. Теперь он ведет мальчика за руку, и ему хорошо. У ребенка нос Линдиналвы, такие же веснушки на лице. Мальчуган пристает к Антонио Балдуино с вопросами, все ему надо знать. Негр отвечает на все вопросы и сам удивляется – откуда у него берется терпение.

Он несет ребенка вверх по лестнице. Амелия едва сдерживает рыдания:

– Скорей… Она умирает…

Антонио Балдуино ставит мальчика рядом с кроватью. Линдиналва открывает глаза:

– Сынок…

Она хочет улыбнуться, лицо искажается. Ребенку страшно, он начинает плакать. Линдиналва целует мальчика в щеку. Амелия уводит его. Линдиналва хотела поцеловать пухлые губки сына, губы Густаво… и не смогла.

Теперь она плачет, ей не хочется умирать. А сколько раз она призывала смерть… Линдиналва чувствует, что в комнате еще кто-то. Спрашивает Амелию:

– Кто тут?

Амелия теряется, не знает, что говорить. Но Антонио Балдуино уже подходит к кровати, опустив глаза. Если бы увидел его сейчас кто-нибудь из друзей – не понял бы, отчего Антонио Балдуино плачет. Линдиналва узнала его, пытается улыбнуться:

– Балдо… я была несправедлива к тебе…

– Не надо…

– Прости меня…

– Не говори так… а то я заплачу.

Она проводит рукой по курчавым волосам негра. Она умирает со словами:

– Помоги Амелии вырастить моего сына… позаботься о нем…

Антонио Балдуино, словно черный раб, рухнул на колени перед кроватью.

Антонио Балдуино хочет, чтобы Линдиналву хоронили в белом гробу. Так хоронят невинных девушек. И никто не понимает его, даже сам мудрый Жубиаба. Толстяк соглашается только по бесконечной своей доброте. В глубине души он недоумевает: виданное ли дело – хоронить проститутку в белом гробу. Только Амелия, кажется, поняла:

– Она ведь тебе нравилась, Балдо? Оговорила я тебя… ревновала к хозяевам. Я у них двадцать лет прожила. Я ее вырастила. Она другой судьбы заслуживала… Добрая моя девочка…

Антонио Балдуино протягивает к ним руки и говорит глухим голосом:

– Она умерла невинной… Я клянусь… Ею никто не обладал… Она продавала себя, но не отдалась никому… Только мне, люди… Когда я обнимал женщину, я думал только о ней… Я требую: пусть ее хоронят в белом гробу…

Да, все ее покупали, но обладал Линдиналвой только он, негр Антонио Балдуино. Он никогда не спал с Линдиналвой, но любил он только ее, воплощенную в юном теле Марии дос Рейс, в танцующих бедрах Розенды. Только он владел Линдиналвой, воплощенной в теле всех женщин, принадлежавших ему. В чудесной любви черного Антонио Балдуино к бледной Линдиналве она была то мулаткой, то белой, то негритянкой, то полной, то худенькой. В переулке Марии-Пае стала она китаянкой. Однажды она пела низким голосом ночью на пристани. И даже лгала, как негритянка Жоана. И все-таки ее нельзя хоронить в белом гробу, Антонио Балдуино. Амелия говорит – она любила Густаво, отдалась ему по любви. Но Антонио Балдуино не слушает. Опять, верно, лжет Амелия, чтобы отдалить его от Линдиналвы.

Сына Линдиналвы надо было кормить, и Антонио Балдуино стал докером – нанялся на место Кларимундо, раздавленного подъемным краном. Кончилась свободная жизнь. Теперь Антонио Балдуино раб времени, надсмотрщиков, подъемных кранов, судов. Но если бы не сын Линдиналвы, негру остался бы только один путь. Путь в море.

Черные тени подъемных кранов падают на море. Зеленые маслянистые волны зовут Антонио Балдуино. Подъемные краны порабощают людей, убивают их. Краны – враги черных, союзники богачей. Море – это свобода. Бросишься в волны, и даже будет еще время расхохотаться на прощание. Но Линдиналва погладила его курчавые волосы и попросила вырастить ее сына.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ЗАБАСТОВКИ

Всю ночь Антонио Балдуино разгружал шведский корабль, доставивший материалы для строительства железной дороги, а потом, тоже ночами, должен был грузить на него какао. Антонио Балдуино тащил тяжелую связку стальных деталей, к нему подошел тощий мулат Северино и сказал:

– Сегодня трамвайщики начнут забастовку…

Забастовки ждали давно. Не раз рабочие и служащие компании, ведавшей освещением, телефонами и трамваями, собирались все, как один, потребовать прибавки к зарплате. Как-то они даже объявили забастовку, но хозяева обманули – наобещали золотые горы и ничего не дали. Теперь целую неделю город ждал, что перестанут ходить трамваи, что замолчит телефон. Но забастовку откладывали. Поэтому Антонио Балдуино не принял всерьез предупреждение Северино. Однако какой-то высокий негр предложил:

– Нам бы тоже примкнуть, поддержать их…

Подъемные краны опускали на набережную огромные связки рельсов. Негры, таскавшие груз па спине в гору, были похожи на горбатых чудовищ, и все же они ухитрялись разговаривать. Надсмотрщик подавал команду свистком. Какой-то белый грузчик отер пот со лба, отряхнул руку:

– Интересно – добьются они чего-нибудь?

Докеры бегом возвращались за новыми связками деталей. Взваливая их на плечи, Северино шепнул:

– У них профсоюз богатый. Могут выстоять…

Северино бегом потащил груз в гору. Антонио Балдуино взялся за свою связку:

– Каждый месяц в профсоюз идут деньги. Как не выстоять…

Свисток надсмотрщика приказывает ночной смене кончать. Тотчас приступает к работе дневная смена. Материалы для строительства железной дороги непрерывным потоком текут на склад. Подъемные краны скрежещут и лязгают.

Грузчики группами выходят из ворот порта. Вдруг Антонио Балдуино вспомнил: вот здесь, на этом месте, арестовали докера, который говорил речь. Антонио Балдуино был тогда беспризорником. Нет, он ничего не забыл. Он и другие мальчишки орали что было мочи. Тогда он орал, потому что орать – весело. Орать, ругать полицейских, бросать в солдат камни. И теперь он тоже будет кричать, как в те далекие времена, когда он свободно разгуливал по улицам, когда подъемные краны еще не грозили размозжить ему голову.

* * *

Антонио Балдуино идет по улице. На площади Террейро он покупает миску маисовой каши. Разносчицы-негритянки говорят о забастовке. Он уходит, напевая песню про Лампеана[45].

Где бы денег раздобыть, чтобы патронташ купить и патронов сотен пять – с Лампеаном воевать?

Кто-то кричит:

– Эй, Балдо!

Негр помахал рукой, продолжает петь:

А девчонка Лампеана днем и ночью слезы льет.

Сшейте платье ей из дыма, а не то она умрет.

Негромко, сквозь зубы, Антонио Балдуино цедит припев:

Ламп, Ламп, Ламп,

Ламп, Ламп, Лампеан…

Трамваи стали. Кажется, будто в городе не забастовка, а праздник. Необычное движение на улицах. Группы людей проходят, оживленно разговаривая. Молодые приказчики смеются – ну и рожа будет у хозяина, за опоздание-то теперь не взыщешь… Девушка торопливо переходит дорогу, – боится чего-то… На улицах полно вожатых, рабочих из мастерских, из трамвайных парков. Они горячо о чем-то спорят. Антонио Балдуино завидует. Они заняты делом, Антонио Балдуино тоже любит такие дела. Как бы ему хотелось быть с ними. А то – нечего делать негру этим солнечным утром. Группы трамвайщиков спешат в профсоюз – он совсем близко, через улицу. Балдуино шагает один по обезлюдевшей улице. Из профсоюза слышен шум голосов. Кажется, кто-то говорит речь. Антонио Балдуино тоже состоит в профсоюзе портовых грузчиков. С ним даже говорили, хотели провести в правление. Они ведь знают, что он храбрый. Вдруг негру преграждает путь какой-то белобрысый тип – пьян с утра, жует потухшую сигарету.

– Ты тоже бастовать, негр? Вот что принцесса Изабелла натворила[46]. Разве негр – человек? А теперь?! Негры, видите ли, бастуют. Трамваи стали. Эх, кнутом бы вас… Черные должны быть рабами… Иди, негр… бастуй… раз уж эти ослы вас освободили… Проваливай, сукин сын, не то плюну тебе в поганую рожу…

Белобрысый плюет на землю. Он пьян. Антонио Балдуино отталкивает его. Белобрысый растягивается на цементном тротуаре. Негр вытирает руки, задумывается. Почему этот тип ругает негров? Забастовку подняли вожатые, рабочие из трамвайного парка, монтеры, служащие с телефонной станции. Среди них много испанцев, есть белые посветлее этого типа. Неважно… все бедняки теперь все равно что черные. Так говорит Жубиаба.

Со стороны Террейро доносится шум. Там беспорядки. Рабочие пекарен примкнули к забастовке. Разносчики хлеба вывернули корзины прямо на мостовую. Сбежались голодные беспризорники. Даже служанки из богатых домов не прочь поживиться даровыми булками.

* * *

Его нашли в комнатушке Амелии. Стоя на четвереньках, он играл с Густавиньо.

– Я оборотень. Человек-волк…

Антонио Балдуино одним прыжком встает на ноги. Северино кладет ему на плечо руку:

– Ты нам нужен, Антонио…

– В чем дело? – Негр предвкушает драку.

– Сейчас собирается наш профсоюз…

Негр Энрике вытирает со лба пот.

– С трудом тебя отыскали…

Докеры удивленно смотрят на белого мальчика, сидящего на полу. Антонио Балдуино немного смущен. Он объясняет:

– Мой сын…

– Хотим примкнуть к забастовке… нужен твой голос.

Он оставляет Густавиньо с Толстяком и выходит на улицу. Антонио Балдуино смеется, ему весело – вот и у него своя забастовка. В помещении профсоюза стоит страшный шум. Все говорят разом, понять ничего нельзя. Члены правления садятся за стол, просят, чтобы стало потише. Какой-то светлокожий докер предупреждает негра:

– Тут полицейские…

Антонио Балдуино оглядывается – не видать никого в форме. Бледный поясняет:

– Переодетые…

Северино говорит речь. Голодают не только трамвайщики. Им, докерам, тоже не сладко. А потом, примкнуть к рабочим из «Электрической» – долг солидарности. Все они братья. Надо поддержать забастовку. Ораторы сменяют друг друга. Один надсмотрщик (такой краснорожий, еще играл с ними в кости после работы в «Фонаре утопленников») тоже берет слово. Речь у него заученная. Говорит, что бастовать глупо. Для забастовки нет оснований. Все обстоит прекрасно. Речь встречают возмущенными криками. Негр Энрике стучит кулаком по столу:

– Я неученый негр, красиво говорить не умею. Я одно знаю, есть у нас такие, у кого дома жена и дети голодные. Испанцы вожатые, они тоже голодные. Я – негр, вот они белые, но все мы голодные бедняки…

Вопрос – поддержать или нет трамвайщиков – поставили на голосование. И победа пришла благодаря голосу Антонио Балдуино. Потом только выяснилось, что против голосовали такие личности, которые не то что в профсоюзе не состояли, но и к порту-то никакого отношения не имели.

Составили манифест. Выбрали специальную комиссию, сообщить бастующим трамвайщикам о солидарности докеров. Членом комиссии был избран и Антонио Балдуино. Негр вышел из помещения профсоюза веселый: предстояло подраться, пошуметь, а до этого он большой охотник.

"Товарищи из «Электрической»!

Докеры, собравшиеся в своем профсоюзе, приняли решение примкнуть к забастовке братьев по классу из «Электрической компании». Докеры окажут бастующим безоговорочную поддержку в борьбе за экономические требования. Товарищи из «Электрической»! Вы можете рассчитывать на помощь докеров. За повышение заработной платы! За восьмичасовой рабочий день! За ликвидацию штрафов!

Правление".

Антонио Балдуино огласил манифест под грохот аплодисментов. Вожатые в восторге обнимали друг друга. Пекари уже примкнули. Теперь пришли докеры. Забастовка не может не победить.

* * *

Трамваи стали, телефон не работает. Вечером не будет света. Рабочие послали свои требования в правление компании. Правление заявило, что не уступит, и связалось с правительством. Из-за отсутствия электроэнергии не выходили газеты. На улицах было людно, на всех углах стояли, беседуя, кучки рабочих. Циркулировал конный патруль. Ходили слухи, что компания вербует штрейкбрехеров, обещает им бешеные деньги, лишь бы сорвать забастовку. Адвокат Густаво Баррейрас, председатель рабочей ассоциации, встретился с губернатором и имел с ним длительную беседу. Вернувшись из губернаторского дворца, он заявил в профсоюзе, что правительство находит требования рабочих справедливыми и намерено начать переговоры с правлением компании. Многие аплодировали. Молодой адвокат простирал руки – казалось, он уже собирает голоса, которые принесут ему кресло в парламенте. Северино громко сказал:

– Шкурник.

* * *

Антонио Балдуино устал от речей. И все-таки ему весело. Забастовка – это что-то новое, бастовать интересно. Здорово! Сейчас они – хозяева города. Захотели – и нет света, не ходят трамваи, влюбленные не разговаривают по телефону. Не выгружают со шведского корабля рельсы для железной дороги, не нагружают его мешками с какао, от которых ломится склад Э3. Подъемные краны стоят, побежденные теми, кого они убивали. А владельцы всех этих богатств уже не распоряжаются, не приказывают, как раньше. Струсили, нос боятся на улицу высунуть. Раньше негр Антонио Балдуино презирал рабочих людей. Он бы ушел путем моря, темной ночью лишил бы себя жизни, если бы Линдиналва не попросила его позаботиться о ребенке. Теперь негр смотрит на рабочих другими глазами. Уважает их. Рабочие, если захотят, могут разбить цепи рабства. Захотят, и никто с ними не справится. Щупленькие испанцы, которые вечно торчат на подножках трамваев, собирают плату за проезд, и огромные негры – портовые грузчики, и негры – рабочие ремонтных мастерских – все они оказались смелыми и решительными. Жизнь города в их руках. Пусть они бедно одеты, а то и босы. Они смеются, когда их оскорбляют богачи, которых забастовка бьет по карману. Смеются, потому что знают: они – сила. Знает это теперь и Антонио Балдуино. И ему кажется, будто родился он заново.

* * *

В баре какой-то человек в пальто встал из-за стола, спросил рабочего:

– Ради чего бастуете?

– Чтобы зарплату повысили.

– Чего же вам надо?

– Денег…

– Разбогатеть захотели?

Рабочий слегка растерялся. Он-то не думает разбогатеть. Он хочет получать больше денег, чтобы жена не ругалась, чтобы было на что позвать доктора (заболела дочь), на что купить одежонки (обносились совсем).

– Многого хотите. Где это видано, чтобы у рабочего были такие требования?

Рабочий смутился. Антонио Балдуино подошел поближе. Человек в пальто ораторствовал:

– Дам тебе хороший совет. Брось ты все это. Разные смутьяны подбивают вас… Их рук дело. А ты и работу свою потеряешь, и прежней зарплаты не увидишь. Много хочешь, ничего не получишь.

Рабочий вспомнил расстроенную жену, больного ребенка, опустил голову. Антонио Балдуино в лоб спросил мужчину в пальто:

– Кто тебе платит за эти сказки?

– Ты тоже из таких?

– Как раз из таких, у кого хватит духу съездить тебе по роже.

– Да ты знаешь, с кем говоришь?

– И знать не хочу…

Не важно. Сегодня они хозяева города. Сегодня они могут говорить, что угодно.

– Я – доктор Малагета. Ясно?

– Врач из «Электрической компании»?

Это сказал подошедший Северино. С ним еще несколько рабочих. Негр Энрике – черный Геркулес. Человек в пальто скрылся за углом. Северино объяснил рабочему, который присоединился к группе:

– Парень, забастовка – это как бусы. Видал в витринах? Все бусины на одной нитке держатся. Оборви нитку – и рассыплется все. Нельзя забастовку рвать…

Рабочего звали Мариано. Он понял, кивнул.

Антонио Балдуино пошел вместе с ними в профсоюз «Электрической», ждать результатов совещания директора компании с правительством.

* * *

Черный оратор заканчивал свою речь, стоя у стола в правлении профсоюза:

– Мой отец был рабом, сам я раб. Я не хочу, чтобы мои дети были рабами…

Помещение профсоюза набито битком, многие стоят – не хватает мест.

Прибыла делегация от пекарей. Зачитали манифест солидарности. Манифест призывает всех пролетариев к забастовке. В зале кричат: «Да здравствует всеобщая забастовка!» Какой-то переодетый шпик курит. Стоит в дверях, опершись о косяк. Он – не единственный. Но на него никто не обращает внимания. Теперь выступает парень в очках. Он говорит, что мировой пролетариат составляет подавляющее большинство, а богачи – жалкое меньшинство. Почему же тогда богатые пьют пот и кровь бедных? Почему же большинство тупо трудится ради удобств меньшинства?

Антонио Балдуино хлопает. Все ему в новинку, и все правильно. Он всегда это чувствовал. Потому и работать не хотел. В АВС тоже об этом речь, но не так ясно. Антонио Балдуино слушает, мотает на ус. Прямо как в детстве, на холме Капа-Негро. Парень в очках слез со стула, служившего ему трибуной. Негр, предыдущий оратор, оказался рядом с Антонио Балдуино. Антонио Балдуино обнял его и сказал:

– У меня тоже сын. Я тоже не хочу, чтобы он был рабом.

Негр-оратор улыбается. Теперь говорит представитель студентов. Профсоюз студентов-юристов солидарен с бастующими. Представитель говорит, что все рабочие, все студенты, вся неимущая интеллигенция, все крестьяне и все солдаты должны объединиться в борьбе труда против капитала. Антонио Балдуино не все понял. Негр-оратор объясняет ему, что богачи и капиталисты – это одно и то же. И Антонио Балдуино поддерживает представителя студентов. Ему страшно захотелось тоже вскочить на стул, произнести речь. Ему ведь есть о чем рассказать, он многое повидал в жизни. Он продирается сквозь толпу, влезает на стул. Один рабочий спрашивает другого:

– Кто это?

– Докер… был раньше боксером…

Антонио Балдуино начал. Нет, это не речь. Он просто рассказывает о том, что довелось ему повидать, ведя жизнь бродяги. Говорит о батраках с табачных плантаций, о работницах табачных фабрик. Не верите – можете спросить Толстяка. Говорит Антонио Балдуино о том, что не любил он раньше рабочих людей. Сам только ради сына пошел в грузчики. Теперь он понял, что рабочие – стоит им только захотеть! – разобьют цепи рабства. Если бы батраки с табачных плантаций поняли, тоже объявили бы забастовку…

Его даже хотели качать. Антонио Балдуино сначала не осознал своего триумфа. Почему все хлопают? Он не рассказал занятной истории, никого не избил, не совершил подвига. Он просто поведал о том, что видел. Но ему устроили овацию, многие обнимают его, когда он пробирается на свое место. Шпик внимательно смотрит, старается запомнить его лицо. Забастовка захватывает негра Антонио Балдуино.

* * *

Парень в очках вышел, за ним последовал шпик. В профсоюз звонят из губернаторского дворца. Адвокат Густаво Баррейрас сообщает, что совещание затягивается. Но к ночи, наверное, решение будет принято.

– Положительное? – спрашивает секретарь профсоюза.

– Почетное… – говорит Густаво Баррейрас на другом конце провода.

Куранты пробили шесть раз. Город погрузился во тьму.