Текст книги "Семья Рин"

Автор книги: Алла Мелентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 7

Примерно через полчаса мы с Верой представляем наш номер на сцене «Космополитена». Несколько музыкантов из оркестра с равнодушными лицами исполняют аккомпанемент для нашего танца. В зале пусто и полутемно. Где-то на заднем плане работают уборщики. Управляющий клуба, элегантный, безукоризненно одетый китаец с трубкой, сидит за одним из ближних к сцене столиков и не сводит с нас изучающих глаз – так смотрят на товар на полке перед тем, как решить, купить ли его. За его спиной, поблескивая стеклами очков, стоит ассистент и тоже смотрит на нас.

Мы заканчиваем выступление. Вера, сияя улыбкой, лихо спрыгивает со сцены и подходит к управляющему. Я более осторожно следую за ней и останавливаюсь в нескольких шагах, стараясь держаться в тени.

– Этот танец называется «танцем голубых огоньков», – на неправильном, но бойком английском говорит Вера управляющему, – он пользовался большим успехом, когда мы выступали в Маниле.

Управляющий задумчиво кивает. Он переводит взгляд с Веры на меня. С его лица еще не ушло выражение покупателя, рассматривающего товар. Он что-то говорит по-китайски ассистенту и встает.

– Прошу пройти со мной в офис, леди, – говорит он нам.

Через пару минут мы с Верой сидим в глубоких кожаных креслах в офисе, управляющий – за столом напротив. Он стильно затягивается трубкой. Вера очень бойко рассказывает ему выдуманную историю нашей артистической карьеры.

– В Маниле мы выступали с сольными и парными номерами в кабаре «Парео». Нас также несколько раз приглашали в закрытые элитные клубы… Но это было еще до войны.

– До войны? Вы вышли на сцену в таком юном возрасте? – удивляется управляющий.

Вероятно, он давно раскусил нас, но считает нужным подыгрывать и делать вид, что верит россказням Веры, потому что уже решил дать нам ангажемент.

– Я и моя кузина – из театральной семьи, мы с малых лет привыкли к сцене. У нас очень большой опыт выступлений, разработаны номера, есть яркие костюмы, – врет Вера, ничуть не смущаясь. – Костюмы для «танца голубых огоньков» будут очень стильно смотреться в интерьерах клуба, правда, Айрини?

Услышав свое имя, я спохватываюсь и, не забывая улыбаться – так, что даже болят щеки, – немного испуганно поддакиваю по-французски:

– Да… это будет очень… очень элегантно…

Управляющий задумчиво затягивается. Потом откладывает трубку и переходит на деловой тон. Его английский безупречен, я могу оценить это. Вера, в отличие от меня, больше сосредотачивается на том, что именно он говорит.

– Ну что ж… Вы, наверное, знаете, мисс, что «Космополитен» считается одним из самых модных клубов в городе?

– Именно поэтому мы обратились к вам в первую очередь, – находчиво отвечает Вера.

– Мы без конца шлифуем репертуар, стараемся удивлять гостей новыми впечатляющими номерами. Вот, посмотрите, – он указывает на полку, где выставлены фото и постеры известных артистов и шоуменов, – все эти звезды выступали у нас. Мы ведем постоянную фильтрацию актеров и музыкантов – мы делаем это ради развития. Но те, кто наиболее популярен, сотрудничают с нами на постоянной основе. Что касается вас – вы можете продемонстрировать у нас свои способности в четверг. Если выступление пройдет гладко, кроме гонорара вы получите еще и ангажемент.

Эти слова звучат для нас так, будто их провозгласил ангел с небес. Нас берут! То есть почти берут. Удача на нашей стороне.

– Могу вас уверить, сэр, мы покажем вашим гостям настоящий класс, – еле сдерживая прилив восторга, говорит Вера.

– Не сомневаюсь. В гримерной вам подготовят места. Ждем вас в четверг.

Управляющий встает, и мы тоже поднимаемся. Он, прощаясь, пожимает нам руки и провожает к дверям офиса.

– Кстати, наш оркестр тоже из Манилы. Вам будет легче адаптироваться у нас в среде соотечественников, – сообщает он нам напоследок.

– О, это замечательно, – говорит Вера, скрывая растерянность, но не забывая улыбаться.

– Всего доброго, леди. Увидимся в четверг.

Мы с Верой говорим «до свидания» и чинно идем через холл к выходу.

Как только мы доходим до лестницы, где нас никто не видит, с нас слетает вся чинность, и мы начинаем горячо делиться впечатлениями. Вокруг никого нет, но из осторожности мы говорим полушепотом.

– Получилось! Получилось! Нас пригласили! Айрини, я тебя обожаю!.. – Вера бросается мне на шею от переполняющих ее чувств. – Смотри же, не подведи! В четверг мы должны выложиться!

– Знаешь, что-то мне страшно… Я никогда не выступала перед публикой…

Вера пугается.

– Даже не думай! Не смей бояться! Думай о том, что это твой шанс! Думай о том, что ты наконец сможешь не сидеть на хлебе с лярдом! Думай о чем хочешь, только отработай номер!

– А как же оркестранты из Манилы? Вдруг они с нами заговорят по-испански? Все узнают, что мы всё наврали…

– Наплевать! С чего вдруг им с нами заговаривать? Мы и смотреть не будем в их сторону! Просто не обращай на них внимания. Пусть считают, что мы снобки.

– И что это за «танец голубых огоньков»? Зачем ты соврала про костюмы? У нас же нет…

– А., это как-то само собой вылетело на ходу… наверное, со страху… – Вера слегка задумывается, но, оживившись, добавляет: – Не беспокойся – до четверга у нас уйма времени! Что-нибудь придумаем. У Степаниды есть машинка. Я отлично умею шить. Сделаем прелестные костюмчики к четвергу.

Вечером этого же дня Вера надолго уходит, собрав одежду и драгоценности, чтобы вернуть их владелице, а когда появляется, радостно демонстрирует мне огромную голубую скатерть-покрывало из бархата.

– Смотри, что нам подарили! Отличная вещь! Посмотри, какое качество! Тут хватит на двоих!

Я критически рассматриваю покрывало.

– Нет, на двоих вряд ли хватит… на одну только юбку уйдет около метра…

– А кто сказал, что мы будем делать юбки? – загадочно говорит Вера.

Два вечера подряд Степанида Матвеевна, Вера и я мудрим над покрывалом, прилагая разные хитрости, чтобы растянуть имеющийся материал на два костюма.

– Слава Богу, что вы обе тощи, как бродячие кошки, а то бы нипочем не хватило, – резюмирует Степанида Матвеевна.

Вера вырезает выкройки. Я сметываю. Наша хозяйка с сигаретой в зубах непрерывно строчит по бархату на швейной машинке. Закончив шить, Степанида Матвеевна передает готовую вещь Вере.

– Ну смотри, Верка, что вышло.

Вера хватает костюм, рассматривает на вытянутых руках, прикладывает к себе:

– О, наконец! Скорее мерить!

Вера, одетая в легкий голубой костюмчик – бюст и шор-тики, – кружится перед зеркалом. Мы со Степанидой разглядываем ее.

– Ну, Верка, за такое мое одолжение тебе придется месяц по утрам горшки золотарю выносить! А ну-ка повернись еще.

– Прелесть! Правда, прелесть? – восторгается Вера.

Однако я считаю, что костюм слишком открыт.

– Слишком коротко… даже до колен не доходит. Это же не совсем прилично.

– Что ты! в самый раз! То, что нужно! Легкий костюмчик для кабаре! – возмущается Вера.

– Я не знаю, решусь ли я выступать в таком.

– Ах, боже, какая ты ханжа!

Вера хватает полоску бахромы, оставшуюся от скатерти, прикладывает сзади к шортам, тем самым добавляя что-то вроде шлейфа.

– Вуаля! Можно считать, что колени прикрыты! Во всяком случае – сзади. Все очень прилично!

В четверг вечером мы стоим, волнуясь, в коридоре перед выходом на сцену клуба «Космополитен». Голос конферансье объявляет:

– А сейчас две очаровательные юные сестры Вера и Айри-ни исполнят зажигательный «танец голубых огоньков»!

Оркестр играет вступительную мелодию. Вера «надевает» улыбку, хватает меня под локоть и решительно тянет к сцене.

– Главное – улыбайся! Улыбайся все время!

Наш дебют прошел гладко. Вера танцевала более уверенно и подстраховывала меня, когда я допускала ошибки. Посетители снисходительно приняли наше выступление и больше занимались своими делами, чем смотрели на нас. В конце нашего номера кое-кто из публики аплодировал – без энтузиазма, но благодушно. И самое главное: кто-то даже бросил на сцену конверт с деньгами. Вера, сияя, посылала зрителям воздушные поцелуи; ей так нравилось находиться в центре внимания, что конферансье начал отчаянно жестикулировать из-за кулис, чтобы дать ей понять, что пора уходить.

В коридорчике за сценой нас перехватил ассистент управляющего.

– Вас ждут в административной части, пожалуйста, пройдите со мной, дамы, – вежливо сказал он и провел нас в кабинет управляющего.

Управляющий с трубкой в зубах что-то печатал на машинке за столом с таким видом, будто сидел тут безвылазно, хотя мы точно знали, что во время нашего выступления он был в зале.

Увидев нас, он вынул трубку, встал и взял со стола конверт.

– Леди, вот ваш гонорар за вечер, – сказал он, вручая конверт Вере.

Вера приняла деньги и открыла было рот, чтобы сказать что-то в ответ, но управляющий, показывая, что ситуация полностью перешла в коммерческое русло, продолжил деловитым тоном, слегка размахивая в такт трубкой – ее он по-прежнему держал в руке:

– Ваше выступление было вполне приемлемым. Администрация считает возможным заключить с вами контракт. Мы надеемся, что вы будете продолжать работать над репертуаром и в дальнейшем сможете предложить публике новые номера. Прошу вас, ознакомьтесь с условиями контракта.

Он подал нам документы – каждой по отдельному контракту. Увидев бумаги, Вера не удержалась от того, чтобы бросить торжествующий взгляд на меня. Управляющий истолковал это переглядывание по-своему.

– Мы, разумеется, сожалеем, что не можем предложить вам более высокие гонорары. Но политика клуба такова, что это стандартные условия для всех, кто заключает с нами контракт в первый раз. Разумеется, вы имеете право оставлять себе все добровольные сборы с зала.

– Мы вполне понимаем, – сказала Вера, отлично справляясь с охватившим ее ликованием. – Мы считаемся с вашими обстоятельствами, сэр. Мы готовы сотрудничать.

Она бегло просмотрела договор, схватила ручку со стола и подписала. Я без лишних слов последовала ее примеру.

На следующий день Вера ушла с места горничной. Я отдала Степаниде Матвеевне свою первую квартплату. Мы расплатились со всеми долгами и купили еды – небывало много дорогой еды с черного рынка, – и все равно у нас осталось еще много денег. Ушла в прошлое эпоха булочек и какао в долг в соседнем кафе. Мы были в восторге и считали, что попали под крыло фортуны надолго. Мне даже стало казаться, что теперь и война должна кончиться быстрее, – ведь пережидать войну с деньгами гораздо легче, чем без денег.

Глубокая ночь. На столе лежат остатки «роскошного кутежа», которым мы праздновали нашу маленькую жизненную победу. Вера уже под одеялом, я раскладываю и застилаю матрас, отодвигая с прохода собаку, которая никак не хочет залезать под кровать. Вера вертится в постели и без умолку болтает сама с собой. Она никак не может успокоиться после дебюта.

– Конечно, у нас были небольшие ошибки, но не думаю, что на них обратили внимание. И аплодисментов было вполне. В самом деле, почему бы и не похлопать двум задорным девчонкам!

– Много аплодисментов? Ты ослеплена. Аплодисментов было мало, – возражаю я.

– Ах, ну какая ты! Считаю, все прошло очень удачно! Мы будем упорно работать и будем каждый раз получать бурю аплодисментов!.. – Вера тянется к остаткам винограда на тарелочке, отщипывает ягоду и кладет в рот. – Мы заработаем кучу денег и заведем кучу блестящих поклонников!

– А как же Су Линь? – смеюсь я.

– Одно другому не мешает, – весело отмахивается Вера.

Она тянется к стакану с недопитым вином, но я отбираю его и выпиваю сама, потому что от вина она станет еще болтливей и не даст мне заснуть.

Вера продолжает мечтать:

– Война закончится, мы прославимся и уедем в Париж. Ах, как бы я хотела жить в Париже!

– Что бы ты там делала? – интересуюсь я.

– То же самое, что и здесь. Танцевала бы в самых модных клубах.

– Но ты и здесь уже получила такую возможность.

– Ты ничего не понимаешь, – заявляет Вера. – Уверяю тебя, жить в Париже гораздо шикарней, чем в угрюмом провинциальном Шанхае. Париж – это центр мира. Ну почему я не в Париже? Вместо того чтобы прозябать в этом глупом месте, я бы веселилась сейчас в парижской мансарде в кругу художников и артистов!

Впоследствии, когда я побывала в Париже и пересеклась там несколько раз с белоэмигрантами, я вспоминала мечту Веры о парижской мансарде. Я пришла к выводу, что нам с ней в некотором смысле повезло, что скромная романтика нашей юности протекала вне условностей и ограничений Старого Света, в Шанхае, далеком от основных мировых событий.

Глава 8

Наши дела пошли на лад. Я привыкла к выходам на сцену так же, как привыкла к поденной работе в госпитале. Я стала танцевать более раскованно, и даже улыбка стала более естественной, хотя мне, конечно, было далеко до прирожденного артистизма Веры. Вере всегда доставалось больше внимания и денег от клиентов. Впрочем, ни ее, ни меня особенно не волновала наша разница в мастерстве – лишь бы зрителям нравился танец настолько, чтобы они готовы были бросить на сцену конверт с купюрами.

Кроме «танца голубых огоньков» мы придумали еще несколько номеров и сшили к ним костюмы. Публика стала принимать нас теплее, и деньги лились со всех сторон.

Мы стали элегантно одеваться, покупали красивые безделушки, и только необходимость часто менять сценические одеяния, а значит, прибегать к помощи Степаниды с ее машинкой, удерживала нас от переезда в более дорогое жилье.

У нас появились поклонники, и пришлось учиться их отваживать. Один раз, чтобы не встречаться с назойливым ухажером, ожидавшим у выхода, Вера вынуждена была покинуть клуб по желобу, через который с улицы в кухню доставляли продукты. Мы стали различать, от кого именно из сидящих в зале прилетал конверт, и разработали для таких посетителей особые виды улыбок и поклонов.

Однажды Вера сказала мне, что заметила среди публики Николя Татарова. Это было после особенно успешной премьеры нового танца. Мы только что покинули сцену и шли, переговариваясь, в гримерную. Вера на ходу перебирала банкноты, которые мы собрали в тот вечер, то и дело радостно вскрикивая «о-ля-ля» и «смотри, сколько здесь».

– Если так пойдет и дальше, придется нанять кого-то, кто будет советовать нам, на что потратить деньги до того, как они обесценятся, – говорит она.

Я хихикаю и советую ей подождать с подсчетами хотя бы до гримерной.

– Это же неприлично. Разве можно быть такой алчной? – упрекаю я ее.

Она вдруг вспоминает:

– А ты обратила внимание? В зале был Николя Татаров. Он сидел у бара с двумя девушками. Он смотрел на нас и что-то спрашивал у официанта. По-моему, он нас узнал.

Эта новость меня шокирует.

– Ах, в самом деле?.. – лепечу я упавшим голосом.

Со мной случается рецидив уязвленного благонравия. Меня остро задевает, что Николя, с которым мы знакомы с детства, теперь знает, что я танцовщица ночного клуба. Это занятие позволяет не голодать, но по статусу оно не намного выше уличной проституции. В том кругу, к которому я принадлежала до ухода «Розалинды», считалось, что это недостойная и даже немного позорная работа. Мне безразлично, что думают обо мне незнакомые люди, но мнение тех, кто меня знает, мне по-прежнему важно, потому что для них открыта возможность сравнить, какой я была и какой стала.

Вера улавливает мое настроение.

– Не переживай! Кто он нам? Что он нам может сделать? – легкомысленно успокаивает она.

Мы входим в гримерную. Там почти пусто, только Наташа, одна из русских танцовщиц, пришивает пуговицу за большим круглым столом в центре комнаты. Мы здороваемся с ней, она поднимает глаза от шитья.

– Здравствуйте, девочки! О, новые костюмы! Это просто шик!

Вера кружится передней, демонстрируя костюм. Я сажусь к зеркалу и начинаю снимать макияж.

Гримерная постепенно наполняется. Входит исполнительница индийских танцев. Она не индианка, а тоже русская.

Я знаю, что у нее громкая дворянская фамилия. Но фамилия не может прокормить, а индийские танцы могут.

Появляется еще одна русская актриса, которая только что приехала в клуб и боится опоздать к объявлению своего номера.

– Кажется, все-таки успела! Ох, ох, как я бежала! – запыхавшись, выдыхает она.

Я стараюсь держаться здесь как можно тише – мне не хочется привлекать внимание эмигранток к своему неполноценному русскому языку. На всякий случай лучше им не знать, почему в разговоре я пользуюсь только короткими общеупотребимыми фразами. Мы условились с Верой, что она будет подстраховывать, если кто-то попытается разговорить меня. Вера с ее болтливостью сороки обычно говорит за нас обеих и легко переводит внимание на себя, так что собеседник даже не замечает, что, начав разговор со мной, он каждый раз заканчивает его с Верой. Пока она рядом, мне нечего бояться.

– А это не твой кавалер дежурит у входа, Верочка? – спрашивает только что вбежавшая актриса.

Вера, занятая подсчетом полученных банкнот, услышав о кавалере, спохватывается.

– А! Су Линь! Мы же собрались сегодня в «Парамаунт»! – Она бросается переодеваться.

– Как у некоторых хватает сил танцевать еще и после работы? – удивляется Наташа.

– Но я люблю танцевать! Я люблю писать стихи, танцевать и… лошадей!.. – заявляет Вера и смеется вместе со всеми над своим бессвязным набором пристрастий.

– У Верочки, конечно, талант от Бога. Это видно сразу, недаром у нее столько поклонников, такой мгновенный успех…

Верочка наверняка станет звездой Шанхая, – неожиданно говорит девушка-псевдоиндианка.

Это громкое заявление сильно отдает завистью. Вера смущена.

– Ну что вы… Это вы зря. Все знают, что многие богачи приходят в кабаре пошвыряться деньгами. Сегодня они бросают конверты к ногам одной, завтра – другой. Это просто мода. Не стоит относиться так серьезно.

– Ах нет, надеюсь, это не так, – вмешивается актриса, пришедшая с улицы. – Все-таки, по рассказам, многие клубные танцовщицы нашли очень выгодные партии. Ах, если бы мне тоже найти покровителя… Для меня и моей малышки это единственный шанс вырваться из нищеты.

Неожиданно она поворачивается ко мне.

– Кстати, милочка, у вас ведь тоже интересный воздыхатель… Я заметила его недавно… Советую: обратите на него внимание… Кто знает, может, это тоже шанс…

Удивившись, я перестаю снимать грим, переглядываюсь с Верой. Практически у всех здесь есть поклонники, которые донимают актрис записочками и делают им подарки, но все они малоинтересны. В данном случае был упомянут «интересный» поклонник, что может означать среди танцовщиц богатство или влиятельность.

– У Айрини появился новый обожатель?!.. Кто же это? – интересуется Вера.

– Японец. Довольно высокопоставленный японский офицер. Мне его показал один знакомый в баре – его столик неподалеку. Так что – мои поздравления, Ирочка… – Женщина двусмысленно, но добродушно ухмыляется.

Все заинтересованы. Я шокирована.

– Японец? В самом деле?

– Как интересно… Ты слышишь, Айрини?..

– А… да… боже мой… Возможно, это какое-то недоразумение… – Я в совершенном замешательстве, не нахожу, что сказать, нервно улыбаюсь, развожу руками, качаю головой.

– Нет-нет, это не недоразумение. Уверяю вас: все так и есть… – говорит актриса, пришедшая с улицы. – Я специально наблюдала за ним, когда сидела в баре: он очень вами интересуется… Знаете, нет ничего забавней, чем наблюдать за взглядом влюбленного мужчины…

– Японец?.. Возможно, это неплохое знакомство, но… С ними следует быть осторожной – они сейчас хозяева в городе. Японцы могут быть очень жестоки, вы же слышали, наверное, о разных случаях? – замечает Наташа.

Я по-прежнему не нахожу слов для ответа.

Вера, спохватываясь, смотрит на часы.

– О, мне совсем-совсем пора! Айрини! Ты идешь?

Этим она спасает меня от внимания присутствующих.

Я и Вера выходим из клуба. Неподалеку фланирует Су Линь. Вера машет ему. Су Линь подходит, вежливо, как обычно, здоровается.

Вера окидывает взглядом Су Линя, оценивая, насколько он готов для «выхода в свет».

– Ну, мы пошли, – говорит она мне. – Может, и ты с нами?

Я улыбаюсь, отрицательно качаю головой.

– Нет, нет. Я в самом деле устала.

– Пора бы и тебе завести кавалера. Как насчет японского офицера, который, по слухам, наблюдает за тобой влюбленными глазами?

– Ну вот, и ты туда же! Не может быть и речи. Мне это совершенно не интересно! Не надо больше говорить об этом.

Вера просто дразнит, но все равно упоминание о японце выводит меня из себя. Как Вера может быть такой толстокожей? Неужели она не понимает, что все, связанное с японцами, может навлечь на меня, американскую гражданку, какое-нибудь непоправимое несчастье? Впрочем, она, конечно же, не понимает. У нее ведь нет американского гражданства. Она просто русская эмигранточка, с детства живущая на птичьих правах в чужой стране. Наоборот, из нас обеих именно я – та, кто только начинает понемногу соображать, что такое жить бесправно среди чужих людей в чужой стране.

Вера продолжает издеваться надо мной:

– Я заинтригована этим японцем. Кто бы это мог быть? Надеюсь, это не какой-нибудь круглолицый толстяк в очках. Вы бы смешно смотрелись вместе.

Когда ей надоедает развлекаться мыслью о моем японце, она вспоминает, что собиралась в «Парамаунт»:

– Ну ладно, нам пора. Су Линь, Айрини едет домой, найди ей рикшу.

Верный Су Линь говорит «да» и идет искать рикшу.

– Постарайся не игнорировать комендантский час, – говорю я. – Завтра в одиннадцать репетиция у хореографа. Если будешь клевать носом, можно считать, что деньги ушли на ветер.

– Ах, ну что такое недосып в нашем возрасте?! Нужно пользоваться молодостью, пока есть время!

Появляется рикша. Я сажусь в кабинку. Вера и Су Линь провожают меня и уезжают веселиться в «Парамаунт».

Я еду на рикше домой и думаю о войне. Эти мысли навеяны таинственным японцем, которого я никогда не видела, и, вполне возможно, его вовсе не существует, его просто выдумали русские танцовщицы, чтобы подразнить меня и удовлетворить свою жажду сплетничать. Я заранее боюсь этого японца, и одновременно мне хочется, чтобы он был. Образ японца состоит из страха и ненависти, это образ врага, захватчика, но где-то на самом примитивном уровне души он символизирует власть, а власть притягивает, завораживает меня, как любую молоденькую самочку, – и я борюсь с этим притяжением, как умею, делаю попытки перенаправить обрывки искушающих фантазий в размышления о тяготах войны и о том, что из-за клубного успеха позволила себе совсем расслабиться и забыть, что война-то продолжается, и все мои достижения иллюзорны, и радости жизни могут испариться в любой момент, а им на смену придут ужасы бездомного существования или лагеря для интернированных. Я обвиняю себя в бездумной расслабленности, в отсутствии готовности к неприятностям, хотя совершенно непонятно, как можно облегчить возможные беды постоянной готовностью к ним, ведь если уж они наступят, то готовься не готовься, а придется нести тяготы в любом случае. Однако психика услужливо подсовывает мне рефлексирование над неразрешимыми вопросами, чтобы отвлечь от самих этих вопросов и заставить выпустить пар в области доступных мне моральных оценок. И я усердно мучаю себя пустыми размышлениями о войне, потому что не знаю, чем еще можно унять приступ внезапного беспокойства перед неизвестностью.

Я растравляю себя до такой степени, что не могу заснуть: мне мерещится, что стоит потерять бдительность и закрыть глаза, как хлипкая входная дверь будет выбита штыками японцев, пришедшими забирать меня в лагерь. Мне становится понятно, почему Вера затащила меня жить с собой на этом клочке бетона: по-видимому, ее тоже мучили ненужные страхи о неразрешимых вещах, когда она лежала здесь одна ночами, вдалеке от других жильцов, завернувшись в одеяло, после того как выключена лампочка под потолком…

Вера, да – Вера, одним только своим присутствием, своей глупой болтовней спасает меня от ужаса неизвестности и спасается сама с моей помощью. У Веры закалка против тьмы ночных страхов сильнее, чем у меня, но ей тоже невозможно долго находиться в одиночестве. Поэтому мы друг другу дороже, чем родные сестры. Вера – это моя семья сейчас, думаю я, она – как теплый круг света от настольной лампы, горевшей на столе в кабинете у отца в самые спокойные дни моего детства. Мое сознание цепляется за Веру, я говорю себе «как хорошо, что она скоро вернется», и постепенно успокаиваюсь; мои мысли меняют направление, замедляются, и я засыпаю.

Вера переживала свои собственные столкновения с реальностью войны. Однажды – не в тот раз, когда я доводила себя ночными страхами, лежа в одиночестве, а позднее, может быть, недели через две или еще позднее – она вернулась из дансинг-холла в странном подавленном настроении и рассказала, что видела, как японский офицер застрелил девушку-китаянку, отказавшуюся танцевать с ним. Вера сказала, что в полном народу зале выстрел был почти не слышен, но оркестр перестал играть, и люди стали суетиться, а когда толпа немного рассеялась, они с Су Линем увидели девушку, лежащую в луже крови. «И никто ничего не мог сделать или даже высказать, как это возмутительно, понимаешь? Мы все просто стояли и смотрели, как бараны», – повторила несколько раз Вера с каким-то злым беспомощным выражением.

Я прекрасно поняла, какую мысль она хотела донести: самым ужасным оказалось бессилие, с которым ты наблюдаешь за разворачивающейся перед тобой катастрофой; невозможность помочь, исправить, защитить человека или когда кто-то демонстративно попирает привычные ценности, заставляя осознать твою полную ничтожность. Эта личностная ничтожность в мирные периоды не так заметна, весь фасад цивилизации выстроен так, чтобы у людей создавалась иллюзия своей значимости, но во время войны, когда законы перестают действовать, нелепая незначительность каждого, у кого нет возможности пустить в ход оружие, становится особенно зримой.

В тот вечер Вера еще много раз повторила, что она не может поверить, что можно застрелить человека в месте, полном людей, и какой дурой она себя почувствовала, когда поняла, что может лишь глупо стоять и смотреть, но я вовремя остановила ее сползание в порочное рефлексирование о неразрешимых проблемах. Я бросила ей ночную рубашку и выключила свет, заявив, что красавице китаянке уже не помочь, а Вера мешает мне спать своими излияниями.

Таинственный японец в самом деле существовал. Мы с Верой вычислили его совместными наблюдениями. Это был молодой сухощавый офицер, довольно высокий для японца. Мне в мои неполные двадцать лет он казался чуть ли не стариком, хотя, скорее всего, ему и было далеко до тридцати – он выглядел старше своего возраста из-за военной выправки и общей для японских военных доведенной до автоматизма сдержанности в манерах, из-за чего шанхайские русские часто обзывали японцев истуканами. Он всегда появлялся в компании других офицеров и девушек. У него были тонкие черты лица, и он выглядел немного скучающим. Обычно в руке у него была зажженная сигарета, но он редко затягивался, а скорее прикрывал процессом курения нежелание участвовать в беседе. Вероятно, он стал посещать клуб из-за требований этикета, чтобы составить компанию кому-то из высших чинов, но постепенно от скуки пристрастился к клубному времяпрепровождению. Не было похоже, что его что-то интересует за пределами стола, и он редко смотрел на сцену. Исключением была я.

Когда он смотрел на меня, у него в глазах появлялось странное изумленно-вопросительное выражение, словно ему хотелось меня спросить о чем-то очень важном, о какой-то тайне, которая известна только мне и ему. Так смотрят на кого-то, кого случайно встретили и узнали после реинкарнации в другой жизни. Вера, правда, была другого мнения и сказала, что немой вопрос в его глазах расшифровывается просто-напросто как «будешь ли ты спать со мной?». Так или иначе, острый интерес японского офицера ко мне заметили и в его компании: я пару раз видела, как кто-то из его окружения указывал в мою сторону и говорил что-то, что вызывало общий смех. Похоже, он не желал давать повод для вышучивания такого рода и избегал открыто смотреть на меня, а также относительно редко бросал на сцену деньги после нашего выступления. Но все же нет-нет, да и поймаешь на себе его взгляд, от интенсивности которого чуть не вздрагиваешь каждый раз. Можно подумать, что он не может сопротивляться внутренней потребности взглянуть в мою сторону, чтобы то ли подтвердить, то ли опровергнуть впечатление, которое сложилось обо мне.

Как обычно бывает в подобных случаях, из-за того что я оказалась в центре внимания этого человека и осознавала свою исключительность для него, моя восприимчивость стала развиваться невероятными темпами. Вскоре наше с ним интуитивное взаимопонимание увеличилось до такой степени, что один короткий обмен взглядами позволял нам считывать эмоции и чуть ли не мысли друг друга буквально за долю секунды. Из-за этого я тоже стала избегать встречаться с ним глазами – мы как будто на телепатическом уровне договорились демонстративно не замечать друг друга, кроме тех кратких мгновений, когда он кидал на сцену конверт и я должна была улыбнуться и поклониться ему в знак благодарности. Улыбка у меня не получалась, хоть тресни, потому что я начинала нервничать, но ему, судя по всему, было достаточно и просто краткого прямого взгляда, который таким образом переходил из категории запретного плода в легализованную оплату.

Среди посетителей клуба были и другие мужчины, которые постоянно оказывали мне знаки внимания и давали деньги, но все они были просты в своих желаниях, их действия не подразумевали психологической глубины, и всегда было ясно, чего от них ожидать, в отличие от японца, молчаливое, но неотступное внимание которого вскоре стало для меня мучительным.

Вторым «неудобным» поклонником был Николя Татаров. Я узнала много неожиданных сторон его характера, наблюдая его в качестве завсегдатая клуба. Как и следовало ожидать, он тоже заметил во мне, как в клубной танцовщице, новую личность, и посчитал, что было бы забавным и даже пикантным восстановить наши отношения на новом уровне после пресного общения в школьные годы. Я, наоборот, всеми силами старалась избежать возобновления знакомства, что было довольно трудно, учитывая, что род моих занятий подразумевал поощрение внимания клиентов. Но до поры до времени мне удавалось избегать его.

Если японец придерживался каких-то внутренних, им самим для себя установленных пределов по отношению ко мне, то желание Николя заполучить ту или иную актрису в свое распоряжение не сдерживалось никакими моральными рамками. Наметив очередную жертву, он начинал охоту, используя самые наглые и бесцеремонные способы. Он засыпал актрису букетами и подарками, требовал через метрдотеля, чтобы она вышла к нему в зал, и мог часами торчать у входа, поджидая, когда появится его новая пассия. Кроме того, он совершенно не умел пить и часто смущал наших девушек пьяными выкриками с места и разными дурацкими выходками. Было известно, что Николя сотрудничает с японцами, поэтому его побаивались и администрация клуба смотрела на его поведение сквозь пальцы.