Текст книги "Семья Рин"

Автор книги: Алла Мелентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Кабинет был полностью в моем распоряжении до начала утренних дежурств. Он был моей тихой гаванью, моим тайным оазисом недолгого комфорта в конце ночной смены. Он напоминал о доме и о жизни без войны. В нем были роскошный кожаный диван и большой письменный стол: на диване можно было лежать, слушая радио, а стол был похож на стол в кабинете моего отца. И еще – радиоприемник. Радиоприемник был моей связью с миром.

Я искала в нем англоязычные новости о ходе войны. Найти их было трудно, и приходилось постоянно корректировать настройку, так как нужная волна самопроизвольно ускользала. Английская речь успокаивала меня. Казалось, что там, где-то далеко, откуда доносятся эти голоса, находятся моя мать и все остальные, и с ними все в порядке, и они помнят обо мне, и при первой же возможности готовы вернуться и окружить меня заботой, забрать меня из внезапно сделавшегося чужим Шанхая куда-то туда, в нормальную счастливую жизнь.

Новости о войне, тем не менее, были неутешительные. Ведь это был сорок второй год. Но я помню точно, что это были счастливые часы. Откуда было взяться ощущению счастья, я не знаю. Наверное, счастье создавалось надеждой юного существа.

Я помню, как чувство счастья охватывало меня каждый раз, когда я входила в кабинет миссис Янг и включала красивую бронзовую лампу на столе. Затем я настраивала радиоприемник на какую-нибудь музыку. Музыка была для меня невообразимой роскошью в те времена. В Средние века богатые люди поглощали пищу под музицирование – я же под звуки музыки убирала кабинет миссис Янг.

Вот с уборкой покончено, я устраиваюсь рядом с радио на диване миссис Янг и начинаю крутить настройку, чтобы поймать новости. Я старательно вслушиваюсь в малоизвестные географические названия и страшно жалею, что у меня нет карты, чтобы проследить продвижение войск.

– Войска противника захватили… Войска захватили… – повторяю я вслед за диктором, пытаясь представить, где находится захваченное противником место. – Нет, так не пойдет… Они все время отступают! Когда же они начнут наступать?..

Армии Альянса продувают одно сражение за другим. Это означает, что победа будет не скоро и мое воссоединение с семьей снова откладывается. Меня это очень расстраивает.

Я встаю с дивана и подхожу к окну. За окном – ночь, дождь, стекающие струи, отблески капель. Я вижу свое отражение: наивное, грустное, полудетское лицо. Я пытаюсь разглядеть ночное пространство за окном, потом прислоняюсь лбом к холодному стеклу.

– Мамочка, когда же ты вернешься?.. Когда же все наконец вернутся? Когда все будет как прежде? – вздыхаю я.

Глупая белая девушка из семьи среднего класса, которая еще не догадывается, что ничего уже не будет, как прежде.

Затем я вспоминаю, что должна еще протереть бронзовые безделушки на столе, иначе получу нагоняй от миссис Янг. Я наскоро перевязываю бандану и возвращаюсь к своей работе.

Глава 6

Я прожила при баптистской больнице до начала сорок третьего года – пока не наступил второй этап интернирования граждан стран, воюющих с Японией. В этот раз японцы взялись всерьез за оставшиеся в Шанхае религиозные общины и благотворительные миссии.

Однажды я вернулась из города, куда ходила по поручению, и застала всю больницу перевернутой вверх дном. Во дворе стояли грузовики. Пациенты были брошены на произвол судьбы, китайские работники исчезли, а американский персонал суетился, собирая личные вещи, под присмотром японских солдат.

Перепуганная, я начала было собираться в лагерь вместе с остальными, но очень быстро выяснилось, что по японским спискам я числюсь не американкой, а русской. Японцы позволили мне забрать пожитки и практически вытолкали вон.

Я растерянно стояла на улице с охапкой вещей, наспех завернутых в одеяло. Я смотрела издалека, как медсестры и врачи бредут к грузовикам. Моя грозная начальница, миссис Янг, неловко карабкавшаяся в кузов, когда ее подтолкнул, поторапливая, один из японцев, выглядела совсем не страшной и даже немного жалкой.

Грузовики стали отъезжать. Я побрела прочь от больницы, сама не зная куда. Мне снова надо было искать пристанище. Я бы предпочла лагерь бездомности.

Впрочем, целый год самостоятельной жизни не прошел даром и нанес сильный удар по моей буржуазной щепетильности. Я уже немного научилась пренебрегать условностями. Я пошла просить помощи у Татаровых. В конце концов, моя мать помогала их семье в трудное время – почему бы им не помочь мне, ее дочери? В своей прошлой жизни – до ухода «Розалинды» – я без колебаний отказалась бы обращаться с любыми просьбами к людям, чей сын предположительно должен был жениться на моей старшей сестре, но так и не женился, – но то было до ухода «Розалинды», когда мир был другим и мое место в нем еще позволяло мне задаваться вопросами приличий.

Справедливости ради следует отметить, что я пошла к Татаровым после того, как провела полночи на ступеньках небольшого спуска к реке. Это был грузовой спуск – без парапета, со ступеньками, не доходящими до уровня воды. Заснув на куче своей одежды, я склонялась все ниже и ниже к обрыву лестницы, пока какой-то прохожий не заметил меня и не разбудил до того, как я свалилась в воду.

Дворник Татаровых открыл передо мной дверь в особняк. Он знал меня, видел раньше, когда я бывала здесь в гостях. Теперь он разглядывал меня с сомнением, колебался, впускать или нет – но все же впустил.

Я пошла к дому через сад. Странно было видеть, что это место совсем не затронуто войной. Наоборот, в усадьбе были разные улучшения. Я вспомнила, что господин Евразиец как-то вскользь обмолвился, что война многих разоряет, но некоторых обогащает. Татаровы, видно, принадлежали к группе «некоторых».

Дверь в дом открыла юная – моего возраста – горничная с живым наблюдательным взглядом. Это была новая горничная, я ее не видела раньше. Я по-русски назвала свое имя и сказала, что пришла к Марии Федоровне.

– Пройдемте со мной, мадемуазель, – ответила по-русски горничная и повела меня в гостиную.

Я видела, что она то и дело зыркает в мою сторону.

– Подождите здесь немного, – сказала она. – Я доложу.

Она, похоже, хотела что-то спросить, но передумала

и вышла.

Мария Федоровна явилась довольно скоро.

Она с некоторой опаской вошла в комнату и настороженно вгляделась в меня с порога, не зная, чего следует ожидать от моего появления. Потом она подошла и всплеснула руками.

– Ирэн! Девочка моя! Что это? В таком виде! Боже мой! Что случилось?..

Воодушевленная сочувствием, я приободрилась и начала оживленно рассказывать свою историю, не обращая внимания на беспокойные взгляды, которыми то и дело окидывала меня Мария Федоровна.

Она ни разу не перебила меня и долго молчала, когда я закончила, – это был плохой знак. Но мне было нечего терять, и я прямо сказала ей, что мне некуда идти после того, как японцы разогнали баптистский госпиталь.

– Не можете ли вы помочь мне чем-нибудь, Мария Федоровна? – сказала я. – Вы ведь были с мамой подругами…

Мария Федоровна сделала беспомощную попытку что-то сказать, но ей это не удалось. Было видно, что она никак не может взять нужный тон для такой деликатной ситуации.

– Очень печально, что так получилось… Бедная Лиза, представляю, в каком она состоянии… – пробормотала она.

– Мне неудобно беспокоить вас, но я осталась совсем одна. Я не знаю, к кому обратиться. Я ночевала на улице сегодня.

Это был мой последний аргумент. Если и эти слова не смогут побудить Марию Федоровну что-то сделать для меня, то что вообще могло бы воззвать к ее чувству человечности?

Мария Федоровна, видимо, приняла какое-то решение и слегка оживилась.

– Погоди-ка… Погоди… Да, дорогая, – твое положение непростое… Дай подумать… – Она помолчала, а потом с видом человека, которому пришла в голову отличная идея, воскликнула: – А, вот что!.. Кажется, я знаю, что тебе нужно сделать!.. Есть отличный выход!.. Подожди-ка…. Я сейчас…

Она быстро вышла. В ее внезапном оживлении было что-то фальшивое, но я, помня о том, что манерам Марии Федоровны вообще свойственна аффектация, еще не оставляла надежды, что мне здесь помогут.

Мария Федоровна вернулась. В руках у нее был ворох каких-то бумаг. Она с торжествующим видом протянула их мне.

– Вот, возьми. Тут есть адреса благотворительных общин. Это то, что нужно, они тебе наверняка пригодятся. Там тебе обязательно помогут, тебе там не дадут пропасть. Надо же, какое несчастье! Ну кто бы мог подумать, что так случится!

Я недоуменно рассматривала то, что она мне сунула. Это были старые миссионерские листовки.

– С-спасибо, мадам, но…

Я хотела было объяснить Марии Федоровне, что эти адреса уже не могли пригодиться мне, потому что в Шанхае сорок третьего года не осталось никаких видов западной благотворительности, но она продолжала говорить быстро и настойчиво, не давая мне ни единой возможности вставить слово.

– Да, тяжелое сейчас положение… Но не только тебе одной тяжело, деточка… Если подумать – сколько сейчас нуждающихся – боже мой, боже мой!.. Как жаль людей! Но ты, девочка моя, главное, не стесняйся, в наше время человеку не дадут пропасть!.. Сейчас не то, что раньше, – столько всяких есть благотворительных учреждений!..

Продолжая говорить что-то еще с большой теплотой в голосе, она взяла меня под локоть и слегка потянула к двери. Я поняла, что здесь мне никто не поможет и нужно уходить.

– Кажется, Лиза очень дружила с Новиковыми – очень приличные люди, муж служит в охране, – почему бы к ним не обратиться?

Я что-то вяло пробормотала. Я была так подавлена, что у меня не оставалось сил объяснить Марии Федоровне, что Новиковы закрыли передо мной дверь еще в декабре сорок первого.

Мария Федоровна очень обрадовалась, восприняв мое бормотание как согласие с ее советом.

– Ну вот видишь! Значит, все в порядке! У тебя обязательно все утрясется. Главное – не падать духом.

На всякий случай она не отпускала мой локоть, пока мы не оказались за пределами гостиной. Распахивая дверь, Мария Федоровна чуть не сбила юную горничную, которая открыла мне дверь, – та то ли подслушивала, то ли собиралась входить.

– Вера, проводите барышню, – приказала Мария Федоровна.

Горничная слегка поклонилась. Мария Федоровна повернулась ко мне.

– Обещай не пропадать, Ирочка. В случае чего – сразу приходи, хорошо?

Она легко приобняла меня, ласково кивнула на прощанье, стараясь не смотреть мне в лицо, и быстро скрылась за дверями гостиной.

Я побрела к выходу, с тоской думая, что Мария Федоровна могла хотя бы дать мне на дорогу булочку, как сделала, выставляя меня за порог в прошлом году, сердобольная приятельница моей матери.

– Сюда, мадемуазель, – сказала горничная, которой было велено проводить меня: она думала, что мне неизвестны лабиринты татаровского особняка.

Она следовала за мной в почтительном отдалении; поглощенная своими проблемами, я не обращала на нее внимания. Когда мы оказались далеко от гостиной и никто из посторонних не мог нас слышать, она осторожно заговорила со мной.

– Эй… слушай… Тебе ведь нужны жилье и работа в Шанхае, я правильно поняла?.. – сказала она, быстро оглядываясь, чтобы убедиться, что рядом никого нет.

Я остановилась и обернулась к ней.

– Э-э… да. А что?

Значит, горничная действительно подслушивала под дверями гостиной и теперь откровенно нарушала предписанные ей правила поведения, обращаясь ко мне так бесцеремонно, а я нарушала правила поведения, предписанные гостям, – но какое мне до этого дело, если уже целый мир отказался помочь мне выжить до возвращения моей семьи?

Она затараторила быстрой скороговоркой, то и дело оглядываясь:

– Я-я, похоже, знаю, как тебе помочь. Ты умеешь танцевать?

– Да, немного.

– Отлично. Тогда слушай: как выйдешь из проезда, налево есть банк – большое здание современное, – знаешь, где это?

– Да.

– Ну так жди меня там, я буду свободна в восемь вечера. Я знаю, как тебя пристроить! Смотри, только обязательно приходи!

Приду ли я? Еще бы! Я обязательно приду! Я прямо сейчас готова там встать и терпеливо ждать до восьми, если эта встреча даст мне хоть малейшую надежду на работу и крышу над головой.

Через помещение прошел кто-то из слуг, горничная мигом приняла официальный вид.

– Вон туда, мадемуазель… – И, подмигнув, добавила заговорщицким шепотом: – смотри же, обязательно приходи!..

В восемь вечера я стояла под часами у банка. Завязанные в одеяло вещи лежали рядом. На меня оглядывались прохожие, но мне было все равно. Я была поглощена мыслью, придет горничная или не придет. Когда стрелка на часах переместилась на полдевятого, я стала успокаивать себя тем, что девушка, наверное, задержалась из-за какого-нибудь вздорного поручения Марии Федоровны.

В девять вечера я попыталась убедить себя, что та девушка просто зло пошутила надо мной. Зачем она так поступила, думала я, ведь она выглядела такой милой и я не сделала ей ничего плохого. Но идти все равно было некуда, и надежда не хотела умирать – и я продолжала бесцельно стоять под часами и ждать уже вопреки очевидности.

Она появилась в начале десятого – беззаботно выпорхнула из переулка, огляделась и, увидев меня, подлетела ко мне. Я смотрела на нее, как на привидение.

– О, замечательно – ты дождалась! Молодец! Эта старуха меня задержала. Я уж думала, ты ушла! – воскликнула она, дружелюбно схватив и пожав мне руку.

Она увлекла меня за собой; я едва успела схватить свои вещи.

– Куда мы идем?

– Ко мне домой! Это недалеко. Пойдем, пойдем, я тебе все расскажу! Хочешь есть? Я украла в кухне вот это. – Она достала из сумки два яблока и вручила одно мне. – Голодная небось? Виду тебя ужасный.

– Спасибо… но послушай…

Она, не слушая, энергично тащила меня за собой, продолжая говорить без умолку:

– Меня зовут Вера. Вера Ивицкая. Я из Харбина. Знаешь Харбин? Там много русских – почти русский город. Но при японцах там стало тяжело… Мама умерла, отец перебрался к сестре, а я – сюда. А ты из Шанхая? Тебя зовут Ирина?

– Айрини, – сказала я, вдруг вспомнив, как однажды в детстве отец назвал меня так.

Никогда никто из домашних не звал меня Айрини. Но теперь у моего существования не было никаких основ, моя жизнь ничего не значила, ни как жизнь Ирэн Коул, ни как жизнь просто живого существа, – так почему бы мне немного не побыть загадочной Айрини в этой безумной перевернутой системе координат?

– Айрини? О, как романтично! Это так по-иностранному! У тебя в самом деле американское гражданство?

– Да.

– А почему ты не носишь повязку с буквами?

– Потому что не хочу, – хмуро ответила я.

– И правильно, не носи. Ты говоришь по-русски, почему бы не сказаться русской? К русским японцы не привязываются.

Я призналась, что хотя и понимаю по-русски, но говорю с большим напряжением сил, и спросила в свою очередь, понимает ли она по-английски или по-французски.

– Конечно! – воскликнула она. – Я закончила гимназию в Харбине. По-английски я, правда, говорю хуже, чем по-французски, но понимаю почти все. Если тебе трудно по-русски, говори по-английски – я пойму.

Я с облегчением перешла на английский и убедилась, что Вера действительно понимает меня. С этого момента наше общение проходило на забавной смеси русского и английского.

Пока мы шли, она продолжала щебетать, рассказывая, как устраивалась в Шанхае. Я не переставала поражаться этой девушке. Мы были с ней примерно одного возраста и примерно в одинаковых обстоятельствах – одни в чужом городе. Но она, прибыв сюда из Харбина, ухитрилась найти работу и комнату и стать по-настоящему самостоятельной, а я продолжала бесконечно балансировать на грани гибели.

– А вот мы и пришли почти… Вон там… Там у меня комната!..

Я посмотрела туда, куда указала Вера, – это был унылый пятиэтажный дом, похожий на барак.

Мы стали подниматься по внешней железной лестнице.

– С комнатой мне повезло! Папины знакомые сдают за копейки. С отдельным входом – разве не красота? И можно в какое угодно время приглашать гостей!..

– Да, – с готовностью согласилась я – у меня-то ведь даже такого угла не было.

Лестница слегка пошатывалась под ногами. Я цеплялась за перила, стараясь не оступиться.

Мы поднялись на третий этаж. Вера достала ключ, открыла дверь и сделала приглашающий жест. Я вошла за ней, огляделась.

Это была узкая длинная комната, скорее всего, бывшая прихожая, приспособленная под проживание. Свет в эту каморку попадал из узкого бокового окна. У стен – кровать, стул, табуретка, тазы для умывания, переносная жаровня хибачи, сложенная ширма. На противоположной от входа стороне – тоже дверь, прижатая ящиком, накрытым скатертью и выполняющим роль стола. На еще одном ящике стояла лампа. В углу наискосок была протянута веревка, на которой сушилось белье.

– Ты здесь живешь?.. – нерешительно спросила я. Мне все еще казалось, что за этим убогим проходным помещением находится другая – более приспособленная для жилья, – настоящая комната Веры.

Вера потянулась к лампе, включила свет; мигом сбросила жакет и туфли. Ее движения были точными и быстрыми; видно было, что она давно привыкла управляться в тесноте.

– Нуда, живу, а что же? Тебе здесь не нравится?

– Нет, что ты! Нравится!.. Здесь очень… уютно…

– Да ты проходи, клади вещи. Вот – садись прямо на кровать! Только тише говори… Там, – последовал кивок на дверь, – квартира хозяйки… И представь, все так хорошо слышно! Я просто удивляюсь, как там все слышно!..

Я протиснулась между ящиками и ширмой и села на край кровати. Вера бухнулась рядом.

– Не хочу тебя обижать, но было глупо обращаться за помощью к этим Татаровым… Они мерзкие! Вся их семейка мерзкая!..

Я лишь горько хмыкнула.

– Ну, давай к делу… Вот что: я ищу партнершу по танцам – я посмотрела на тебя: ты мне совершенно подходишь!

Я открыла рот, чтобы ответить, но Вера замахала на меня рукой и заговорила еще быстрей.

– Нет, молчи. Сперва слушай! Тебе некуда идти, правда? Вот: ты можешь жить здесь сколько угодно! – Она хлопнула ладонью по одеялу. – Я упрошу Степаниду Матвеевну, она позволит. Но за это ты будешь моей партнершей по танцам!

Партнерша по танцам. Я почти не умела танцевать и обладала ярко выраженной боязнью сцены. Но если это нужно, чтобы избежать жизни на улице…

– Хорошо, – с готовностью сказала я. – Я постараюсь. Я буду делать все, что надо.

– Прекрасно!

Вера схватила меня за руку, потянула с кровати, заставляя встать, и стала оценивающе разглядывать меня, напоминая маленькую девочку, которая восторженно разглядывает куклу в витрине.

– Ты как раз подходишь. У тебя отличная фигура. И волосы! У тебя темные волосы, а у меня светлые – это будет контраст!

– Как же мы будем выступать? – спросила я. – Нужен номер, костюмы…

– Не волнуйся, номер есть. Я сама придумала. Я тебя научу, я покажу тебе – очень просто и эффектно. Костюмы найдутся. Я знаю одну даму – она может одолжить нам драгоценности и несколько платьев.

– У тебя есть такие знакомые? – искренне удивилась я.

– А что же?! Ты думала, я просто девица в услужении? Между прочим, я поэтесса! Я не собираюсь быть всю жизнь горничной! Ты не пишешь стихи? Я посещаю русскую поэтическую студию! Я и заметки писала и была секретарем в русской газете, но она потом разорилась. Пришлось идти в горничные. Я давно хотела танцовщицей в клуб – вот только не было подходящей партнерши! Как только у нас будет номер, мы…

В запертую на засов дверь, ведущую в хозяйскую квартиру, вдруг кто-то начал биться и кричать грубым прокуренным голосом: «Верка! Вера, открой, злодейка!» Я слегка вскрикнула от неожиданности. Вера вскочила с кровати и бросилась отпирать. На пороге появилась средних лет женщина яростного вида, высокая и толстая. За открытой дверью прочертилась перспектива квартиры.

– Верка! Опять ты чайник унесла из кухни! Ухты! Женщина погрозила Вере кулаком. Она выглядела так страшно, что я подумала с перепугу, что Вере конец.

В коридоре мелькнуло еще что-то – ив комнату из-за спины женщины пролезла огромная белая собака. Она сразу же направилась ко мне и деловито стала меня обнюхивать. Я сидела ни жива ни мертва, но все же собака пугала меня меньше, чем Степанида Матвеевна.

Вера всплеснула руками, схватила стоящий на полу чайник и подала его свирепой даме.

– Простите, Степанида Матвеевна, красавица моя! Ну простите! Виновата! – льстиво заговорила она.

– Если уж утаскиваешь к себе что-нибудь так хоть дверь не запирай! Сколько раз говорила!

Вера с самым почтительным видом кивала, поддакивая. «Да, да, Степанида Матвеевна…»

Степанида Матвеевна схватила чайник, повернулась и, к моему огромному облегчению, ушла обратно в квартиру. Собака, тем не менее, осталась.

Немного подождав, Вера опять заперла дверь на засов, хитро подмигнув мне.

– Засов-то – только с этой стороны! Значит, мы к ним всегда можем пробраться, а они к нам;– никогда! Повезло с квартирой, правда?! Завтра у меня короткий день завтра и начнем тебя натаскивать. Не волнуйся, за неделю я тебя всему научу! Господи! Наконец нашлась партнерша!

– Это твоя собака? – спросила я, страдая от навязчивого внимания животного.

Вера засмеялась.

– Это Лорд! Он живет у меня под кроватью. Одна старушка платит мне за то, чтобы он тут жил. Ее сын умер, а у нее нет сил его выгуливать. Да не бойся ты! Он добрый. Если ты будешь тут жить, тебе придется выводить его. Это будет частью платы за жилье. Не бойся, я – добрая ленд-леди, я не буду требовать много. Я уже все продумала. Спать ты будешь здесь, на полу – я достану матрас… Ну или, чтобы честно, давай спать по очереди: одну ночь на матрасе, одну – на койке.

Мы уговорились, что Вера представит меня квартирной хозяйке своей кузиной из Харбина, приехавшей искать работу. Степанида Матвеевна благоволила к Вере и хоть и выглядела грозно, но довольно быстро дала себя уговорить, чтобы я осталась жить, ничего не платя за постой, пока не подыщу место. Вместо денег она потребовала от меня разных услуг по хозяйству, таких, как мытье полов и вынос ночных горшков.

За дверью с засовом, из-за которой явилась, напугав меня в первый день, формидабельная Степанида Матвеевна, было еще несколько комнат, которые сдавались русским эмигрантам. В двух из них жили в лабиринте из ширм две семьи; в третьей – две проститутки. Помимо съемных комнат была еще просторная гостиная, которая считалась общей. По вечерам она была занята постояльцами и их детьми, но днем, когда большинство жильцов расходилось по делам, она пустовала. Именно там Вера перед тем, как уйти к Татаровым, показывала мне новые танцевальные движения, чертила мелом на полу опорные точки, и я отрабатывала их потом целый день.

Вера была удивительно артистична, танец был ее естественной стихией. Когда я пыталась повторять за ней, к моей обычной робости добавлялось еще и сковывающее чувство безнадежности от сознания, что я выгляжу особенно неуклюжей рядом с таким дарованием. Но Вера терпеливо учила меня день за днем, а я упорно повторяла расписанные по опорным точкам движения и, решив взять не мытьем, так катаньем, доводила их до автоматизма, поскольку от моей способности танцевать зависело теперь, смогу ли я выжить в дальнейшем.

Вера радовалась малейшим моим успехам и не ругала за неудачи – и этим выгодно отличалась от моих сестер, которые всегда высмеивали меня, называя слоником из посудной лавки, когда я пыталась присоединиться к их танцевальным экзерсисам под патефон.

Мы отлично ужились. Беззаботный и добродушный характер Веры позволял ей относиться ко всем трудностям с легкостью, доходящей до поверхностности, а я и всегда была покладиста в общении.

Через неделю я могла сносно танцевать. Вера уверяла, что у меня все прекрасно получается. Она взяла дополнительный выходной, и мы стали практиковаться вместе, чтобы синхронизировать движения. Перед этим Вера, имея представление о моей почти патологической застенчивости, решила, что у нас должна быть «публика», назначение которой было в том, чтобы я приучилась выступать перед живыми людьми.

Публика, которую ей удалось собрать на выступление в гостиной, состояла из двух девочек восьми и десяти лет, проститутки, страдающей похмельем, а также Су Линя – молодого образованного китайца, который ухаживал за Верой.

Мы продемонстрировали наш танец. Как и ожидалось, зрители встретили выступление добродушными аплодисментами.

– Эх, если б я была помоложе, я бы тоже пошла в танцовщицы, – вздохнула проститутка и тут же уныло добавила: – Да только не возьмут вас, девочки. Все равно ничего у вас не выйдет. В клубы очень трудно устроиться.

Вера не обратила внимания на ее слова и потащила нас с Су Линем в свою каморку.

– Ты почти не сбивалась, – похвалила она меня. – Тренируйся дальше, и будет отлично. У нас есть еще три дня.

– А вдруг нас вправду не возьмут? – сказала я, имея в виду унылое предсказание русской проститутки.

– Возьмут, – уверенно сказала Вера. – Не могут не взять. У них как раз ушли несколько девушек из состава. С одной из них я знакома. Она и сказала, что именно сейчас они ищут замену. Не думай об этом, думай о том, чтобы номер вышел хорошо. Ты уже неплохо танцуешь, главное – не запаникуй, когда мы будем на сцене. У нас красивый номер, правда ведь? – бодро спросила она по-английски Су Линя, который скромно сидел напротив нас на табурете.

– Очень красивый. Очень романтичный, – с готовностью подтвердил Су Линь.

– Вот видишь, ему понравилось. Значит, и всем остальным понравится.

Я не разделяла ее уверенности. Было похоже, что Су Линь готов подтвердить вообще все, что могло прийти Вере в голову.

– Прочитал книгу, которую я тебе дала? – спросила у него Вера.

– Не всю. Еще немного осталось дочитать.

– Су Линь учит русский, интересуется русской литературой. Мы с ним вместе посещаем поэтические семинары, – сообщила мне Вера.

– Вы пишете стихи по-русски? – изумленно спросила я Су Линя.

– Нет, нет… – Су Линь смущенно замотал головой. – Я только… э-э-э… сопровождаю мисс…

Вера засмеялась.

– Правда, он лапочка? – спросила она мне по-русски. – Это он меня научил английскому. Иначе бы я до сих пор ничего не умела сказать, кроме «вэри гуд».

После этого светского разговора мы все отправились в ближайшую кофейню, где я и Вера в первый раз за долгое время наелись досыта за счет Су Линя.

Следующие два дня я продолжала тренироваться. Вера принесла наряды и горсть драгоценностей, которые ей одолжила ее знакомая аристократка. В ворохе принесенной одежды нашлось даже боа. Мы подкололи платья булавками, которые дала нам Степанида Матвеевна, и весь вечер крутились у зеркала в гостиной под восхищенное аханье квартиранток.

– Мы выглядим, как самые элегантные дамы на свете. Теперь нам не смогут отказать. Завтра утром пойдем наниматься, – заявила Вера.

На следующий день мы, одетые с иголочки, подошли к клубу «Космополитен». Перед тем как войти, Вера остановилась, чтобы дать мне последние наставления.

– Мы просто обязаны получить ангажемент! Самое главное – держись уверенно. Бояться нам нечего – у нас есть номер! И ничего не говори! Говорить буду я! – сказала Вера.

– Хорошо.

– Что бы я ни сказала – всегда поддакивай. Если тебя о чем-нибудь спросят, отвечай обязательно по-французски.

– Почему по-французски?

– Потому что мы идем наниматься без импресарио – это дурной тон, «луз фэйс». Придется притвориться, что мы иностранки из Манилы и не знаем здешних порядков.

– Разве нельзя было попросить Су Линя изобразить импресарио?

– Ах, нет. Су Линь совершенно не умеет врать.

– Нов Маниле, кажется, говорят на испанском… или нет, на португальском… – стала вспоминать я.

– Но ты же не знаешь ни по-испански, ни по-португальски, – резонно ответила Вера.

Она сделала глубокий вдох, собираясь открыть массивную дверь, и напомнила мне еще раз:

– И улыбайся, что бы ни случилось! – Вера сделала еще один решительный вдох. – Ну – вперед!