Текст книги "Черный передел"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Лечить?

– Конечно. Как истинная христианка и добрая женщина, вы не выгоните страждущего из своего дома. Тем более – в метель.

– Ладно. Вам лучше прилечь, – Анастасия с беспокойством наблюдала, как опухоль со лба переходит на висок и щеку, нависает у Дорфштаттера над глазом.

– А жаль, что вы не ударили меня кинжалом, – продолжал старший шифровальщик, удобно устраиваясь на подушках, которые Аржанова заботливо ему подкладывала. – Две недели под вашим присмотром, это – как минимум. А ваш строгий начальник господин Турчанинов примерно наказал бы вас…

– За что?

– Вы полностью парализовали бы работу «черного кабинета». В то время как нерасшифрованной корреспонденции – уйма…

– Какую несусветную чушь вы городите, Отто! – Анастасия беззлобно усмехнулась.

В гостиную вошла Глафира с подносом, уставленным посудой. Там находились две склянки: одна со спиртом, вторая – с коричневатым настоем травы «бодяги» – для обработки раны и остановки кровотечения: графинчик анисовой водки – для общей анестезии; толстый моток корпии, вата и плошка с колотым льдом – для компресса. Прежде всего, горничная налила раненому водки, и он с удовольствием опрокинул в рот высокую серебряную чарку.

– Интересно, кто это съездил ему по башке с такой невероятной силой? – пробормотала Глафира, смачивая в спирте ватный тампон.

– Я! – призналась Анастасия.

Обычно горничная одобряла все без исключения действия своей госпожи.

– Так, может, вытолкать его отсюдова к чертовой матери? – спросила она. – Еще нашу лучшую водку, шаромыжник этакий, пить тут станет…

– Глафира, не болтай лишнего! – перебила ее Аржанова. – Произошла досадная ошибка. Сейчас обработай ссадину спиртом, затем присуши царапины травяным настоем и наложи компресс. Слава богу, что нет сотрясения мозга.

– Подумаешь, цаца какая! Чай, неспроста вы ему засветили-то?

Анастасия ничего не ответила верной служанке.

В содеянном она и вправду не раскаивалась. Однако, как поступать теперь с настырным «ПЕРЕБЕЖЧИКОМ» и каким образом докладывать об инциденте начальству, она не знала.

Судя по всему, бывший подданный императора Иосифа II был далеко не так прост, как всем поначалу показалось. Если статский советник Турчанинов сгоряча назвал его сумасшедшим, то ей, изучившей характер доктора математических наук более внимательно, следовало быть настороже и рекомендовать своему руководству другие меры конспирации. Ведь сумел же Отто Дорфштаттер каким-то способом узнать ее настоящую фамилию и найти в немаленьком столичном городе дом, который она арендовала. Неужели одна любовь вела его в этих изысканиях?

Совершенно удовлетворенный нынешним оборотом дела, старший шифровальщик лежал на диване. Он извлек из внутреннего кармана своего камзола запасные очки и теперь рассматривал комнату. Голова раскалывалась от боли, но зато гибкая фигура Амалии склонялась над ним, и Отто мог бы положить ладонь на ее божественную грудь. От такой мысли улыбка тронула его по-детски пухлые губы. Суровая служанка, не спускавшая с него глаз, возможно, угадала это тайное желание и крепко прижала спиртовой тампон к самой глубокой царапине, пересекающей его лоб, правую щеку и скулу.

– Oh, es tut mir weh![16]16
  – Ой, мне больно! (нем.)


[Закрыть] – завопил Дорфштаттер, спрыгивая с дивана на пол…

Около пяти часов вечера в особняк на Невском проспекте пожаловал еще один гость – адъютант светлейшего князя Потемкина. Денщик нес за ним огромный букет тюльпанов, коробку с марципановыми пирожными и бутылку шампанского. Как настоящий столичный франт, князь Мещерский надел для неофициального визита к даме не форменный офицерский кафтан, а наряд, ныне входящий в большую моду в Санкт-Петербурге и называемый «французским фраком». В отличие от кафтана, он плотно облегал фигуру, застегивался только на три пуговицы сверху и имел узкую спинку, стояче-отложной воротник, скругленные передние полы, фалды длиной ниже колен. Такой дымчато-серый фрак из сукна очень шел молодому кирасиру.

Михаил Мещерский дольше, чем обычно, задержался у зеркала в прихожей. Он поправлял на шее жабо из плиссированной белой кисеи, одергивал короткий дымчато-серый жилет, рукой приглаживал свежеуложенную куаферу – букли в два ряда над ушами, валик волос надо лбом и большой черный бант на затылке, у начала косы. Что скрывать, он всегда хотел привлечь к себе внимание госпожи Аржановой. Было в ней всегда нечто совершенно необъяснимое для него и волнующе-загадочное.

Однако нравиться красивой женщине, играющей в вист с императрицей, – целая наука. Потому он не обольщался. Но сегодня у него появился шанс. По поручению светлейшего секунд-ротмистр привез дворянке Курской губернии приглашение на аудиенцию к царице, назначенную на эту пятницу. Тему будущей беседы ему сообщили. Государыня хотела предложить сотруднице секретной канцелярии «Флоре» вновь поехать в Крым. За «Флорой» – формирование команды, определение даты выезда, маршрута и всех прочих условий работы экспедиции. Цель ее – помощь светлейшему хану Шахин-Гирею в событиях, назревающих сейчас на полуострове.

Мещерский уже говорил с Потемкиным об этом. Губернатор Новороссийской и Азовской губернии не возражал против поездки своего адъютанта в Крым. Тем более, что молодой офицер уже изучил географические, природные, социально-политические особенности края. Но светлейший подчеркнул: последние слово за Аржановой. Теперь она как человек опытный и проверенный будет решать абсолютно все.

Взяв из рук слуги букет цветов, Мещерский наконец вошел в гостиную. Анастасия улыбнулась и сделала шаг навстречу. С поклоном секунд-ротмистр вручил ей цветы, поцеловал руку и собирался сказать комплимент, но тут, к его великому удивлению, в гостиной возник новый персонаж. Это был молодой человек в кафтане горохового цвета, невысокий, худощавый, в очках и с головой, перевязанной корпией. Держался он уверенно и ошарашенному его появлением адъютанту кивнул весьма небрежно.

Как полагается, Аржанова представила гостей друг другу. Про бывшего подданного императора Иосифа II она сообщила, что он – немецкий путешественник – и случайно познакомился с ней в дороге из Берлина в Санкт-Петербург, а рану на голове получил час назад, споткнувшись о ступени крыльца дома архитектора Земцова, не заметив их из-за небывалой метели. Князя Мещерского она назвала своим родственником по отцовской линии, служащим здесь, в Академии наук, в издательском отделе, и прибывшим к ней сегодня исключительно для того, чтобы вместе отметить пятьдесят второй день рождения их обожаемой тети.

Выслушав эту ахинею с каменным выражением лица, оба посетителя обменялись крайне настороженными, недоверчивыми взглядами, но вслух не произнесли ни слова. Аржанова пригласила их к столу, благо ужин уже был сервирован. В дальнейшем светская беседа продолжалась в столовой и напоминала диалог слепого с глухим.

Мещерский с трудом вспоминал немецкие фразы, заученные в раннем детстве. Дорфштаттер, пока владеющий более или менее сносно лишь тремя темами: «Моя семья», «Погода» и «Город» – проявлял чудеса изобретательности в произношении русских слов. Аржанова время от времени приходила им на помощь, хотя особенно и не старалась. Правда, еще существовал французский, на котором все трое изъяснялись вполне свободно, но почему-то сейчас они решили это обстоятельство оставить в секрете.

Иногда Анастасия опасалась, как бы ее гости, не выдержав такого противостояния, не бросились в открытую драку. Из-за нее, из-за неожиданной и непонятной им ситуации, из-за злой метели. Бесспорно, они сразу почувствовали, что оба принадлежат к одной и той же команде. Почти сверстники, почти коллеги, они отлично знали ее законы. Но условия контакта для них заранее определены не были, и теперь им приходилось искать его самим и наугад.

Подобно двум молодым волкам, не уверенным в окончательном выборе волчицы, они, рыча и скаля зубы, словно бы кружили по снежной поляне среди леса, где в центре круга стояла ОНА, и ждали какого-то сигнала. Но волчья служба – долгая, непредсказуемая и случиться в ней может всякое. Никакого сигнала Анастасия давать им не собиралась, а только успокаивала то жестом, то взглядом, то словом.

Это оказалось наилучшим выходом.

В конце вечера она даже смогла отправить их вместе домой. Князь Мещерский, владеющий пароконным экипажем, согласился довезти легкораненого Отто Дорфштаттера до его квартиры на Крюковом канале. В прихожей они долго прощались с Анастасией и выражали надежду на скорое свидание. Затем адъютант светлейшего князя разыграл детский трюк. Он сделал вид, будто забыл перчатки, и от экипажа вернулся в дом. Здесь, с глазу на глаз, молодой кирасир вручил Анастасии записку от императрицы своим комментарием к приглашению. Суть его сводилась к тому, что он, Мещерский, готов сопровождать вдову подполковника в новой экспедиции в Крым и даже почтет за счастье для себя быть с нею рядом в новых испытаниях…

Немецкая принцесса София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская прибыла в Россию в феврале 1744 года, чтобы стать великой княжной Екатериной Алексеевной, женой наследника престола великого князя Петра Федоровича, племянника бездетной императрицы Елисаветы Петровны. Оглядевшись на новом месте, она решила, что прежде всего должна нравиться: а) будущему мужу, юноше престранному; б) императрице, даме очень капризной; в) русскому народу, молчание которого иногда представлялось ей грозовым. К резко континентальному климату огромной северной страны ей тоже пришлось привыкать. Трескучие морозы зимой и изнуряющая жара летом поначалу не очень досаждали немецкой девушке, в июне 1762 года в результате дворцового переворота возведенной на российский престол под именем Екатерины II. Однако с годами, при сильных перепадах атмосферного давления, Екатерину Алексеевну стали мучить головные боли.

Вот и сейчас, стоя у окна в покоях в Зимнем дворце, что находились на среднем этаже над правым малым подъездом, она смотрела на Дворцовую площадь и поневоле прислушивалась к своему внутреннему состоянию. Метель бушевала два дня и намела сугробы высотою в аршин. Теперь, похоже, она стала успокаиваться. Тучи над Санкт-Петербургом быстро таяли. Пульсирующая боль, появившись в затылке, отдавалась в висках и стягивала голову, точно железный обруч. В досаде царица приложила ко лбу влажный носовой платок и вернулась к письменному столу, где лежали ее черновики.

Единственное лекарство от боли – крепчайший черный кофе – она уже выпила утром, как обычно, вместо завтрака. Но позвонила камердинеру, чтобы его приготовили снова. Этот напиток варили, придерживаясь следующей пропорции: четыре столовых ложки с верхом кофе на четвертьлитровую кружку воды, причем без сахара. Однажды, в ненастную осеннюю погоду, ей пришлось угостить им прибывшего для доклада канцлера графа Никиту Панина. Старик, сделав несколько глотков, потерял сознание от сердечно-сосудистого спазма.

Но государыня на сердце, легкие, суставы, позвоночник не жаловалась. Только головные боли, да и то сугубо в соответствии с погодой, мешали ей. Все же Екатерина Великая старалась и в это время не отступать от стандартного распорядка своего рабочего дня, достаточно напряженного.

Вставала она рано – в седьмом часу утра – и до девяти писала в кабинете. Затем выпивала чашку кофе и переходила из кабинета в спальню, где около стены садилась на стул, имея перед собою два изогнутых столика. Они стояли впадинами: один – к ней, другой в противоположную сторону. Камердинер по очереди приглашал прибывших на доклад к императрице чиновников. В понедельник и четверг слушала она генерал-прокурора и командующего Санкт-петербургской дивизией; в среду – синодального обер-прокурора и генерал-рекетмейстера (заведующий протокольным отделом Государственной коллегии Иностранных дел. – А. Б.); в субботу – вице-канцлера, губернатора и губернского прокурора Санкт-Петербургской губернии.

После одиннадцати часов могли приезжать царские статс-секретари, отвечающие за разные направления работы, а также первые лица империи, вроде канцлера графа Панина или светлейшего князя Потемкина, а то и уважаемые ею знаменитые генералы, например, генерал-поручик Суворов. Появление последнего сопровождалось настоящим церемониалом, не Екатериной II установленным.

Открыв дверь, герой Русско-турецкой войны и защитник Крыма сперва подбегал к большой иконе Божьей Матери «Казанская» с лампадой, горевшей неугасимо. Там он падал на колени и клал три земных поклона, истово крестился и читал молитву. Затем оборачивался к царице и тоже отвешивал ей поклон до земли. Впрочем, Екатерина Алексеевна старалась такого не допускать, поднимала его и говорила: «Помилуй, Александр Васильевич, как тебе не стыдно это делать!» Но великий полководец обожал ее. Он счисамодержицей всероссийской. Поцеловав государыне руку, Суворов садился за столик напротив и кратко рассказывал об армейских делах.

В двенадцать часов дня прием докладов завершался. Во внутренней уборной комнате придворный парикмахер Козлов делал Екатерине Алексеевне прическу к обеду, весьма несложную, по старинной моде, с косами, уложенными за ушами. Одна камеристка Алексеева подавала царице лед, которым она натирала лицо, вторая Палакучи накалывала ей на голове флеровую наколку.

Обед начинался в первом часу дня и длился не более сорока минут. Государыня была крайне воздержана в еде. На обед подавали три-четыре блюда, и от них она брала понемногу, всегда пила хорошее виноградное вино: либо рюмку рейнского, либо рюмку венгерского. За таким повседневным, не торжественным обедом бывали у нее и гости: высшие придворные чины, статс-дамы, фрейлины, знатные зарубежные путешественники.

После обеда гости тотчас уезжали. Царица, оставшись одна, иногда разбирала иностранную почту, иногда принимала людей, ею же приглашенных на аудиенцию, иногда осматривала свои коллекции в Малом Эрмитаже, где сама делала бумажные слепки с камей…

Однако до обеда было еще далеко.

Выпивая маленькими глотками свой особенный кофе, Екатерина Алексеевна сидела за письменным столом. Небо совершенно прояснилось, и февральское солнце несмело заглядывало в окна ее кабинета. Боль в голове понемногу утихала. Императрица, надев очки, перечитала страницу черновика указа, который она назвала «Жалованная грамота дворянству». Давно она трудилась над ним. Это был, наверное, пятый или шестой вариант. Государыня вымарала там несколько предложений, подумала и отложила бумаги в сторону. Не следовало спешить с важным законодательным актом, направленным на упорядочение старинных прав, обязанностей и привилегий дворянского сословия в России.

Гораздо больше внимания требовала текущая политика, и она взялась за другую стопку документов. Три недели назад в Санкт-Петербург прибыло посольство из Крымского ханства. На публичной аудиенции 20 февраля 1782 года посланник хана вручил ей верительные грамоты и письма от своего повелителя. Перевод их Екатерина Великая бегло просмотрела. Ничего существенного, кроме обычных заверений в преданности просьб о поддержке, они не содержали:

«…и по сему в знак отменной благодарности моей сия благодарительная грамота написана и со вторым дефтердаром нашим, почтенным Темир-агою к Императорскому Вашему двору отправлена, по получении каковой усердно прошу об оказании и впредь Монаршего вашего благоволения и старания к продолжительному утверждению тишины среди помянутого татарского народа…»[17]17
  Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, реляции, документы. СПб., 1889, т. 4, с. 333, № 132.


[Закрыть]

На ее взгляд, тон послания Шахин-Гирея находился в некоем противоречии с другими документами на столе. Так, комендант крепости Ея Величества подполковник Лешкешч в рапорте сообщал о вновь вспыхнувших волнениях среди кочевавших на Тамани племен ногайских татар, подданных крымского хана. Капитан Псковского драгунского полка Тугаринов, который ездил с партией солдат на Кубань к сераскеру и старшему брату хана Бахадыр-Гирею, доносил о претензиях данного представителя династии: он-де больше прав имеет на престол в Бахчисарае, чем его родственник. Русские об этих претензиях знали. Но, оказалось, недавно Бахадыр-Гирей неизвестно откуда получил деньги и стал вербовать черкесов десятками якобы для усиления своей охраны. Последний доклад статс-секратаря Турчанинова, основанный на донесениях наших конфидентов в Крыму, говорил о заговоре среди беев рода Барын и Майсур с целью отравить Шихин-Гирея. Особенно статский советник подчеркивал тот факт, что в заговоре была замешана сестра хана. Яд как будто бы нашли среди ее подарков, преподнесенных правителю в день его рождения.

Опровергнуть эти сведения или подтвердить их с наибольшей степенью достоверности мог бы посланник хана, и в Петербурге ожидали, что им, как и в прошлый раз, будет Али-Мехмет-мурза, мурахас, исполняющий при дворе Шахин-Гирея обязанности министра иностранных дел. Он давно находился в агентурной разработке, получая деньги и богатые подарки от светлейшего князя Потемкина. Более того, во время визита в Херсон в сентябре 1780 года Али-Мехмет-мурза сделался кунаком губернатора Новороссийской и Азовской губерний. При конфиденциальных переговорах оба представителя союзных государств, следуя многовековой восточной традиции, обменялись халатами.

По какой-то причине, русским неизвестной, Шахин-Гирей вместо этого опытного дипломата, чья пророссийская ориентация в проверке уже не нуждалась, вдруг назначил посланником заместителя министра финансов. На публичной аудиенции в Зимнем дворце Темир-ага впечатления на царицу не произвел. Текст речи, заранее согласованный, он выучил плохо и произнес ее со многими ошибками и неточностями. На завтраке, следовавшем за приемом, на вопросы, что задавал ему вице-канцлер граф Остерман, вразумительно не ответил и все чего-то стеснялся. В Иностранной коллегии призадумались и конфиденциальную встречу с ним перенесли на более поздний срок, решив вначале понаблюдать за крымчанином.

Правда, имя Темир-аги один раз упоминалось в донесении. Его написала «FLORA» после поездки в Крым. Императрица открыла ее досье в твердой зеленой обложке, подколотой к докладу Турчанинова, и начала читать. Екатерине Алексеевне понравились эти отточенные формулировки. Хотя Анастасия Аржанова и допускала некоторые грамматические ошибки, как впрочем, и сама царица, чувством литературного стиля она определенно обладала.

Темир-ага, сводный брат Али-Мехмет-мурзы, тоже принадлежал к роду Яшлав. Земельные владения рода располагались в предгорных долинах Южного Крыма и в районах, прилегающих к его столице, Бахчисараю. В отличие от коренных степняков из родов Кыпчак, Мансур и Кырк, чье благосостояние полностью зависело от разбойничьих набегов на Россию, люди рода Яшлав жили по-другому. Обширные сады, огороды и виноградники, поля, засеянные замечательной крымской пшеницей, давали им прекрасные средства к пропитанию и, таким образом, жгучей ненависти к северным соседям они никогда не испытывали.

В их умении культивировать фруктовые деревья и виноградную лозу, возделывать плодородные почвы, строить колодцы и оросительные каналы, делать отличное вино чувствовались знания, присущие иной, не кочевнической цивилизации. Да и выглядели они скорее, как европейцы, а не как азиаты. Голубые или серые глаза, светлые, а иногда и рыжие волосы, правильный овал лица, нос не приплюснутый, а прямой, рослая фигура – все это придавало им такое сходство. Похоже, они являлись потомками древних жителей полуострова: греков, готов, аланов, генуэзцев. В начале XIV века покорились они жестоким завоевателям из Золотой орды, под страхом смерти приняли их религию – ислам, – затем и смешались с ними. Недаром сами степняки называли жителей Южного Крыма не татарами, но «татами».

Темир-ага, по внешности настоящий «тат», мог подлежать вербовке, считала Анастасия. По примеру своего старшего родственника Али-Мехмет-мурзы, он искренне одобрял союз Крымского ханства с Россией. Как вести его вербовку она, однако, не написала. Но это, собственно говоря, и не входило в ее задачу. Путешествуя по стране, русскими совершенно не изученной, Анастасия должна была лишь собирать всевозможную информацию. Анализировать ее предстояло не столько управляющему секретной канцелярией Турчанинову, сколько светлейшему князю Потемкину, и в конечном счете – правительнице Российской империи. Столь важное значение стала с некоторых пор придавать она так называемому «крымскому вопросу».

Царица закрыла зеленую обложку досье, снова подколола его к докладу своего статс-секретаря и сняла очки. Дальнозоркость, появившаяся после пятидесяти лет, затрудняла лишь чтение и письменную работу, но в целом зрение у Екатерины Алексеевны оставалось хорошим. Потирая пальцами виски, она прошлась до комнате. К счастью, никакой боли в голове уже не ощущалось. «Это все метель, наша русская непогода!» – подумала Ее Величество по-французски.