Текст книги "Черный передел"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава шестая
Белый маг

Величественный, державный Санкт-Петербург, которым восхищалась Аржанова, на самом деле оставался для нее городом чужим, далеким. Родственников здесь она не имела. Близких друзей и подруг не могла завести по определению секретной канцелярии. Потому никто и никогда не провожал ее во время отъездов. Разве только владелец особняка архитектора Земцова приходил проверить, не причинили ли квартиранты какого-либо ущерба его недвижимому имуществу, не прихватили ли с собой – конечно, совершенно случайно – чего-нибудь из кухонной утвари или из обстановки в гостиной.

Но на сей раз провожающий все-таки объявился.

Ранним утром 15 марта 1782 года на заднем крыльце дома архитектора, выходившим во двор, курили трубки и оживленно разговаривали на смеси трех языков: французского, немецкого и русского – два молодых человека. Первый, одетый в походный офицерский сюртук на меху, был адъютантом Потемкина секунд-ротмистр князь Мещерский. Второй, закутанный в длинный, тяжелый плащ с пелериной, являлся бывшим старшим шифровальщиком из Вены Отто Дорфштаттером.

Совсем недавно он получил российское подданство, чин надворного советника, что по Табели о рангах равнялось VIII классу, должность заведующего «черным кабинетом», новое имя и фамилию – Юрген Шульц, – другую биографию. В его формулярном списке значилось: «родом из мещан города Кенигсберга, протестантского закона, выпускник Кенигсбергского университета». Так секретная канцелярия спрятала доктора математических наук, убедившись в его лояльности и твердом намерении честно служить великой царице.

Однако сегодня молодой математик отпросился со службы. Он считал необходимым для себя проводить в дальнюю дорогу – от северной столицы до деревни Аржановка Льговского уезда Курской губернии – свою хорошую знакомую, Анастасию Аржанову, которую по-прежнему называл Амалией.

Разрешение на участие в проводах дал ему Турчанинов. Это произошло после того как Анастасия доложила начальнику о внезапном столкновении с «ПЕРЕБЕЖЧИКОМ» на Невском проспекте, инциденте с ранением головы, главного его достояния, и нечаянной встрече с Мещерским у нее дома. Статский советник признал ее действия правильными. Необыкновенную настойчивость Отто-Юргена в достижении цели он решил направить в нужное русло, применить к полезному делу и пригласил его на беседу.

Дорфштаттер сразу попросился в экспедицию вместе с Аржановой. Статс-секретарь, апеллируя к его аналитическим способностям, доказал, что в настоящее время наиболее важным является его присутствие в Петербурге, пока «черный кабинет» не заработает стабильно, без малейших сбоев. Но к подготовке экспедиции австриец допуск получил. Турчанинов приказал ему придумать не слишком сложный, но достаточно надежный код для переписки Анастасии, поскольку на проведение операции «ЧЕРНЫЙ ПЕРЕДЕЛ» отводилось более трех месяцев.

Доктор математических наук легко исполнил поручение. Он прибегнул к способу старому, как мир, – шифровальной машинке. По виду она напоминала забавную игрушку и умещалась в небольшом холстяном мешочке. Она состояла из двух дисков. Первый из них, внутренний и неподвижный, имел расположенные на краю и по часовой стрелке буквы латинского алфавита. На втором диске, внешнем и подвижном, помещались уже не буквы, а шифрознаки. Для кодирования донесения требовалось внешний диск поворачивать по часовой стрелке на один шаг. Таким образом слова превращались в группы причудливых значков. Разгадать их можно было, лишь имея подобную же машинку.

Турчанинову идея понравилась. Шифровальная машинка заметно упрощала процесс, и это обстоятельство очень подходило «ФЛОРЕ».

Ведь прежде с шифрами она не сталкивалась. Управитель секретной канцелярии счел, что работать на машинке она научится быстрее, чем уяснит себе суть применения цифровых кодов, которые по большей части и использовались в секреткой переписке российской спецслужбы.

Вчера вечером Отто-Юрген и Анастасия Аржанова провели вместе довольно много времени. Молодой математик сначала прочел ей краткую лекцию об истории криптоанализа и основах шифровального дела. Потом он приступил к демонстрации устройства. По очереди они поворачивали внешний подвижной диск, шифруя незамысловатые фразы, вроде: «Сейчас семь часов», «Вчера стояла солнечная погода», «На ужин будет гусь с яблоками».

Анастасия оказалась понятливой, толковой ученицей. Это давало доктору математических наук повод без конца восхищаться ею, шутить, говорить комплименты, целовать ручку и вообще держаться весьма непринужденно. Урок криптоанализа все больше напоминал бывшему старшему шифровальщику лучшие времена их знакомства в Вене.

Напоследок, в качестве контрольного упражнения, Отто-Юрген предложил Анастасии прочитать одно закодированное сообщение с помощью чудесной машинки. Она взяла у него листок с шифрограммой придвинула к себе свечу и нажала на диск пальцами, отыскивая на нем первый шифрознак из текста, составленного «ПЕРЕБЕЖЧИКОМ». Через десять минут она выполнила задание и протянула Дорфштаттеру-Шульцу расшифровку. «Сердечные раны никогда не заживают» – было написано по-немецки ниже двух строчек шифрознаков, какие изобразил на бумаге он.

– Браво, Амалия! – торжественно произнес Отто-Юрген.

– Здесь действительно все правильно? – не сразу поверила она.

– Да. Без единой ошибки.

– Это вы написали о себе?

– Конечно, – он печально кивнул.

– Не стоит огорчаться, – Анастасия улыбнулась ему. – Я хочу поблагодарить вас за интересный урок…

Она положила руки на плечи надворному советнику и поцеловала его в щеку. Тут Отто-Юрген расхрабрился по-настоящему. Он обнял свою ученицу за талию и, не встречая никакого сопротивления с ее стороны, прижал к груди. Он пылко поцеловал ее не один раз, а десять, бормоча при том нежные, ласковые слова. Анастасия не отвечала ему, но и не отталкивала от себя. Потом он все же остановился и снял вдруг запотевшие очки:

– О мой бог! Что вы делаете со мной…

– Отто, Отто… – она слегка коснулась рукой его волос, уложенных надо лбом широким ровным валиком. – Упрямый вы мальчишка! Разве ваша жизнь закончилась? Нет, она только начинается здесь, в России…

Так что настроение у математика из Вены, курившего турецкий табак на крыльце вместе с секунд-ротмистром Мещерским, было довольно бодрое. Пусть милая его сердцу Амалия уезжала. Зато он знал, куда, на сколько времени, с какой целью. Он получил возможность приватно переписываться с ней при помощи шифровальной машинки. К тому же Отто не сомневался, что экспедиция хорошо подготовлена.

Тому порукой, думал он, – железный порядок в спецслужбе у русских. Хитрым, хотя и не оригинальным способом, извлекли они его из Вены. Но здесь, в Санкт-Петербурге, ни в чем не обманули. Он получил чин, выше, чем имел у императора Иосифа II, на два ранга, должность начальника подразделения с правом самостоятельных решений, значительную денежную компенсацию. А добрые отношения с госпожой Аржановой, которые теперь складывались на совершенно иной основе, вообще не подпадали ни под какие меркантильные расчеты.

Живая, веселая картина последнего этапа сборов в дальнее путешествие, что разворачивалась сейчас перед глазами Дорфштаттера-Шульца на внутреннем дворе особняка, вполне отвечала внутреннему его душевному состоянию. Надворный советник следил за ней с чувством человека не чужого, а уже причастного к жизни очаровательной курской помещицы и ее слуг. Он с удовольствием вмешивался в их действия, стараясь говорить с ними на русском языке Они же косились на Отто в недоумении, но не протестовали и слушались его.

На дворе стояло два больших деревенских возка и крытая повозка. У крыльца высилась гора из сундуков, корзин, кожаных саквояжей, кулей, подушек, матрасов и перин, свернутых в валики и засунутых в клеенчатые чехлы. Аржановцы суетились вокруг, стараясь распределить вещи по трем транспортным средствам равномерно, с учетом их использования в дороге.

Два больших прямоугольных сундука Досифей сразу поставил на дно возка. Затем Федор-Фатих подал ему одну за другой три поместительных круглых корзины, сплетенных из ивовых прутьев, с крышками на висячих замках. Тут же по бокам они расположили несколько саквояжей, а сверху водрузили три матраса и три подушки, закрыли все это парусиной, перетянули пеньковыми веревками. Сейчас Досифей хотел пристроить объемистый куль овса на специальной откидной полке, находившейся на задней стенке возка. Куль туда никак не помещался. Наконец, тяжелая поклажа свалилась прямо ему на ноги, и он вскрикнул от боли. Молодой математик решил дать совет:

– Делайт так: тромб-тромб! Станет широк, но плоск. Тогда мог привязай…

Муж Глафиры, мастер на все руки – и лакей, и истопник, и сторож, и привратник – озадаченно почесал в затылке. Вроде бы, немец произносил знакомые слова, но что они у него значили, понять, убей Бог, было невозможно. Они с Федором-Фатихом переглянулись и снова взялись за куль.

– Nicht! – рассердился надворный советник. – Umgekehrt…[19]19
  Нет! Совершенно иначе (нем.)


[Закрыть]

Он подбежал к аржановцам, заставил их опустить куль на землю, несколько раз ударил по нему ногой, придавая плоскую и вытянутую форму, и после этого приказал: «Давай!» Слуги с его помощью подняли куль и уложили на полку.

– Карашо? – спросил их Дорфштаттер.

– Премного благодарны, ваше благородие, – поклонился Досифей.

– Молодец! – четко, с правильным ударением выговорил по-русски австриец и похлопал его по плечу.

Тем временем Николай и второй кучер Семен выкатили из каретного сарая барский экипаж. Не очень большой, всего двухместный, он имел рессоры, дверцы с квадратными окнами, еще одно продолговатое окно на передней стенке, слегка покатую крышу, обитую толстой кожей, четыре фонаря по углам. Это довольно элегантное изделие английского мастера Тимоти Джонса, работавшего в Петербурге, Анастасия приобрела недавно, перед поездкой в Вену, на деньги, выданные секретной канцелярией. Именно такой экипаж, совсем не роскошный, но удобный и добротный, могла иметь по представлениям Турчанинова, вдова майора австрийской легкой кавалерии пани Амалия Цецерская.

Один из маленьких сундуков, украшенный латунными полосками и фигурными наугольниками, требовалось укрепить в центре крыши экипажа при помощи специальных ремней с пряжками. Они продевались в отверстия, проделанные в широких деревянных планках, набитых но бокам крыши. Для этого Николай взобрался наверх и долго возился, отпуская вслух едкие замечания о сундуках, ремнях и экипажах, изготовленных инородцами «без царя в голове». Когда он затянул все ремни и застегнул все пряжки, собираясь спрыгнуть на землю, из дома вышла Глафира. Она несла высокую цилиндрическую картонную коробу для дамских шляп.

– Закончил? – спросила она у сына. – А это укладывать там кто будет?

– X… в пальто! – дерзко ответил ей раздосадованный Николай.

– Задницу сейчас надеру, матершинник! – горничная погрозила ему кулаком и передала коробку, которую тот принял с крайней неохотой.

– Что он сказаль? – молодой математик обратился к Мещерскому. – Вовсе я ничего не понимайт.

– Да так, – адъютант усмехнулся. – Непереводимая игра слов…

Тут ворота распахнулись, и целый военный отряд остановился на пороге. Два армейских полуфурка, выкрашенные, однако, вместо уставного зеленого в партикулярный темно-лиловый цвет, телега с высокими бортами, затянутая сверху мешковиной, девять кирасир в епанчах и треуголках, верхом на рослых лошадях одной масти – караковой – захотели все вместе въехать на узкий двор.

– Куда?! – заорал секунд-ротмистр, видя, что сейчас произойдет столкновение. – Осади назад!

– Слухаюсь, ваш-бродь! – таким же диким голосом радостно ответил ему сержант Чернозуб, поднял своего коня на дыбы и, лихо развернув его к солдатам, скомандовал:

– Почекай, хлопцы! Будемо рухатысь, но тильки опосля…

И все это потом приснилось Анастасии.

На перине, уложенной на широкое сиденье в экипаже, с подушкой под головой, укрывшись теплой заячьей шубой, она расслабленно смотрела в окно. Бескрайние белые поля расстилались там, огромные разлапистые ели, до верхушек усыпанные снегом, подступали к самой дороге, бревенчатые избы деревень, хотя и редко, но чернели вдоль обочины. Московский тракт за зиму укатали отлично.

Не рыхлые сугробы, но плотное, почти ледяное полотно летело под копыта лошадей. Шли они легко, и по большей части, – рысью. Экипаж, мягко покачиваясь на рессорах, как будто бы плыл в морозном мартовском воздухе.

Аржанова иногда закрывала глаза и погружалась в дремоту. Тогда размытые, неясные образы возникали в ее сознании. Собственные ее слова, думы, переживания, связанные с ними, возвращались к ней, однако в каком-то новом качестве. Бешеное коловращение столичного города, захватавшее ее в январе и феврале, ослабевало, уходило прочь. Она могла уже более спокойно окидывать мысленным взором события петербургской жизни, взвешивать их значимость для себя, искать связь причин и следствий, делать выводы.

Первым в этой череде воспоминаний являлся к ней Отто Дорфштаттер. Он провожал экспедицию до последней городской заставы. Остановившись у шлагбаума с полосатой будкой, они открыли бутылку шампанского. Искрящийся напиток пролился в три подставленных бокала: для надворного советника, для секунд-ротмистра, для вдовы подполковника Ширванского пехотного полка. Они выпили за успех предприятия, за благополучное возвращение, за дружбу и любовь.

Низко склонившись, молодой математик поцеловал ей руку. Под неярким утренним солнцем блеснули круглые стекла его очков. Однако выражения взгляда его голубых глаз за ними она не различила. Действительно печалился ли он о расставании, действительно ли задумывался о далекой встрече?

Турчанинов сказал Аржановой, что «ПЕРЕБЕЖЧИК» заслуживает большего внимания с ее стороны и что игнорировать чувства австрийца теперь нельзя. Да, он был целью одной из операций. Но смелыми поступками за два последних месяца он завоевал право стать полноценным участником той новой игры, что ныне затевала секретная канцелярия.

«Пожалуйста, сколько угодно! – думала Анастасия и поворачивала голову, пытаясь в глубине соснового бора, уходящего от дороги вдаль, найти светлую просеку. – Он и в Вене своей прекрасной не розы в оранжерее выращивал, а вскрывал чужие письма. Волчья служба, она везде одинакова. Если шкура приросла к плечам, то особей, нечаянно отбившихся от стаи, непременно потянет обратно…»

Бор с деревьями поистине сказочной высоты темнел рядом, точно крепостная стена таинственного города. Наверное, там могли бы жить персонажи, подобные Бабе-Яге, любительнице полетов в ступе, Лешему, лукавому управителю лесного царства, черту Анчутке, который заводит несчастных путников в болото. Наши предки в своих сказаниях наделяли их сверхъестественной силой. Впрочем, в России небывалую силу также давала власть, особенно – ничем не ограниченная. Она порою и обычных людей превращала в кикимор.

Переменчивая судьба свела Анастасию кое с кем из тех, кто пребывал на вершине власти. Наполовину по праву рождения, наполовину по воле Его Величества Случая занимала трон Екатерина Алексеевна. Но царской роли она соответствовала абсолютно, в этом Аржанова не сомневалась. Не слова, не чужое мнение, питали это ее убеждение, но ощущения, почти физические. С первой встречи в Зимнем дворце она поддалась необъяснимому магнетическому влиянию государыни.

Теперь молодая женщина узнала, что великолепный ее возлюбленный, блистательный губернатор Новороссийской и Азовской губерний, тоже находится в этом поле притяжения. Потемкин, как и она сама, дышал тем же волшебным воздухом, питался той же энергией никогда не заходящего солнца. Мысль об этом почему-то не давала ей покоя. Похоже, – ревность – черный цветок без листьев, колючий, словно кактус, – уже пускал ростки в ее сердце.

Но кого она ревновала?

Венценосную особу, мудрую правительницу громадной империи, что в постели со светлейшим, конечно же, становилась обыкновенной, слабой женщиной, жаждавшей его горячих ласк? Или, может быть, Григория Александровича, о чьих умопомрачительных романах со светскими дамами и простолюдинками с удовольствием судачили сплетники по всей России? Видимо, правда состояла в том, что они оба – и царица, и князь Потемкин – были невероятно дороги ей. Она их любила.

На первое место Анастасия сейчас, бесспорно, ставила верноподданическую любовь к своей монархине. Слитая воедино с любовью к Родине, она являлась для Аржановой отнюдь не пустым, красивым словом, а побудительным мотивом к действиям. Господь Бог дал ей возможность проявить это святое чувство в поступках, и теперь она гордилась успехами.

Вседержитель устами почтенных отцов церкви осуждал любострастие, и Анастасия признавала сие осуждение правильным. Чувственная, плотская любовь, которой научил ее светлейший князь, вовсе не относилась к гражданским добродетелям. Наоборот, ее следовало скрывать. Но, Боже мой, сколько неземных наслаждений испытала она, путешествуя вместе с ним по саду безумной страсти! Яблоко, подаренное Змием, скромной, наивной прародительнице нашей Еве оказалось сладким до терпкости и терпким до боли…

Наконец, сосновый бор остался за поворотом.

Все дальше и дальше уходили от Аржановой петербургские образы. Однако она не грустила об этом. Пусть скрываются за непроходимыми русскими лесами лики властителей, с которыми так трудно находиться рядом. Пусть бывший подданный императора Иосифа II тоскует и ждет, разгадывая по поручению секретной канцелярии шифры врагов и союзников ее родной страны. Пусть идеальная прямая Невского проспекта через густой туман, что всходит по утрам над болотистыми берегами, неотступно ведет к сверкающему шпилю Адмиралтейства. Она еще вернется сюда!

Московский тракт стал приметно расширяться, расходиться на более мелкие колеи, и это говорило о приближении города или деревни с почтовой станцией. Вдали уже виднелись палисадники и дома с двускатными крышами. За ними, чуть в стороне и выше, сквозь легкую изморозь рисовались контуры деревянного храма: высокая колокольня, крыша с пятью маковками, пристройки, галереи.

Мещерский, дав шпоры своему голштинскому жеребцу, догнал экипаж, постучал стеком в окно. Аржанова, проснувшись, подняла голову от подушки.

– Трубников Бор мы давно проехали, Анастасия Петровна, – сообщил ей молодой кирасир. – Впереди – Чудово.

– Хороший город.

– Пора сделать большой привал. Сварить кашу, дать отдых людям и лошадям. Можно и баньку истопить…

– Ну, проситесь на постой в избу побольше да побогаче. Я заплачу.

Так, не слишком поспешая, за десять дней они добрались до древней нашей столицы. Башни и стены Московского кремля остались у них за спиной. Двухэтажный особняк статского советника Петра Алексеевича Вершинина, отца Анастасии, располагался в Китай-городе. Здесь они пробыли три дня.

Аржанова знала, что особо теплых чувств родитель к ней не питает. Ему больше нравился наследник, сын Родион, появившийся на свет на два с половиной года позже Анастасии. Потому после скоропостижной смерти жены Вершинин легко согласился отдать старшую дочь на воспитание в семью ее тетки по матери, бездетной Ксении Константиновны Шестаковой. Сам он женился снова и переехал к супруге в Москву. Служба в городской управе столоначальником шла у него ни шатко, ни валко, но чин V класса он все-таки получил и дом в столице купил. Дети от первого брака выросли. Они самостоятельно, без его помощи устроились в жизни: Анастасия удачно вышла замуж, Родион в четырнадцать лет пошел служить в пехотный полк и через три года стал там офицером. Тут Петр Алексеевич и вспомнил, что первая семья когда-то существовала.

Он охотно принимал дочь и сына у себя, любил получать от них дорогие подарки и рассказывать при встрече трогательные истории о том, какой милой барышней была в юности их матушка, покойная Наталья Константиновна, урожденная Ростовцева. Вторая его жена тому не препятствовала. Женщина добрая, богобоязненная, она и совсем чужих людей могла приголубить.

Увидев на своем дворе целую экспедицию, Вершинин поначалу удивился. Аржанова поведала ему, что ездила в Петербург на губернский бал в надежде приискать себе достойного жениха, ибо вдовство ей надоело, годы уходят и пора подумать о ребенке. Князя Мещерского она представила старым сослуживцем подполковника Аржанова, сделавшим карьеру в столице и ныне отправленным с секретным военным грузом в Курск. Он, Мещерский, и предложил ей ехать вместе с его солдатской командой, поскольку это гораздо быстрее и безопаснее.

Разговор происходил за ужином в столовой у Вершининых. Пили отличное венгерское вино, ящик которого адъютант светлейшего презентовал хозяину дома. Анастасия же подарила отцу золотые часы с цепочкой и брелоками, а мачехе – браслет из серебра с мелкими бриллиантами.

– Меры безопасности в дороге – вещь теперь совершенно необходимая, – сказал Петр Алексеевич.

– А что случилось? – спросил Мещерский.

– Да недели две назад известный здешний вор и разбойник Ванька Каин из острога бежал…

Москва во второй половине XVIII века являлась городом весьма своеобразным. Грозный, красностенный Кремль, древнее жилище русских царей, окружали белокаменные палаты превосходной архитектуры, принадлежавшие старым боярским родам. «Сорок сороков» церквей и соборов сверкали на солнце куполами, покрытыми сусальным золотом. Однако, в отличие от Петербурга, Москва генерального, регулярного плана застройки никогда не имела. Потому она представляла собою не единый городской ансамбль, а скорее – совокупность нескольких деревень, беспорядочно разбросанных на холмах у Москвы-реки и образующих огромный лабиринт, в котором и сами их обитатели могли заблудиться.

Почти от стен Кремля начиналась паутина обывательских улочек с тупиками, неожиданными поворотами, пустырями, развалинами, оврагами. Овраги эти носили наименования. Например, «Страшный», «Бедовый», «Греховный». В них располагались хибары и полуразвалюхи жалкого вида, соединенные, однако, со схронами, пещерами, подземными переходами. Жили там «лихие людишки». Дело в том, что после окончания воровского «сезона» с ярмарок, перевозов, торгов в Москву съезжались на зиму преступники всех мастей. Из лесов в столицу приходили разбойники, потому что пережить холода в землянках и затопах было невозможно.

Московским жителям поневоле приходилось терпеть такое соседство. Потому зимними вечерами они по родным улицам даже не прогуливались. Дома свои окружали высоченными заборами, на ночь крепко запирали ворота, держали в обслуге много сторожей и дворников. Своры злобных псов, спущенных с цепи, свободно бегали внутри городских усадеб, охраняя покой хозяев.

Сыскной приказ, предназначенный для борьбы с уголовниками, существовал, но работал неудовлетворительно. Часто его чиновники только тем и ограничивались, что по утрам подбирали у страшных оврагов тела бедолаг, подчистую ограбленных и убитых ночью, привозили их на телегах к своей конторе и предоставляли родственникам право осматривать и опознавать несчастных.

Как сообщил гостям Вершинин, в штаб-квартире московского генерал-губернатора знали, что Ванька Каин недавно согласился стать тайным осведомителем Сыскного приказа. Ему устроили побег, передав запеченную в калаче ножовку. Рассчитывали с его помощью повязать банду другого крупного вора – Митяя Камчатки. Но что-то не сложилось либо у полицейских, либо у Ваньки Каина. Во время грандиозной пьянки в кабаке у Никитских ворот он заколол Митяя ножом, объединил его банду со своей и ушел в московское предместье Люблино.

Отец Анастасии был неплохим рассказчиком. Сегодня он отклонился от излюбленной темы – про первую жену – и стал передавать слушателям, видя их интерес, разные истории про Ваньку Каина. Истории эти отличались достоверными деталями так как Петр Алексеевич по роду своей службы иногда читал полицейские рапорты.

По словам Вершинина выходило, будто воровские приемы Каин применял нехитрые, но действовали они безотказно. Например, его банда ограбила придворного портного Рокса. Днем преступник проник в жилище, переодевшись разносчиком сладостей, и сумел спрятаться под кроватью у хозяина. Ночью он бесшумно выбрался оттуда и открыл двери сообщникам. Они, сняв башмаки, на цыпочках, подобно бесплотным духам, ходили в темноте по комнатам и через окно вытащили немало всякого добра, но никого, в том числе домашнюю собачку портного, не разбудили.

В другой раз ночное ограбление прошло не так гладко, и за ворами пустилась погоня. Уходя от нее, они бросили мешки и корзины в большую грязную лужу посреди улицы у приметного дома Чернышевых. Утром Ванька Каин придумал, как на виду у честного народа достать добычу. Нашли карету, посадили туда гулящую девку, наряженную барыней, подъехали к луже к сделали вид, что застряли в ней. Возникла привычная для Москвы картина: карета с отвалившимся колесом стоит посреди грязи, слуги, одетые в ливреи, пытаются устранить поломку, барыня, свесившись из окна, ругает нерасторопных холопов. Под таким прикрытием все награбленное из лужи переместили в карету, поставили колесо на место и уехали.

Дерзость и находчивость преступника даже вызывала улыбку. Но Анастасия и подумать не могла, что все это будет иметь отношение к ней и Ваньку Каина она увидит собственными глазами…

Хотя Петр Алексеевич и предлагал старшей дочери погостить у него еще, Аржанова, тем не менее, решила ехать дальше. Ее беспокоила погода. Оттепель следовала за оттепелью. Солнце пригревало, и тракт, твердый и гладкий в морозы, стал постепенно превращаться в нечто аморфное, мокрое, вязкое. В весеннюю распутицу, то есть примерно недели на две, на российских дорогах, которые все были грунтовыми, движение практически замирало.

Выехали они, как водится, ранним утром. Из московских переулочков долго выбирались на тульский тракт, а потом стали считать крупные станции: Москворечье, Царицыно, Щербинка, Подольск. Граница Московской губернии приближалась.

В Серпухове Анастасия планировала сделать большой привал.

Однако до Серпухова они добрались далеко не сразу.

Уж какая попалась им придорожная деревенька – то ли Калиновка, то ли Смородиновка – Аржанова не запомнила. Остановились они возле сельской кузницы потому, что у Мещерского расковалась лошадь. Пока кузнец делал подкову нужного размера, подгоняя свою заготовку, пока расседлывали, пока расчищали копыто, пока забивали специальные гвозди-штырьки, Анастасия вышла из экипажа прогуляться, размять ноги.

Не очень далеко от кузницы на обочине дороги стоял нищий, опираясь на клюку и внимательно рассматривая аржановский обоз, особенно – перекрашенные армейские полуфурки. Нищий, как нищий: драный и грязный зипун, подпоясанный веревкой, латанные валенки, потертый меховой треух, надвинутый низко на глаза, усы и кудлатая бородка, правда, аккуратно подстриженная. Аржанова, порывшись в сумочке, нашла серебряную монету с двуглавым орлом и надписью на обороте «ПЯТЬ КОПЕЕК». Это было щедрое подаяние.

Нищий поклонился и сказал: «Дай Бог доброго здоровья тебе, молодая барыня!» Он не вызвал у нее никакого интереса. Но уходя от него, Аржанова зачем-то обернулась. Нищий, выпрямившись, смотрел ей вслед. Вовсе не униженный взгляд попрошайки, не подобострастную гримасу забитого мужичка встретила она теперь, а смелую улыбку человека, очень уверенного в себе.

Курская дворянка в раздумьи остановилась. Нищий спохватился, опять сгорбился, припав к клюке, опустил очи долу. Чтобы окончательно отвлечь ее внимание, ему требовалось заговорить.

– Далеко ли путь держишь, добрая барыня? – спросил он.

– В Серпухов, – ответила она.

– Стало быть, свидимся.

– Где же это?

– А у переезда.

– Почему?

– Дак мост-то поломался. Вчерась соляной обоз из Тулы по самые ступицы на гнилых досках провалился. Две лошади ноги сломали. Теперича лишь по переезду ледяному на тот берег перейтить можно.

Информация вполне могла быть достоверной. Деревянные мосты на российских дорогах ломались нередко. Общегосударственного стандарта на них не существовало. Мосты находились в ведении уездных и городских управ. Они возводили их на деньги, отпущенные от казны, распределяя заказы между местными строительными артелями, как бог на душу положит. За взятки чиновники закрывали глаза и на гнилые бревна, и на некондиционные доски, и на всю конструкцию моста, где явно сказывалась купеческая «экономия».

– Дорогу к переезду знаешь? – спросила Анастасия у нищего.

– Знаю, – ответил тот.

– Ну-ка расскажи.

Нищий обрадовался.

– Дак за деревней будет поворот, – зачастил он. – Колея пойдет через липовую рощу. Оттуда переезд виден. Берега у реки низкие и вешками отмечены. Живо переберетесь…

Того не знал Ванька Каин, самолично проводивший разведку на дороге, что встретился он не с обычными путешественниками, а с экспедицией секретной канцелярии Ее Величества Екатерины II. Приглянулись ему полуфурки, охрану которых злодей посчитал незначительной. Молодая же барыня сразу запала в сердце разбойничье. Говорил он с ней, а виделась ему широкая лежанка в лесной сторожке неподалеку, напуганная и дрожащая красавица, уже нагая, и ночь, отданная бесстыдной страсти.

В банде Ваньки Каина в настоящий момент насчитывалось около тридцати человек, из них восемь – с охотничьими штуцерами и мушкетами, остальные – с рогатинами, дубинами, топорами и ножами. Численное превосходство было налицо. А на такие мелочи, как неумение подручных стрелять в цель и быстро перезаряжать кремнево-ударные ружья, главарь бандитской компании внимания не обращал. Ведь главное в его деле – сразу ошеломить. Далее бедные жертвы сами падали в ноги, начинали плакать, умолять о снисхождении, отдавать кошельки в обмен на жизнь, снимать с себя драгоценности.

Засаду преступник устроил у самого переезда, в зарослях густого кустарника, засыпанного снегом. Экспедиция, начав спуск к реке, притормозила, впереди двигался барский экипаж, запряженный четверней гнедых коней с берейтором, сидящим на молодом жеребце Громобое в первой паре слева. За экипажем, также парами, ехали шесть всадников в желтоватых епанчах и треуголках, за всадниками следовали полуфурки, крытая повозка, два деревенских возка, в конце всего обоза находились еще пять конников в форменной одежде. На первый взгляд, никакого оружия, кроме палашей, у них при себе не имелось.

Желая вдохновить своих людей, Ванька Каин выскочил на дорогу первым и засвистел по-молодецки, приложив два пальца ко рту. Затем он прыгнул на ступеньку барского экипажа, распахнул его дверцу и схватил за левую руку Анастасию, сидевшую близко к окну. Увидев разбойника, она отшатнулась в глубину кареты и увлекла его за собой. Больше Ванька нечего не помнил, так как искры посыпались у него из глаз. Молодая женщина другой рукой мгновенно выхватила на специального настенного кармана в экипаже свой дорожный пистолет и нанесла нападающему удар по голове.