Текст книги "Эмигрань такая"

Автор книги: Алла Дейвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

АНГЛИЯ (4 ГОДА ДО ТОГО, КАК)

Зима. Дубай. Я уже отправила в Англию двадцатифутовый контейнер с мебелью, летней одеждой, духами и сумками и покупала в дьюти-фри сладкие подарки для своего супруга, его сестры и его мамы. В аэропорту было просторно и светло. Шанель, Бёрбери, Дольче-Габбана, сигареты, арабское золото, парфюм, японский жемчуг, шоколад, ликер, книги – можно было часами любоваться на изобилие брендов на полках и вешалках дубайского магазина беспошлинной торговли.

Кот Смокин с паспортом уехал в секцию «Карго» и ждал своего часа отправления (как он его ждал, я не знаю, могу только догадываться), я же ждала в зимнем Дубае посадки на свой восьмичасовой рейс на туманный остров. Почему он туманный, до сих пор не пойму. Туманы в Англии вообще очень редко. Ну, это отступление от темы. А так…

Декабрь. Англия. Самолет приземлился не там, где мне этого хотелось. Ну да ладно, слава богу, что он вообще сел.

– Где тут у вас кошек выдают из багажа? – с панически пересушенным горлом доставала я расспросами людей за стойкой с надписью: «Если вам нужно такси». Ноги мои нетвердо стояли на 15-сантиметровых каблуках, и в голове все путалось от беспокойства за моего человекоподобного кота. Сотрудник с жалостью посмотрел в мои вытаращенные глаза и отправил меня за соседнюю стойку. Не очень длинные мои ноги на очень высоких каблуках спотыкались от высоты и усталости (8 часов лёта), красота поблекла, и не только в моих зрачках. В итоге, скитаясь от стойки к стойке, что сравнимо с болтающейся кожурой банана в мужских руках, я получила ответ.

Черный «мерседес», предназначавшийся пассажирам класса «первый» от компании «Эмиратс», отвез меня к пункту выдачи животных и уехал. В обязанности водителя не входило ждать клиентов у приемника, так что добираться до дома свекрови, где меня ждал мой муж, мне пришлось на такси (таки пригодилась стойка с надписью).

Смокин через четыре часа ожидания появился вымытым, надушенным и что-то пищал от негодования. Я тоже пищала, но про себя.

– Вам куда, мадам? – озадачил меня риторическим вопросом водитель такси с нескромным индийским акцентом, загрузив мои чемоданы.

– Подождите, я не помню, – засуетилась я и трясущимися от смущения руками стала искать в загруженной подарочными конфетами и духами из дьюти-фри сумке адрес своего последнего пункта назначения.

Машина тронулась.

Чужая земля, чужой дом, не свои люди. Голосовые связки требовали кофе, ноги – тапочек, тело – домашнего халата, а голова – признания меня своей в чужом мире.

«Добро пожаловать». Желтая дверь открылась. Я стояла в прихожей, выпучив уставшие глаза на цветную надпись, которая гирляндой из флажков свисала от одной стены к другой. Женщина с седыми волосами, коротко подстриженная, в темно-синих отглаженных брюках стояла на пороге. Это была моя свекровь. Мой муж радостными глазами смотрел на Смокина и трясущимися руками обнимал меня. На бледном и похудевшем его лице глаза сверкали первый раз за долгое время. Свекровь меня обняла, умело показывая всеми своими морщинами радость (которая мне тогда казалась по-настоящему искренней) от моего прибытия на постоянное место жительство в Великобританию, и поцеловала.

– Мама приготовила курицу в белом соусе, ты когда хочешь сесть за стол? – спросил меня муж. – Я голодный, – констатировал он факт, не оставляя мне выбора.

– Тогда сейчас. Только сначала кофе.

– С молоком или без? – не унимался муж в своем желании сделать меня счастливой в несчастливом доме и затянулся из астматического баллончика.

– Какая разница, с чем его пить.

Мне действительно было безразлично, а ему нужны были точные инструкции, дабы не навлечь суматоху в и без того имеющуюся неразбериху в его смышленой голове.

Круглый стол, застеленный белой глаженой скатертью с вкрапленными в нее зверюшками, был накрыт тарелками, вилками, ножами и куриными ляжками в белом винном соусе. Соус свекровь покупала в консервной банке, затем разливала его по тарелкам, и он стекал с куриных бедер. За столом все ели молча, и только мои слова нарушали тишину. И еще где-то там, глубоко, на другом, на непонятном уровне сознания трапезу нарушало какое-то беспокоящее меня чувство. Это было чувство раздражения, которое мне не хотелось осознавать, но я его ощущала, и оно начало тихонечко негодовать (вне моего участия).

Смокин скромно сидел в коридоре. Аппетита у него не было. Он рассматривал и обнюхивал прихожую, украшенную флажками из бумажных букв. Словесные знаки были отпечатаны на тонкой прозрачной бумаге, при малейшем выдохе они колыхались, и казалось, что вот-вот растают, превратившись в цветное месиво из красок и чувств.

Желто-красно-зеленые буквы, выстроенные в «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ», были просто бумажными буквами. От них не пахло домом, и они не светились уютом.

СВЕКРОВКИН ДОМ

Лиза, свекровь моя, была (хотя она и сейчас, может быть, есть) женщина быстрых движений. Ее тапочки слышно стучали по настеленным коврам, и громкое дыхание будоражило задумавшиеся головы. При каждом движении тела, наклоне вправо-вверх-вниз-влево она на вдохе молчала, а выдох сопровождала жалобно трепещущими звуками и словами. «О боже» не входило в ее лексикон, несмотря на то что женщина она была крещеная, вот только не верующая. В свои английские 70 лет она делала мелкую химию на седые волосы – на дому, с вызовом мастера, и коротко подстригалась. Дама она была тихая, говорила мало. Говорили ее тело, вздохи «ахи-охи» и лицо. От нее пахло хлоркой, злостью, лавандой и постоянными обидами.

«Опять этот скверный дождь», – ворчала она, передвигая тапками по коридору, волоча их с умышленным намерением. «Да, опять дождь», – поддакивала я и, не прибавляя прилагательных, уходила в отведенную нам комнату.

Дом Лизы представлял из себя бунгало из четырех комнат плюс ухоженный сад и гараж. Большую часть своего времени свекровь проводила в комнате с раздвижными дверями, выходящую на веранду, устеленную деревянными досками. На стекле двери заглавными буквами было написано: «ОСТОРОЖНО СКОЛЬЗКО». При частых дождях приподнятая площадка наполнялась водой. Откачать воду было невозможно, если только разобрать веранду и построить заново. Поэтому оставалось надеяться на солнечные дни. Но зачем ей надо было оставлять для себя напоминающую записку – для меня было загадкой. Спросить ее я не осмеливалась, да, наверное, мне это было не так уж интересно. Хотя это было забавно.

Свой сад Лиза любила. Кустики, цветочки, помидоры, кукуруза, смородина, малина и горох доставляли ей истинное наслаждение. Она раздвигала тяжелые зеленые шторы и любовалась своим творчеством. Она обрезала кустики, собирала урожай и, не предложив нам, ходила по ближайшим домам и угощала соседей «душевной заботой» и «добротой».

Свою машину «хонду» свекровь парковала на отведенной асфальтированной площадке при въезде в дом, оставляя гараж свободным для садовой утвари. Так нежно она была этой утвари предана.

Из четырех комнат нам отводилась одна. Стены ее были окрашены в цвет топленого молока. Окна выходили на косой забор соседского двора.

Запах замученной лаванды царил по всему дому. Он был везде: во встроенных шифоньерах, в ванной комнате и обязательно присутствовал в туалете. Мои ноздри безвыборочно вдыхали его и выдыхали уже бог знает что. Хотелось легкого комфорта и уюта. И было бы замечательно, если бы можно было удобно расположиться так, чтобы мозг смог распластаться в плоскость, где нейроны свободно циркулируют, не переча друг другу. Я мечтала о своей королевской постели. Но наша проклепанная велюровая кровать не входила по размерам в отведенную нам комнату и поэтому стояла разобранная в гараже. Взамен ночному супружескому благополучию свекровь Лиза выделила кровать размером меньше, чем «кинг сайз», с матрасом, который укладывался на доски.

В этой отведенной нам скромной по размеру и занимающей очень небольшое пространство по отношению ко всему дому комнате должна была поместиться вся наша жизнь.

Жизнь не хотела размещаться во встроенном шифоньере с двумя отведенными для нас полками и, наслушавшись манипуляционных вздохов, запротестовала.

СМОКИН И МОЯ СВЕКРОВЬ

Серый кот Смокин был нелюбопытен, труслив и плохо воспитан, несмотря на то, что в его семье была мама (которую потом заменила я), папа (которого потом заменил Алекс, мой супруг), два брата (их никто не заменил) и терьер Виски. Писал наш кот в песок, а вот какать ему доводилось не всегда в песок. Родился он в Дубае от нагулянной черной кошки, которая родилась от его бабушки (персидской породы) и лондонского уличного кота (его дедушки). Так что рос он и воспитывался по всем правилам семейного очага, в доме. Первый год он спал на подушке между моим супругом и мной. Позже он разваливался на любом полюбившемся ему месте: в сумках, на диване, на креслах, на столах и под столами.

Свекровь и Англию Смокин встретил настороженно, шерсть его распушилась, а когти «выпустились». Из всех четырех имеющихся комнат он отсиживался только в одной, нашей, остальные площади пришлись не по его кошачьей душе. Свекровь Лиза стала задаривать его колбасками и мышками. Купить его любовь было сложно. Периодически он выходил поесть, покакать, пописать и укусить ее проходящие икры. Кусать он ее не боялся (в отличие от нас).

АЛЕКС И МОЯ СВЕКРОВЬ (ЕГО МАМА)

Супруг мой переехал в Англию годом раньше меня. Строительство в Дубае было приостановлено, и работа претерпела временные изменения. Поскитавшись по стройкам арабской страны в поисках хороших заработков, мы совместно приняли решение покинуть арабскую сказку и оставить сказки Шахрезаде. Итак, ночь Алекс провел в аэрокомпании «Эмиратс», а утро встретил в загруженном, неуютном аэропорту Хитроу.

Мама Алекса встретила его комнатой, кроватью и курицей в белом соусе. Алекс после переезда в свой дом подсел на астматический баллончик, желудочные таблетки и парацетамол. Его физическое состояние дало сбой, но он по-прежнему утверждал, что его мама – самая заботливая мама на свете (по-другому и думать запрещалось, а если у Алекса возникали сомнения, то в ход шли молчаливые слезливые манипуляции для окончательной автоматической выработки комплекса вины).

– Мама, можно я возьму твою машину? – стеснительно и виновато попросил Алекс, когда собирался искать работу.

– Нет, – утвердительно ответила она, и дополнительный вопрос не понадобился.

Работу муж искал, передвигаясь на красном автобусе, или пешком, стирая свои ботиночки на тонкой летней подошве. Воспитание моей свекрови внушало ей, что дети после восемнадцати лет предназначены сами себе и ее материнский статус исчерпан с наступлением их совершеннолетия. Женщина она была обозленная, и дети были «отдушиной» ее ненависти ко всему окружающему, за исключением лютиков и фуксий.

– У вас есть один фунт для помощи бездомным кошкам и собакам? – У порога, вопрошающе приподняв брови, стояла женщина с карточкой от «Фонда помощи бездомным животным».

– У меня совершенно нет мелочи, – не приподняв брови (знак фальшивых эмоций), но с уважением открыв в улыбке рот, извинялась свекровь.

Дверь захлопнулась, рот свекрови Лизы перешел в агрессивную гримасу.

– Самим есть нечего, а они еще хотят кошек кормить, – пробубнила она, тяжело вздыхая, и поплелась к холодильнику.

За порогом ее дома с желтыми дверями и синим гаражом родственники и все, кто ее знал, воспринимали ее как отзывчивую соседку, заботливую мать и обожающую свою невестку свекровь. Такой воспринимала ее и я, и мой по-детски смотрящий на нее супруг.

Я И СВЕКРОВЬ ЛИЗА

Знакомство мое с будущей «мамой» началось с улыбки и опять c «курицы в белом соусе». Традиционное куриное знакомство было улыбчиво натянуто, разрешалось говорить за столом и кивать, соглашаясь, как осёл. Фоном беседы служил негромко включенный телевизор. Впоследствии лакшери включенного телевизора было изъято из трапезы «курицы в белом соусе», и застолье превратилось в молчание, быстрое поедание и такое же бойкое мытье тарелок, вилок и кастрюль. В обязанности же моей свекрови входило улыбаться при моем появлении, шаркать тапочками по коридору и вздыхать во всеуслышание.

Свекровь Лиза прикидывалась женщиной ласковой, заботливой и молчаливой. Молчание ее было слышно в обиженных глазах, в хороших крепких зубах и приспущенных уголках морщинистого рта. Я ее воспринимала как замученную трудами женщину, обиженную окружающими и не имеющую возможности себя защитить. Я купилась на обманчивое первое впечатление. Жалела и потакала свекрови Лизе при слуховом и не слуховом контакте.

Через неделю моего воссоединения с супругом свекровь стала требовать благодарности за наше существование здесь, при случае она надувалась и громко отхаркивалась. Посторонние, не приемлемые для моего развитого мозга шумы превращались в постоянное чувство вины за ее здоровье, за свое недельное безработное существование, за выставленный на продажу спортивный «мерседес». И это повторялось ежедневно, каждое утро, встреченное не в своем доме.

ВСЕМ СТОЯТЬ

Алекс уже месяц по счастливой случайности работал кассиром отдела продуктов в престижном магазине Marks and Spenser. За минимальную почасовую оплату в шесть фунтов он сидел там невидимый и пристыженный за свое английское происхождение. Годы безработицы понизили его веру в свои силы и преумножили беспокойство о будущем.

– Какое счастье, что есть работа. Ну да, не получилось с той, которую хочешь, но ты же знаешь, что нам нужна супружеская виза, а без твоего трудоустройства я буду постоянно болтаться между Дубаем и Лондоном, – ежедневно успокаивала я своего супруга, наблюдая за его измученным лицом.

После работы Алекс снимал черную униформу и плелся на кухню кушать по маминому расписанию. Мама была довольна своим распорядком дня и всеми, кто его соблюдал.

Не по-английски снежный декабрь проходил неторопливо. Торопиться было ему (декабрю) некуда, у него было время. Времени не было у меня. Три недели безработного существования и каждодневного пребывания один на один с моей свекровью уничтожили все мои годами выработанные привычки: утром – душ, ресницы, деловая одежда, офис; днем – офис, клиенты-пациенты, часы (чтобы знать, когда все это закончится); вечером – клиенты-пациенты, машина, ресторан, дом. А теперь моя закономерная регулярность изменилась. «Зачем я сюда переехала?» – ругала я себя и с неохотой готовилась к встрече Рождества Христова.

Праздник этот напоминал мне обычный ужин за столом, покрытым скатертью с оленями, с Дедом Морозом (солонка) и со Снеговиком (перечницей). По английской традиции покупалось несколько подарков на каждого. По непонятному мне обычаю рождественские подарки выбирались из списка, который предоставлялся членами семьи друг для друга. Списка у меня не было. Подарки я получала в аккуратно замотанных липким скотчем коробочках Kellogs. В них лежали тающий шоколад, взрослые конфеты с ликером, карандаши, мыло, шампуни и свитер.

Акт выдачи подарков занимал по времени час. После завтрака, прилежно застегнув бусы, свекровь и все, кто был жив (до этого был и свекор), рассаживались по указанным местам и по обозначенной очереди получали в руки коробки.

– Ой, как люблю этот шоколад, – мне надо было сказать что-то хорошее, иначе все заподозрят, что я не довольна армейским режимом на Рождество.

– А я, как только увидела это шоколад, так сразу подумала о тебе. Я знаю, что ты его любишь, – тоже что-то вставила моя свекровь Лиза.

К тому, что я люблю, прилагалось платье на два размера больше моего с рукавами Царевны Лебедь, из которых она волшебно разбрасывала кости, карандаш-смешилка размером в полметра для первоклашек и много, очень много шоколада.

Неделю после Рождества ели торты, облитые сахаром, и запивали чаем с молоком.

Новый год приближался с неохотой. Утром 31 декабря, открыв один глаз (второй еще спал), я учуяла свою бездомную жизнь. Кровать, окно, кофе и опять кровать. В доме полагается передвигаться свободно, а в доме свекрови это надо было делать незаметно, дабы не поймать осуждающий сквозь улыбку взгляд.

– Мне совсем что-то плохо, – молвила я, сидя в комнате на кровати с распущенными и нечесаными волосами.

– Поехали погуляем в Кингстон, – предложил мне Алекс, расшевелился и засобирался.

– Я не могу понять, что происходит. Почему у меня такое неновогоднее состояние? Меня все совершенно не радует, более того – гнетет.

– Тебе надо выбраться куда-нибудь, – слова вылетали у него, не осознавая свою правдивую сущность. Алекс даже не подозревал, что этот его диалог на самом-то деле был его внутренним монологом, который с детства запрещалось произносить вслух.

Лебеди по реке Темзе в Кингстоне свободно плавали, объевшись сухарями и «мякушками», и, не реагируя на земных беспокойных созданий, чистили перышки и спали. Я вдохнула воздух всей грудью и выпустила. Легкие задышали и забились тревогой. Мобильный телефон супруга издавал тревожные сигналы. Его лицо побледнело, глаза наполнились слезами. На том конце была его младшая сестра.

– Мама плачет, она столько времени готовила обед, а вы уехали. Езжайте домой. Мы не будем есть, пока вы не приедете, – изливаясь в гневе, полушепотом говорила его сестра Наташа. – Мы очень голодны, – добавила она последнюю фразу.

Алекса с помощью манипуляций загнали в угол, и меня вместе с ним. Свобода превратилось в войсковой режим, выбранный мной добровольно, по незнанию.

Январь подходил к концу в том же режиме, не гражданском. За мои 40 неполных лет это было впервые (армейское время). Я не могла свекрови Лизе сказать НЕТ, я не могла быть Я, супруг не мог быть ИМ и не мог сказать НЕТ. Мы могли сказать только одно – ДА.

ДА

Я, безработная, но состоятельная, сделала своему супругу предложение «отдохнуть от вздохов» и попросила поговорить с мамой.

– С тех пор как мы поженились, уже два года, у нас не было выходных вместе. Мы решили провести выходные в отеле, – очень мягко сказал он матери, когда я раскладывала пазл.

Его мама засуетилась в полном понимании своего провала и молча удалилась, опять на кухню. Алекс пошел за ней. Разговор продолжался, но теперь он имел оправдательный характер, нежели функциональный. Ощутив вину в ярких гневных красках, мы собрали чемодан и переехали на две ночи в отель через дорогу.

Я плюхнулась на гостиничную кровать, выдохнула и растянулась.

– Мы не можем туда больше возвращаться, – рассуждала я вслух, – потому что, ну, я не знаю почему. У нас есть деньги, давай снимем квартиру, – предложила я Алексу, не давая пояснений «почему». Да они и не нужны были, эти пояснения. Мы знали, что и кого не хотим, но почему – не знали.

Чтобы найти, куда перевезти не распакованные за два месяца чемоданы, времени было только три дня и две ночи – на столько дней мы сняли номер в отеле через дорогу от дома свекрови Лизы. Переезжать было все равно куда. Место выбирали рядом с автобусной остановкой и максимум в тридцати минутах езды до рабочего места Алекса.

Поехали, посмотрели и решили взять. Оставалось совсем чуть-чуть: сделать предоплату за год. И не удивляйтесь. Суммарная годовая зарплата Алекса в 18 тысяч фунтов не позволяла снимать жилплощадь и платить за нее помесячно: годовая зарплата должна превышать 22 тысячи фунтов в год. Оплачивать квартиру на год вперед мы не хотели, да и денег у нас в наличии свободных не было. Оставался второй вариант: письмо-гарантия от кого угодно. Кого угодно у нас не было, а была сестра Алекса и моя золовка – Наташа.

Наташа носила русское коммунистическое имя. Умерший папа моего супруга был в душе английским коммунистом и назвал свою дочь по-русски. Волосы она подкрашивала в блонд, оставляя красную прядь, челкой свисавшую до плеч. Рядом со своей мамой больше чем двое суток подряд она тоже находиться не могла и поэтому с пониманием отреагировала на наш внезапный отъезд в гостиницу.

Долгое время Наташа снимала комнаты и квартиры, пока не приобрела свою собственную, со спальней, залом и встроенной в зале кухней. Потолки у нее были низкие, лампочку она вкручивала, не вставая на носочки, но это были ее потолки.

– Я не могу дать вам гарантийное письмо, ведь, если что, то я буду за вас платить, – оправдывалась сестра. Голос у нее дрожал, а мой наливался гневом. Разговор закончился ничем. Свободных наличных денег за год вперед у нас не было и письма с родственной гарантией тоже. Вечер замкнулся на ужине. Мы никак не могли отойти от шокирующей родственной нелюбви и оставалось успокоиться мясом по-английски Sunday Roast.

На противне лежали обжаренная в печи вырезка сочной говядины, по-свински жирной свинины и нежной индюшатины. А окончательно душа расслабилась за пудингом «Липкие ириски» с мороженым. Черные злые мысли забивались десертом и мясом. И хорошо, потому что утро вечера мудренее.

Утро было светлое и солнечное. Погода и день недели на англичан влияли по-английски. Вчера был понедельник, у британцев он называется голубым днем (от голубого цвета лица) и соотносится с бледностью и испорченным расположением духа. А сегодня был солнечный вторник. Алекс с надеждой набрал номер своей сестры и спокойным голосом успешно ее уговорил. Близкая родственная любовь оставила отпечаток кирзовых сапог в душе. Нам предстояло ощутить еще много таких следов.