Текст книги "Письма к Тому"
Автор книги: Алла Демидова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Письмо
31 мая 1992 г.
Дорогой Том! Я опять в Афинах. Помните, я Вам звонила в феврале из Квебека, говорила об «Электре» в постановке Любимова для открытия огромного культурного центра «Мегарро» в Афинах. Они даже приурочили к открытию фестиваль, который так и назывался «Электра». Тут и балет Григоровича, и опера Штрауса «Электра», и наш спектакль. Премьеру сыграли 20 мая.
После Финляндии, где мы в Хельсинском городском театре играли, как всегда «Годунова», весь апрель репетировали в Москве «Электру». Трудный вопрос всегда в современных прочтениях трагедий – как играть хор, это ведь не опера. Хотя древние именно пели. Любимов пригласил балетмейстера из Белграда. Хороший мальчик, но талант не крупный, а значит будут «штучки». А в конце мая сыграли «Электру» здесь, в Афинах, сначала на малой сцене, а потом на большой. Меня хвалят. Назвали в статье «красной Электрой» (я в красном платье). Но играла, как всегда, больная. Воспаленье легких. Обычно, я стараюсь весной ездить в Крым из-за моих легких, а тут не получилось.
Играем несколько спектаклей. Я разбогатею. Суточные мне дают 35$, а за спектакль – больше. Местный миллиардер, который все это и организовал, подарил мне золотой браслет от Launinissa и предложил любую будущую работу в той же команде, т. е. с Любимовым и «Таганкой». Я предложила «Медею». Он дает деньги на постановку.
Я знала, что заболею, сорвусь. Так всегда бывает. Я не могу репетировать в «полную ногу». А Любимову без этого скучно, и он требует каждый раз полной отдачи. Я его предупреждала. И теперь – все по банкетам и гуляниям – а я до спектакля лежу, болею. Езжу по врачам.
И потом, трагедию надо играть холодно и отстраненно, с внутренним жаром, а не с внешним. Я недовольна. И плохое от этого настроение. Извините меня, Том. Тоска.
И еще я заметила такую закономерность в трех пьесах, которые играла:
Электра – Гамлет – Треплев;
Клитемнестра – Гертруда – Аркадина;
Эгист – Клавдий – Тригорин;
Хрисофемида – Офелия – Нина Заречная;
Воспитатель – Гораций – Дорн.
Закономерность в том смысле, что эти роли могли играть одни и те же актеры. (Электру в Древней Греции играли мужчины.) Но здесь дело не в поле, а в характерах. Хотя, может быть, и в поле тоже. Ведь муза трагедии – женщина. Значит, голос трагедии женский. «Голос колоссального неблагополучия» – как писал о Цветаевой Иосиф Бродский. Женщина более чутка к этическим нарушениям. И более целомудренна в этических оценках. Во всех этих крупных ролях – внутренняя честность. После катастроф стать другим человеком. Чище. Ведь принимать катастрофу можно как урок и искать, в чем была ошибка, а можно принимать эту катастрофу как неизбежность общего естественного хода явлений и поступков. Следовательно, Том, я могу сыграть все эти роли. Вот куда завернула, вот какая самонадеянная, скажете Вы. Обнимаю.
Алла.
Письмо Тома
3 марта 1992 г.
Дорогая Алла! Я рад, что ты поехала в Канаду: во-первых, из-за французского языка и, во-вторых, изза ателье (work shop) и возможности передать свое знание; и, в-третьих – из-за заработка.
Напиши мне подробнее, что были эти актеры? Поподробнее напиши о них (или скажи свой телефон – я тебе буду звонить). Почему тебе нужно было их удивить? Ведь ты удивляешь, сама не желая этого, при первой встрече – это твоя личность, ваша «завершенность», если можно так выразиться. Это – «восточная» сторона русского характера – удивлять. Или, м.б., в тебе есть что-то «шаманское»? Твоя система найти психическую энергию в аудитории – это «место», откуда ты что-то позитивно ощущаешь (впитываешь), по-моему, тяжело передать упражнениями и воспользоваться твоим «методом». Но ты можешь, а другие глядят и глядят, как эти англичане, но ничего не видят. Что ты разработала для твоих студентов? Какие упражнения? Было ли языковое препятствие? (Psychic investigations). Про аппарат, измеряющий энергию, – вот что-то интересное! А ты подозревала, что эти ученые из института, управляемого КГБ? Говоришь, что «закрытый институт»? У меня был приятель (это напомнило мне Солженицына «В круге первом») – CHRIS BIRD (автор книги «Тайная жизнь растений»), который заявлял, что русские ученые лучше наших в психической области. А эксперимент, который ты описываешь, который измерил телепатическое общение, – вроде таких, что BIRD описывал мне. Моя Юлия принадлежала группе, которая делала такие эксперименты. Общались с мертвыми и т. д. Однажды, когда я хотел контактировать мою мать, я понюхал ее (ее духи в комнате). Точный знак. Может быть, что работа – натуральное состояние человека, а «мысль» – ненатуральное. Значит: работать – здорово, а «мыслить» – нездорово. Это я по поводу твоей фразы, что работа – наркотик, который нас спасает от наших мыслей.
Теперь о Клер: она не осуществила столько, сколько ты. Это говорю не ласкательно, а реалистически. Ты представляешь то, что PETER O’TOOLE представил как идеального актера – готовность играть какую бы то ни было роль. Ты сыграла роли всяческие, разнообразнее Клер, даже если она отличная многосторонняя актриса, не играла достаточно ролей. В этом смысле ты над всеми, включая и DENEUVE, которая похожа на тебя в смысле настроения, AURA, которую она создает.
«Бегу на спектакль» – хорошее заглавие для твоей корреспонденции (переписки со мной). Всегда случаются перерывы, созданные требованиями работы (игры) или недостатком бумаги, или приездом самолета, или автобуса. Все-таки, эти перерывы, STOPS, не нежеланные, по-моему. Из-за того, что они предотвращают вас от больше откровения о себе. Ну так, я тоже: «бегу сейчас на лекцию» и поэтому заканчиваю Письмо.
Твой друг Том.
Письмо
30 июня 1992 г.
Дорогой Том, пишу из Швейцарии. Прилетала погостить у друзей. Милые люди, но… Реакции наши не совпадают на многое, особенно на «прекрасное». Где-то я прочитала у одного умного человека (у Сартра?): «Ад – это другие». Так вот: может быть, я сейчас в аду? И почему меня всегда затягивает общаться именно с этими людьми? Они тянутся ко мне, чувствуя что-то «забавное», а я по мягкости характера до поры до времени их терплю. Правда, потом, как в натянутой резинке, которую рвут, – резко прекращаю общаться с людьми. А они не понимают, почему, и ищут рядом какую-нибудь причину – обиду. А может быть, это заложено в моем характере – «страсть к разрывам». Если перечитать переписку Пастернака с имярек, то вначале страстная влюбленность, потом постепенное охлаждение, но адресат этого пока не чувствует, потому что стиль письма остается прежним, а потом… Впрочем, он сам не доводил до разрыва, отдавая эту «блажь» партнеру.
С моими швейцарскими друзьями произойдет то же самое. А пока «тишь да гладь, да Божья благодать». Ездим по разным маленьким швейцарским городкам. Иногда заезжаем во Францию, благо рядом. Вчера, например, были во французском городке Анси. И хоть рядом со Швейцарией, но жизнь и люди другие. Более артистичные. Были здесь на маленьком антикварном рынке, которые в каждом городе на площадях по воскресеньям обязательны. Накупила массу ненужных вещиц. Но я их люблю, и люблю покупать. Моя квартира в Москве и на даче постепенно из-за этого превращается в Pubele (мусорный ящик). Както давно я видела спектакль Беккета, где родители живут каждый в своем Pubele. Тогда я подумала, что это театр абсурда и художественная идея, а сейчас сама живу так. Я еще этот стиль называю «матросский сундучок», где свалены вместе все «драгоценности» от путешествий – от открыток до новых носовых платков.
Иногда ездим в лес за грибами. Здесь они растут совсем не в тех местах, что в России. А я страстный грибник. Знаю все грибы. Мы с моей московской приятельницей Неей Зоркой обожаем это занятие.
Постараюсь отсюда Вам позвонить. А пока всего доброго.
Алла.
Ремарка
На Икше я очень люблю ходить за грибами с моей приятельницей Неей Марковной Зоркой. Она доктор наук, специалист по кино, выпустила много книг, но мы с ней обожаем лазать в чужие сады. На Икше есть два нежилых сада, в которых растут сливы, терновник, смородина, цветы. Иногда мне хочется лезть туда под забором, иногда – нет. Вот, например, Нея полезла за яблоками. Я сказала: «Мне сегодня что-то не хочется лезть. Я буду стоять на стреме и, если кто-то пойдет, стану кричать: „Микки! Микки!“ (Маша и Микки – мои верные псы – были, конечно, со мной). И вот кто-то появился, я закричала и вижу: этот профессор, доктор наук с испугом лезет под забором обратно. Мы похохотали и полезли, уже вместе, в другой сад, куда надо было ползти попластунски. Не просто открыть калитку и войти, а – ползти. И в этом – только азарт, потому что сливы и яблоки продаются на каждом шагу. И вот мы лезем, и с нами собаки. Но Микки так любит поскандалить (я уже не говорю о Маше), что, если кто-то проходит за километр от нас, он начинает радостно лаять. Мы собираем сливы, а в это время к соседней даче подъезжает машина и останавливается за углом. И Микки по своему характеру должен бы обязательно залаять, но оттого, что мы с Неей притаились, как сучочки, мои собаки тоже притаились. И вот мы вчетвером превратились в четыре сучочка. Послышались голоса. Я говорю: „Нам нужно быстро отсюда выходить“. Поползли под забором, и Нея застряла в дыре. И как я ее потом проталкивала!..
Я до сих пор помню ощущение азарта, когда мы, живя летом у бабушки, лазали в чужие сады, хотя был свой. Это детское ощущение, любовь делать то, что не принято, у меня осталось.
Недавно я посмотрела польский фильм про одну актрису, которая вышла замуж, уехала за границу и перестала играть. И вот она приезжает в гости в Польшу, собираются друзья, родственники. А потом выясняется, что у кого-то что-то пропало, и оказывается, что взяла эта женщина. Ей не нужно, она богаче всех, но она плачет и говорит, что взяла не из-за денег, ей нужен был азарт, потому что она перестала быть актрисой. Ей хотелось снова испытать этот страх. Среди актеров вообще много такого: азарт, обман, кураж, внутренний подхлест – без этого скучно жить. Недаром Меркурий – бог воров, цыган, торговцев и актеров.
Письмо Тома
11 ноября 1992 г.
Дорогая Алла Сергеевна! Вот список стихотворений, предлагаемых для программы с Клер Блюм. Как увидите, мы обратили большое внимание на Ваше предложение насчет содержания программы. Спасибо за это! Это, конечно, не окончательная программа – вы с Дэвидом устроите это в Москве, когда встретитесь. Если включите «Послание Федры Ипполиту», то я переведу его, потому что нет, по-моему, английского перевода. Порядок стихотворений можно изменить, конечно. Надеюсь, что вам понравится.
Том.
Первая часть:
Стихотворения Марины Цветаевой:
1. «Откуда такая нежность?» (О ее любви к Мандельштаму).
2. Песню поет Анна Стейгер.
3. «Из московского цикла»: a) «Из рук моих – нерукотворный град», и b) «Над городом, отвергнутым Петром» (Мандельштаму).
4. «В лоб целовать – заботу стереть» (Алла: предлагаю, чтобы вы с Клер читали это маленькое стихотворение альтернативно – каждая из вас по одной строке и т. д. Как вы думаете? Если ритм хорош, эффект будет ошеломляющий! Том).
5. «Ты, меня любивший фальшью».
6. «Попытка ревности».
7. Песню поет Анна Стейгер.
8. «Волны и молодости – вне закона!» (Из «Лебединого Стана», посвященного белым солдатам. Новое издание издательством «Скифы».)
9. «Расстояние: версты, мили» (Пастернаку).
10. «О муза плача, прекраснейшая из муз!» (Ахматовой).
11. «Тоска по родине! Давно…»
12. «Послание Федры Ипполиту», если хватит времени. Все эти стихотворения можно найти (за исключением № 8) в: Марина Цветаева, Сочинения, I, Худож. Литература, 1980.
Часть вторая:
Стихотворения Ахматовой (очередь Тома):
1. «Муза».
2. «Наше священное ремесло».
3. «В последний раз мы встретились тогда».
4. «Клевета».
5. «Последний Тост».
6. «Я гибель накликала милым».
7. «А я молчу, я тридцать лет молчу». (Из седьмой «Северной элегии».)
8. «Чем хуже этот век предшествующих?»
9. «Воронеж».
10. «Комаровские наброски».
11. «Всем обещаньем вопреки» (она обращается к музе, к концу жизни).
12. «Реквием». Предлагаю следующее:
a) первые 4 строки – по-русски;
b) «вместо предисловия» – по-английски, довольно быстрым темпом;
c) пропустите «Посвящение»;
d) вступление – по-английски, по-русски;
e) кусочек перед эпилогом: «Магдалина билась и рыдала» – по-русски;
f) эпилог 1 – по-английски, по-русски;
g) —//– 2 —//–
Алла! Знаю, что вы предпочитаете сначала читать оригинал, а потом перевод, но, по-моему, надо кончить программу на русской ноте, значит, с оригиналом во втором положении. Надо помнить, тоже, что аудитория, большинством, не будет знать русского.
Обнимаю.
Том.
Ремарка
На фестивале в Квебеке, где мы играли нашу «Федру», я посмотрела греческий спектакль «Квартет» в постановке Теодора Терзопулоса. Не зная греческого и этой пьесы, я абсолютно все поняла, мне даже иногда казалось, что я понимаю и язык тоже. А Терзопулосу понравилась наша «Федра». На каком-то совместном банкете мы сидели рядом и решили вместе работать. Я подумала, хорошо бы сыграть этот «Квартет» на русской сцене, и предложила Теодору эту мысль. Он согласился. Тогда у меня был театр «А», и я решила финансировать эту постановку.
В Москве заказала подстрочник перевода этой пьесы Мюллера. Когда играла – убедилась, что подобного текста русская сцена не слыхала, во всяком случае, на моей памяти. Но поздно: Терзопулос уже приехал в Москву. Я сняла ему квартиру. Сначала не далеко от Таганки, благо мы репетировали на малой сцене «Таганки», но Теодору не понравился район (он в Афинах живет в Колонаки – артистичном и лучшем районе города), пришлось искать что-то другое. Нашла двухкомнатную квартиру на Солянке.
Пьеса написана для двух актеров. Я пригласила Виктора Гвоздицкого. В репетициях поняла, что он актер не Терзопулоса. Нужна была совершенно другая пластика. Я попробовала что-то подсказать Виктору, но он меня резко одернул, мол, смотрите за собой. Я плакала. И решила пригласить другого актера. После «Федры» я понимала, что у Димы Певцова большие возможности, и он хочет работать. К тому времени он уже был в «Ленкоме», стал там репетировать заглавную роль в «Женитьбе Фигаро», но моментально откликнулся на мое предложение.
Терзопулос ставил совсем новый спектакль, отличный от греческого. Трудно было на репетициях с синхронным переводчиком. Она сидела рядом с Теодором и тихим голосом переводила его. Мы на сцене ее слышали, но, когда Терзопулос стал ставить свет и музыку, радисты и осветители, которые сидят в своих будках в конце зрительного зала, перевод не слышали. Мне пришлось им громко повторять этот перевод, а Теодору казалось, что я веду себя как «звезда», руковожу репетицией, сама ставлю свет. Возник конфликт. Мне пришлось менять переводчицу (менеджер из меня, как выяснилось, никакой).
Теодор нервничал на репетициях, иногда устраивал истерики, я терпела, как в свое время терпел Высоцкий, репетируя Гамлета, когда над ним издевался Любимов.
Мне было трудно. Помимо ответственности за новый спектакль и за Теодора, мне еще приходилось играть вечером спектакли «Таганки». А Дима утром репетировал своего «Фигаро», поэтому наши репетиции начинались после 2-х. Как я все это выдержала – сейчас удивляюсь.
У меня остались кое-какие записи в дневниках этого периода, и лучше я перейду к ним.
1993 год
Из дневника 1993 года
2 января
14 ч. Репетиция. Прогон «Квартета» без света. Неплохо, но кураж потерян. После опять ссора с Теодором. Домой около 12-ти ночи.
3 января
Ночью, как всегда, бессонница. Под утро заснула. К 2-м – в театр.
Прогнали со светом. Дима очень нагружает и красит слова. Может быть, это идет у него от «Женитьбы Фигаро», который он репетирует в «Ленкоме». Новая переводчица (полная, тихая, Наталья Викторовна). Вечером «Электра» (4 билета для Маквалы Касрашвили).
На «Электре» была Инга Панченко (ясновидящая), сказала, что надо резче менять тембр голоса, например, мягче и тише – «Ты, ты Орест?» Был Сережа Зверев – красивые цветы. Посоветовал изменить походку – легче, моложе.
Вечером тупо смотрела TV. Ничем не могу заняться.
4 января
14 ч. – репет. «Квартета». В taxi (150 р.), так как Володя увез с шофером обе машины в починку.
Вечером «Борис Годунов».
Опять приехал Георгас Патсос (художник спектакля) вместе с Иоганной (фотограф). Поселила их в гостинице.
Греки смотрели спектакль. Перед спектаклем Георгас не хотел снимать зимнюю куртку (там деньги и т. д.), так и сидел в ней в зрительном зале. На Западе это принято. У нас выглядело странно.
Володя встретил у театра – всех развез по домам.
5 января
12 ч. – пресс-конференция по поводу «Квартета». Говорил в основном Теодор.
Вечером «Федра». (Ноткин – 4 б. Зверев – 2 б.). Были американские продюсеры – сказали, что я выдающаяся актриса. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Устала!!!
6 января
В 1.30 – дома – интервью для «Сов. культуры». К 15 ч. – в театр. Прогон «Квартета». Были ребятки из «Федры». Им, по-моему, не понравилось. Да и мне, сказать честно, тоже.
Вечером сижу дома. Маюсь.
7 января
Днем прогон «Квартета» в костюмах. Вечером «Высоцкий». Маквала на «Орлеанской деве» сломала руку. В Большом был Теодор Терзопулос, с которым мы тогда делали «Квартет», и после спектакля я заехала за ним и встала со своей машиной на углу театра. Там спектакль еще продолжался. Наконец, стала выходить публика, но с какими-то встревоженными лицами. Что случилось? Оказалось, что в финале оперы, когда Иоанну сжигают на костре, а по замыслу постановщика поднимают на площадке к колосникам, в тот раз рабочие не закрепили одну из цепей, на которых держалась эта площадка, и Маквала, с руками, зажатыми в колодки, рухнула вниз, сломав правую руку. Теодор Терзопулос, рассказывая мне об этом, говорил, что Маквала падала с ангельской улыбкой на лице, не выходя из образа Иоанны: «Она падала, как ангел». А Маквала потом вспоминала, что, когда падала, в сознании пронеслось: «Конец. Я погибла!» Спасло ее чудо. Гипс Маквала носила долго, научилась обходиться только левой неповрежденной рукой и даже теперь так водит свой «Мерседес», но в «Орлеанской деве» она в Большом больше не вышла ни разу. Шок от этой трагедии остался.
8 января
В 15 ч. – прогон «Квартета». Вечером «Электра».
10 января
Премьера «Квартета». Был Любимов (хвалил). За кулисами маленький банкет.
22 января
Вылет в Нью-Йорк. Встретил продюсер Дэвид Иден.
25 января
Репетиция с Клер Блюм у нее дома. Вечером – на другой конец Манхэттена к Виталию Вульфу. Пошли с ним в кино: «Чаплин» (средняя картина). Кончилось после 12-ти ночи. Вульф посадил меня на автобус. Я вышла у Центрального парка, но оказалось, что по другую сторону парка. Забыла название гостиницы, где живу. Через парк днем было бы быстро, но ночью – побоялась.
Шла полночи пешком (визуально помнила). В норковой шубе и с сумкой с деньгами и документами. Когда видела подозрительных людей – переходила на другую сторону. Пришла под утро.
26 января
Репетиция на сцене в «Symphony Space» с Клер и Аной Стайгер.
27 января
Бостон. Концерт – хорошо. Особенно Цветаева. После концерта ужин с Томом и Юлией.
28 января
Род-Айленд (1,5 часа от Бостона) – концерт. После прием в богатом доме русского эмигранта – Жуковского-Вольского. Никита Сергеевич Хрущев (был у нас дома в Москве, когда они писали с Володей сценарий «Волки»).
29 января
С Томом днем в банк. Дома записала ему на пленку «Поэму без героя» Ахматовой и «Поэму конца» Цветаевой.
31 января
Концерт в Нью-Йорке в «Symphony Space». Перед началом было перекрыто движение – так много публики, которая хотела попасть на концерт. Зал переполнен. После концерта большой компанией в ресторан. Муж Клер (писатель), по-моему, сноб, мне не понравился.
3 февраля
Вашингтон. Концерт. Прием у посла. Вася Аксенов.
4 февраля
Майами. Флорида. Купалась в океане. Пустынные пляжи. Богатые особняки. Концерт неплохо.
11 февраля
В Москву.
28 февраля
Вылет в Токио.
Письмо
20 марта 1993 г.
Том! Я в Токио. Конечно, гастроли «Таганки». Прилетели сюда в конце февраля. Летела с Любимовым в 1-м классе. По старой советской системе о рангах – мне не полагается, но сейчас – просто, видимо, лишний билет оказался. Полный самолет японцев и наших новых бизнесменов. Наблюдать за ними очень интересно. Рядом сидел какой-то в плохом свитере, но с огромным золотым кольцом, золотой цепочкой и браслетом. Есть не умеет, но всю дорогу пил коньяк. А в Москве, когда в Клубе работников искусств (так он странно называется, находится в центре города) отмечали старый Новый год (Вы знаете, что русские этот праздник отмечают шире, чем просто Новый год), был устроен аукцион, чтобы пощипать этих новоявленных миллионеров. Так вот черного живого петуха (этот год считается годом «петуха») один дурак купил за 16 тысяч долларов. Безумие.
У меня было очень напряженное начало года. С Терзопулосом (моим греческим режиссером) выпускали «Квартет» Хайнера Мюллера. Премьера прошла неплохо. Даже Любимов меня похвалил и дальше был со мною мягок. Не знаю – к чему это. Правда, я почти каждый день играла то «Электру», то «Федру», то «Бориса Годунова».
После концерта в Нью-Йорке в «Simphony Space», мне прислали хорошую рецензию. Вам она, наверное, не попалась, потому что была в русской газете. Больше хвалили меня, нежели Клер Блюм, но я думаю, что это национальная солидарность. Вообще, от поездки в Америку у меня осталось хорошее воспоминание, хотя, скажу по секрету, когда мы в Нью-Йорке встретились с Виктюком (он поставил со мной «Федру», если по мните) и с моим приятелем Вульфом, который здесь приглашен на семестр читать в университете русский театр – так вот, мы единодушно решили, что надо скорее бежать домой. Уж больно мы разные по двум сторонам океана. Исключение, пожалуй, Вы и, может быть Дэвид Идеен, наш продюсер.
Да, Том, все время забываю спросить – Вы прослушали пленку, которую я Вам записала: «Поэму без героя» и «Поэму конца»? Кто звучит лучше в моем исполнении – Ахматова или Цветаева?
В Токио у меня появился неожиданно поклонник – Кобо-сан. Он меня видел в Москве в «Трех сестрах» и в «Борисе», был восхищен, писал письма, а тут в первый же день ждал меня в холле гостиницы. Как-то тут на банкете после спектакля очень забавно японцы пели «Катюшу» и «У самого синего моря». Есть такая русская песня, по мелодике похожа на японскую, поэтому она им нравится.
Пригласили меня тут на чайную церемонию. Очень интересный ритуал. Но пить эту зеленую пенную гадость, которая называется зеленый чай, я могла только с пирожными, что, по местным обычаям, не полагается.
У меня почти каждый вечер спектакль, то «Борис», то «Преступление и наказание». Однажды после «Преступления» мы стоим на поклонах, и я вижу, как по зрительному залу плывет цветущая сакура. Это помощница Куросавы несла мне большую ветку цветущей сакуры в память о моем «Вишневом саде», который они видели в Москве.
Как-то днем я пошла с одним знакомым японским славистом в «Кабуки». Мы пришли на 2-е и 3-е представление. 1-е я проспала. Входим, был антракт, и публика сидела где придется с подносами и что-то ела. Во всяком случае, запах рыбы стоял ужасающий. А я терпеть не могу, когда в театре пахнет кухней. Но у них, когда закончился антракт, включились какие-то вытяжные устройства, и воздух стал чистым. В зале, когда началось действие, было довольно-таки шумно, но вдруг все замолкло, и на желтую дорогу слева вышел самурай, скрестил на груди руки и замер. Вдруг раздались аплодисменты. Я не заметила, чтобы что-то произошло. Спросила своего японца, а он мне: «Вы разве не заметили, как он собирал энергию?» – «Ну, предположим». – «А потом он так резко сдвинул брови, как до него в этой роли никто не делал». Я посмеялась. А публика ждала именно этого момента, как у какого-нибудь тенора в «La Scala» верхнее «до».
В Токио будем целый месяц. Меня приглашают сюда с «Квартетом» в сентябре. Я устала.
Все, Том. Бегу на спектакль. Обнимаю.
Алла.
