Текст книги "Письма к Тому"

Автор книги: Алла Демидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Письмо Тома

11 августа 1990 г.

Дорогая Алла!

Как ты живешь? Ты сейчас на гастролях или на даче? Надеюсь, на даче. Три дня назад мы с Юлией и болгарином, который будет поступать в колледж здесь, были на океане, в том же месте, где мы были с тобой. Я стоял там около бассейна и думал о твоем посещении – как хорошо было в тот день! Целый день прошел блестяще, с успехом, с тихим голосом чего-то близкого и уютного.

Сегодня написал для Роберты Редер рекомендацию (Письмо), по ее просьбе в фонд. Она хочет побывать в Германии, в институте, где исследуют театр. Она собирается проанализировать «Поэму без героя» Ахматовой и, может быть, устроить постановку этой поэмы. Я уверен, что она очень хотела бы, чтобы ты участвовала в таком представлении, если ты сможешь и заинтересуешься этим. Но все это должно происходить в будущем году, и еще далеко от одобрения.

Извини, Алла, вижу, что пишу хуже, чем обычно. Все, что пишу, «американский язык в русской рубашке».

Сегодня тоже написал короткую статью о «памяти» для приятеля в Калифорнии, который издает маленькую литературную газету. Я был доволен результатом, и завтра утром отправлю ему. Интересно – при написании этой статьи понял, почему люди, страдающие от амнезии (amnesia), производят немного смешное впечатление на нас. Это потому, что мы все «амнезики» до какой-нибудь степени, и эти больные представляют собой крайнюю степень одного общечеловеческого явления – временного забвения «кто я», «где я». Увы, боюсь, что ты ничего не поняла. Мой русский ни на что не похож! (Но это мне не мешает!)

Включаю с этим Письмом статью из «Нью-Йорк таймса» о сотрудничестве Малого театра с театром в Нью-Йорке («Круг в квадрате»). 22 студента из «Школы имени Щепкина» получают уроки этим летом в школе американского театра. В будущем году мы отправим наших студентов в Москву.

Вот, это все. Я очень устал и собираюсь спать «сном праведных», если осмеливаюсь выразиться так. Надеюсь, что все проходит хорошо с тобой.

Обнимаю, Том.

P.S. Я говорил с этой женщиной, которая обманула тебя насчет вашего спектакля о Высоцком. Ничего благополучного не выйдет из всего этого, к сожалению.

Из дневников 1990 года

14 сентября

Летим с театром в Берлин со спектаклем «Владимир Высоцкий» и «Годуновым». Получила в аэропорту разрезанный мой новый чемодан. Составляли акт. Труппа ждала в автобусе и злословила по моему поводу. Акт – трата времени. Гостиница «Гамбург». Встретила Биргит – она уже сносно говорит по-русски. Отдала ей деньги за detax, когда в прошлый раз покупала здесь шубу. Позвонила Натану Федоровскому – у него в Берлине галерея, и он с помощью Васи Катаняна сделал выставку о Лиле Брик.

15 сентября

В 9.30 автобус. Репетиция «В. В.» до 2-х. Днем сходила к Федоровскому. Выставка хорошая. Даже есть манекен с «моим» платьем Ива Сен-Лорана, которое мне Катаняны дали, чтобы читать «Реквием». У Натана в галерее есть небольшая квартирка. Там сейчас живет Курехин с женой. Я пришла – они как раз обедали. Поела вместе с ними. В 18 ч. – автобус и в 20 – спектакль. Был на спектакле Отар Иоселиани. После спектакля прием. Потом Отар, Натан, его жена Галя и я пошли в русский местный ресторан. Вернее – еврейский. Отару спектакль не понравился. Сказал, что когда пели «Баньку» и нас всех закрывало белое полотно, ему особенно было нас жалко – ведь тряпка хоть и белая, но пыльная.

16 сентября

Полдня спала. Потом погуляла по городу. Что-то перекусила в кафе. Зашла в местный зоопарк. Зверей жалко, хоть и содержатся лучше, чем у нас. Спектакль, на мой взгляд, прошел хуже, чем вчера, но хлопали больше. После спектакля позвонила в Бонн Боре Биргеру. Он обрадовался. Приглашал к себе. Не сумею, наверное.

17 сентября

Здесь Альма Лоу из Бостона, с которой я общалась, будучи в Америке. Собирает материал про «Таганку». Будет писать книжку. Все время хочет быть со мной. Ну да, ей ведь нужен и Федоровский, и Отар. Вечером репетиция «Годунова».

18 сентября

В 2 ч. заехал за мной Наум Федоровский, прихватили по дороге Альму и поехали в его галерею, где окончательно все развешено. На белых стенах немного фотографий и картин, но очень все изысканно. Потом к Отару домой. Он снимает здесь квартиру. Пусто. Мебели почти нет. Стоит большой монтажный стол, он все делает сам. И в соседней комнате раскладушка. К нему приехала дочь Нана с мужем и детьми. Нана художница, рисует Отару большие листы – разбивки по кадрам – для следующей картины. В Берлине он уже 2-й год. Квартира большая, но пустая и темная.

19 сентября

Заехали с Альмой в театр. Репетировали 1-й акт. Много местных актеров в зале и корреспондентов. Любимов что-то постоянно громко говорит, на что Губенко при всех сказал Любимову со сцены: «Что вы все время говорите х…ю (ерунду)». Любимов не нашелся, что ответить. С Альмой сидели в кафе и говорили про театр. У нее есть весь материал о нас. Будет писать. Я вспоминала, как мы с ней зашли в Бостоне в театральную библиотеку и попросили фотографии Сары Бернар и мне дали их огромное количество – целый набитый ящик. Тогда я попросила что-нибудь про «Таганку» и мне принесли папки, набитые уникальными материалами, вплоть до стенограмм наших закрытых худсоветов.

20 сентября

Я свободна до 28 сентября, до Мюнхена. Поехали с Альмой в музей Дельма. Далеко – ехали на U-бане. В музее много Рембрандта и Кранаха. Там же пообедали. Обычная музейная «столовка». Во всех странах в музейных кафе очень невкусно.

В taxi – к зубному. Приехала – открыла рот и уехала: дорого и долго.

21 сентября

Хороший день. Солнце. Встретились с Альмой. На автобусе в Национальный музей. Неинтересно. Потом пешком в Восточный Берлин – недалеко, через нейтральную полосу, правее от Бранденбургских ворот. Восточный Берлин – другие лица, другая одежда. Советские. Нищие магазины. Бесконечные стройки и перегороженные улицы. Знаменитое кафе «Унтер ден Linden» – лучше: в основном люди из Западного Берлина. Пешком обратно через Бранденбургские ворота вместе с парой стариков со счастливыми лицами. Тут же барахолка из всего советско-военного. Пошли через парк. Встретились с Отаром. Он шел по тротуару слева, где есть полоса для велосипедистов. Народу мало, он не услышал звонок велосипеда сзади и на него, не объезжая, наехал немец: его право. А у Отара сломана рука.

Вечером все к Гале и Натану, который сегодня вернулся из Кельна.

Был сбор труппы – я не пошла.

22 сентября

Должна была ехать к другому зубному и в парикмахерскую. Отменила. Жалко времени. С Альмой гуляли, посидели в кафе, поговорили. Она потом поехала к нам на спектакль «Живой», а я в Шаубюне, купила с рук билет. «Орландо» Вирджинии Вульф. Режиссер Роберт Уилсон. Моноспектакль. Ютта Лямпе. Она играла Машу в «Трех сестрах» у Петера Штайна. Очень хорошо! Изысканно. Она начинает в мужском костюме a la Гамлет и постепенно раздевается и к концу остается в маленькой шелковой комбинации. Пустая сцена. Но свет! Черный задник, который постепенно сползает углом вниз. Неожиданные люки в полу. Как мне все понравилось! Потом заехала к нам. Там после «Живого» прощальный прием. Перед гостиницей Любимов вышел из машины, поцеловал меня 3 раза и сказал: «Храни Вас Господь!» Что, неужели больше не увидимся?

23 сентября

В 11 ч. Автобус. Переезжаем все в Восточный Берлин. Разместились в бывшем русском военном городке. В казармах. У меня, по-моему, единственной, отдельная комната. Рядом Золотухин с Бортником. Остальные в другом здании. Все мужчины в общей комнате. Женщины – в детском отделении по 2–3 человека. Я пообедала в столовой солдатской поликлиники – суп, картошка с мясом, компот. Съедобно, но потом плохое послевкусие до вечера. Вечером с Иваненко и Сайко пошли в сауну.

24 сентября

Позвонила Федоровскому. В 13 ч. за мной приехала машина, и я поехала в город. Дождь. Музей. Пергамский алтарь – бой богов. Лошади-львы, люди-львы, змеи и т. д. Аскетизм Греции лучше, чем позднейшие завитки и излишества в камне. Вавилонские ворота – синий кафель с львами и тиграми. Купила египетскую кошку, а много лет назад, когда мы в Германии снимали «Щит и меч», здесь же купила фигурку дрилла. Будут у меня стоять на книжной полке рядом.

Погуляла, купила себе туфли. Вернулась домой и обнаружила, что у меня украли оставленные дома марки и доллары. Комната моя не запирается. Мог войти кто угодно. Вечером концерт. В зале одни солдаты. Я читала плохо Цветаеву. Потом застолье у начальника Дома офицеров.

25 сентября

С утра ходила пешком на почту – дала телеграмму Володе: поздравила с днем рождения. Позвонила в Париж и Федоровскому. Обратно, возвращаясь через парк, – набрала грибов, которых здесь много. Отдала девочкам – они пожарили с картошкой.

В 15 ч. – машина. Потсдам – это полтора часа от Берлина. С Игорем Петровым пошли в Сан-Суси. Гран диозность. Обилие дворцов и охотничьих домиков. Видели лань, зайца, белок. И опять много грибов. Игорь среди этой красоты рассказывал мне, что он взял с собой 30 банок тушенки и много сгущенного молока. Почему я никогда ничего не беру с собой? Но ведь в Москве это все надо «доставать», а у меня никаких связей нет. Да и деньги, я думаю, те же. Опять дождь. Вечером концерт. Халтура. Я очень плохо читала Ахматову. Вечером у девочек ела жареные грибы. У них – общежитие. Я позавидовала.

26 сентября

Таня Иваненко сказала, что у ее дочери Ксюши день рождения. Я подарила браслет. Болит горло. В 5 ч. – опять концерт. Я – опять Ахматову. Принимали неожиданно хорошо. Заплатили мало. После концерта кормили всех в столовой. Полустуденческая жизнь. Меня бросает «из огня да в полымя!» А мне все равно. На моем внутреннем состоянии эти перемены почти никак не отражаются.

27 сентября

Концерт в Вюнсдорфе. Очень красивое место. Была немецкая ставка. А в нынешнем Доме офицеров был игорный дом.

Зашли в местный магазин. Убого. Я накупила игральных карт всем в подарок. После концерта сауна.

28 сентября

Вечером поездом переезжаем в Мюнхен. Я только сейчас понимаю, что мы были вынуждены пережидать время до Мюнхена, чтобы не ехать в Москву на неделю. Поэтому и казармы. Но все равно я бы ничего не смогла сделать – ведь у нас коллективная виза.

Утром заехал за мной местный гарнизонный шофер – такой правильный, как из кино, солдатик – загрузил мои 2 чемодана в багажник до вечера и отвез меня к Бранденбургским воротам. Там села на 69 автобус до Zoo. Зашла к Натану Федоровскому в галерею. Там по-прежнему Сережа Курехин с женой, какой-то продюсер, местный скульптор – дым коромыслом. Шампанское, еда и разговоры. Позвонила в Венецию Мариолине, в Париж Норе, сказала, что приеду в августе, потом в Бонн – Боре Биргеру, но его не было, говорила с Наташей. Попрощалась на автоответчик Отару.

Продюсер Николай довез меня до нашего посольства, где концерт. Я заканчивала – читала Ахматову и Цветаеву. Полуприем в кафе – сосиски с пивом. Вечером на вокзал.

29 сентября

Грузились вчера ужасно. Перепутали платформы. Перебегали с тяжелыми чемоданами. Слава Богу, мне помогли. Вчетвером в купе. Душно, приняла 3 таблетки снотворных – заснула. Меня поместили в гостинице в центре города, остальных – за городом. Не понимаю это разграничение. Из окна очень красивый вид. Гуляла по городу. Сегодня суббота – у немцев какой-то праздник. Много национальных костюмов. Вся площадь в столах и тяжелых пивных кружках. Праздничное освещение. Музыка. Видно, что город очень богатый. Особняки. В 5 ч. сбор в театре – недалеко от моей гостиницы, но я опоздала. Я вошла – все захлопали. Я не поняла – почему. Может быть, так встречают опоздавших. Оказывается, поздравляют. Я забыла, что у меня день рождения сегодня. Любимов от театра преподнес букет цветов.

Вечером позвонила Войновичам. Володи не было в городе, встретилась с Ирой и пошли в кафе. Туда тоже принесли цветы.

30 сентября

Жарко. Гуляла. Долго искала Пинакотеку. Греческие вазы, римская скульптура. Устала. Посидела в кафе, даже выпила вина. На репетицию не ходила – отпросилась. Вечером «Годунов». В кафе театра общий ужин. Наш администратор дал мне только 50 марок. Впредь – прежде, чем ехать на гастроли, спрашивать о гонораре.

Письмо

2 октября 1990 г.

Дорогой Том! Здравствуйте!

Как Вы поживаете? Надеюсь, хорошо. Перед отъездом на гастроли в Германию получила Ваше Письмо. Оно шло больше месяца. Думаю, что в 19 веке почта работала лучше.

Скажите Роберте, что я войду в любую работу над «Поэмой без героя» Ахматовой – в театре, со студентами, с любителями и т. д. У меня эта «Поэма» в голове года два и есть кое-какие идеи.

У нас закончились гастроли в Мюнхене. Прошли очень хорошо, несмотря на нелюбовь немцев ко всему русскому. До этого были в Берлине, и в Западном, и в Восточном. Правда, завтра – в ночь на 3 октября – эта условность перестанет существовать, хотя различие между ними будет существовать долго. Сейчас уже нет стены и можно было за 5 минут очутиться после капитализма в социализме. Буквально. Разница колоссальная, больше, чем мы себе это представляем умозрительно. Буквально – другие лица, другая одежда, друга еда, жилье и т. д.

В январе (у нас есть небольшой зимний отпуск) поеду в гости во Францию. А потом опять впрягусь в работу. У нас с конца января гастроли в Чехословакии. А потом опять репертуарная текучка. Я тут посмотрела намеченный репертуар на сезон – у меня почти каждый вечер спектакли: «Федра», «Годунов», «Пир во время чумы», «Три сестры», «Вишневый сад» и еще съемки и концерты.

Вот, Том, какая я двужильная.

Обнимаю Вас и Юлию.

Алла Демидова.

1991 год

Письмо Тома

3 января 1991 г.

Дорогая Алла!

Я спешу – поэтому можешь устать от моего почерка. Но думаю про тебя довольно часто в эти дни, и как-то кажется невероятным, что вы были здесь.

Это было в какое лето? Прошлым? И действительно сидели там в ресторане в последний день твоего пребывания в Кембридже, и т. д. и т. д.

Мы слышали об опасной ситуации там в СССР, насчет демократии, и боимся – но в это время наши «лидеры» занимаются Арабским заливом, и мы все боимся, что война будет.

Почему ты не пишешь? Не получила мое последнее нечеткое Письмо? Я тогда был в очень философском настроении. Может быть, из-за этого не отвечала!

Сегодня иду в библиотеку, чтобы работать над моей болгарской книгой, – по пути зайду в этот банк, который мы посетили вместе в твой последний день здесь. Все кажется в порядке там.

Постарался звонить тебе в Рождество, но ваша линия была занята. Постараюсь еще раз, когда-нибудь. Какие времена лучшие, чтобы достичь вас?

Желаю тебе и твоим «С Новым годом!».

Том.

P.S. У тебя есть планы приехать сюда? Скажи! Пиши!

Письмо

23 января 1991 г.

Дорогой Том, здравствуйте!

Я Вам не писала, не потому что я Вас не вспоминаю каждый день, а потому что писать из Москвы бесполезно – письма не доходят даже внутри страны – а другой оказии у меня не было.

Сейчас мы в Чехословакии: Прага, Брно, Братислава – у нас тут гастроли. И хоть сейчас здесь к русским, вернее – к советским (не делая различия «кто – кто») – относятся очень плохо (что и имеет, конечно, под собой большие основания), но наши гастроли проходят с большим успехом. Во-первых, «Таганка» (наш театр) всегда была у советских опальный, а, во-вторых, спектакли действительно хорошие. Мы привезли сюда два: «Бориса Годунова» (где я играю Марину Мнишек) и «Живого» (по деревенской повести Можаева «Жизнь Федора Кузькина»), где я не занята.

В Москве сейчас очень сложно жить. И материально и духовно. Я пока не пользуюсь кредитной картой и не беру деньги со счета, потому что мне кажется, что главные трудности у нас впереди. И в том числе – главная – голод. И потом я надеюсь, что, может быть, там на моем счету вырастут проценты, если не тратить эти деньги. Обхожусь пока тем, что по мелочи зарабатываю на гастролях, и кое-какие посылки с оказией присылают друзья из Европы.

Том, если у меня вдруг возникнет необходимость в наличных деньгах, и занять мне будет не у кого, то я Вам пришлю из Москвы телеграмму такого содержания: «Я вас жду», и Вы постарайтесь с оказией, с верным человеком, передать мне, предположим, тысячу долларов (думаю, что для билета в Европу будет достаточно). Но только прошу Вас ни в письме, ни в телефонном разговоре Вашего посланника в Москве не упоминать об этих деньгах. О них никто не должен знать. Кроме Вас и меня. Это важно. Вы поняли? У нас могут быть в этом смысле очень трудные времена.

К сожалению, поездка в Америку у меня пока не предвидится. Может быть, Вы похлопочете обо мне у вас: может быть, Роберта прокрутит вариант с «Поэмой без героя» Ахматовой, чтобы я читала русский оригинал, а кто-нибудь из ваших актеров по-английски. Или можно было бы взять любого другого русского поэта.

Недавно я провела вечер русской поэзии в Женевском университете по их приглашению для русской кафедры. Помимо студентов и преподавателей было много русских эмигрантов 1-й волны. Вечер прошел очень успешно. Они мне заплатили 1000 долларов, на которые я неделю отдохнула в Швейцарии.

Такой же вечер у меня был в Милане, но уже в театре Стрелера. Из публики мало кто понимал по-русски, и я с переводчицей договорилась, что она будет переводить мои пояснения об этих поэтах – прошло на «ура».

Это я Вам пишу в надежде заинтересовать Вас этой идеей для Вашего университета. Переводить что-то могли бы Вы. У Вас это очень хорошо получается, если вспомнить наше с Вами выступление у архитекторов. В этом вечере я могла бы читать Пушкина, Блока, Мандельштама, Цветаеву, Ахматову, Бродского, Высоцкого, Чухонцева, Пастернака.

Что еще я могла бы делать у вас? Мне давно хотелось поставить или со студентами или с молодыми актерами «Вишневый сад» Чехова. У меня есть решение спектакля. И в Кембридже это могло бы быть. Как Вы думаете? Но без Вашей помощи мои идеи безнадежны.

Меня хорошо знает Альма Лоу из Калифорнии, но я не знаю ее адреса, поэтому не могу ей написать. Ее телефон (914) 723… Может быть, Вы ей расскажете о моих идеях и она прокрутит где-нибудь это у себя? Так, может быть, на какое-то время с Божьей и Вашей помощью я бы оторвалась от гражданской войны у нас. Уезжать на постоянное жительство за границу я не хочу.

Писать можно бесконечно, но боюсь, что толстый конверт не дойдет. Мой низкий поклон Вашей доброй жене. Скажите ей, что я до сих пор мою голову ее шампунем. Волос у меня после этого целая копна.

Ваша Алла Демидова.

Ремарка

Во время гастролей в Чехословакии я очень ясно увидела намечающийся конфликт между Любимовым и Губенко, с одной стороны, и между частью труппы и Любимовым – с другой. Я во всех этих перепетиях, обсуждениях, недовольствах не принимала участия. И из-за своего характера – не влезать в актерские дрязги, и из-за того, что у меня была своя жизнь и в Праге. Там у меня были две хорошие подруги, которых мне в свое время подарила Нея Зоркая. Одна – Яна Клусакова – переводчица (кстати, переводила тогда и мою «Вторую реальность» на чешский). Я с ней ходила по театрам, смотрела знаменитую Латерку Магику и другие не менее интересные спектакли. Она сделала со мной интервью для местного театрального журнала, пригласила на радио, где мы с ней работали в прямом эфире часа полтора. У нее прелестный отдельный дом с садом и хорошей семьей. Отсюда – и бытовая опека меня.

А другая приятельница – Галя Копанева – киновед. У нее маленькая квартирка в старом городе, забитая книжками. Я как-то жила у нее летом в ее отсутствие, и, вместо того, чтобы ходить по чудным улицам старой Праги, лежала сутками на диване и читала так называемую «запрещенную» литературу. С Галей, в свободное от спектаклей время, мы ходили в Дом кино и смотрели новые чешские фильмы. Я еще с 68 года, с Карловарского фестиваля, была влюблена в фильм «Розмари лето», дебют их сейчас знаменитого режиссера.

Так вот, я была в стороне от театра, тем не менее после спектаклей что-то записывала в свой дневник:

Из дневника 1991 года

Прага

17 января

Любимов собрал нас у себя в номере Губенко, Золотухин, я, Боровский, Жукова, Глаголин. Опять начал в своей агрессивной манере. Думаю подспудно, это раздражение против Николая Губенко. И хоть, по сути, с Ю. П. я согласна, но форма выражения надоела. Возражать ему в таком тоне бесполезно, а также что-то объяснить. Он не понимает, что происходит в России. Хвастливо и сердясь, что его в «Памяти» поставили в список уничтожения. Чушь! А если и где-то есть, то мало ли что. Володе – моему мужу – тоже, когда он гулял с собакой во дворе, подошли и сказали, что пойдут по подъездам и паспорта спрашивать не будут, так как здесь живут не «наши».

Потом Золотухин, Глаголин, Боровский верноподданнически перевели разговор на комплименты и воспоминания. Успокоили. Далее замечания мне и Золотухину – понимаю, что, как и сцена ночная с Гамлетом, сцена с Самозванцем – решающая.

Любимов говорит, что хочет ввести Петренко вместо Губенко. Боже! Другие ритмы. Это как Квашу в свое время хотели ввести вместо Высоцкого в Гамлете. Тоже абсурд.

28 января

Брно. Собрание. Опять. Начал Ю. П., как обычно, правда, нудно. У него 2 интонации для нас – ор и усталость. Опять о пьянстве Бортника и Ко. Сколько можно! Ну, увольте. Это же бесполезно – «а Васька слушает, да ест». Говорит, что боится (а я думаю, что не хочет) возвращаться в Москву, что якобы его там убьют. Я возразила, что опасности никакой нет, может быть, нет желания. Ю. П. сравнивает себя с Ельциным, что на него тоже были покушения. Это еще бабушка надвое сказала (там все темно, как у нас во власти). И опять о «министре» (не называет уже по имени), который улетел в Москву. Науськивает нас на него. Маша Полицеймако: «Ну, если Вы не приедете, то так и скажите, чтобы нам знать, как быть». Ю. П. впрямую ничего не ответил. Его маленький сын Петя увидел пьяных артистов на 25-летии театра, испугался, а жена Катя не любит Россию и не хочет там жить. Глаголин – «бес»: и вашим и нашим. Все доносит Любимову, как тот хочет. Кончится, конечно, грандиозным скандалом. Труппа не на стороне Любимова.