Текст книги "Ночи нет конца. Остров Медвежий"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Глава 7

Остров Медвежий был мрачен, как вдовий траур. Зрелище потрясало, если не пугало наблюдателя. Здесь, в краю вечных снегов и льдов, где зимой воды Баренцева моря покрываются молочно–белым покровом, при виде черных как смоль, высотой в четыреста с лишним метров утесов, подпирающих свинцовое небо, вы испытываете то же, только во сто крат сильнее, впечатление, какое производит на новичка зрелище черного северного склона горы Эйгер, выделяющегося на фоне белоснежных Бернских Альп. Инстинкт заставлял поверить увиденному, разум же отказывался признать реальность его существования.

Находясь к зюйд–весту от южной оконечности Медвежьего, мы шли точно на ост, рассекая сравнительно спокойную гладь моря. Правда, чтобы не упасть, все еще приходилось держаться за поручни или иные предметы. Волнение уменьшилось лишь оттого, что ветер дул с севера и мы оказались в известной мере защищены скалами Медвежьего. Мы подходили к острову с юга по настоянию Отто Джеррана, желавшего получить натурные кадры, которыми съемочная группа до сих пор еще не располагала. Мрачные утесы и ущелья действительно стоили того, чтобы их запечатлеть, но вести съемку мешали снежные заряды.

К северу от нас возвышались доломитовые скалы Хамбергфьель. Высотой около семидесяти пяти метров, они походили на крепостные башни. На северо–востоке менее чем в миле от них громоздились столбы и арки Птичьих скал, словно высеченные резцом безумного скульптора.

Зрелище это я мог наблюдать лишь благодаря тому, что находился в ходовой рубке: там напротив рулевой колонки (на руле стоял штурман) был вмонтирован диск Кента – вращающееся смотровое стекло, а по бокам – большие стеклоочистители, от которых было мало проку.

Вместе с Конрадом, Лонни и Мэри Стюарт я стоял у левого борта. Конрад, который на самом деле не был тем разбитным малым, образ которого он создал на экране, похоже, подружился с Мэри Стюарт. Теперь ей было с кем перемолвиться словом. Последние сутки она не то чтобы избегала моего общества, а просто не очень–то стремилась попадаться мне на глаза. Возможно, ее мучила совесть. Признаться, я и сам не жаждал с нею встречи, и на это были причины.

У меня к Мэри было двойственное отношение. С одной стороны, я был благодарен Мэри за то, что она, хоть и невольно, спасла мне жизнь, помешав выпить мою последнюю на этом свете порцию виски. С другой стороны, Мэри лишила меня возможности побродить по судну и – как знать – наткнуться на того негодяя, который разгуливал среди ночи с черными намерениями в душе и молотком в руках. В том же, что она и тип, на кого она работала, знали, что я могу некстати попасться им на глаза, сомнений у меня не было. И еще одно лицо занимало мои мысли – это Хейсман. Врачи в силу особенностей их профессии ошибаются чаще, чем иные люди. Вполне возможно, что, увидев его больным, я напрасно решил, что Иоганн не в состоянии передвигаться по судну.

За исключением Гуэна, он один занимал одноместную каюту и мог никем не замеченным совершать свои вылазки. Кроме того, очень подозрительной казалась мне байка о его сибирской ссылке. Однако я не располагал ни одним существенным фактом, включая и тайную встречу с Мэри Стюарт, который позволил бы мне выдвинуть какое–то обвинение против Хейсмана.

Ощутив прикосновение Лонни, которого сразу можно было узнать по запаху, я обернулся.

– Помните наш разговор третьего дня? – спросил он.

– Мы с вами много о чем говорили.

– Говорили о кабаках.

– О кабаках? О каких еще кабаках?

– О тех, что будут на том свете, – торжественно произнес Лонни. – Думаете, они там существуют? На небесах, я имею в виду. Какие же это небеса, если там нет кабаков? Разве это милосердно – старика вроде меня отправить в рай, где действует сухой закон?

– Не знаю, Лонни. Судя по сведениям, приводимым в священном писании, там есть вино, молоко и мед. – Увидев расстроенное лицо Лонни, я спросил: – А почему вас так волнует эта проблема?

– Вопрос чисто теоретического свойства, – с достоинством ответил старик. – Отправлять меня туда было бы не по–христиански. Меня же всегда мучит жажда. Вот именно не по–христиански. Ведь наивысшая из христианских добродетелей – это милосердие. – Покачав головой, он прибавил: – Самое немилосердное – это лишить меня эликсира доброты.

В боковой иллюминатор Гилберту видны были причудливой формы островки, разбросанные менее чем в полумиле слева по борту. На лице Лонни застыло выражение невозмутимой жертвенности. Он был вдрызг пьян.

– Так вы верите в доброту, Лонни? – спросил я с любопытством. Я не мог себе представить, чтобы человек, проживший целую жизнь среди киношников, способен был еще верить во что–то.

– А как же иначе, дружок?

– Даже по отношению к тем, кто ее не заслуживает?

– Видишь ли, таким она нужна больше, чем другим.

– Даже по отношению к Джудит Хейнс? – Лонни взглянул на меня так, словно я его ударил.

Я протянул старику руку, чтобы помириться, но тот отвернулся и ушел с мостика.

– Оказывается, и невозможное становится возможным, – произнес Конрад. На его лице не было улыбки, но я не заметил и осуждения. – Вам удалось нанести оскорбление Лонни Гилберту.

– Это было не так–то просто, – отозвался я. – Я перешагнул границу приличий. Лонни считает меня недобрым.

– Недобрым? – спросила Мэри Стюарт, положив руку на мою. Круги у нее под глазами стали еще темнее, глаза покраснели. Замолчав, она посмотрела через мое плечо. Я оглянулся.

В рубку входил капитан Имри. Лицо у него было расстроенное, даже взволнованное. Подойдя к Смиту, он что–то негромко сказал ему. Штурман удивленно взглянул на капитана и покачал головой. Старый моряк произнес еще одну фразу, в ответ Смит пожал плечами. Затем оба посмотрели на меня, и я понял: что–то стряслось. Сверля меня глазами, капитан мотнул головой в сторону штурманской рубки и направился туда сам. Извинившись перед Мэри и Конрадом, я последовал за ним.

– Опять неприятность, мистер, – произнес Имри, закрыв за мной дверь. На «мистера» обижаться я не стал. – Пропал один из участников съемочной группы, Джон Холлидей.

– Куда пропал? – невпопад спросил я.

– Я тоже хотел бы это знать, – взглянул он на меня неприязненно.

– Он не мог исчезнуть бесследно. Вы его искали?

– Как же иначе? – озабоченно ответил капитан. – Везде искали, начиная от канатного ящика и кончая ахтерпиком. На борту его нет.

– Господи Боже, какой ужас, – ответил я, изобразив изумление. – Но я–то тут при чем? – Я думал, вы сможете нам помочь.

– Рад помочь, но каким образом? Полагаю, вы обратились ко мне как к представителю медицинской профессии, но в регистрационной карточке Холлидея нет ничего такого, что могло бы пролить свет на случившееся.

– Я обращаюсь к вам вовсе не как к представителю медицинской профессии, будь она неладна! – тяжело задышал капитан. – Думал, вы поможете мне как человек. Чертовски странно, мистер, что вы всякий раз оказываетесь в самой гуще событий.

Я ничего не ответил, потому что и сам подумал о том же.

– Почему вы первым узнали о смерти Антонио? Почему вы оказались на мостике, когда заболели Смит и Окли? Как получилось, что вы направились прямо в каюту стюардов? Вслед за тем вы наверняка бы пошли в каюту к мистеру Джеррану и нашли бы его мертвым, не подоспей мистер Гуэн. И не странно ли, мистер, черт бы вас побрал, что вместо того чтобы помочь больным, вы, доктор, делаете все, чтобы они заболели?

Без сомнения, капитан был по–своему прав, излагая собственную версию.

Меня поразило, что он в состоянии еще что–то излагать. Поистине я его недооценивал и вскоре убедился, в какой степени.

– А почему вы так долго оставались на камбузе позавчера вечером, когда я уже лег спать, будь вы неладны? Там, откуда пошла вся зараза? Хэггерти мне доложил. Доложил и о том, что вы везде совали свой нос и даже удалили кока на некоторое время. Того, что искали, вы не нашли. Но спустя какое–то время вернулись, так ведь? Хотели выяснить, куда подевались остатки от ужина, было дело? И сделали вид, будто удивлены, что они исчезли. Что–то вы на суде запоете?

– Да как вы смеете, вы, старый осел!..

– И прошлой ночью где только вас не видели. Да, да, я наводил справки. В кают–компании, мне сообщил об этом мистер Гуэн. На мостике, как доложил мне Окли. В салоне, о чем доложил мне Гилберт. И еще… – Капитан сделал многозначительную паузу. – В каюте Холлидея. Об этом мне сообщил его сосед. А главное, кто отговорил меня идти в Гаммерфест и убедил всех подписать эту шпаргалку, которая будто бы снимает с меня всякую ответственность? Вы можете мне ответить, мистер?

Выложив свою козырную карту, капитан Имри готов был сделать соответствующий вывод. Следовало одернуть старика, того и гляди, в кандалы меня закует. Мне же не хотелось говорить старику то, что предстояло сказать, но иного мне не оставалось.

– Я доктор, а не мистер, – произнес я и холодным изучающим взглядом посмотрел на капитана. – Я не ваш помощник, черт бы вас побрал.

– Что? Что вы сказали?

Открыв дверь в рулевую рубку, я предложил капитану пройти первым.

– Вы тут толковали насчет суда. Зайдите в рубку и повторите свои клеветнические измышления в присутствии свидетелей. Вы даже не представляете, чем это может для вас обернуться.

Судя по выражению его лица и несколько сгорбленной фигуре, капитан представлял, к чему это может привести. Я нисколько не гордился своей прямотой. Передо мной стоял придавленный старик, честно заявивший о том, что он обо мне думает. Но выбора у меня не оставалось. Закрыв дверь, я молчал, не зная, с чего начать…

В дверь постучали, и в рубку с встревоженным видом вошел Окли.

– Вам следует спуститься в кают–компанию, сэр, – произнес он. И, повернувшись ко мне, прибавил:

– Да и вам, пожалуй, тоже, доктор Марлоу. Произошла драка, и нешуточная.

– Еще не легче! – воскликнул в отчаянии капитан и с необычным для своего возраста и комплекции проворством вышел. Я – следом за ним, но не столь поспешно.

Окли не солгал. В кают–компании находилось человек шесть: один или два члена группы, укачавшись, все еще лежали у себя в каюте пластом. «Три апостола», забравшись в салон для отдыха, как обычно самозабвенно предавались своим какофоническим упражнениям. Трое из шести стояли, один сидел, еще один опустился на колени, а последний лежал на палубе. С беспомощным выражением на лицах стояли Лонни, Эдди и Хендрикс. Прижимая окровавленный платок к правой скуле, за капитанским столом сидел Майкл Страйкер. На костяшках пальцев, держащих платок, были заметны ссадины. Мэри Дарлинг стояла на коленях. Я видел ее со спины. Белокурые косы ее касались палубы; очки в роговой оправе валялись в полуметре от девушки. Она беззвучно плакала.

Опустившись рядом, я помог ей подняться. Мэри недоуменно, посмотрела на меня: без очков она была совершенно беспомощна.

– Все в порядке, Мэри, – произнес я. – Это я, доктор Марлоу. – В лежащем я с трудом узнал Аллена. – Будьте умницей. А я посмотрю, что с ним.

– Он страшно искалечен, доктор Марлоу, просто страшно! – с трудом выдавила она. – Взгляните на него. – И тут она заплакала навзрыд. Подняв глаза, я проговорил:

– Мистер Хендрикс, сходите, пожалуйста, на камбуз, попросите у Хэггерти бренди. Скажите, что я вас послал. Если его нет на камбузе, возьмите сами.

Хендрикс кивнул и быстро исчез. Обращаясь к капитану Имри, я сказал:

– Простите, что не спросил разрешения.

– Ничего, доктор, – ответил он машинально; все внимание его было сосредоточено на Майкле Страйкере. Я снова повернулся к Мэри:

– Сядьте на кушетку, вон туда. Выпейте бренди. Вы меня слышите?

– Нет, нет! Я…

– Приказываю вам как врач. – Я посмотрел на Эдди и Лонни. Поддерживая девушку под руки, они усадили ее на соседнюю кушетку. Я не стал проверять, выполняет ли она мои указания, переключив внимание на Аллена.

Страйкер постарался: на лбу у юноши была рана, на щеке ссадина, глаз заплыл, из носа текла кровь, губа рассечена, один зуб выбит, второй качался.

– Это вы его так отделали? – спросил я у Страйкера.

– А разве не понятно?

– Зачем так зверствовать. Он же еще мальчик. В следующий раз выбирайте партнера своей весовой категории.

– Вроде вас, что ли?

– Ах, Боже ты мой! – отозвался я устало. Под внешним лоском Майкл Страйкер скрывал натуру животного. Не глядя больше на Страйкера, я попросил Лонни принести с камбуза воды и как мог привел юношу в порядок, обмыв ему лицо, залепив рану на лбу лейкопластырем, вставив тампоны в нос и наложив пару швов на губу.

– Что произошло, мистер Страйкер? – набросился на него капитан Имри.

– Произошла ссора.

– Да неужели? – с сарказмом спросил капитан. – И что же послужило ее причиной?

– Оскорбление. Нанесенное вот им.

– Этим пацаном? – возмутился старый моряк. – Что же это за оскорбление, чтобы можно было так изувечить мальчишку?

– Оскорбление личности. – Страйкер потрогал порез на щеке. Забыв о клятве Гиппократа, я пожалел, что рана недостаточно опасна. – Он получил то, что получает всякий, кто меня оскорбляет, не более.

– Не хочу болтать попусту, – сухо заметил Имри, – но как капитан судна…

– Я не член вашего экипажа, будь он неладен. И раз этот придурок не предъявляет ко мне никаких претензий, премного меня обяжете, если не станете соваться куда не просят. – С этими словами Страйкер вышел из кают–компании.

Капитан хотел было пойти следом, но передумал. Сев на свое место, достал из гнезда бутылку. Обратившись к мужчинам, сгрудившимся вокруг Мэри, спросил:

– Кто–нибудь знает, что тут произошло?

– Нет, сэр, – ответил Хендрикс. – Мистер Страйкер стоял возле иллюминатора. К нему подошел Аллен и что–то сказал. Что именно, не знаю, но минуту спустя оба катались по полу. Все случилось в считанные секунды.

Устало кивнув, капитан налил себе изрядную порцию виски. Очевидно (и вполне справедливо), он рассчитывал, что на якорь судно будет ставить штурман. Я же поднял Аллена на ноги и повел к дверям.

– Отведете его вниз? – спросил капитан. Я кивнул. Капитан усмехнулся, занятый своим стаканом. Мэри отхлебывала виски и при каждом глотке содрогалась всем телом.

Положив Аллена на койку, я укрыл его пледом. Щеки юноши порозовели, но он не проронил ни слова.

– Что там у вас произошло? – поинтересовался я.

– Прошу прощения, но мне не хотелось бы об этом говорить, – произнес он после некоторого колебания.

– Почему же?

– Вы меня извините, но на то есть причины.

– Это может кому–то повредить?

– Да, я… – Он осекся.

– Чего же тут смущаться? Должно быть, она вам очень нравится. Помолчав, Аллен кивнул. Я продолжал:

– Привести ее сюда?

– Что вы, доктор, что вы! Я не хочу. Я в таком виде… Нет, нет!

– Пять минут назад вид у вас был гораздо хуже, однако даже тогда девушка рвалась к вам всем сердцем.

– Неужели? – Он попытался улыбнуться и сморщился от боли. – Ну хорошо.

Оставив его, я направился к каюте Страйкера. Он открыл на мой стук, но смотрел волком. Я взглянул на все еще кровоточащую рану.

– Позволите осмотреть рану? – спросил я у Джудит Хейнс, которая сидела на единственном стуле, держа на коленях своих коккер–спаниелей. В брюках и малице она походила на рыжую эскимоску.

– Нет, – ответила она с ослепительной улыбкой, на минуту потеряв обычную свою агрессивность.

– Может образоваться рубец, – возразил я, хотя меня совершенно не трогало, образуется он или нет.

– Вот как! – Нетрудно догадаться, что Страйкер очень заботился о своей наружности. Закрыв дверь, я обработал рану, наложил на нее вяжущий состав и наклеил пластырь.

– Послушайте, я вам не капитан Имри. За что вы так отделали мальчишку? Так и убить недолго.

– Вы же слышали, на то были личные причины. – Ни то, что я оказал ему помощь, ни скрытая лесть не смягчили этого грубияна.

– Ваш докторский диплом не дает вам права задавать лишние вопросы.

– Этот сопляк получил то, что заработал, – произнесла Джудит Хейнс не более дружелюбно, чем ее муж. То, что она сказала, мне было интересно услышать по двум причинам. Во–первых, всем было известно, что супруга своего она не переносит, чего в данном случае не наблюдалось. Во–вторых, свойственная ей, в отличие от Страйкера, откровенность могла простить многое.

– Откуда вам это известно, мисс Хейнс? Вас в кают–компании не было.

– А что я там забыла? Я…

– Дорогая! – предостерегающе произнес Страйкер.

– Не доверяете собственной жене? Опасаетесь, как бы она не проговорилась? – сказал я и, не обращая внимания на его сжатые кулаки, обратился к Джудит Хейнс:

– А известно ли вам, что в кают–компании сидит молоденькая девочка и заливается слезами, жалея мальчишку, избитого вот этим громилой? Или вас это не трогает?

– Если вы имеете в виду эту сучку, так ей и надо.

– Дорогая! – настойчиво повторил Страйкер. В изумлении взглянув на Джудит, я понял, что она не шутила. Губы ее скривились, превратившись в одну сплошную линию, зеленые глаза налились ядом. Я убедился, что слухи о гнусности этой женщины отнюдь не беспочвенны.

– Эту безобидную девочку вы называете сучкой? – произнес я, паузами выделяя каждое слово.

– Потаскушка! Сука! Дрянь подзаборная…

– Прекрати! – вскричал Страйкер, в голосе его слышалась тревога. Я понял: лишь отчаяние могло заставить этого человека повысить на жену голос.

– Вот именно, прекратите! – поддержал я Страйкера. – Не знаю, почему вы так говорите, черт возьми, мисс Хейнс, но больше чем уверен, вы и сами этого не знаете. Подозреваю одно: вы больны.

Я повернулся, чтобы уйти, но Майкл загородил мне дорогу. Лицо его побледнело.

– Никто не смеет разговаривать с моей женой таким тоном, – произнес он, почти не разжимая губ.

– Я оскорбил вашу жену? – спросил я, почувствовав внезапное отвращение к этой чете.

– Непростительно.

– Следовательно, оскорбил и вас?

– Вы уловили суть дела, Марлоу.

– И всякий, кто оскорбляет вас, получает то, что заслужил. Так вы сказали капитану Имри?

– Именно так я и сказал.

– Понятно.

– Я был уверен, что вы поймете. – Он все еще загораживал мне дорогу.

– А если я попрошу прощения?

– Прощения? – холодно усмехнулся Страйкер. – Ну–ка попробуйте.

Повернувшись к Джудит Хейнс, я произнес:

– Не знаю, почему вы так говорите, черт возьми, мисс Хейнс, но больше чем уверен, вы и сами этого не знаете. Подозреваю одно: вы больны.

Лицо Джудит вытянулось, став похожим на лицо мертвеца. Я повернулся к ее мужу. Красивое лицо его исказилось, челюсть отвисла, кровь отхлынула от щек. Отпихнув его в сторону, я подошел к двери и остановился.

– Не беспокойтесь, бедняжка. Никому этого не скажу, – проговорил я. – Врачи умеют хранить тайны.

Я вышел на верхнюю палубу, не успев отделаться от ощущения, что прикоснулся, к чему–то гадкому. Снег валил не так густо; перегнувшись через левый, наветренный, борт, я увидел, что один мыс примерно в полумиле от нас, а другой появился по левому борту. Капп Кольтхофф и Капп Мальмгрен. Я помнил: залив Эвьебукта придется пройти в северо–восточном направлении.

Скалы здесь не столь высоки, но под их прикрытием волнение ослабло. До места назначения оставалось меньше трех миль.

Я поднял глаза. На обоих крыльях мостика собралось множество народа.

Рядом я заметил фигурку, забившуюся в угол мостика. Это была Мэри Дарлинг.

Подойдя к девушке, я обнял ее за плечи и увидел красные глаза, залитые слезами щеки, наполовину скрытые под огромными очками.

– Милая Мэри, что вы тут делаете? – спросил я. – Тут такой холод. Войдите в рубку или спуститесь в каюту.

– Мне хотелось остаться одной, – с жалкой улыбкой и рыданием в голосе ответила девушка. – А мистер Гилберт все пытался напоить меня… и я… – ее передернуло от отвращения.

– Один молодой человек желает вас видеть, и немедленно, – объявил я.

– Ему… – улыбка исчезла с ее лица, – ему придется лечь в больницу?

– После обеда он поднимется с постели. А сейчас, мне кажется, он хочет подержать вашу руку в своей.

– Ах, доктор Марлоу! Хороший вы человек, правда, хороший.

– Ну, исчезайте!

Теперь девушка улыбнулась почти счастливой улыбкой и исчезла. Я и сам отчасти был такого же мнения о себе. Тем лучше. Тем меньше будет на борту убитых, больных и искалеченных. Я был рад тому, что не пришлось задавать маленькой Мэри обидных вопросов. Если она хоть в какой–то мере способна на то, в чем ее обвиняла Джудит Хейнс, то место ей не среди помрежей, а среди самых известных и богатых киноактрис современности. Хорошо, что я не стал выяснять, что произошло между нею и Алленом с одной стороны и четой Страйкеров – с другой.

Я задержался на мостике еще несколько минут, наблюдая, как матросы снимают найтовы, крепящие палубный груз, скатывают брезент и закрепляют стропы. Двое моряков готовили переднюю грузовую стрелу и прогревали лебедку.

По–видимому, капитан Имри решил не терять времени даром, с тем чтобы после разгрузки поскорее убраться восвояси. Я направился в кают–компанию.

Единственным пассажиром в ней был Лонни. Однако одиноким он себя не чувствовал, сжимая в руке бутылку «Хайна». Когда я сел рядом, он поставил ее на стол.

– Утешали страждущих? Уж очень у вас вид озабоченный, дорогой мой. Постучав по бутылке, прибавил:

– Забудем тяготы земной юдоли…

– Это бутылка из буфетной, Лонни.

– Дары природы принадлежат всему человечеству. Наперсточек?

– Разве только за то, чтобы вы перестали пить. Хочу перед вами извиниться, Лонни. Я по поводу нашей очаровательной кинозвезды. Думаю, всей доброты, какая есть на свете, не хватит, чтобы смягчить ее черствое сердце.

– Семя падет на бесплодную почву?

– Пожалуй, да.

– Покаяние и спасение чужды нашей прекрасной Джудит?

– Ничего не могу сказать по этому поводу. Знаю лишь одно: глядя на нее, думаешь, сколько повсюду зла.

– Аминь, – отозвался Лонни, сделав добрый глоток. – Но не следует забывать притчу о заблудшей овце и блудном сыне. Окончательно пропащих людей не бывает.

– Надеюсь. Желаю вам удачи в наставлении ее на путь праведный. Не думаю, что у вас будет много соперников. Чем же объяснить, что одна женщина так не похожа на двух остальных?

– Вы имеете в виду Мэри Стюарт и маленькую Мэри? Славные, славные девочки. Даже я, старый маразматик, люблю их. Такие милые дети.

– И они не способны причинить зло?

– Никогда.

– Легко сказать. А если бы они находились в состоянии алкогольного опьянения?

– Что? – искренне возмутился Лонни. – О чем вы говорите? Такое просто немыслимо.

– А если бы это был двойной джин?

– Бросьте чепуху молоть.

– И по–вашему, не было бы никакого вреда, если бы одна из них попросила глоточек?

– Конечно, – искренне удивился Лонни. – К чему это вы клоните, дружище?

– А к тому. Интересно знать, почему вы, накачиваясь целый день, набросились на Мэри Стюарт, когда та попросила глоточек бренди?

Словно при замедленной съемке, поставив на стол бутылку и стакан, Лонни с трудом поднялся. Вид у старика был усталый и жалкий.

– Когда вы вошли, я сразу смекнул что к чему, – с тоскою в голосе произнес он. – С самого начала вы хотели задать мне этот вопрос. – Не глядя на меня, он покачал головой и добавил вполголоса:

– А я думал, вы мой друг.

И с этими словами нетвердой походкой вышел.