Текст книги "Крейсер Ее Величества «Улисс»"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Прошу вас, – настаивал Тэрнер. – Вы нас премного обяжете.

Вэллери посмотрел на него.

– Я, как командир корабля… – Он не закончил фразы. – Не знаю, что и сказать.

– Зато я знаю, – тотчас нашелся Тэрнер, взяв Вэллери под руку. – Пойдемте со мной.

– Не уверены, что я дойду без посторонней помощи? – чуть улыбнулся Вэллери.

– Нет, почему же. Но лучше не рисковать. Прошу вас, сэр.

– Ну хорошо, хорошо, – устало вздохнул старый моряк. – На что только не согласишься ради спокойной жизни… и возможности выспаться! …

Лейтенант Николлс с трудом сбросил с себя путы тяжелого сна. Медленно, нехотя разлепил веки. «Улисс» по-прежнему отчаянно качало; палуба уходила из-под ног с такой стремительностью, что дух захватывало. Николлс увидел наклонившегося над ним Капкового мальчика. Лоб штурмана обмотан бинтом, остальная часть лица в пятнах крови. Вид у Карпентера был до отвращения жизнерадостный.

– Вставать, вставать, довольно спать… и так далее… – усмехался Карпентер. – Как мы себя сегодня чувствуем? – произнес он дурашливым голосом. Отпрыск знатного рода, лейтенант Карпентер не слишком-то уважал профессию врача.

– В чем дело, Энди? – вытаращил на него сонные глаза Николлс. – Случилось что-нибудь?

– Что может случиться, когда на мостике господа Кэррингтон и Карпентер, – заносчиво проговорил Капковый мальчик. – Не желаешь ли подняться наверх, посмотреть, как делает свое дело Кэррингтон? Он собирается развернуть корабль на обратный курс. А в такой заварушке дело это нешуточное!

– Так ты меня затем только и разбудил?

– Старик, при повороте корабля на другой курс ты все равно оказался бы на палубе… Только, пожалуй, со сломанной шеей. Ко всему, Джимми, требуется твоя помощь. Ему нужны толстые стекла, а у тебя в лазарете есть стеклянные квадраты для приготовления лекарственных смесей. Однако, как я убедился, лазарет закрыт, – прибавил он без стеснения.

– Но к чему они… эти стекла?

– Пойдем, сам увидишь.

Забрезжил жуткий, зловещий рассвет – достойный эпилог кошмара. Над кораблем, едва не задевая за мачты, проносились белесые полосы, но в вышине небо было чистым. Огромные волны стали гораздо короче и круче. Машины работали на малых оборотах, лишь бы крейсер слушался руля. Несмотря на это, шедший против волны «Улисс» нещадно трепало. Ветер, скорость которого немногим не достигала пятидесяти узлов, дул ровно. И все-таки, едва Николлс вышел на палубу, вихрь обжег ему легкие, ослепил льдом и студеным ветром.

Поспешно обмотав лицо шарфом, молодой врач стал на ощупь подниматься на мостик. За ним, неся стеклянные квадраты, следовал Капковый. Когда они взбирались по трапу, из динамика вырвалось что-то нечленораздельное. На плохо освещенном мостике находились лишь Тэрнер и Кэррингтон, закутанные точно мумии. Глаза их были скрыты очками.

– Привет, Николлс, – прогудел старший помощник. – Ведь это, кажется, он, не так ли? – Повернувшись к ветру спиной, Тэрнер сорвал с себя очки и в сердцах отшвырнул их прочь. – Ни черта не видно в эти хреновины… Эй, первый, он притащил стекла.

Николлс пригнулся, чтобы спрятаться за нактоуз. В углу валялась груда очков, стеклянных щитков, противогазных масок. Он мотнул головой в их сторону.

– Это что, распродажа?

– Ложимся на обратный курс, док, – произнес Кэррингтон. Голос его звучал спокойно, как всегда в нем не было и следа усталости. – Но нам нужно видеть, что у нас по курсу. От этих же хреновин, как выразился старпом, никакого проку. Они мгновенно обледеневают. Не подержите ли стекло, вот так…. А вы протирайте, Энди.

Взглянув на огромные волны, Николлс содрогнулся.

– Простите мое невежество, но к чему нам вообще куда-то поворачивать?

– Потому что скоро это будет невозможно, – ответил Кэррингтон. Потом, усмехнувшись, добавил:

– Боюсь, предстоящий маневр сделает меня самым непопулярным офицером на корабле. Мы только что предупредили экипаж о повороте. Готово, сэр?

– В машинном отделении! На руле! Подготовиться к повороту! Готово, первый.

Тридцать, сорок пять секунд, целую минуту Кэррингтон неотрывно смотрел через стекло. У Николлса замерзли руки. Капковый прилежно тер стекло. Потом раздалась команда:

– Левая, машина, средний ход!

– Левая машина, средний ход! – эхом отозвался Тэрнер.

– Право двадцать!

– Право двадцать!

Николлс рискнул взглянуть краешком глаза через плечо. За долю секунды, прежде чем глаза его наполнились слезами, он успел увидеть гигантский вал, ринувшийся прямо на корабль, нос которого уже находился под углом к фронту волны. Боже милостивый! Почему Кэррингтон не дождался, пока она пройдет?

Огромная волна подбросила носовую часть крейсера ввысь, безжалостно накренив корабль на правый борт, и прошла под днищем. С судорожным усилием перевалив через гребень, «Улисс» бешено устремился вниз, кренясь на противоположный борт. Мачты – эти огромные обледеневшие деревья – описали гигантского радиуса дугу, а поручни левого борта погрузились в подошву нового вала.

– Левая, полный вперед!

– Левая, полный вперед!

– Право тридцать градусов!

– Право тридцать градусов!

Следующая волна, пройдя под кораблем, лишь выпрямила его. И тут Николлса осенило. Невероятно (поскольку это невозможно было предугадать), но Кэррингтон словно предвидел, что именно сейчас должен образоваться участок сравнительно спокойной воды. Как он догадался, что это произойдет, не знал никто, в том числе и сам Кэррингтон. Но это был великий моряк, и чутье не обмануло его. В течение пятнадцати или двадцати секунд море представляло собой кипящую белую массу, где волны сталкиваясь, гасили друг друга. Такое, хотя и в гораздо меньших масштабах, происходит когда быстро движущаяся большая приливная волна проходит через сужение между двух берегов, что приводит к образованию волн гораздо меньших, движущихся навстречу друг другу, сталкивающихся образующих водовороты. Воспользовавшись относительным затишьем, «Улисс», преодолевая эти относительно небольшие  валы, начал разворот на сто восемьдесят градусов. Затем на еще не завершивший поворот корабль ринулась новая волна – высотой до самого ходового мостика. Она всей своей огромной тяжестью обрушилась на крейсер. Такого удара в ту ночь крейсеру еще не приходилось получать. Николлса сшибло с ног, и он с размаху ударился о борт мостика. Стекло разлетелось вдребезги. Он готов был поклясться, что в эту минуту слышался смех Кэррингтона. Оправившись от удара, Николлс стал продвигаться к центру компасной площадки.

«Улисс» лег на борт, так что леерное ограждение верхней палубы оказалось в воде, и продолжал кренится дальше. Стрелка креномера неумолимо ползла: сорок пять градусов, пятьдесят, пятьдесят три… Потом остановилась. Казалось, прошла целая вечность. Моряки упирались ногами в ограждение мостика, цеплялись за неровности палубы, тупо осознавая, что случилось неизбежное. Конец. Из такого крена «Улиссу» не выйти.

Тянулись долгие, как жизнь, секунды. Белые как полотно Николлс и Карпентер бессмысленно глядели друг на друга. Наклоненный под таким углом, мостик оказался защищенным от ветра. Внезапно раздался голос Кэррингтона. Он прозвучал спокойно, буднично и удивительно отчетливо:

– Крен достигнет шестидесяти пяти градусов. Потом корабль качнется обратно, – произнес он, как ни в чем не бывало. – Не потеряйте свои шапки, господа. Вам предстоит увидеть нечто любопытное.

Не успел он закончить, как «Улисс» вздрогнул, потом сначала медленно, а затем с бешеной скоростью стал крениться в обратную сторону, описывая дугу в девяносто градусов, затем снова качнулся назад. Николлс снова очутился в углу мостика. Но к тому времени поворот был закончен.

Успевший прийти в себя Капковый мальчик поднялся на ноги и с улыбкой тронул Кэррингтона за плечо:

– Не оглядывайтесь сейчас, сэр. Но дело в том, что мы потеряли грот-мачту.

Он несколько преувеличивал, однако верхней части мачты – метров пять длиной – вместе с кормовой антенной радиолокатора действительно как не бывало. Видимо сумасшедшей болтанки последних часов не выдержал некачественно выполненный сварной шов. Трещина постепенно росла и эти два резких наклона корабля оказались последней каплей. Сыграла свою роль и масса льда наросшая на мачте и тарелке радиолокатора.

– Обе машины – малый вперед! Прямо руль!

– Обе машины – малый вперед! Прямо руль!

– Так держать!

«Улисс» лег на обратный курс. Перехватив взгляд Николлса, Капковый кивнул в сторону Кэррингтона.

– Понял, что я хотел сказать, Джонни?

– Да, – спокойно произнес Николлс. – Я понял, что ты хотел сказать.

Потом, широко улыбнувшись, прибавил:

– В следующий раз поверю тебе на слово. Доказательство твоей правоты слишком вредно для моего здоровья!

Двигаясь с крупной попутной волной, «Улисс» стал удивительно устойчивым на курсе. Ветер тоже дул в корму, и мостик словно по волшебству оказался защищенным от шторма. Летевшие над кораблем клочья тумана начали таять, они почти исчезли… Далеко на юго востоке горизонт был безоблачным, там поднималось ослепительное белое солнце. Долгая ночь кончилась.

Через час, когда ветер поутих и скорость его уменьшилась до тридцати узлов, радарной установкой было обнаружено несколько кораблей, шедших с запада. Спустя еще час ветер и вовсе спал, шла лишь крупная зыбь. И тут на горизонте показались хвосты дымков. В десять тридцать в условленном месте, в условленное время состоялось рандеву «Улисса» с конвоем из Галифакса. Иначе как чудом это назвать было нельзя

Глава 7

Среда. Четверг.

Тяжело переваливаясь с борта на борт, один за другим подходили суда конвоя. Огромная эта армада была лакомым куском для любой «волчьей стаи». В караване насчитывалось восемнадцать единиц: пятнадцать крупнотоннажных транспортов современной постройки и три танкера водоизмещением по 16000 тонн. Груз, который они везли, был гораздо ценнее и нужнее, чем тот, какой когда-либо знавали античные триремы или испанские галеоны. Они везли танки, самолеты, бензин. Что по сравнению с этими сокровищами золото и драгоценные камни, шелка и редчайшие пряности? Все это добро стоило по меньшей мере десять или двадцать миллионов фунтов стерлингов, в действительности же не имело цены.

Приветствуя «Улисс», проходивший между левой и средней колоннами конвоя, на палубах транспортов выстроились их экипажи. Торговые моряки изумленно разглядывали крейсер и благодарили Всевышнего за то, что этот страшный шторм прошел стороной, не задев их.

«Улисс» представлял собой незабываемое зрелище: со сломанной мачтой, без спасательных плотов, без спасательных шлюпок, при свете утра он сверкал словно хрустальный. Свирепым вихрем сдуло с палубы весь снег и отполировало лед, так что он стал прозрачен и гладок, точно шелк. На обеих скулах и на передней части надстройки алели огромные пятна: это замерзшие капли воды, несомые ветром со страшной скоростью,  содрали защитную окраску и обнажили загрунтованный свинцовым суриком металл.

Американское охранение было немногочисленным: тяжелый крейсер, оснащенный гидропланом-разведчиком, два эсминца и два фрегата береговой обороны. Но этого было вполне достаточно: эскортные авианосцы, которые зачастую сопровождали атлантические конвои, не требовались, поскольку самолеты «Люфтваффе» не могли значительно удаляться от своих баз в западном направлении, а «волчьи стаи» немецких подводных лодок последнее время действовали севернее и восточнее Исландии. В результате они не только оказывались ближе к своим базам, но и могли без труда оседлать сходящиеся в один пучок пути конвоев, направляющихся в Мурманск.

Транспорты, американские корабли эскорта и «Улисс» двигались к полуострову Ланганес. Шли до тех пор, пока к концу дня на горизонте не замаячил похожий на ящик из-под мыла силуэт эскортного авианосца. Спустя полчаса, в 16.00, американские корабли сбавили скорость, и, помигав на прощание сигнальными фонарями, отправились домой через Атлантику. Моряки «Улисса» смотрели им вслед со смешанным чувством. Они понимали, что американцам нужно возвращаться, что в заливе Святого Лаврентия их ждет новый караван. Они не испытывали ни зависти, ни горечи, чего еще несколько недель назад можно было бы ожидать от этих измученных людей, несших основное бремя войны на море. Вместо этого у них появилось беззаботное равнодушие, полуциничная бравада, зачастую граничившая со своеобразной гордостью, которую моряки «Улисса» пытались замаскировать соленой шуткой и напускной грубостью.

14-я эскадра авианосцев, вернее, то, что от нее осталось, находилась всего в двух милях. Поднявшись на мостик, Тиндалл начал поминать всех святых: одного авианосца и тральщика недосчитались. К Джеффрису, командиру «Стерлинга», полетела сердитая депеша: «Почему не выполнен приказ, куда подевались два корабля?»

«Стерлинг» замигал сигнальным фонарем. Тиндалл молча, с угрюмым лицом выслушал Бентли, читавшего ему ответ. Выяснилось, что ночью у «Реслера» вышло из строя рулевое управление. Несмотря на близость полуострова Ланганес, шторм дал себя знать. В полночь, когда ветер повернул к северу, буря еще больше рассвирепела. Хотя «Реслер» имел два винта, он почти перестал управляться, и из-за отсутствия видимости сел на банку Вейле. Произошло это во время максимального прилива, поэтому до сих пор судно не могло сняться. На рассвете эскадра направилась к месту рандеву. Возле потерпевшего бедствие авианосца остался лишь тральщик «Игер».

После некоторого раздумья Тиндалл продиктовал радиограмму «Реслеру», но, не рискнув нарушить радиомолчание, распорядился задержать радиограмму и решил самолично выяснить обстановку. Ведь до «Реслера» каких-то три часа ходу. Он просигналил «Стерлингу»:

«Принять командование эскадрой. Присоединюсь утром» и приказал Вэллери повернуть на Ланганес.

Вэллери невесело кивнул и отдал необходимые распоряжения. Он был донельзя расстроен и изо всех сил старался не показать этого. Менее всего Вэллери заботился о самом себе, несмотря на то, что знал (хотя никому бы не признался в этом), что он тяжело болен. Усмехнувшись, он подумал, что признаваться-то и незачем; его радовала и трогала нарочитая небрежность, с какой офицеры пытались облегчить его бремя, проявить свою заботу о командире.

Больше всего его тревожил экипаж: при такой стуже люди были не в состоянии выполнять простейшую работу, а не то что с боями вести корабль в Россию. Его огорчили невзгоды, преследовавшие эскадру с того самого дня, как корабли покинули Скапа-Флоу. Дурное предзнаменование.

Вэллери не питал никаких иллюзий относительно того, какое будущее ожидает обескровленную эскадру. Ко всему его терзала мысль о судьбе Ральстона…

Ральстон, рослый матрос, был похож на своих скандинавских предков. Льняные волосы, спокойный взгляд голубых глаз. Никто его не понимал, никто особенно не дружил с ним. Всегда неулыбчивый, сдержанный, Ральстон, у которого ничего не осталось, кроме воспоминаний, один из самых надежных моряков крейсера – находчивый, решительный, знающий, не теряющийся ни при каких обстоятельствах – вновь оказался под арестом, за решеткой. По существу, безо всякой вины.

Под арестом и за решеткой – какая несправедливость, подумал Вэллери. Накануне, под предлогом ухудшения погоды, командир распорядился освободить его из карцера, рассчитывая затем замять дело. Но начальник корабельной полиции Гастингс превысил свои полномочия и во время утренней вахты вновь заключил Ральстона в карцер. По правде говоря, чины корабельной полиции никогда не отличались особой гуманностью. Но даже среди них Гастингс составлял исключение. С виду справедливый, но, по существу, бессердечный службист, бездушный, как робот. Не будь Гастингс так осмотрителен, с ним произошло бы то же самое, что и с Листером, начальником судовой полиции «Блу Рейнджера», самым ненавистным человеком на авианосце. Никто так и не узнал, что с ним случилось. Известно лишь одно: он отправился прогуляться по взлетной палубе темной беззвездной ночью…

Вэллери вздохнул. У него связаны руки, так объяснил он и капитану морской пехоты Фостеру. Фостер, за спиной которого стоял обиженный и разгневанный старший сержант Ивенс, жаловался, что его морских пехотинцев, которым дорога каждая минута сна, назначают в караул. Вэллери сочувствовал, но не мог отменить свое же решение, ведь именно он приказал посадить на гауптвахту Ральстона и приставить часового.

Снова вздохнув, он послал за Тэрнером и велел достать из шкиперской растительные тросы, пятидюймовый стальной буксир и разнести тросы по кормовой палубе, полагая, что вскоре все это понадобится.

Приготовления оказались не напрасными.

К банке Вейле подошли в сумерках, но «Реслер» обнаружили без труда, десять минут назад получив приблизительные координаты. Хотя солнце уже зашло, приземистый силуэт авианосца выделялся на багряном фоне закатного неба, точно вырезанный из картона.

Взлетная палуба «Реслера» угрожающе наклонилась в сторону кормы, возле которой, очевидно, стоя на якоре, находился «Игер». Море было почти спокойно, шла лишь плавная зыбь.

Посылая тонкий, как игла, луч света, на «Улиссе» застучал заслонкой сигнальный фонарь:

– Поздравляю! Насколько прочно сидите?

В ответ с мостика «Реслера» стал вспыхивать крохотный огонек. Бентли читал вслух: «Сел носовой частью на тридцать метров».

– Великолепно, – огорченно произнес Тиндалл. – Просто великолепно. Спросите его, как рулевое управление.

Вскоре пришел ответ:

– «Водолаз установил, что сломан баллер руля. Необходим доковый ремонт».

– Еще не легче! – простонал Тиндалл. – Доковый ремонт! Спроси, какие меры приняты?

– «Все запасы топлива и воды перекачаны в кормовые цистерны. Заведен якорь[21]21
  Они по-видимому пытались верповаться – завозили на шлюпке якорь назад и подтягивались к нему.


[Закрыть]. С двенадцати ноль-ноль до двенадцати тридцати „Игер“ пытался снять нас с мели.».

Тиндалл знал, что скоро полночь и в это время прилив достигнет наивысшего уровня.

– Очень кстати, – пробормотал он. – Да нет же, это не надо передавать, – накинулся он на сигнальщика. – Просемафорь, пусть приготовятся принять буксирный трос и заведут с кормы якорь-цепь.

– «Указание понял», – прочитал Бентли.

– Спроси его: «Сколько имеется запаса топлива для эскадры?»

– «Восемьсот тонн».

– Выкачать за борт.

– «Прошу подтвердить распоряжение», – прочитал сигнальщик.

– Пусть выливает топливо к чертовой матери! – заорал Тиндалл.

Огонек сигнального фонаря на «Реслере» мигнул и тотчас обиженно померк.

В полночь «Игер» дал малый ход. Он шел впереди «Улисса», натягивая буксирный трос, заведенный с носа крейсера. Спустя две минуты «Улисс» задрожал всем корпусом: винты, приводимые в движение четырьмя могучими машинами, начали бешено вращаться, и взбаламученная вода забурлила как в котле. Цепь, поданная с кормы «Реслера», была всего двадцать пять метров длиной, и поэтому буксир уходил вверх с кормы крейсера градусов на тридцать. Таким образом, корма авианосца должна была погрузиться. Правда, ничтожно мало, но в создавшейся обстановке даже эта малость имела значение. И, что еще важнее, винты «Реслера», лишь наполовину погруженные в воду, работали почти вхолостую, но винты «Улисса» находились очень близко и совместное действие винтов двух кораблей вымывало песок и ил из-под киля «Реслера».

За двадцать минут до полной воды «Реслер» начал плавно сползать с мели.

Боцман на баке «Улисса» сразу же выбил чеку из скобы, крепившей буксирный конец, поданный с «Игера», и крейсер, развернувшись оттащил авианосец, восточнее мели.

К часу «Реслера» словно не бывало. Он ушел в сопровождении «Игера», готового в случае ухудшения погоды взять авианосец на буксир. Стоявший на мостике «Улисса» Тиндалл наблюдал, как исчезает во тьме «Реслер», идущий зигзагом: командир авианосца пытался управляться с помощью машин.

– Хлебнут горя, пока доберутся до Скапа-Флоу, – проворчал адмирал. Он продрог и чувствовал себя так, как должен чувствовать командующий эскадрой, потерявший три четверти всех своих авианосцев. Он тяжело вздохнул и повернулся к Вэллери:

– Как думаете, когда догоним конвой?

Вэллери стал высчитывать. Но у Капкового мальчика уже был готов ответ:

– В ноль-восемь ноль-пять, – четко отрапортовал он. – При скорости двадцать семь узлов, если следовать рассчитанным мною курсом на соединение с кораблями.

– О, Боже! – простонал Тиндалл. – Опять этот сосунок! Навязался ты на мою голову! Дело в том, молодой человек, что нам необходимо догнать конвой до рассвета.

– Так точно, сэр. – Капковый был невозмутим. – Я тоже так полагал. Если идти другим, также предварительно рассчитанным мною курсом, при ходе тридцать три узла мы настигнем конвой за полчаса до рассвета.

– Он тоже так полагал! Уберите его от меня! – взвыл Тиндалл. – Уберите, а не то я этого проклятого штурмана с его циркулем…

Внезапно умолкнув, он с трудом слез со своего стула и тронул Вэллери за руку.

– Пойдем, командир, вниз. Какого дьявола две старые развалины вроде нас с тобой будут мешать молодежи? – И вслед за Вэллери он с усталой улыбкой ушел с мостика.

Едва на «Улиссе», как обычно перед рассветом, была объявлена боевая готовность номер один, из серой мглы возникли туманные очертания кораблей конвоя. До него оставалось не более мили. В хвосте справа двигался «Блу Рейнджер». Не узнать его было невозможно. Шла крупная, но довольно плавная волна, с запада дул легкий бриз, мороз был чуть меньше двадцати градусов, на стылом небе не было видно ни облачка. Часы показывали ровно семь.

В семь часов две минуты «Блу Рейнджер» был торпедирован. «Улисс» находился в двух кабельтовых правее авианосца, это где-то около четырехсот метров. Те, кто стоял на мостике, ощутили удар воздушной волны от двух взрывов, услышали, как они разорвали тишину рассвета, и увидели, как над мостиком «Блу Рейнджера» и в кормовой его части вздыбились два огненных столба. Секунду спустя все услышали нечленораздельный вопль сигнальщика: он показывал куда-то вперед и вниз – еще одна торпеда прошла по корме авианосца, оставляя зловещий фосфоресцирующий след, и скрылась в темных глубинах Ледовитого океана.

Вэллери прокричал команду в машинное отделение: «Улиссу», который по-прежнему мчался со скоростью двадцать узлов, чтобы избежать столкновения с потерявшим управление авианосцем, следовало круто отвернуть.

Замигали три комплекта сигнальных фонарей и боевые огни, отремонтированные Ральстоном, передавая кораблям конвоя кодовый сигнал: «Сохранять позицию». По телефону Маршалл скомандовал старшему торпедисту подготовить глубинные бомбы к сбрасыванию. Стволы орудий уже опускались вниз, хищно вглядываясь в предательские воды. «Сиррусу» приказ не стали передавать: вздымая буруны воды, он уже мчался через строй конвоя к предполагаемому местонахождению подлодки.

«Улисс» пронесся менее чем в пятидесяти метрах от горящего авианосца. На такой скорости, при таком крене и со столь близкой дистанции картина происходящего казалась как бы смазанной. Можно было разглядеть лишь клубы густого дыма и зловещие языки пламени, выделявшегося на фоне еще темного неба, наклоненную взлетную палубу, «грумманов» и «корсаров», скатывающихся, точно игрушечные, в океан, вздымая фонтаны ледяной воды и обдавая облаками ледяных брызг потрясенных жутким зрелищем людей. Развернувшись на обратный курс, «Улисс» ринулся в атаку.

Через минуту на «Вектре», шедшей впереди конвоя, замигал сигнальный фонарь: «Слышу эхо-сигнал, семьдесят градусов правого борта. Сигнал усиливается».

– Подтвердить донесение, – кратко распорядился Тиндалл.

Едва начал стучать сигнальный фонарь «Улисса», как «Вектра», прервав депешу, сообщила:

– «Эхо-сигналы. Повторяю, эхо-сигналы. Справа по траверзу, справа по траверзу. Дистанция сокращается, быстро сокращается. Повторяю, слышу эхо-сигналы».

Тиндалл негромко выругался.

– Подтвердить семафор, выяснить характер цели. – Повернувшись к Вэллери, прибавил: – Присоединимся к «Вектре», командир. Началось. «Волчья стая» номер один, причем немалая. По какому это праву она тут появилась? – невесело пошутил он. – Хороша же разведка у лордов адмиралтейства!

«Улисс» снова сделал поворот, держа курс на «Вектру».

Должно было развиднеться, но из-за того, что «Блу Рейнджер» пылал гигантским факелом в той стороне горизонта, где должно было взойти солнце, все вокруг погрузилось в кромешную тьму. Авианосец, находившийся почти на траверзе «Улисса», направляющегося к «Вектре»  приближался с каждой минутой. Приникнув к окулярам бинокля ночного видения, адмирал твердил: «Ах вы, бедняги!»

Жить «Блу Рейнджеру» оставалось считанные минуты. Корабль накренился на правый борт. Одна за другой с треском рвались топливные цистерны, взрывались боеприпасы. Внезапно над морем прокатился грохот слившихся воедино нескольких взрывов – глухих и мощных. Вся средняя надстройка авианосца вместе с мостиком пошатнулась, застыла на мгновение, точно в раздумье, потом вся эта громада медленно и величественно рухнула в ледяную тьму моря. Одному Богу известно, сколько человек, оказавшись в стальной ловушке, нашли свой последний приют на дне Ледовитого океана. Это были счастливцы.

Находившаяся всего в двух милях «Вектра» круто ложилась на юг. Увидев ее, Вэллери изменил курс, чтобы выйти ей наперехват. Бентли, находившийся в дальнем углу компасной площадки, что-то кричал. Вэллери покачал головой, но тут снова услышал настойчивый голос старшины сигнальщиков. Бентли, словно обезумев, показывал куда-то вперед через ветровое стекло (его так и не заменили на новое после пережитой бури). Вэллери тотчас ринулся к Бентли. Море горело. Отягощенное сотнями тонн мазута, оно стало ровным и гладким и теперь походило на гигантский ковер, над которым плясали языки пламени. Но в следующее мгновение каперанг увидел нечто такое, что заставило его содрогнуться, как от внезапной мучительной боли: горящее море кишело людьми. Люди барахтались, отчаянно размахивали руками. Не горстка, не несколько десятков, а буквально сотни людей. Беззвучно крича, корчась в страшных муках, они умирали от противоестественного сочетания воды и пожирающего огня.

– Донесение с «Вектры», сэр, – проговорил Бентли.

Голос его звучал с неестественной деловитостью. – «Сбрасываю глубинные бомбы. Слышу три, повторяю, три эхо-сигнала. Прошу срочно оказать помощь».

Теперь адмирал находился возле Вэллери. Услышав голос Бентли, он испытующе посмотрел на Вэллери, перехватив его наполненный тоской взор, прикованный к поверхности моря.

Для человека, очутившегося в воде, нефть – сущее бедствие. Она связывает его движения, жжет глаза, разрывает легкие и выворачивает наизнанку желудок, вызывая мучительные, безудержные спазмы. Но горящая нефть – это орудие дьявола, медленная, страшная смерть под пыткой. Человек захлебывается, горит, задыхается, поскольку пламя пожирает весь кислород над поверхностью моря. И даже в суровой Арктике несчастному не суждена милосердная смерть от холода, так как человек, пропитанный нефтью, защищен от переохлаждения и ему уготованы бесконечные крестные муки, длящиеся до тех пор, пока в страдальце не погаснет жизнь. Все это Вэллери осознавал.

Понимал он также и то, что, если «Улисс», озаренный пламенем авианосца, застопорит ход, чтобы подобрать гибнущих в огне людей, это означало бы для него верную гибель. – Прекрасная мишень для подводной лодки. Резко отвернуть вправо, чтобы бьющиеся, умирающие люди в море впереди остались в стороне? Но тогда будут потеряны драгоценные минуты, а за это время подводные лодки успеют занять позицию для торпедной атаки транспортов. Между тем главная обязанность «Улисса» состояла в том, чтобы сберечь конвой. Все это Вэллери понимал. Но в ту минуту он чувствовал, что обязан прежде всего оставаться человеком.

Слева по носу, возле самого «Блу Рейнджера» слой мазута был особенно густ, огонь особенно силен, а людей особенно много. Вэллери оглянулся на вахтенного офицера.

– Лево десять градусов!

– Есть лево десять.

– Прямо руль!

– Есть прямо руль.

– Так держать.

Секунд десять или пятнадцать, рассекая горящее море, «Улисс» двигался к месту, где сгрудилось сотни две людей, понуждаемых каким-то атавистическим инстинктом держаться возле корабля. Задыхаясь, корчась в страшных судорогах, они умирали в муках. На мгновение в самой гуще людей, точно вспышка магния, взвился огромный столб белого пламени, осветив жуткую картину, раскаленным железом врезавшуюся в сердца и умы людей, находившихся на мостике, – картину, которую не смогла бы воспроизвести никакая фотопластинка: охваченные огнем люди – живые факелы – безумно колотили руками по воде, отмахиваясь от языков пламени, которые лизали, обжигали, обугливали одежду, волосы, кожу. Некоторые чуть не выпрыгивали из воды; изогнувшись точно натянутый лук, они походили на распятия; другие, уже мертвые, плавали бесформенными грудами в море мазута. А горстка обезумевших от страха моряков с искаженными, не похожими на человеческие лицами, завидев «Улисс» и поняв, что сейчас произойдет, в ужасе бросились в сторону, ища спасения, которое в действительности обозначало еще несколько секунд агонии, после чего смерть была бы для них избавлением.

– Право тридцать градусов!

Эту команду Вэллери произнес тихо, почти шепотом, но в потрясенной тишине, воцарившейся на мостике, слова прозвучали отчетливо.

– Есть право тридцать градусов.

Третий раз за последние десять минут «Улисс» менял курс, не снижая бешеной скорости. При циркуляции на полном ходу корма корабля не движется вслед за носовой частью, ее как бы заносит в сторону, точно автомобиль на льду; и чем выше скорость хода, тем значительнее это боковое перемещение.

Разворачиваясь, крейсер всем бортом врезался в самую середину пожара, в самую гущу умирающих страшной смертью людей. Большинству из них маневр этот принес кончину – мгновенную и милосердную. Страшным ударом корпуса и поднятыми им волнами выбило из них жизнь, увлекло в пучину, в благодатное забытье, а потом выбросило на поверхность, прямо под лопасти четырех бешено вращающихся винтов…

Находившиеся на борту «Улисса» моряки, для которых смерть и уничтожение давно стали смыслом всего их существования и потому воспринимались с черствостью и циничной бравадой (иначе можно спятить), – люди эти, сжав кулаки, без конца выкрикивали бессмысленные проклятия и рыдали как малые дети. Рыдали при виде жалких обожженных лиц, исполнившихся было радостью и надеждой при виде «Улисса», которые сменялись изумлением и ужасом; несчастные вдруг поняли, что сейчас произойдет, ибо в следующее мгновение вода сомкнется у них над головой. С ненавистью глядя на «Улисс», обезумевшие люди поносили его самой страшной бранью. Воздев к небу руки, несчастные грозили побелевшими кулаками, с которых капал мазут, и тут крейсер подмял их под себя. Суровые моряки рыдали при виде двух молоденьких матросиков; увлекаемые в водоворот винтов, те подняли большой палец в знак одобрения. А один страдалец, словно только что снятый с вертела, – жизнь лишь каким-то чудом еще теплилась в нем, – прижал обгорелую руку к черному отверстию, где некогда был рот, и послал в сторону мостика воздушный поцелуй в знак бесконечной признательности. Но больше всего, как ни странно, моряки оплакивали одного весельчака, оставшегося самим собой и в минуту кончины: подняв высоко над головой меховую шапку, он почтительно и низко поклонился и погрузил лицо в воду, встречая свою смерть.