Текст книги "Крейсер Ее Величества «Улисс»"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Глава 15

В субботу

(вечером)

Одна за другой поступали на мостик депеши. С транспортов поступали тревожные, озабоченные запросы, просьбы подтвердить сообщение о выходе «Тирпица» в море. «Стерлинг» докладывал о том, что борьба с пожаром в надстройке идет успешно, что водонепроницаемые переборки в машинном отделении держатся. Орр, командир «Сирруса», сообщал, что эсминец имеет течь, но водоотливные помпы справляются (корабль столкнулся с тонущим транспортом), что с транспорта снято сорок четыре человека, что «Сиррус» сделал все, что полагается, и нельзя ли ему идти домой. Донесение это поступило до того, как на «Сиррусе» получили дурные вести. Тэрнер усмехнулся про себя: он знал, что теперь ничто на свете не заставит Орра оставить конвой.

Донесения продолжали поступать. Они передавались с помощью сигнальных фонарей и по радио. Не было никакого смысла сохранять радиомолчание, чтобы затруднить работу вражеских станций радиоперехвата: местонахождение конвоя было известно противнику с точностью до мили. Не было нужды запрещать и визуальную связь, поскольку «Стерлинг» все еще пылал, освещая море на милю вокруг. Поэтому донесения все поступали и поступали – донесения, полные страха, уныния и тревоги. Но наиболее тревожная для Тэрнера весть была передана не сигнальным прожектором и не по радио.

После налета торпедоносцев прошла добрая четверть часа. «Улисс», шедший теперь курсом 350 градусов, то вставал на дыбы, то зарывался носом во встречные волны.

Неожиданно дверца, ведущая на мостик, с треском распахнулась, и какой-то человек, тяжело дыша и спотыкаясь, подошел к компасной площадке. Тэрнер, к этому времени вернувшийся на мостик, внимательно взглянул на вошедшего, освещенного багровым заревом «Стерлинга», и узнал в нем трюмного машиниста. Лицо его было залито потом, превратившимся на морозе в корку льда. Несмотря на лютую стужу, он был без шапки и в одной лишь робе.

Трюмный страшно дрожал – дрожал от возбуждения, а не от студеного ветра: он не обращал внимания на стужу.

– Что случилось, приятель? – схватив его за плечи, спросил озабоченно Тэрнер. Моряк, еще не успевший перевести дух, не мог и слова, произнести.

– В чем дело? Выкладывайте же!

– Центральный пост, сэр! – Он дышал так часто, так мучительно, что говорил с трудом. – Там полно воды!

– В центральном посту? – недоверчиво переспросил Тэрнер. – Он затоплен? Когда это произошло?

– Точно не знаю, сэр. – Кочегар все еще не мог отдышаться. – Мы услышали страшный взрыв, минут этак…

– Знаю, знаю! – нетерпеливо прервал его Тэрнер. – Торпедоносец сорвал переднюю трубу и взорвался в воде у левого борта корабля. Но это, старина, произошло, пятнадцать минут назад! Пятнадцать минут! Господи Боже, да за столько времени…

– Распределительный щит выведен из строя, сэр. – Трюмный, начавший ощущать холод, съежился, но, раздосадованный обстоятельностью и медлительностью старпома, выпрямился и, не соображая, что делает, ухватился за его куртку. Тревога в его голосе стала еще заметнее. – Нет току, сэр. А люк заклинило. Людям никак оттуда не выбраться!

– Заклинило крышку люка? – Тэрнер озабоченно сощурил глаза. – Но в чем дело? – властно спросил он. – Перекос, что ли?

– Противовес оборвался, сэр. Упал на крышку. Лишь на пару сантиметров и можно ее приподнять. Дело в том, сэр…

– Капитан капитан третьего ранга! – крикнул Тэрнер.

– Есть, сэр. – Кэррингтон стоял сзади. – Я все слышал… Почему вам ее не открыть?

– Да это же люк в центральный пост! – в отчаянии воскликнул трюмный. – Черт знает какая тяжесть! Четверть тонны потянет, сэр. Вы его знаете, этот люк. Он на площадке возле поста управления рулем. Там только вдвоем можно работать. Никак не подступишься. Мы уже пробовали… Скорее, сэр. Ну пожалуйста.

– Минутку. – Кэррингтон был так невозмутим, что это бесило. – Кого же послать? Хартли? Он все еще тушит пожар. Ивенса? Мак-Интоша? Убиты. – Он размышлял вслух. – Может, Беллами?

– В чем дело, Кэррингтон? – вырвалось у старпома. Взволнованность, нетерпение трюмного передались и ему. – Что вы как пономарь?.

– Крышка люка вместе с противовесом весят четыреста пятьдесят килограмм, – проговорил Кэррингтон. – Для особой работы нужен особый человек.

– Петерсен, сэр! – трюмный мгновенно сообразил, в чем дело. – Нужно позвать Петерсена!

– Ну конечно же! – всплеснул руками Кэррингтон. – Ну, мы пошли, сэр. Что, ацетиленовый резак? Нет времени! Трюмный, прихватите ломы, кувалды… Не позвоните ли вы в машинное, сэр?

Но старпом уже снял телефонную трубку и держал ее в руке…

* * *

На кормовой палубе пожар был почти ликвидирован. Лишь кое-где сохранились очаги пожара – следствие сильного сквозняка, раздувавшего пламя. Переборки, трапы, рундуки в кормовых кубриках от страшной жары превратились в груды исковерканного металла. Пропитанный бензином настил верхней палубы толщиной почти в семь сантиметров точно слизнуло гигантской паяльной лампой. Обнажившиеся стальные листы, раскаленные докрасна, зловеще светились и шипели, когда на них падали хлопья снега.

Хартли и его люди, работавшие на верхней палубе и в нижних помещениях, то мерзли, то корчились от адского жара. Они работали как одержимые. Одному Богу известно, откуда брались силы у этих измученных, едва державшихся на ногах людей. Из башен, из служебного помещения корабельной полиции, из кубриков, из поста аварийного управления рулем – отовсюду они вытаскивали одного за другим моряков, застигнутых взрывом, когда в корабль врезался «кондор». Вытаскивали, бранясь, обливаясь слезами, и снова бросались в эту преисподнюю, несмотря на боль и опасность, раскидывая в стороны все еще горящие, раскаленные обломки, хватаясь за них руками в обожженных, рваных рукавицах. Когда же рукавицы терялись, они оттаскивали эти обломки голыми руками.

Мертвецов укладывали в проходе вдоль правого борта, где их ждал старший матрос Дойл. Еще каких-нибудь полчаса назад Дойл катался по палубе возле камбуза, едва не крича от страшной боли: промокший до нитки возле своей зенитной установки, он закоченел, после чего начал отходить. Спустя пять минут он уже снова был около орудия, несгибаемый, крепкий что скала, и прямой наводкой всаживал в торпедоносцы один снаряд за другим. А теперь, все такой же неутомимый и спокойный, он работал на юте. Этот железный человек с обросшим бородой лицом, точно отлитым из железа, и львиной гривой, взвалив на плечи очередного убитого, подходил к борту и осторожно сбрасывал свою ношу через леерное ограждение.

Сколько раз повторил он этот страшный путь, Дойл не знал; после двадцати ходок он потерял счет мертвецам. Конечно, он не имел права делать то, что делал: церемония погребения на флоте соблюдается строго. Но тут было не до церемоний. Старшина-парусник был убит, а никто, кроме него, не захотел бы да и не смог зашить в парусину эти изуродованные, обугленные груды плоти и привязать к ним груз. «Мертвецам теперь все равно», – бесстрастно думал Дойл. Кэррингтон и Хартли были того же мнения и не мешали ему…

* * *

Под ногами Николлса и старшего телеграфиста Брауна, до сих пор не снявших свои нелепые асбестовые костюмы, гудела дымящаяся палуба. Удары тяжелых кувалд, которыми оба размахивали, отбивая задрайки люка четвертого артиллерийского погреба, – гулко отдавались в соседних помещениях корабля. В дыму, полумраке из-за страшной спешки они то и дело промахивались, и тогда тяжелый молот вырывался из онемевших рук и летел в жадную тьму.

«Может, еще есть время, – лихорадочно думал Николлс, – может, еще успеем». Главный клапан затопления закрыт пять минут назад. Есть еще какая-то надежда, что двое моряков, запертых внутри, еще держатся за трап, подняв головы над водой. Оставалась одна, всего одна задрайка. Они попеременно ударяли по ней со всего размаху. Внезапно задрайка оторвалась у основания, и под страшным давлением сжатого воздуха крышка люка молниеносно распахнулась.

Браун вскрикнул от дикой боли: тяжелая крышка с силой ударила его по правому бедру. Он рухнул на палубу и остался лежать, издавая мучительные стоны. Даже не удостоив его взглядом, Николлс перегнулся через комингс люка и направил мощный луч фонаря внутрь погреба. Но не увидел там ничего – ничего, что хотел бы увидеть. Внизу была лишь вода – черная, вязкая, зловещая.

Подернутая пленкой мазута, она мерно поднималась и опускалась бесшумно, без плеска, перекатываясь из одного конца в другой по мере того, как крейсер то взлетал вверх, то падал вниз, скользя по склону огромной волны.

– Эй, внизу! Есть там кто живой? – громко крикнул Николлс. Его голос – голос, он отметил это словно посторонний наблюдатель, глухой, надтреснутый от волнения, – многократно усиленный эхом, покатился по железной шахте.

– Эй, внизу? – крикнул он опять. – Есть тут кто-нибудь? – Он напряг слух в мучительном ожидании, но в ответ не услышал ни малейшего, даже самого слабого шепота. – Мак-Куэйтер! – крикнул он в третий раз. – Уильямсон! Вы меня слышите? – Он снова стал вглядываться, прислушался снова, но внизу была лишь темнота да глухой шепот маслянистой воды, колыхавшейся из стороны в сторону. Он посмотрел на сноп света и был поражен тем, как быстро поглотила поверхность воды этот яркий луч. А там, под ее поверхностью… Его бросило в озноб. Даже вода казалась мертвой – какой-то стоялой, мрачной и страшной.

Внезапно рассердившись на себя, он тряхнул головой, отгоняя нелепые первобытные страхи. – Расшалилось воображение, надо будет подлечиться. Отступив назад, он выпрямился. Бережно, осторожно затворил раскачивавшуюся взад-вперед крышку люка…

* * *

Голова гудела, в ней раздавались глухие удары. Один еще один, и еще, и еще. Додсон, командир механической части, шевельнулся и застонал. Он попытался открыть глаза, но веки были словно чугунные, так ему казалось, потому что темнота вокруг него не изменилась – стояла стеной,  абсолютная, непроницаемая, почти осязаемая. Поражаясь своей беспомощности, он силился вспомнить, что же произошло, сколько времени он тут лежит. Шея – возле самого уха – страшно болела. Медленным, неуклюжим жестом он стащил с руки перчатку, осторожно пощупал. Ладонь была мокрой и липкой. Он с удивлением обнаружил, что волосы его пропитаны кровью. Ну, конечно, то была кровь, он ощущал, как она медленной, густой струей течет по щеке. И эта мощная вибрация, сопровождаемая каким-то неуловимым напряженным звуком, заставившим стиснуть зубы… Он слышал, почти осязал эту вибрацию – здесь, совсем рядом. Додсон протянул голую руку и инстинктивно отдернул ее, прикоснувшись к какой-то гладкой вращающейся детали, которая, вдобавок, была чуть ли не раскалена докрасна.

Коридор гребного вала! Ну конечно же. Он находился в коридоре гребного вала. Когда выяснилось, что масляные магистрали обоих левых валов перебиты, он решил сам исправить неполадки, чтобы не останавливать машину. Он знал, что корабль подвергся налету. Сюда, в самую утробу корабля, не проникал никакой звук. Здесь не было слышно ни шума авиационных моторов, ни даже выстрелов собственных пушек, хотя он и ощутил сотрясение при залпах орудий главного калибра, снабженных гидравлическими амортизаторами, – это неприятное чувство ни с чем не спутаешь. Потом раздался взрыв торпеды или бомбы, упавшей возле самого крейсера. Слава Богу, что он в ту минуту сидел лицом в сторону взрыва. Случись иначе – он наверняка сыграл бы в ящик: его швырнуло бы на соединительную муфту вала и намотало бы на нее как чулок. Вал! Господи Боже, вал! Он раскалился почти докрасна, а подшипники совсем сухие! Додсон начал судорожно шарить вокруг. Найдя аварийный фонарь, попытался его включить. Фонарь не горел. Стармех попытался вновь. Потрогал, и нащупав неровные края разбитого стекла и разбитую лампочку,  отшвырнул ставший теперь бесполезным прибор в сторону. Достал из кармана фонарик, но выяснилось, что и он разбит вдребезги. Вконец отчаявшись, принялся искать масленку на ощупь. Она была опрокинута, патентованная пружинная крышка открыта. Масленка оказалась пустой. Масла ни единой капли. Одному Богу было известно, каков предел выносливости металла, подвергнутого страшным перегрузкам. Ему же самому это известно не было. Даже для самых опытных инженеров остается загадкой, где граница усталости металла. Но, как у всех людей, всю жизнь посвятивших машинам, у Додсона появилось как бы шестое чувство. И вот теперь это шестое чувство беспощадно терзало его. Масло! Нужно во что бы то ни стало достать масла! Однако он понимал, насколько он плох; голова кружилась, он ослаб от контузии и потери крови, а туннель был длинным, скользким и опасным. И, вдобавок ко всему, неосвещенным. Стоит оступиться, сделать неверный шаг и… Ведь рядом этот вал… Старший механик осторожно протянул руку, на какое-то мгновение прикоснулся к валу и, пронизанный внезапной болью, отдернул ее.

Прижав ладонь к щеке, он понял, что не трением содрало и обожгло кожу на кончиках пальцев, а температурой. Выбора не оставалось. Собравшись с духом, он подтянул ноги под себя и поднялся, коснувшись свода туннеля. И в то же мгновение он заметил свет – раскачивающуюся из стороны в сторону крохотную светлую точку, которая, казалось, находится где-то невероятно далеко – там, где сходятся стены туннеля, – хотя он знал, что свет этот может быть всего в нескольких метрах от него. Поморгав, Додсон опустил веки, потом снова открыл глаза. Свет медленно приближался. Уже слышно шарканье шагов. И стармех тотчас обмяк, голова сделалась словно невесомой. Он с облегчением опустился на пол, снова для безопасности упершись ногами в основание подшипника.

Человек с фонарем в руке остановился в метре от старшего механика. Повесив фонарь на кронштейн, осторожно опустился рядом с Додсоном. Свет фонаря упал на его темное лицо с лохматыми бровями и тяжелую челюсть. Додсон замер от изумления.

– Райли! Котельный машинист Райли! – Глаза его сузились. – Какого дьявола вы тут делаете?

– Масла принес, полную ведерную масленку, – ворчливым голосом произнес Райли. И сунув в руки стармеху термос, прибавил:

– А тут кофей. Я валом займусь, а вы пока кофею похлебайте… Клянусь Христом-Спасителем! Да этот проклятый подшипник раскалился докрасна!

Додсон со стуком поставил термос на палубу.

– Вы что, оглохли? – спросил он резко. – Как вы здесь оказались? Кто вас послал? Ваш боевой пост во втором котельном отделении!

– Грайрсон меня прислал, вот кто, – грубо ответил Райли. Смуглое лицо его оставалось невозмутимым. – Дескать, машинистов не может выделить. Очень уж они незаменимые, мать их в душу… Не переборщил?

Густое, вязкое масло медленно стекало по перегретому подшипнику.

– Инженер-лейтенант Грайрсон! – чуть не со злостью проговорил Додсон. Тон, каким он сделал это замечание, был убийственно холоден. – К чему, это наглая ложь, Райли. Лейтенант Грайрсон и не думал вас сюда присылать. Скорее всего, вы сказали ему, что вас послал сюда кто-то другой?

– Пейте свой кофей, – резко проговорил Райли. – Вас в машинное вызывают.

Инженер-механик стиснул кулаки, но вовремя сдержался.

– Ах ты, нахал! – вырвалось у него. Но он тут же опомнился и ровным голосом произнес:

– Утром явитесь к старпому за взысканием. Вы мне за это заплатите, Райли!

– Ничего не выйдет.

«Чтоб ему пусто было, – в ярости подумал Додсон. – Еще и ухмыляется, наглец…»

– Это почему же? – спросил он с угрозой.

– Потому что вы не сможете донести на меня. – Райли, похоже, испытывал несказанное удовольствие от беседы.

– Ах, вот оно что! – Додсон быстро оглянулся. Губы его сжались. Он осознал, как он беспомощен здесь, в этом темном туннеле. Поняв вдруг, что должно сейчас произойти, он взглянул на крупную, зловеще ссутулившуюся фигуру Райли. «И еще улыбается, – подумал Додсон. – Но никакая улыбка не скрасит это уродливое звериное лицо. Улыбка на морде тигра…»

Страх, усталость, постоянное напряжение – все это творит с людьми ужасные вещи. Но их ли вина в том, во что они превращаются, а также в том, какими рождаются на свет?. Если сейчас что-то случится, то прежде всего по вине его самого, Додсона. Стармех помрачнел, вспомнив, как Тэрнер назвал его самым последним олухом за то, что он не захотел отправить Райли за решетку.

– Ах, вот в чем дело? – повторил он негромко. Повернувшись лицом к кочегару, он крепко уперся ногами в блок подшипника. – Это тебе с рук не сойдет, Райли. Можешь схлопотать двадцать пять лет каторги. Попробуй только…

– Да черт побери! – раздраженно воскликнул Райли. – О чем вы толкуете, сэр? Пейте свой кофей поживей. Не слышали, вас в машинном ждут! – повторил он нетерпеливо.

Додсон как-то обмяк и стал неуверенно отвинчивать крышку термоса. У него вдруг появилось странное чувство: словно все происходит не наяву, а во сне, словно сам он зритель, посторонний наблюдатель, не имеющий никакого отношения к этой фантастической сцене. Голова все еще страшно болела.

– Скажите, Райли, – сказал он негромко, – почему вы так уверены в том, что я не подам на вас рапорт?

– Да подать-то вы можете, – снова повеселел Райли, – только завтра меня самого в каюте у старпома не будет.

– То есть как так – не будет? – Это был полувызов, полувопрос.

– А так, – усмехнулся Райли. – Потому как старпома не будет, да и каюты тоже не будет. – Блаженно потягиваясь, кочегар сцепил на затылке пальцы рук. – Вообще ничего не будет.

Не столько слова, сколько интонация, с какой они были сказаны, заставила Додсона прислушаться. Он вдруг сразу понял, что, хотя Райли и улыбается, ему вовсе не до шуток. Додсон с любопытством взглянул на кочегара, но ничего не сказал.

– Только что по трансляции выступал старпом, – продолжал Райли. – «Тирпиц» вышел в море. В запасе у нас всего четыре часа.

Эта простая фраза, сказанная без всякой рисовки, без желания произвести впечатление, исключала всякое сомнение. «Тирпиц» в море, «Тирпиц» в море, твердил Додсон мысленно. У них осталось четыре часа. Всего четыре часа… Инженер-механик даже поразился спокойствию, с каким он сам отнесся к этому известию.

– Ну, так как? – озабоченно спросил Райли. – Пойдете вы или нет? Кроме шуток, сэр. Вас вызывают… срочно!

– Врешь! – произнес Додсон. – А кофе зачем принес?

– Для себя. – Улыбка исчезла с лица Райли, оно стало хмурым и сосредоточенным. – Просто я решил, не худо бы вам хлебнуть горяченького. Видок-то у вас не ахти какой… А в машинном вас поставят на ноги.

– Вот туда-то ты сейчас и пойдешь, – ровным голосом произнес Додсон.

Райли и виду не подал, что это относится к нему.

– А ну, Райли, живо! – сухо проговорил Додсон. – Я вам приказываю!

– Да отгребитесь вы от меня! – раздраженно сказал кочегар. – Я остаюсь. Неужели для того, чтоб держать в руках вшивую масленку, обязательно иметь три золотые сопли на рукаве? – прибавил он презрительно.

– Пожалуй, не обязательно. – Тут корабль сильно качнуло, и Додсон ткнулся Райли в бок. – Извините, Райли. Похоже, начинает штормить. Значит, это финал.

– Что, что? – переспросил Райли.

– Финал. Конец то есть. Всякая дальнейшая борьба не приведет ни к чему… Послушайте, Райли, – проговорил он вполголоса, – что вас заставило прийти сюда?

– Я ж вам говорил, – сокрушенно вздохнул Райли. – Грайрсон. То бишь, лейтенант Грайрсон послал меня.

– Что вас заставило прийти сюда? – продолжал стармех, словно не слыша слов Райли.

– Это мое гребаное дело! – с яростью в голосе ответил Райли.

– Нет, что вас сюда привело?

– Да оставьте вы меня в покое, ради Бога! – закричал кочегар. Голос его гулким эхом отозвался под сводами туннеля. Неожиданно он в упор посмотрел на офицера и, кривя рот, проговорил:

– Сами, что ли, не знаете, черт бы вас побрал?

– Прикончить меня хотели?

Райли пристально поглядел на стармеха, потом отвернулся, ссутулив плечи и низко опустив голову.

– Из всех ублюдков на корабле вы один вступились за меня, – пробормотал он. – Один из всех, кого я знал, – медленно, словно в раздумье, добавил он.

Хотя слово «ублюдок» в какой-то мере относилось и к нему, правда в положительном смысле, Додсону стало вдруг стыдно за свое предположение.

– Если бы не вы, – продолжал негромко Райли, – в первый раз меня посадили бы в карцер, а во второй – в тюрьму. Помните, сэр?

– Вы тогда вели себя довольно глупо, Райли, – признался Додсон.

– Зачем вы за меня вступились? – Верзила-кочегар, по всему видно, был взволнован. – Ведь все же знают, что я за фрукт…

– Так ли? Сомневаюсь… По-моему, на самом деле вы лучше, чем кажетесь.

– Бросьте мне мозги пачкать, – насмешливо фыркнул Райли. – Я-то знаю, кто я такой. Уж это точно. Я – самое последнее дерьмо. Все говорят, что я дерьмо! И правду говорят… – он подался вперед. – Знаете что? Я католик. Через четыре часа… – он оборвал фразу на полуслове. – Надо встать на колени, верно? – усмехнулся он. – Покаяться, а потом надо попросить… Как его?..

– Отпущения грехов?

– Вот-вот. Оно самое. Отпущения грехов. А вы знаете что? – раздельно произнес он. – Мне на него наплевать, на это отпущение.

– Возможно, вам оно и не нужно, – проговорил как бы про себя Додсон. – Последний раз говорю, ступайте в машинное отделение.

– Не пойду!

Старший механик вздохнул, поднял с пола термос.

– В таком случае, может быть, соизволите выпить со мной чашечку кофе?

Подняв глаза, Райли улыбнулся и, удачно подражая полковнику Каскинсу, герою популярной развлекательной программы, проговорил:

– А воопче-то кто-кто, а я возражать не стану.

* * *

Вэллери повернулся на бок, подогнув под себя ноги, и машинально потянулся за полотенцем. Истощенное, слабое тело старика ходило ходуном от надрывного оглушительного кашля, который отражался от бронированных стенок рубки. Господи, так плохо он еще никогда себя не чувствовал. Но, странное дело, боли он не ощущал. Приступ кашля прекратился. Взглянув на пунцовое мокрое полотенце, Вэллери, собрав оставшиеся силы, с внезапным отвращением швырнул его в дальний угол рубки.

«Вы же на собственном хребте тащите эту проклятую посудину!» – невольно вспомнилась фраза, сказанная старым Сократом, и командир «Улисса» слабо улыбнулся. Но он сознавал, что никогда еще не был так нужен на крейсере, как сейчас. Он знал: стоит чуть помедлить, и ему никогда больше не выйти из рубки.

Делая над собой адское усилие, Вэллери сел, обливаясь потом. Затем с трудом сбросил ноги с койки. Едва подошвы его ног коснулись палубного настила, «Улисс» вздыбился. Покачнувшись, Вэллери ударился о кресло и беспомощно соскользнул на пол. Прошла целая вечность, прежде чем ценой страшного напряжения ему удалось снова подняться. Еще одно такое усилие, и ему конец.

Следующим препятствием была дверь – тяжелая стальная дверь. Как-то надо ее открыть, он знал, что сделать это сам он не сможет. Он положил ладони на ручку двери, но та открылась сама собой, чудесным образом, и Вэллери очутился на мостике, глотая морской ветер, который острым ножом сек глотку и разрушенные легкие. Он оглядел корабль с носа до кормы.

Пожары утихали – и на «Стерлинге», и на юте «Улисса». Слава Богу, хоть это пронесло! Отворотив ломами дверь акустической рубки, двое матросов посветили внутрь фонарем. Не в силах выдержать подобного зрелища, Вэллери отвернулся и, вытянув руки точно слепой, стал на ощупь искать дверцу рубки.

Увидев командира, Тэрнер бросился ему навстречу и осторожно посадил его в кресло.

– Зачем же вы пришли? – сказал он мягко. Потом внимательно поглядел на начальника. – Как себя чувствуете, сэр?

– Много лучше, благодарю вас, – ответил Вэллери. И с улыбкой прибавил:

– Вы же знаете, коммандер, у нас, контр-адмиралов, есть определенные обязанности. Я отнюдь не намерен зря получать свое княжеское жалованье.

* * *

– Всем лишним освободить помещение! – приказал Кэррингтон. – Зайти в рулевой пост или подняться по трапу в кубрик кочегаров. Пусть останется один, самый смышленый. Посмотрим, в чем тут дело.

Он наклонился и принялся разглядывать стальную крышку люка. Прежде он даже не представлял, насколько она тяжела и массивна. Крышка была приподнята всего лишь на какие-то пару сантиметров. В щель засунут лом. Рядом блок. Противовес лежит возле комингса рулевого поста. «Слава Богу, хоть этот груз оттащили», – подумал Кэррингтон.

– Что, талями пробовали поднять? – отрывисто спросил он.

– Да, сэр, – ответил оставшийся матрос, показав на груду тросов, сваленную в углу. – Ничего не получается. Трап нагрузку выдерживает, но гак никак не подцепить, подсунуть под люк не возможно – щель маленькая,  а задрайки согнуты – ведь их пришлось отгибать кувалдами, повернуты не так, как надо… Я же знаю свое дело, сэр.

– Я в этом не сомневаюсь, – рассеянно произнес Кэррингтон. – Ну-ка, помогите-ка мне.

Сделав глубокий вдох, он Он просунул пальцы под крышку люка. Матрос, стоявший у края люка (другой его край находился возле самой переборки), последовал его примеру. Оба напряглись так, что их спины и мышцы ног задрожали от натуги. Лицо Кэррингтона налилось кровью, в ушах застучало. Он выпрямился. Так они только надорвутся: эта проклятая крышка не сдвинулась ни на йоту. Немало, видно, пришлось положить труда, чтобы приоткрыть ее. «Хоть люди и измучены, но ведь должны же они вдвоем приподнять край крышки», – подумал Кэррингтон. Выходит, заело шарниры. Но возможен и перекос палубы. Если же это так, размышлял он, то и с помощью талей ничего не сделать. Тут необходим рывок, от талей нет никакого проку: там нагрузка возрастает постепенно.

Опустившись на колени, он прижал губы к щели.

– Эй, внизу! – крикнул он. – Вы меня слышите?

– Слышим, – послышался слабый, приглушенный голос. – Ради Бога, вызволите нас отсюда. Мы будто крысы в мышеловке.

– Это вы, Брайерли? Не беспокойтесь, мы вас вызволим. Много ли там у вас воды?

– Какая тут к черту вода? Одно топливо! Наверно, в левой цистерне трещина. Кольцевой коридор, должно быть, тоже затоплен.

– Высок ли уровень?

– Помещение затоплено на три четверти! Стоим на генераторах, цепляемся за щиты. Одного из наших парней уже нет в живых, сорвался. Мы не смогли его удержать. – В голосе, хотя и приглушенном люком, явственно слышалась тревога, почти отчаяние. – Поторопитесь, умоляем вас!

– Вам говорят, вызволим! – резко, властно произнес Кэррингтон.

Уверенности в том, что он сказал, у него самого не было, однако он и виду не подал, иначе среди тех, кто оказался в западне, быстро распространилась бы паника. – Снизу не можете нажать?

– На трапе только один человек может поместиться, – крикнул Брайерли. – И никаких рычагов нет.

Он неожиданно умолк, послышались ругательства.

– Что произошло? – отрывисто спросил Кэррингтон.

– Трудно держаться, – прокричал в ответ Брайерли. – Волны гуляют накрывают с головой. Одного смыло… Вот он, кажется, снова тут. Темно, как в преисподней.

Услышав стук тяжелых шагов наверху в кубрике кочегаров, Кэррингтон поднял голову. По трапу спускался Петерсен. Вот он уже рядом В такой тесноте белокурый норвежец показался гигантом. Он принес три лома и кувалду.

Кэррингтон посмотрел на него – необычайно развитые плечи, могучая грудная клетка, огромные руки, серьезные глаза, синевшие из-под льняных прядей. Весь этот облик внушал какую-то странную уверенность.

– Нам люк не открыть, Петерсен, – сказал он просто. – Не сумеете ли вы?

– Попробую, сэр. – Отложив инструменты, норвежец наклонился и схватил конец лома, торчащего из-под крышки люка. Потом быстро и легко выпрямился. Крышка чуть приподнялась, но лом, словно кусок проволоки, начал сгибаться и согнулся почти под прямым углом.

– По-моему, крышку заело, сэр. – Петерсен даже не запыхался. – Очевидно, что-то с шарнирами.

Обойдя крышку люка с другой стороны, он внимательно осмотрел шарнирное соединение и довольно хмыкнул. Три удара со всего маху, прямо по шарниру, и рукоятка молота сломалась. Петерсен отшвырнул прочь ставшую бесполезной кувалду и взял другой лом – большого диаметра, тяжелее.

Этот лом тоже согнулся, но крышка приподнялась – еще на папу сантиметров. Взяв две кувалды поменьше, которыми до этого отбивали задрайки, великан-норвежец принялся колотить по шарнирам. Наконец сломались и обе эти кувалды.

На этот раз, сложив вместе два лома, он подсунул их в щель и напрягся. Прошло пять, десять секунд он дышал глубоко и часто. Неожиданно задержал дыхание. По лицу его ручьями лил пот, все тело дрожало от адского напряжения. И вдруг – невероятное дело! – оба лома стали сгибаться.

Кэррингтон смотрел словно зачарованный. Он никогда еще не видел ничего подобного; да наверняка и остальные. Он был в этом уверен. Он мог поклясться, что каждый из этих ломов выдерживает, самое малое, полтонны. Он не верил своим глазам, но это было так: по мере того как гигант выпрямлялся, ломы сгибались все больше и больше. И вдруг – настолько неожиданно, что все подскочили, – крышка резко открылась, еще сантиметров  на пятнадцать.

Петерсен отлетел, ударившись о переборку. Ломы, вырвавшись у него из рук, с плеском упали в воду вниз. Великан тигром кинулся к крышке люка. Ухватившись за край, он напряг могучие мышцы рук и плеч, наваливаясь изо всех сил на тяжелую стальную плиту. Три, четыре раза надавливал он на нее. На пятый раз массивная крышка с визгом распахнулась и с грохотом ударилась о стойку. Защелка, удерживавшая крышку вертикально, закрылась.

Люк был открыт. Петерсен улыбался. Давно на лице Петерсена не видели улыбки. Он обливался потом, грудь часто-часто поднималась и опускалась, точно мехами накачивая воздух в натруженные легкие. Вода всего на полметра не доходила до комингса люка. Когда корабль падал в ложбину между крутых валов, в верхнее помещение через комингс вливалась темная маслянистая жидкость.

Освобожденным из плена морякам помогали выбраться наверх. Они с ног до головы были выпачканы топливом, глаза залеплены густой жижей. Казалось, они только что вышли из преисподней. Вконец измученные переживаниями, бедняги были на грани полного коллапса. Даже инстинкт самосохранения не мог заставить их найти в себе силы двигаться. А трое из них, вцепившихся в скоб-трап, застряли в шахте, не в состоянии сделать ни шагу больше. Они наверняка сорвались бы в черную бездну, если бы не Петерсен, – тот нагнулся и словно малых детей вытащил их из шахты люка.

– Немедленно отправить их в лазарет! – распорядился Кэррингтон, наблюдая за тем, как мокрым насквозь, дрожащим от холода людям помогали подниматься по трапу. Потом с улыбкой повернулся к Петерсену: – Мы поблагодарим вас потом, Петерсен. Дело еще не закончено. Теперь этот люк надо наглухо задраить.

– Дело трудное, сэр, – мрачно произнес Петерсен.

– Трудное или нет, а сделать его нужно, – оборвал котельного машиниста Кэррингтон. Вода все чаще и чаще выплескивалась через комингс люка, заливая основание рулевого поста. – Запасной рулевой пост выведен из строя. Если затопит и основную рулевую машину, всем нам конец.