Текст книги "Сувенир, или Кукла на цепочке"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Потом заговорила взволнованным шепотом:

– Там кто-то есть… Кто-то следит за нами!

Я взглянул в направлении луча фонарика, но ничего не увидел. Правда, у нее фонарик был намного слабее, чем у меня. Я сжал ее руку, чтобы привлечь внимание и, когда девушка, наконец, обернулась, вопросительно посмотрел на нее.

– Там кто-то есть! – все тем же взволнованным голосом прошептала Белинда, и ее зеленые глаза совершенно округлились. – Я видела их…

– Их?

– Да… Глаза… Я их видела…

Я ни секунды не сомневался в словах Белинды. Возможно, она и обладала богатым воображением, но пройдя отличную подготовку, не давала ему воли, когда вела наблюдение.

Я поднял свой фонарик – может быть, не так аккуратно, ибо свет ослепил ее. А когда девушка инстинктивно зажмурила глаза, перевел луч фонарика в то место, куда она указывала. Никаких глаз я не увидел, но зато заметил, что две висевшие рядом куклы слегка покачиваются. Движение их было почти неуловимо – почти, но не совсем. А между тем, сквозняки исключались – воздух на этаже застыл в полной неподвижности.

Я снова сжал ее руку и улыбнулся.

– Ну и ну, Белинда… Вам просто померещилось.

– Не «нукайте» на меня! – Была ли дрожь в ее голосе следствием страха или гнева, я решить не мог. – Я их в и д е л а! Страшные такие и пристальные глаза. Клянусь, я их видела! Клянусь!

– Да, да, конечно!

Она повернула ко мне расстроенное лицо. Ей казалось, что я просто пытаюсь ее отвлечь и успокоить – так оно и было на самом деле.

– Я вам верю, Белинда! Конечно, верю… – повторил я тем же тоном.

– Тогда почему вы ничего не предпринимаете?

– Как раз и собираюсь предпринять. Собираюсь покинуть это проклятое место.

Не спеша, как будто ничего не случилось, я с помощью фонарика в последний раз осмотрел помещение, повернулся и покровительственно взял Белинду за руку.

– Здесь для меня нет ничего интересного – да и пребывание наше слишком затянулось. По-моему, нам не помешает глоток живительной влаги, чтобы стимулировать то, что осталось от наших нервов.

Она уставилась на меня. На ее лице мгновенно сменялись выражения гнева, отчаяния, недоверчивости и, как я и подозревал, немалого облегчения. Однако гнев одержал верх. Большинство людей испытывают это чувство, когда им кажется, что им не верят, но в то же время делают вид, будто верят – лишь бы успокоить.

– Но я говорю вам…

– Ну вот, опять! – Я приложил палец к ее губам. – Лучше ничего не говорите. И помните: шефу всегда виднее!

Для апоплексического удара Белинда еще не подходила по возрасту, но от бурных эмоций лишилась дара речи. Она яростно взглянула на меня, потом, видимо, решила, что со мной не стоит тратить слов попусту – слишком большая честь, и начала спускаться вниз. Причем даже ее напряженная спина выражала возмущение. Я двинулся следом, но и с моей спиной было не все в порядке. Она испытывала какое-то странное и неприятное ощущение, которое не покидало меня до тех пор, пока мы не вышли и за нами не закрылась дверь.

Мы быстро пошли по улице, но Белинда держалась на расстоянии трех футов, словно подчеркивая всем своим видом, что сегодня мы друг другу совершенно чужие люди. А может быть, не только сегодня, но и навсегда. Я прочистил горло и процитировал:

– Кто, сражаясь, убегает – завтра снова в бой вступает!

Но она вся кипела от гнева и не уловила смысла этого изречения.

– Пожалуйста, не заговаривайте со мной, – отрезала она таким тоном, что я умолк и не произнес больше ни слова, пока мы не дошли до первого кабачка в районе порта, нездорового притона с ласкающим слух названием «Кошка о девяти хвостах». Когда-то здесь, вероятно, останавливались моряки британского флота.

Я взял Белинду под руку, и мы вошли. Она не проявляла особой любезности, но и не сопротивлялась.

Прокуренная, душная пивнушка – вот, пожалуй, самая исчерпывающая ее характеристика. Несколько моряков, возмущенных вторжением пары туристов в заведение, которое считали своей личной собственностью, встретили нас косыми взглядами, но в эту минуту моей злости хватило бы на сотни взглядов, и они демонстративно отвернулись.

Я усадил Белинду за маленький столик, настоящий, старинный деревянный столик, поверхности которого давно не касались ни мыло, ни вода.

– Мне шотландского, – сказал я. – А вам?

– Тоже! – сухо ответила она.

– Но вы же не пьете виски?

– Сегодня буду!

Белинда оказалась права наполовину. Храбро опрокинув стакан, она отхлебнула лишь глоток и так сильно закашлялась, словно захлебываясь и задыхаясь, что я ободряюще похлопал ее по спине.

– Уберите руку! – прохрипела Белинда. Я убрал.

– Думаю, что не смогу больше работать с вами, майор Шерман, – сказала она, когда, наконец, вновь обрела способность говорить и дышать.

– Весьма жаль слышать.

– Я не могу работать с людьми, которые мне не доверяют. Вы обращаетесь с нами, как с куклами! Как с малыми детьми!

– Вовсе но считаю вас ребенком, – сказал я примирительным тоном, и что была правда.

– Я вам верю, Белинда, – передразнила она меня с горечью. – Конечно и вам верю, Белинда! А на самом деле вы совсем не верите Белинде!

– Но я и в с а м о м деле верю Белинде, – сказал я. – И, и конце концов, мне далеко но безразлично, что с ней случится. Вот почему я и увел Белинду из этого дома.

Она удивленно уставилась на меня.

– Вы верите?.. Тогда почему же вы…

– Там действительно кто-то был, за рядами кукол. Я видел, как две куклы слегка покачивались. Там кто-то прятался, наблюдая за нами и выясняя, не найдем ли мы чего-нибудь. У него, явно, не было намерения убивать нас, иначе он выстрелил бы нам в спину, когда мы спускались по лестнице. А прореагируй я так, как вы хотели, мне пришлось бы идти искать его, и он пристрелил бы меня из своего укрытия. Я даже не успел бы его заметить. А потом и вас, чтобы избавиться от свидетеля. А вы, я считаю, еще слишком молоды для того, чтобы умереть.

Правда, я мог поиграть с ним в прятки, и тогда наши шансы уравнялись бы. Но поступить так я мог бы только в одиночку. А со мной были вы, совершенно неопытная в этих мерзких делах, да, к тому же, безоружная. Ведь вы просто оказались его заложницей. Поэтому, Белинда, я и увел вас оттуда. Ну как, неплохую речь я закатил?

– Насчет речи ничего сказать не могу… – Какая скорая реакция – глаза ее уже наполнялись слезами. – Знаю только, что еще никто и никогда не говорил обо мне столько хорошего.

– Чепуха! – Я осушил свой стакан, допил ее порцию и доставил девушку в отель. Мы подбежали к входной двери, укрываясь от дождя, перешедшего в ливень, и она сказала:

– Простите меня… Я выглядела такой дурой. И мне даже жаль вас…

– Жаль?

– Я поняла, что работать с марионетками было бы намного проще. Если марионетка погибнет, даже в глубине души не появится желания поплакать…

Я промолчал, чувствуя, что теряю власть над этой девушкой, что старые отношения «учитель-ученик» уже невозможно сохранить.

– И еще одно, – добавила она с почти счастливым видом.

Я со страхом и ожиданием смотрел на нее.

– Я никогда больше не буду вас бояться.

– А вы что… боялись меня?

– Еще как! Честное слово! Но случилось почти так, как сказал один человек…

– Какой человек?

– Шейлок, кажется. «Порежьте меня, и пойдет кровь…»

– Замолчите, пожалуйста!

Белинда замолчала. Она только улыбнулась. Той самой сногсшибательной улыбкой, не спеша поцеловала меня и, улыбнувшись еще раз, исчезла за дверью.

Я глядел на застекленные створки дверей, пока они не перестали колебаться.

Еще один-два таких случая, подумал я, и дисциплина полетит ко всем чертям.

Глава 5

Я прошел двести или триста ярдов, пока отель, в котором остановились мои девочки, не остался позади, потом поймал такси и вернулся к себе. На минуту я остановился под навесом, посмотрел через улицу на старую шарманку. Старик-шарманщик, казалось, был не только неутомим, но и водонепроницаем. Дождь не служил ему помехой, и, видимо, только землетрясение могло бы сорвать его вечерний концерт. Подобно истинному артисту, он, возможно, чувствовал свой долг перед публикой, ибо, как ни странно – публика оказалась на месте: с полдюжины юнцов, ветхая одежда которых явно свидетельствовала о том, что они промокли до нитки, группа одержимых, забывших все на свете и внимавших с каким-то мистическим экстазом предсмертным мукам Штрауса – именно он был очередной жертвой старого шарманщика. Я вошел в отель.

Помощник управляющего заметил меня, как только я повесил плащ. Кажется, он искренне удивился.

– Так быстро? Из Заандама?

– Таксист попался великолепный, – объяснил я и прошел и бар. Там я заказал «Юную Дженевру», порцию пльзеньского, и, медленно потягивая и то и другое, раздумывал о связи между быстрыми парнями со скорострельными пистолетами, посредниками-наркоманами, больными девушками, глазами, которые прячутся среди кукол, машинами, преследующими меня, куда бы я ни направлялся, полицейскими – жертвами шантажа, алчными администраторами, портье и шарманкой с жестяным завыванием вместо музыки. Все это никак не складывалось в моем мозгу в единое целое, и постепенно росла уверенность в том, что мои действия недостаточно провокационны. В конечном итоге я уже пришел к неприятному для себя заключению, что следует этим же вечером еще раз побывать на складе – разумеется, не поставив Белинду в известность, – как вдруг случайно взглянул в зеркало, висевшее напротив. Тут не было случайного совпадения или подсказки шестого чувства – просто мой нос уже некоторое время ощущал аромат, ассоциировавшийся с запахом сандалового дерева, а поскольку я к нему весьма неравнодушен, мне тотчас же захотелось выяснить источник – всего лишь стародавняя привычка всюду совать свой нос. За столиком, прямо за моей спиной, сидела девушка. Перед ней стоял стакан, в руке она держала газету. Как только я взглянул в зеркало, девушка резко опустила глаза и уткнулась в газету. Нет, нет, мне не почудилось – давать волю воображению в подобных случаях вовсе не в моих привычках. Она действительно на меня смотрела. И выглядела совсем юной. Одета в зеленое пальто, на голове – копна светлых волос, будто их стриг сумасшедший садовник. Казалось, в Амстердаме полным-полно блондинок, к которым так или иначе привлекается мое внимание.

Я заказал бармену вторую порцию и, оставив все на столике возле мойки, медленно направился в сторону холла. Я прошел мимо девушки, как человек, погруженный в свои мысли, даже не взглянув на нее, пересек холл и вышел на улицу.

Со Штраусом было покончено, но старик не унывал и, демонстрируя свои разносторонние музыкальные вкусы, крутил сейчас «Прекрасные берега Лох Ломонда». Попробуй он сделать это на улице в Глазго, и от него, и от его шарманки через 15 минут остались бы смутные воспоминания. Одержимые юнцы, правда, уже исчезли. Это, наверное, означало, что они настроены либо слишком антишотландски, либо, напротив, прошотландски. Фактически же, как мне удалось выяснить позднее, их отсутствие свидетельствовало совсем о другом. И доказательство было здесь, перед моими глазами, но я не заметил его, и поэтому целому ряду людей предстояло погибнуть. Увидев меня, старик не скрыл удивления.

– Минхеер говорил, что собирается…

– В оперу. Я и был в опере. – Я печально покачал головой. – Примадонна взяла слишком высокое «ми» и ей стало плохо. – Я сердечно похлопал его по плечу. – Без паники, – я только схожу вон в ту телефонную будку.

Войдя в будку телефона-автомата, я набрал номер отеля, где остановились девушки. Коммутатор ответил быстро, но потом мне пришлось долго ждать, пока нас соединят. Наконец я услышал голос Белинды. Она раздраженно спросила:

– Алло? Кто говорит?

– Шерман. Нужно, чтобы вы немедленно пришли ко мне в отель!

– Сейчас?! – запричитала Белинда. – Но я как раз принимаю ванну!

– К сожалению, я не могу одновременно быть в двух местах. А вы достаточно чисты для той грязной работы, которая вам предстоит… И Мэгги тоже.

– Но Мэгги уже спит!

– В таком случае разбудите ее. Ведь иначе вам придется нести ее на руках. – Молчание, видимо, означало, что Белинда оскорблена или обижена. А я продолжал. – Будьте здесь через 10 минут. Подождете на улице, ярдах в двадцати.

– Но ведь дождь льет как из ведра! – жалобно сказала она.

– Агенты наружного наблюдения не обращают внимания, мокро на улице или сухо. Вскоре из отеля выйдет девушка. Вашего роста, вашего возраста, с такой же фигурой и волосами, как у вас…

– В Амстердаме наверняка десятки тысяч девушек, которые…

– Да, но эта – красавица. Не такая, конечно, как вы, но красавица. На ней зеленое пальто, под цвет зонтика, аромат ее духов напоминает запах сандалового дерева, а на левом виске – довольно хорошо замаскированная ссадина, которой я наградил ее вчера днем.

– Довольно хорошо замаскированная… А вы еще не рассказывали, что нападаете на девушек!

– Не могу же я держать в памяти разные мелочи. Да и не в этом дело. За ней нужно проследить. Когда она куда-нибудь придет, одна из вас должна будет остаться, чтобы не упустить ее, а другая вернется сюда и доложит мне. Нет, не сюда, вам нельзя сюда приходить. Вы это знаете. Я буду ждать нас у «Старого Белла», на углу Рембрандтсплейн.

– Что вы там будете делать?

– Это кабачок. Как вы думаете, что я там буду делать?

Когда я вернулся а бар, девушка в зеленом пальто все еще сидела за тем же самым столиком. Я попросил у дежурного бумагу и разложил листки на столике, где оставил свои напитки. Девушка сидела футах в шести от меня, под прямым углом, и могла видеть, чем я занимаюсь, оставаясь вне поля моего зрения.

Я достал бумажник, вынул счет за вчерашний обед и, положив его на стол перед собой, начал делать какие-то заметки. Через некоторое время я со злостью бросил ручку, скомкал бумагу и бросил ее в ближайшую мусорную корзину. Взяв другой листок, я повторил маневр и проделал его несколько раз. В конце концов, я опустил голову на руки и закрыл глаза. В таком положении я просидел минут пять, как человек, о чем-то глубоко задумавшийся. По крайней мере, так должно было казаться со стороны. Я никуда не спешил. Дело в том, что я просил Белинду прибыть через 10 минут, но если она успеет за это время выйти из ванны, одеться и прийти сюда с Мэгги, то выходит, я знаю женщину гораздо хуже, чем думаю.

Потом я снова начал писать, комкать бумагу; выбросив один лист, начинал другой, и потратил еще минут двадцать. Затем все допил, поднялся, попрощался с барменом и вышел.

Дойдя до красной плюшевой портьеры, отделявшей бар от холла, я остановился и осторожно взглянул. Девушка в зеленом пальто прошла к стойке, заказала себе еще порцию, а потом, будто в рассеянности, опустилась на стул, на котором только что сидел я. Она располагалась спиной ко мне. Правда, девушка оглянулась, вроде без видимой причины, но в действительности, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Затем так же рассеянно протянула руку к мусорной корзине и вынула оттуда лежавший сверху листок бумаги. Она разгладила его как раз в тот момент, когда я, неслышно ступая, очутился возле стула. Теперь я видел ее профиль и обратил внимание, что лицо девушки словно застыло. Я даже смог прочесть написанное: «Только очень любопытные молодые девушки суют свой нос в мусорные корзинки».

– На всех остальных листках то же самое секретное сообщение! – сказал я. – Добрый вечер, мисс Лемэй!

Она резко обернулась и взглянула на меня. Загримировалась она довольно умело, скрывая свой естественный оливковый цвет кожи, но никакая пудра не могла спрятать румянца, вспыхнувшего на ее лице от волос до самой шеи.

– С ума можно сойти, как очаровательно вы краснеете, – сказал я.

– Простите, я не говорю по-английски.

Я очень осторожно прикоснулся к ссадине на ее виске и мягко сказал:

– Потеря памяти от сотрясения? Ничего, это пройдет! Как ваша голова, мисс Лемэй?

– Простите, я…

– А, не говорите по-английски? Это я уже слышал. Но вы довольно хорошо понимаете английский? Особенно написанное. Честное слово, в мои преклонные годы весьма трогательно наблюдать, как краснеют современные молоденькие девушки. Вам известно, что вы прелестно краснеете?

Мисс Лемэй в замешательстве поднялась, скомкав в руках лист бумаги. Да, она, конечно, на стороне злоумышленников, ибо кто же, как не их сообщник, попытался бы загородить мне дорогу, что и попыталась сделать она вчера в аэропорту? Тем не менее, я не мог подавить в себе чувство острой жалости. В ней была какая-то потерянность и беспомощность. Вполне возможно, она превосходная актриса, но превосходные актрисы сколачивают целые состояния, блистая на сцене или на экране. Потом я по какой-то непонятной причине подумал о Белинде. Двое за один день – это, право, уж слишком. У меня голова пошла кругом. Я кивнул, указывая на бумажки.

– Можете сохранить их, если хотите, – с ехидством сказал я.

– Эти? – она показала на смятые листки. – Они мне не нужны…

– Ха-ха-ха! Память, кажется, возвращается!

– Пожалуйста, я…

– У вас съехал парик, мисс Лемэй.

Ее руки автоматически взметнулись, поправляя прическу, но в следующее мгновение она опустила их и с досадой закусила губу. В темных глазах мелькнуло что-то вроде отчаяния. И снова во мне шевельнулось неприятное чувство недовольства собой.

– Пожалуйста, оставьте меня! – попросила она. Я посторонился и дал ей пройти. На миг ее глаза встретились с моими, и, могу поклясться, в них была мольба. На лице ее что-то дрогнуло, словно она хотела расплакаться, а потом она тряхнула головой и поспешно удалилась. Я медленно пошел за ней, посмотрел, как мисс Лемэй, сбежав по ступенькам, свернула на набережную канала. Двадцать секунд спустя в том же направлении прошествовали Белинда и Мэгги. Несмотря на зонтики, они совершенно промокли и имели несчастнейший вид. Возможно, им все таки удалось добраться до отеля на десять минут. Я вернулся в бар, откуда совсем не собирался уходить, хотя и должен был убедить мисс Лемэй в обратном. Бармен, очень милый человек, встретил меня дружелюбной улыбкой.

– Еще раз добрый вечер, сэр! А я думал, вы уже пошли спать.

– Я так и хотел сделать, но потом мои вкусовые бугорки подсказали мне, что стоит выпить еще одну порцию.

– Всегда нужно поступать так, как подсказывают вам наши вкусовые бугорки! – заметил бармен с серьезным видом. Он протянул стакан. – На здоровье, сэр!

Я взял стакан и вновь обратился к своим мыслям. Я размышлял о наивности, о том, как неприятно идти против своей воли, и о том, могут ли молодые девушки краснеть по заказу. Кажется, когда-то мне говорили, что некоторые актрисы способны на это, но сам я не был уверен. Поэтому ничего не оставалось, как заказать еще порцию.

Следующий стакан, который мне удалось поднять за этот вечер, был совсем другого рода, гораздо тяжелее и наполнен более темной жидкостью. Практически, целая пинта крепкого ирландского портера – редкость для любого континентального кабачка, но только не для «Старого Белла», кабака более английского, чем любой английский трактир на большой дороге. Он специализировался на разных сортах английского пива, а также – и мой стакан тому свидетель – на крепких портерах.

Кабачок ломился от посетителей, но мне удалось найти отдельный столик. Я сел лицом к двери – не потому, что беру пример с жителей «Дикого Запада», питающих отвращение к дверям за спиной, – просто не хотел упустить момента, когда Мэгги или Белинда войдет в зал.

Пришла Мэгги. Она подошла к моему столику и села. Девушка промокла до нитки, и, несмотря на косынку и зонтик, ее иссиня-черные волосы прилипли к щекам.

– Ну как, все в порядке? – спросил я.

– Если промокнуть насквозь означает полный порядок, тогда – да! – Ну и колючка! Совсем не в духе моей Мэгги. Должно быть, она в самом деле совсем промокла.

– А как Белинда?

– Тоже не размокнет. Но она, мне кажется, слишком беспокоится о вас, – Мэгги подчеркнуто подождала, пока я с удовлетворением не спеша отпил глоток портера. – Но она надеется, что вы не перегнете палку.

– Белинда – очень внимательная девушка, – сказал я, понимая, что Белинда догадывается, насколько все опасно.

– Она еще молода, – заметила Мэгги.

– Конечно, Мэгги.

– И легкоранима.

– Тоже верно.

– И я не хочу, чтобы с ней приключилась какая-нибудь беда, Пол.

Это заставило меня резко выпрямиться, по крайней мере, мысленно. Она никогда не звала меня Полом, если мы были не одни, да и то, только в задумчивости или под влиянием эмоций, забыв о так называемых приличиях. Я не знал, как отнестись к ее словам, и много бы дал, чтобы узнать, о чем они говорили между собой. Я начинал сожалеть, что не оставил обеих девушек дома и не захватил вместо них пару доберман-пинчеров. По крайней мере, доберман живо расправился бы с нашим невидимым приятелем на том складе.

– Я сказала… – начала Мэгги.

– Я слышал, что вы сказали. – Я отпил еще глоток портера. – Вы очень славная девушка, Мэгги… – Она кивнула не потому, что согласилась с моими словами, а показывая мне, что по какой-то неведомой причине сочла ответ удовлетворительным, и пригубила стакан с шерри, который я заказал для нее. Потом я сказал: – Итак, где же подружка, за которой вы следили?

– В церкви.

– Что? – я чуть не поперхнулся.

– Распевает гимны.

– О, Боже! А Белинда?

– Тоже в церкви.

– И тоже распевает гимны? Не знаю. Я туда не входила.

– Может, и Белинде не следовало туда входить?

– А где может быть безопаснее, чем в церкви?

– Верно, верно… – Я пытался успокоиться, но без-

успешно.

– Одна из нас должна была остаться.

– Конечно.

– Белинда высказала предположение, что вы, возможно, даже поинтересуетесь, какая это церковь.

– С чего бы… – Я уставился на Мэгги. – Вы хотите сказать, что это Первая протестантская церковь Общества американских гугенотов? И когда Мэгги утвердительно кивнула я оттолкнул стул и поднялся. – Пошли!

– Как? Оставить чудесный портер, столь благотворно влияющий на наше здоровье?

– Сейчас меня больше заботит здоровье Белинды! Мы вышли, и только тут до меня дошло, что название церкви ничего Мэгги не говорит. А не говорит потому, что Белинда ей ничего не рассказала, и не рассказала потому, что, когда она вернулась в отель, Мэгги уже спала. А я-то воображал, что они успели посудачить и обо мне. А они, оказывается, вообще ни о чем не говорили. Либо это весьма любопытная деталь, либо я не очень умен. Либо и то и другое вместе.

Как обычно, шел дождь, и, когда мы проходили по улице Рембрандтсплейн, мимо отеля «Шиллер», Мэгги зябко поежилась, и весьма кстати.

– Смотрите! – сказала она. – Вон такси! Масса такси!

– Не утверждаю, что все таксисты Амстердама подкуплены злоумышленниками, но, тем не менее, я бы не рискнул побиться об заклад, – сказал я с чувством и добавил: – Нам недалеко.

– Конечно, это на такси недалеко, но для ходьбы – неблизко. – Мне тоже не хотелось идти пешком, но, тем не менее, я повел Мэгги по Торбекерсплейн, повернул налево, направо и снова налево, и, наконец, мы вышли на Амстель.

Мэгги сказала:

– А вы, кажется, знаете здесь все закоулки, майор Шерман?

– Я уже бывал тут раньше.

– Когда?

– Не помню. Кажется, в прошлом году.

Когда именно в прошлом году? – Мэгги знала или считала, что знает обо всех моих поездках за последние пять лет, и ее было легко задеть за живое. Кроме того, она не любила так называемых «несоответствий».

– Кажется, весной.

– В течение двух месяцев, может быть?

– Около того.

– Прошлой весной вы провели два месяца в Майами, – сказала она инквизиторским тоном. – Так записано в отчетах.

– Ну, вам же отлично известно, как я путаю даты!

– Нет, совсем не известно. – Она помолчала. – Я думала, что вы раньше никогда не встречались с полковником де Граафом и Ван Гельдером.

– Не встречался. Но… – Я не хотел их беспокоить. – Я остановился у телефонной будки. – Надо позвонить в два места. Подождите меня здесь.

– Не буду. – Очевидно амстердамский воздух сильно ударял в голову, – Мэгги становилась не лучше Белинды. Впрочем, она была права: косой дождь поливал нас беспощадно. Я открыл дверь телефонной будки и пропустил Мэгги вперед. Позвонив по известному номеру в ближайшую таксомоторную компанию, я начал набирать другой.

– Я не знала, что вы говорите по-голландски, – заметила Мэгги.

– Наши друзья тоже этого не знают. Вот почему нам нужен честный таксист.

– Вы никому не доверяете, не так ли? – с восхищением заметила Мэгги.

– Я доверяю вам, Мэгги.

– Нет, не доверяете. Не хотите обременять мою красивую головку ненужными проблемами.

– Не мешайте мне, – взмолился я. К телефону уже подошел де Грааф. После обычного обмена любезностями я спросил: – Как насчет тех клочков бумаги? Еще не удалось выяснить? Спасибо, полковник де Грааф. Я позвоню попозже.

С этими словами я повесил трубку.

– Что это за клочки бумаги? – полюбопытствовала она.

– Листки, которые я ему передал.

– А откуда вы их взяли?

– Мне их дал один человек вчера днем.

Мэгги бросила на меня старомодный благовоспитанный взгляд, но промолчала. Минуты через две подкатило такси, я назвал таксисту адрес в старом городе, и, когда мы добрались до места, я пошел с Мэгги по узкой улочке к одному из каналов в районе доков. На углу я остановился. Она?

– Она, – ответила Мэгги.

«Она» представляла собой маленькую церквушку на набережной. Ярдах в 50-ти от нас. Старое, ветхое здание, которое, казалось, в вертикальном положении могла поддерживать только вера, ибо, на мой неискушенный взгляд, ему грозили неминуемая опасность обрушиться в канал.

Церквушку украшала прямоугольная каменная башенка, отклонившаяся, но меньшей мере, на пять градусов от вер тикали и увенчанная маленьким шпилем, который угрожающе склонялся в другую сторону. Первая протестантская церковь Общества американских гугенотов явно созрела для начала широкой кампании по сбору средств на ее реставрацию.

Очевидно, состояние некоторых соседних зданий внушало еще большую тревогу, ибо целый ряд домов, расположившихся за церковью вдоль канала, уже начали сносить. Посреди расчищенного участка, где разворачивалось новое строительство, возвышался гигантский кран, стрела которого – самая крупная из всех, которые мне доводилось видеть, – уходила ввысь и терялась в ночном небе.

Мы медленно шли по набережной, приближаясь к церкви. Теперь до нас доносились звуки органа и поющих женских голосов. Приятная, бесхитростная мелодия плыла над темными водами канала, вызывая грусть по мирной жизни, по домашнему очагу.

– Видимо, служба еще не кончилась, – заметил я. – Пойдите туда и…

Я оборвал себя на полуслове и устремился к молодой блондинке, в перетянутом поясом белом плаще, которая как раз проходила мимо.

– Послушайте, мисс…

Эта юная блондинка, вероятно, отлично усвоила, как нужно поступать, когда тебя окликнет незнакомый человек на пустынной улице. Она взглянула на меня и бросилась бежать. Но не тут-то было. Она поскользнулась на мостовой и чуть не упала, но удержалась. Однако, не успела блондинка пробежать и несколько шагов, как я оказался рядом. После некоторых тщетных попыток освободиться, она сдалась, повернулась и обвила мою шею руками. В этот момент нас и догнала Мэгги, лицо которой приняло знакомое пуританское выражение.

– Давно успели подружиться с этой девушкой, майор Шерман?

– Сегодня утром. Это Труди. Труди Ван Гельдер.

– О-о! – Мэгги ободряюще погладила ее по руке, но Труди не обратила никакого внимания и еще крепче обняла меня за шею, восхищенно уставившись прямо в лицо с расстояния около четырех дюймов.

– Вы мне нравитесь, – заявила она. – Вы милый.

– Да, я знаю. Вы это уже говорили. О, черт возьми!

– Что делать? – спросила Мэгги.

– Что делать? Придется доставить Труди домой. Именно доставить. Посадить ее в такси, так она выпрыгнет у первого же светофора. Ставлю сто против одного, что старая карга, которая, как предполагается, смотрит за ней, задремала, и сейчас отец Труди прочесывает весь город. Право же, ему проще было бы посадить ее на цепь – дешевле стоило бы.

Я разомкнул руки Труди (что далось не просто) и поднял ее левый рукав. Сначала я взглянул на руку, а потом посмотрел на Мэгги. Та широко раскрыла глаза и плотно сжала губы, увидев, как изуродована рука следами шприца. Я опустил рукав и обследовал вторую руку. При первой встрече Труди плакала, а сейчас она стояла и хихикала, будто все это было веселой шуткой.

– Свежих следов нет, – буркнул я.

– Вы хотите сказать, что не видите свежих следов? – спросила Мэгги.

– Не вижу… Что ж, по-вашему, мне делать? Заставить ее стоять под этим холодным дождем и демонстрировать стриптиз прямо на берегу канала, под органную музыку? Подождите минутку…

– В чем дело?

– Хочу подумать, – терпеливо ответил я.

Я стоял и думал. Мэгги послушно ждала, а Труди захватила мою руку, как будто та была ее собственностью, и с обожанием смотрела на меня, Наконец я спросил Мэгги:

– Вас в церкви никто не видел?

– Насколько я могу судить – нет.

– Но Белинду, конечно, видели?

– Конечно. Но, пожалуй, не узнают, если увидят снова. Там все с покрытыми головами. У Белинды шарф и плащ с капюшоном, и она сидит в темном углу. Я заглядывала в дверь и видела.

Вызовите ее. А сами дождитесь, пока не кончится служба, и продолжайте слежку за Астрид. И постарайтесь запомнить лица – и как можно больше – из тех, кто был в церкви.

Па лице Мэгги появилось кислое выражение.

– Боюсь, что это будет трудно сделать. Почему?

– Они все выглядят одинаково.

– Все? Они что, китайцы?

– Большинство из них монахини с библией в руках и четкими у пояса. Волос не видно, и они в длинной черной одежде и в белых…

– Мэгги! Я с трудом сдержался. – Я ведь знаю, кик выглядят монахини!

Да, но тут есть и еще кое-что… Дело в том, что они все очень молодые и красивые…

– Ничего странного. Совсем не обязательно быть уродиной, чтобы стать монахиней. Позвоните в ваш отель и оставьте координаты. Ну, Труди, пошли домой!

Она послушно пошла за мной, сперва пешком, а потом мы сели в такси. Пока ехали, Труди держала мою руку и очень оживленно несла всякий вздор. У дома Ван Гельдера я попросил шофера подождать.

Девушка получила солидную порцию нотаций и от Ван Гельдера, и от Герты, выданную с той суровостью и страстностью, которые всегда маскируют чувство облегчения, и была отправлена в постель.

Ван Гельдер наполнил стаканы с поспешностью человека, которому не терпелось выпить, и пригласил меня присесть. Я отказался.

– Меня ждет такси. Где в это время можно найти полковника де Граафа? Я хочу одолжить у него машину, желательно, способную развивать большую скорость.

Ван Гельдер улыбнулся.

– Не буду отвлекать вас вопросами, друг мой. Вы найдете полковника в его служебном кабинете – сегодня он долго пробудет там. – Он поднял свой стакан. – Тысячу благодарностей! Я очень беспокоился.