Текст книги "Сувенир, или Кукла на цепочке"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Это прозвучало не очень внушительно, но других слов я не нашел.

Словно смутившись, девушка прикусила кончик большого пальца, но потом улыбнулась, показав при этом красивые зубки.

– А меня зовут Труди, и я плохо говорю по-английски.

Действительно, ее английский оставлял желать лучшего, зато голос звучал восхитительно. Редко где услышишь такой тембр.

Я протянул ей руку, но ответной реакции не последовало. Вместо этого она смущенно поднесла ладонь ко рту и хихикнула. Я не привык, чтобы взрослые девушки хихикали мне в ответ, и почувствовал огромное облегчение, услышав звук опущенной на рычаг трубки и голос Ван Гельдера, появившегося в дверях.

– Обычное донесение из аэропорта. Пока ничего нового…

Тут он увидел девушку, сразу замолчал, улыбнулся и, подойдя к ней, обнял ее за плечи.

– Вижу, вы уже познакомились?

– Я бы сказал, еще не совсем, – ответил я и тоже замолчал, так как Труди приподнялась на цыпочки и зашептала ему что-то на ухо, искоса поглядывая на меня. Ван Гельдер улыбнулся и кивнул. Труди быстро вышла из комнаты. Должно быть, на моем лице появилось озадаченное выражение, ибо Ван Гельдер вновь улыбнулся, и, как мне показалось, не слишком весело.

– Она сейчас вернется, майор. Она немного стесняется, видя незнакомого человека, но только вначале.

Как он и сказал, Труди вскоре вернулась, неся в руках большую куклу, настолько хорошо сделанную, что на первый взгляд ее можно было принять за живого ребенка. Она достигала почти трех футов, на льняных волосах того же оттенка, что и у Труди, красовался чепчик, а одета она была в пышное длинное платье из полосатого шелка.

Труди держала куклу, словно настоящего ребенка, Ван Гельдер снова обнял ее за плечи.

– Моя дочь, Труди… А это, Труди, мой друг, майор Шерман из Англии.

На этот раз девушка не колеблясь подошла ко мне, протянула руку и, слегка улыбнувшись, присела, сделав нечто вроде реверанса.

– Добрый день, майор Шерман.

Не желая уступить ей в учтивости, я тоже улыбнулся и слегка наклонился.

– Мисс Ван Гельдер… Весьма польщен.

– Весьма польщены… – Она обернулась и вопросительно посмотрела на Ван Гельдера.

– Английский у Труди – не самое сильное место, – заметил Ван Гельдер, как бы извиняясь. – Садитесь же, майор. – Он достал из буфета бутылку, налил себе и мне и, протянув бокал, со вздохом откинулся в кресле. Потом взглянул на дочь, которая пристально смотрела на меня таким взглядом, от которого мне все больше и больше становилось не по себе.

– А ты разве не присядешь, дорогая?

Она повернулась к Ван Гельдеру, одарив его сияющей улыбкой, и, кивнув, передала ему куклу. Тот принял ее с такой готовностью, что стало ясно – он к этому привык.

– Да, папа, присяду, – сказала она и без всякого предупреждения, с милой непосредственностью, словно для нее это было самой естественной вещью на свете, уселась ко мне на колени, обвив мою шею руками и взглянув на меня с очаровательной улыбкой. Я тоже ответил ей улыбкой, хотя улыбка далась мне ценой больших усилий.

А Труди начала внимательно разглядывать меня и, наконец, сказала:

– А вы мне нравитесь!

– И вы мне тоже, Труди… – Я сжал ее плечо, чтобы показать, как сильно она мне нравится, а она с улыбкой опустила голову на мое плечо и закрыла глаза. С минуту я смотрел на золотистую макушку, а потом перевел вопросительный взгляд на Ван Гельдера. Тот лишь печально улыбнулся.

– Не в обиду вам будет сказано, майор Шерман, Труди любит всех.

– Для девушек определенного возраста это вполне естественно

– Вы очень чуткий человек, майор!

Я не считал, что мое замечание свидетельствует о какой то особенной чуткости, поэтому ничего не ответил, а просто улыбнулся и вновь повернулся к девушке. Очень мягко я сказал:

– Труди?

Девушка не ответила. Она лишь шевельнулась и улыбнулась так удовлетворенно, что по непонятной причине я почувствовал себя чем-то вроде обманщика. А Труди зажмурила глаза и еще плотнее прижалась ко мне.

Я сделал повторную попытку.

– Труди, я уверен, что у вас красивые глаза! Можно мне их увидеть?

Она немного подумала, снова улыбнулась, отстраняясь от меня, и, положив руки мне на плечи, широко раскрыла глаза. Точно так сделал бы ребенок, услышав подобную просьбу.

Огромные фиолетовые глаза ее были прекрасны, никто не усомнился бы в этом, но в них присутствовало еще что-то – они казались стеклянными и пустыми и как будто не отражали света. Они немного блестели, но каким-то поверхностным блеском. Так блестят глаза на фотографиях – наружный блеск не отражает прозрачность глубины.

Очень мягко снял ее руку с правого плеча и завернул рукав до локтя. Если остальные части тела человека должны соответствовать лицу, то и рука должна быть прекрасной. Но увидел я иное – рука была изуродована следами от бесчисленных уколов.

Губы Труди дрогнули, и она со страхом посмотрела на меня, словно ожидая упрека. Потом, рывком опустив рукав, обняла меня обеими руками и, уткнувшись лицом мне в шею, заплакала. Она плакала навзрыд.

Я погладил ее по голове со всей нежностью, на которую способен человек, утешая того, кто возымел намерение задушить вас, и взглянул на Ван Гельдера.

– Теперь мне известны ваши причины, – сказал я. – Именно поэтому вы хотели, чтобы я сюда приехал?

– Простите меня, если считаете, что я неправ.

– Но ваша цель именно в этом и состояла?

– Да. И только Богу известно, как мне не хотелось этого делать. Но вы поймете меня, ведь если быть честным по отношению к коллегам, я должен поставить их в известность.

– Значит, де Грааф в курсе?

– Это знает любой старший офицер полиции Амстердама, – спокойно ответил Ван Гельдер. – Труди!

Но она лишь сильнее сжала меня в своих объятиях. Я почувствовал, что начинаю задыхаться.

– Труди! – На этот раз голос звучал более резко и повелительно. – Тебе необходимо выспаться! Ты же помнишь, что сказал доктор? В постель, живо!

– Нет, нет! – прорыдала она в ответ. – Не надо в постель!

Ван Гельдер вздохнул и громко позвал:

– Герта!

В то же мгновение, как будто она ждала за дверью ключевой реплики (что скорее всего так и было), в комнате появилась особа весьма необычного вида. Если говорить о значении оздоровительных диет, то тут не оставалось никаких сомнений в их важности. Это была огромная и чрезвычайно толстая женщина, одетая точно так же, как кукла Труди. Применительно к ее переваливающейся походке выражение «она шла» явно не могло быть употреблено. На массивную грудь спускались длинные, светлые косы, перевязанные ярко-голубой лентой. Морщинистое лицо, будто сделанное из потрескавшегося коричневого пергамента, говорило о том, что ей давно перевалило за семьдесят. Контраст между яркими тонами одежды и светлыми косами, с одной стороны, и старой каргой, которой они принадлежали, с другой – был чудовищен и отвратителен настолько, что ощущался как нечто непристойное, но ни Ван Гельдер, ни Труди, казалось, не замечали этого.

Старуха прошла по комнате – при такой полноте и неуклюжей походке двигалась она довольно быстро – коротко кивнула мне в знак приветствия и, не говоря ни слова, взяла Труди за плечо ласковой, но твердой рукой.

Та подняла голову. Слезы уже высохли. Она улыбнулась, послушно кивнула, сняла руки с моей шеи и встала. Подойдя к Ван Гельдеру, она взяла у него куклу, поцеловала его, потом, подойдя ко мне, поцеловала меня и выпорхнула из комнаты, сопровождаемая Гертой. Я облегченно вздохнул и едва удержался, чтобы не вытереть платком лоб.

– Могли бы и предупредить меня, – пожаловался я. – И насчет Труди, а также насчет Герты… Кстати, кто она, эта Герта? Няня?

– Старый вассал, наверное, так это звучит по-английски!

Ван Гельдер сделал большой глоток, словно это могло придать ему силы. Я последовал его примеру, поскольку больше нуждался в подкреплении: ведь он уже успел привыкнуть к подобным сценам. – Старая экономка моих родителей, – продолжал Ван Гельдер, – с острова Хайлер в Зейдер-Зее… Как вы, наверное, заметили, они там, мягко говоря, несколько старомодны в отношении одежды. Экономка живет у нас всего несколько месяцев, но вы видели, как она управляется с Труди.

– А Труди?

– По умственному развитию она еще восьмилетний ребенок. Последние 15 лет Труди оставалась восьмилетним ребенком. И ей всегда будет восемь. Вы, может быть, уже догадались, что она мне не дочь, но едва ли родную дочь я любил бы сильнее. Труди – дочь моего брата. До прошлого года мы работали вместе. Я – по борьбе с наркотиками, он – начальником охраны в одной нефтяной компании. Его жена умерла несколько лет назад. А потом брат вместе с моей женой погибли в автомобильной катастрофе. В прошлом году. Кто-то должен был позаботиться о Труди. Я ее удочерил. Мне не хотелось этого делать, а теперь я не представляю жизни без нее. Она никогда не повзрослеет, мистер Шерман.

И ведь все это время его подчиненные, вероятно, считали, что Ван Гельдер – преуспевающий начальник, который только и думает, как бы засадить за решетку побольше преступников.

Я никогда не отличался склонностью к сочувственным речам и соболезнованиям, поэтому ограничился вопросом:

– Ее порок… когда он возник?

– Бог его знает… Много лет назад. Задолго до того, как об этом узнал брат.

– Некоторые инъекции сделаны совсем недавно.

– Она проходит курс лечения. Вы считаете, слишком много инъекций?

– По-моему, да.

– Герта сторожит ее, как коршун. Каждое утро она водит Труди в парк. Девочка любит кормить птиц. Днем Труди спит. Но иногда к вечеру Герта устает, а меня по вечерам часто не бывает дома.

– Вы думаете, за ней следят?

– Боюсь, что да. Не знаю, правда, как им это удается.

– И через нее они хотят оказать на вас давление?

– Конечно! А что же еще? У Труди нет денег, чтобы платить за наркотики. Но эти идиоты не понимают, что я скорее соглашусь на ее медленную смерть, чем скомпрометирую себя. Поэтому они не отступятся.

– Вы могли бы поместить Труди под круглосуточное наблюдение.

– Это можно сделать только официальным путем. А официальная просьба такого рода автоматически попадает в органы здравоохранения. И что тогда?

– Клиника, – согласился я. – Для умственно отсталых. И ей оттуда не выйти.

– Да, никогда.

Я не знал, что еще сказать, кроме «до свидания». Поэтому встал, попрощался и ушел.

Глава 4

Остаток дня я провел в своем номере, просматривая тщательно подобранные и снабженные перекрестными индексами протоколы и дела, предоставленные ведомством полковника де Граафа. Они включали в себя все известные случаи, произошедшие в Амстердаме за последние годы, и материалы судебных процессов, связанных с употреблением наркотиков. Читать их было довольно интересно, конечно, в том случае, если вас интересовали смерти, деградация, самоубийства, разрушенные семьи, загубленные карьеры, но лично для себя я ничего не извлек из этих папок. Я битый час потратил, пытаясь перекроить и систематизировать перекрестные индексы, но ничего не получалось – я не улавливал даже намека на какую-нибудь закономерность. И я сдался. Уж если проницательным умам де Граафа и Ван Гельдера, затратившим, вероятно, уйму времени, не удалось установить никаких закономерностей, – мог ли я рассчитывать на успех?

К вечеру я спустился в холл и отдал ключ портье. Улыбка помощника управляющего, сидевшего за стойкой, стала чуточку менее зубастой, улыбался он почтительно и даже несколько извиняясь: очередной трюк. Видимо, ему посоветовали применить по отношению ко мне какую-то тактику.

– Добрый вечер, добрый вечер, мистер Шерман! – Льстивая любезность понравилась мне даже меньше, чем его обычная манера.

Боюсь, вчера я был несколько резок, но, видите ли…

– Пустяки, мой дорогой, пустяки! – Я же не мог позволить, чтобы какой-то администратор превзошел меня в любезности. – В данной ситуации это вполне понятно. Вы, должно быть, испытали сильное потрясение. – Я взглянул на дождь за окном. – Между прочим, путеводители об этом умалчивают.

Он широко улыбнулся, словно ни разу не слыхивал этой идиотской шутки, и лукаво добавил:

– Погода едва ли годится для прогулки, мистер Шерман.

– Я и не собираюсь прогуливаться. Сегодня вечером я в Заандаме.

– В Заандаме? – Он поморщился. – Весьма вам сочувствую. – Очевидно, помощник управляющего знал о Заандаме больше меня, и неудивительно – ведь я только что нашел это название на туристской карте.

Дождь – не дождь, а шарманка все еще продолжала завывать и взвизгивать. Теперь она вышвыривала в эфир Пуччини, и ему тоже здорово доставалось. Я подошел и некоторое время постоял, не столько слушая музыку, о музыке не могло быть и речи, сколько незаметно разглядывая кучку изможденных и плохо одетых подростков – явление весьма редкое для Амстердама, где не очень-то заботятся об умерщвлении плоти. Опершись руками на шарманку, они, казалось, забыли от восторга обо всем на свете. Мои мысли прервал хриплый голос, раздавшийся за спиной:

– Минхеер любит музыку?

Я обернулся… Старик улыбался мне вопросительной улыбкой.

– Ничего не поделаешь, грешен.

– Вот и я тоже.

Я пристально посмотрел на него, ибо по природе вещей жить ему оставалось недолго, и времени для покаяния не было. Я улыбнулся ему доброй улыбкой – как может улыбаться только настоящий любитель музыки своему коллеге.

– Обязательно вспомню о вас сегодня. Я иду в оперу.

– Минхеер очень добр…

Я бросил две монетки в жестяную банку, которая таинственным образом внезапно очутилась перед самым моим носом.

– Минхеер слишком добр.

Учитывая мои подозрения относительно шарманшика, я подумал то же самое, но благосклонно улыбнулся и, вернувшись на тротуар, кивнул швейцару. С какой-то ловкостью, доступной только для швейцара, он из ничего материализовал такси. Я велел ехать в аэропорт Скипхол и сел в машину.

Такси тронулось с места. Но у первого же светофора я выяснил, что тронулись не только мы – за нами, скрываясь за двумя машинами, ехал желто-полосатый «мерседес» – такси, которое я сразу узнал: – я уже несколько раз видел его на стоянке у отеля. Правда, могло быть и совпадение. Загорелся зеленый свет, и мы направились по Вейзельстраат. Такси последовало за нами.

Я коснулся плеча шофера.

– Остановитесь здесь, пожалуйста! Мне нужно купить сигареты.

С этими словами я вышел. «Мерседес», ехавший следом, тоже остановился. Никто в него не сел, никто из него не вышел.

Я вошел в холл гостиницы, купил совершенно не нужные мне сигареты и снова оказался на улице. «Мерседес» продолжал стоять. Мы поехали дальше, и через несколько минут я попросил:

– Сверните направо, вдоль канала Принсенграхт!

– Но ведь это в другую сторону от аэропорта! – возразил он.

– Как раз в ту сторону, куда мне надо! Сверните направо!

Он послушался. Тот же маневр проделал и «мерседес».

– Остановите машину!

Он повиновался. «Мерседес» тоже остановился. Совпадения бывают самые странные, но это не лезло ни в какие порота. Я вышел из машины, подошел к «мерседесу» и распахнул дверцу. Таксист оказался маленьким толстеньким человечком в лоснящемся синем костюме. Вид он имел отнюдь не респектабельный.

Добрый вечер! Вы свободны?

– Нет. – Он окинул меня взглядом с головы до ног, пытаясь сначала разыграть легкое пренебрежение, потом наглое безразличие, но ни на то, ни на другое у него не хватало мастерства.

– Зачем же вы остановились?

– А разве существует закон, запрещающий остановиться и закурить?

– Отнюдь нет. Только вы же не курите… Знаете полицейское управление на Марниксстраат?

По тому, как вытянулось его лицо, было ясно, что он прекрасно знаком с этим учреждением. Я продолжал:

– Предлагаю нам отправиться туда, спросить либо полковники де Граафа, либо инспектора Ван Гельдера и заявить о вашем желании подать жалобу на Пола Шермана, остановившегося в номере 616 отеля «Эксельсиор».

– Жалобу? – переспросил он, настораживаясь. – Какую жалобу?

– Скажите им, что я отобрал у вас ключи от машины и забросил их в канал.

С этими словами я, мгновенно вынув ключи, бросил их в канал, и всплеск воды доставил мне удовольствие.

– Теперь не будешь висеть у меня на «хвосте», – сказал я и захлопнул дверцу, ставя энергичную точку в нашей краткой беседе. Но «мерседес» отличная машина, и дверца не отвалилась.

Снова сев в такси, я попросил шофера вернуться на главную магистраль и там остановить машину.

– Решил пройтись пешком, – объяснил я, расплачиваясь с ним.

– Как? До самого Скипхола?

Я ответил снисходительной улыбкой – так мог улыбаться бегун на длинные дистанции, если б кто-то засомневался бы в его способностях, выждал, пока автомобиль исчез из вида, вскочил на шестнадцатый трамвай и вышел на площади Дам. Под навесом трамвайной остановки меня ожидала Белинда – в темном пальто и с темным шарфом на голове. Она, видимо, успела продрогнуть от холода и сырости.

– Вы опоздали, – сказала осуждающе Белинда.

– Никогда не критикуйте своего шефа, даже намеком. У начальства вечно масса забот.

Мы пересекли площадь в том же направлении, в котором двигались вчера вечером человек в сером и я – мимо гостиницы, по улицам, представляющим средоточие культуры Амстердама. Но Белинде, видимо, было не до памятников. Живая и общительная, она замкнулась и словно ушла в себя. И в молчании чувствовалась какая-то отчужденность. Что-то ее беспокоило, но насколько я начинал понимать характер Белинды, рано или поздно (а скорее рано, чем поздно) она должна была поделиться со мной своими тревогами. И я не ошибся. Внезапно она сказала:

– А ведь фактически мы словно не существуем для вас!

– Кто не существует?

– Я, Мэгги, да и все, кто работает с вами… Мы просто так – пешки…

– Вы же знаете, как бывает в жизни, – ответил я примирительно. – Если вы прочли хоть один морской роман, то должны знать – капитан никогда не делится своими соображениями с командой.

– Все верно! Я и говорю, мы для вас пешки. Или вернее, марионетки, которыми манипулирует кукловод, добиваясь желаемого эффекта. Вместо нас с таким же успехом могли бы выступать и другие.

Я сказал кротким и терпеливым тоном:

– Мы здесь для того, чтобы выполнять весьма противную и неприятную работу. И мы просто обязаны выполнить ее удачно. Это, в конечном счете, единственное, что имеет значение. Личности тут ни при чем. Вы забываете, что я – ваш шеф, Белинда! Право, мне кажется, что нам не следует разговаривать со мной таким тоном.

– Я буду говорить с вами так, как мне нравится!..

Мэгги – девушке эмоциональной и с характером, никогда бы и в голову не пришло вести себя подобным образом, отметил я.

Белинда, поразмыслив над своей последней фразой, сказала уже более спокойно:

– Простите! Я не должна была так говорить. Но разве обязательно держаться с нами столь отчужденно, сдержанно, избегая встреч? Мы ведь тоже люди и… А вы завтра пройдете мимо меня на улице и не узнаете. Вы же нас просто не замечаете…

– Ошибаетесь – я все прекрасно замечаю. Вас, например… – Я намеренно не смотрел в ее сторону, зная, что она внимательно меня изучает. – Вы недавно работаете по наркотикам. В 12-м бюро в Париже. Опыт работы невелик. На вас темно-синее пальто, темно-синий шарф с рисунком из маленьких белых эдельвейсов, вязаные белые гольфы, удобные туфельки с пряжками. Рост пять футов четыре дюйма, фигурка такая, что – по выражению знаменитого американского писателя – епископ проделал бы дырочку в витраже, чтобы полюбоваться ею из окна. Очень красивое лицо, светлые шелковые волосы с платиновым отливом, черные брови, зеленые глаза. Восприимчива и – что самое приятное – начинает беспокоиться о своем шефе – особенно в отношении его антигуманности… Да, совершенно забыл. На среднем пальце левой руки потрескался лак, а обаятельная улыбка становится буквально сногсшибательной из-за чуть-чуть косо поставленного верхнего левого глазного зуба.

– Вот это да! На мгновение она лишилась дара речи, что было, как я уже начинал понимать, совершенно ей не свойственно. Она взглянула на упомянутый ноготь – лак действительно слегка потрескался – потом с улыбкой повернулась ко мне. Улыбка вполне соответствовала моему описанию.

– Может быть, вы действительно…

– Что?

– Интересуетесь нами…

– Конечно, интересуюсь.

Кажется, она начинала путать меня с сэром Галадом, а это могло плохо кончиться. Поэтому я добавил:

– Все мои сотрудники – молодые и красивые, и для меня, словно родные дочери.

После небольшой паузы она чуть слышно пробормотала какую-то фразу, мне показалось, нечто вроде:

– Понятно, папочка!

– Что вы сказали? – с подозрением переспросил я.

– Ничего… Ровным счетом ничего.

Мы свернули на улицу, где размещалась фирма «МОРГЕНСТЕРН и МОГГЕНТАЛЕР». Впечатление, произведенное на меня этим местом накануне, сейчас усилилось. Здание выглядело мрачнее, чем вчера, а в канавах скопилось больше грязи и мусора. От дома веяло холодом, в нем таилась угроза. Казалось, на булыжной мостовой и тротуаре даже трещин стало больше. Выступавшие с обеих сторон фронтоны сближались все теснее – еще сутки, и они наглухо сомкнутся.

Вдруг Белинда остановилась и схватила меня за правую руку. Я взглянул на нее. А она уставилась вверх широко раскрытыми глазами. Я проследовал за ее взглядом туда, где фронтоны складских строений, сужаясь, исчезали во тьме, и выступавшие из-за них блочные балки для подъема грузов отчетливо вырисовывались на фоне темного неба. Я понял, что Белинда чутьем угадала притаившуюся опасность. Я чувствовал то же самое.

– Должно быть, это здесь, – прошептала она. – Я чувствую, это наверняка здесь!

– Да, это здесь, – бесстрастно кивнул я. – Ну и что? Белинда отдернула руку, будто я сказал что-то обидное, но я снова завладел ее рукой, просунул под свою и крепко стиснул ладонь. Теперь она уже не пыталась высвободиться.

– Здесь… здесь так жутко… И что это за ужасные штуки торчат над фронтонами?

– Балки для подъема грузов. В старину дома облагались налогами по ширине, поэтому расчетливые голландцы строили их необычайно узкими. К несчастью, лестницы от этого еще более сужались. Вот они и решили поднимать громоздкие грузы на блоках – рояли вверх, гробы вниз, примерно так.

– Замолчите! – Белинда втянула голову в плечи и невольно вздрогнула. – Какое ужасное место! Эти балки… Они похожи на виселицы. Сюда приходят, чтобы умереть…

– Вздор, моя милая, – с горячностью возразил я, чувствуя, тем не менее, как острые ледяные пальцы выстукивают костяшками на моих позвонках похоронный марш Шопена. Вдруг неудержимо захотелось услышать милую старинную музыку шарманки, торчащей перед отелем «Эксельсиор», и мне, кажется, было так же приятно ощущать руку Белинды, как и ей мою. – Не стоит так поддаваться своим галльским фантазиям!

– Это не фантазия! – мрачно ответила она и опять вздрогнула. – Неужели надо было обязательно сюда приходить?

Теперь она уже вся дрожала – неудержимо и беспрерывно, и, хотя на улице было довольно холодно, причиной дрожи являлся отнюдь не холод.

– Помните дорогу, которой мы сюда пришли? – спросил я.

Она удивленно взглянула на меня и кивнула, а я продолжал: – Отправляйтесь обратно в гостиницу и ждите. Я вернусь попозже.

– Обратно в гостиницу? Мои слова ее озадачили.

– Со мной ничего не случится… А теперь – марш! Она вырвала руку и, прежде чем я успел сообразить, схватилась за лацканы моего пальто и устремила на меня взгляд, от которого я тут же должен был обратиться в прах. Если она и продолжала дрожать, то теперь от гнева. Никогда не думал, что такая красивая девушка может выглядеть настолько свирепо. Я даже не сумел найти подходящего эпитета.

Я взглянул на руки, вцепившиеся в мои лацканы. Даже костяшки пальцев побелели. Правда, она не трясла меня.

– Никогда больше не говорите мне подобного!

Она клокотала от ярости тут но могло быть ошибки.

Произошла короткая, по решительная схватка между укоренившимся во мне за долгие годы чувством дисциплины и желанием заключить Белинду в свои объятия. Дисциплина победила, но, откровенно говоря, с немалым трудом. Я сказал смиренным тоном:

– Хорошо, я больше никогда не буду говорить вам подобных вещей!

– Вот и отлично! – Она оставила в покое уже весьма помятые лацканы и схватила меня за руку. – Ну как, идем дальше?

Гордость никак не позволит мне признаться, что она потащила меня за собой, но для стороннего наблюдателя все это выглядело именно так. Еще пятьдесят шагов, и я остановился.

– Пришли.

Белинда прочла название фирмы.

Я поднялся по ступенькам и занялся замком.

– Следите за улицей!

– А что потом?

– Потом за мной!

Даже сосунок мог бы справиться с этим замком. Мы вошли, и я закрыл за собой дверь. Фонарик у меня был небольшой, но мощный. С его помощью я выяснил, что на первом этаже нет ничего, представляющего хоть малейший интерес: почти до потолка громоздились пустые деревянные ящики, бумага, картон, охапки соломы, веревки и тому подобное. По всей вероятности, здесь располагался упаковочный пункт – не более.

Мы поднялись по узкой почти винтовой лестнице на следующий этаж. На полпути я обернулся и увидел, что Белинда тоже опасливо оглядывается назад, а ее фонарик стремительно посылает лучи во все стороны.

Второй этаж оказался буквально забитым огромным количеством голландских кувшинов, ветряных мельниц, трубок и других предметов, относящихся исключительно к торговле сувенирами. Их насчитывалось десятки тысяч – на полках вдоль стен и на параллельно расположенных стеллажах, тянувшихся через все помещение. Хоть я и не мог обследовать всю эту массу, выглядели они достаточно невинно. Совершенно противоположное чувство вызывала во мне комната, находившаяся в одном из углов склада, точнее говоря, не сама комната, а дверь, ведущая в нее. Очевидно, этим вечером сюда не удастся проникнуть. Я позвал Белинду и осветил дверь своим фонариком. Она уставилась на дверь, потом на меня, и вид у нее был озадаченный.

– Замок с реле времени, – сказала она. – Кому бы пришло в голову запирать простую конторскую комнату на такой замок?

– Это вовсе не простая конторская комната, – заметил я. – Посмотрите: дверь стальная. Могу побиться об заклад, что эти простые деревянные стены тоже проложены стальным листом, а вон то простое деревянное окно, выходящее на улицу, армировано мелкой металлической сеткой, вделанной в бетон. Для кладовой алмазов такие меры предосторожности оправданны. Но здесь? Ведь тут не должно быть ничего, что следовало бы прятать!

– Похоже, мы попали туда, куда надо.

– Неужели вы сомневались в моих способностях?

– Нет, сэр! – Это звучало вполне смиренно. – Но куда мы вообще попали?

– Разве вы еще не поняли? Мы у оптовиков, торгующих сувенирами. Фабрики или мастерские сдают сюда на хранение свою продукцию, а склад снабжает ею лавки в зависимости от спроса. Все очень просто, не правда ли? Вполне безобидно.

– Но не очень гигиенично.

– Что вы имеете в виду?

– Здесь отвратительно пахнет.

– Да, не все любят запах гашиша.

– Гашиша!

– Эх вы! Живете в гнездышке, словно птичка! Пойдемте дальше!

Я поднялся на третий этаж, подождал, пока Белинда присоединится ко мне, и спросил:

– Ну как, все еще охраняете спину своего шефа?

– Охраняю, – машинально ответила она. Теперь Белинда совсем не походила на ту, которая еще минуту назад изрыгала пламя гнева, и я не осуждал ее – в этом старинном здании действительно было что-то неизъяснимо мрачное и зловещее. Тошнотворный запах гашиша ощущался все сильнее и сильнее, но на третьем этаже не было видно ничего, что могло бы иметь с ним даже отдаленную связь. С трех сторон все пространство занимали часы с маятником, которые, к счастью, стояли. Они отличались разнообразием как по форме и стилю, так по размерам и качеству. От небольших дешевых и грубо разрисованных моделей, изготовленных большей частью из болотной сосны и предназначенных для непритязательных туристов, до огромных, прекрасно выполненных и изящно сконструированных металлических часов, видимо, старинных и очень дорогих, или современных образцов, но отнюдь не дешевле старинных.

Четвертая часть помещения преподнесла нам по меньшей мере сюрприз: она была заполнена библиями, красовавшимися целыми рядами. Я мельком подумал: кому пришла в голову подобная блажь – держать библии на складе сувениров, но подумал именно мельком – слишком многое здесь было непонятным.

Я взял наудачу одну из книг и внимательно просмотрел ее. В нижней части переплета красовалось золотое тиснение: «Гавриилова Библия». Я раскрыл книгу и увидел на форзаце типографскую надпись: «С наилучшими пожеланиями от Первой протестантской церкви Общества американских гугенотов».

– В нашем номере тоже есть подобный экземпляр, – сказала Белинда.

– Не удивлюсь, если в большинстве отелей окажутся такие библии. Но главный вопрос заключается в том, почему они здесь? Почему не на складе книгоиздательств, где им надлежит быть. Странно, не правда ли?

Она поежилась, словно от холода.

– Здесь все кажется странным… Я похлопал Белинду по спине.

– По-моему, вы простудились, вот что. Я же предупреждал вас насчет мини-юбок. Ну, пошли выше!

Четвертый этаж был отведен под самую удивительную в мире коллекцию кукол. Их насчитывалось, вероятно, несколько тысяч. Самых разных размеров – от крошечных миниатюр до моделей, превосходивших даже куклу Труди. Прекрасно изготовленные, они были одеты в яркие национальные костюмы разных областей Голландии. Те, что покрупнее, свободно стояли или поддерживались подпорками, те, что поменьше, свисали на шнурках с перекладин или реек, укрепленных под потолком.

В конце концов, луч моего фонарика остановился на группе кукол, облаченных в один и тот же своеобразный наряд.

Белинда забыла о своей основной задаче – охране тылов, и снова схватила меня за руку.

– Все это настолько… так жутко! Они словно живые и следят за нами… – Она внимательно посмотрела на кукол, на которых задержался луч фонарика, и прошептала:

– Они какие-то особенные?

– Говорите обычным голосом. Они могут смотреть на нас, но уверяю, не слышат. А эти куклы… В них, собственно, нет ничего особенного. Просто они с острова Хайлер в Зейдер-Зее. Экономка Ван Гельдера, очаровательная старая карга, потерявшая свою метлу, одета точно так же.

Точно так же?

– Трудно себе представить, – согласился я, – но это правда. А у Труди есть кукла в таком же костюме.

– У той больной девушки?

– Да, у той больной девушки.

– И в этом доме есть что-то ужасно болезненное. – Белинда опустила мою руку и снова заняла свой пост. А несколько секунд спустя я услышал странный звук, как будто у нее перехватило дыхание. Я обернулся. Белинда стояла спиной ко мне, не далее, чем в четырех футах, и в тот момент, когда я обернулся, она начала медленно и молча отступать назад. Глаза ее были прикованы к чему-то, что нащупал ее фонарик, а свободную руку она, не глядя, протягивала ко мне. Я взял ее за руку, и она подошла вплотную, не поворачивая головы.