Текст книги "Рози и тамариск"
Автор книги: Алиса Дорн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– На первый взгляд нет ничего, что позволило бы выдвинуть предположение.
Неудачно, хотя и ожидаемо. Духи всегда ставили метку на своих подопечных, и все же, по внешнему виду многих людей нельзя было догадаться, кем был их патрон. Только потом, при вскрытии, обнаруживалось трехкамерное сердце или лишние полдюжины ребер.
– Интересно…
– Мерзко! – возразил Ретт. – Ничего удивительного в том, что она встретила такой конец – Духи такое не прощают. Так что мой совет, – доктор также не замечал, что совета у него, собственно, никто не спрашивал, – держитесь от этого дела подальше. В своей смерти виновна только она сама.
Возможно, если бы при рождении Эйзенхарта отметил один из Духов, он бы согласился с Реттом. Но Виктор вырос в определенной мере вне общественной системы, и обстоятельства его жизни вынудили Эйзенхарта поверить в то, что любая человеческая жизнь бесценна, пусть даже будь этот человек Вороном или таким, как он. Поэтому, услышав такую рекомендацию, Эйзенхарт не только не прислушался к ней, но упрямо пообещал себе провести самое тщательное расследование, на какое он только был способен в нынешнем состоянии.
– Ретт, я жду отчет по вскрытию не позднее завтрашнего вечера. Брэм, опроси соседей – нужно узнать, была ли она одна, когда это случилось; я займусь свидетелями. Также нужно будет зайти в храм, узнать, видели ли там ее. Возможно, Дрозды скажут, кем она была на самом деле. Я сегодня напишу в Арнуаль, однако существует вероятность, что Лакруа – выдумка, как и ее прошлое. В таком случае нужно выяснить ее настоящее имя. Пусть Лой и Траффорд, когда закончат с фото и с отпечатками, сообщат мне, надо осмотреть ее квартиру…
Он хотел еще что-то сказать, однако в этот момент мир неожиданно померк, и Эйзенхарт совершенно не героическим образом грохнулся в обморок.
* * *
Виктор не объявлялся у меня уже несколько дней, поэтому, когда в дверях кабинета возник Мортимер с сообщением от сержанта Брэмли, я ничуть не удивился, хотя и забеспокоился.
– Роберт, тут вас к телефону, полиция. У вас опять какие-то проблемы?
– Похоже на то, – я спешно положил шкатулку и футляр с инструментами на дно саквояжа, прежде чем взять трубку. – Где он?
Эйзенхарт был у себя в кабинете и, если послушать взволнованного Шона, не желал видеть никого кроме меня. Сообщив в полубессознательном состоянии, чтобы его отвезли обратно в управление, он теперь категорически отказывался от врача, вызова извозчика, чтобы тот довез его до дома, и отгула на пару дней. Единственным, на что он согласился под угрозой звонка леди Эйзенхарт, было то, что остаток дня он проведет за бумажной работой, предоставив заниматься расследованием Брэмли.
Я нашел его за письменным столом, с мрачным видом обрывавшего лепестки на огромном букете нарциссов. Цветы, перевязанные траурной черной лентой, выглядели слишком свежими, чтобы быть теми, о которых упоминал Эйзенхарт в прошлый раз. Я нахмурился.
– Это уже второй букет?
Рука замерла, и лепестки перестали падать на поцарапанную столешницу.
– А, это вы, док, – Эйзенхарт поднял на нас глаза. – Как видите. Когда найду этого шутника, душу из него вытрясу. Шон, ты сумел добиться чего-нибудь от посыльного?
– Нет, сэр, – виновато ответил сержант. – Он один из тех, что толкутся у Цветочного рынка. Говорит, к нему прибежал мальчишка-помощник из тамошней лавки, какой – он не знает, не спрашивал. Если хотите, я могу пройтись с ним по рынку, вдруг он узнает мальчика.
– Нет, конечно! – Эйзенхарт, только придвинувший к себе поближе кружку с чаем, чуть не поперхнулся от такого предложения. – Там этих лавок больше сотни, как будто у нас и без того мало дел. Лучше посмотри, вернулся ли Лой. Я хочу сегодня взглянуть на ее апартаменты.
– Нет, сэр, – мы с Виктором оба удивились этому акту неповиновения, но Брэмли это не смутило. Вперив полный укора взгляд в Эйзенхарта, он твердо стоял на своем. – У нас был уговор. Я ничего не говорю леди Маргарет, а вы взамен соглашаетесь пригласить доктора и работаете сегодня в управлении.
Виктор скорчил страдальческую гримасу.
– Видите, доктор, как со мной обращаются! Держат в ежовых рукавицах, можно сказать.
– И поделом вам, – если он ожидал от меня сочувствия, то обратился не по адресу. – Чем вы сегодня так напугали окружающих, что пришлось звать меня?
– Он упал в обморок, – подал голос Шон.
Эйзенхарт хмуро пробормотал "предатель" и отхлебнул из чашки.
– Что, такой страшный труп?
– Никак нет, сэр, – снова ответил за Эйзенхарта сержант.
Если уж Шон, зеленевший при виде практически каждого тела, так говорил, то это что-то значило. Я внимательно посмотрел на кузена: тот старательно изучал потолок.
– Вы…
– Шон, пойди поищи Лоя, – ледяным тоном приказал Эйзенхарт.
– Сэр…
– Даже если я никуда не пойду сегодня, я хочу получить фотографии. А теперь – брысь, пока здесь док, со мной все равно ничего не случится.
Дождавшись, пока обиженный сержант не выйдет за дверь, Эйзенхарт вышел в коридор, осмотрел окрестности и вздохнул:
– Все равно ведь не дадут поговорить… Пойдемте, доктор.
– Куда?
Мы спустились на первый этаж. В воздухе висел запах свежей побелки; пробравшись по узкому проходу между строительными материалами, Эйзенхарт распахнул двери одного из кабинетов, сиявшего свежеокрашенными стенами.
– Садитесь, – подавая пример, Виктор уселся на краешек укрытого газетами стола и закурил. – У нас тут небольшой ремонт, – сообщил он, возвращаясь к своему обычному словоохотливому настроению, – отдел расширяют. Удалось выбить финансирование, не без помощи мистера Конрада, правда, – при упоминании имени начальника политического отдела Эйзенхарт поджал губы, – но это не важно. Наконец сможем сделать себе нормальную медицинскую экспертизу. Здесь будут кабинеты, а комнаты дальше по коридору переоборудывают сейчас под морг. Ну, не сейчас конечно, сейчас все рабочие ушли на обед. Вы, кстати, как, не заинтересованы?
– В обеде? – не понял я.
– В работе. Старый Генрих уже который год собирается на пенсию, а отделу пригодился бы хоть один толковый патолог вместо таких крыс как Ретт.
– Почему вы считаете, что мне это интересно? – на самом деле я хотел спросить, почему Виктор думал, что из меня получился бы хороший патолог, но решил, что меня упрекнут в ложной скромности.
– А что, я не прав? – удивился Эйзенхарт. – Я видел у вас на столе книги по медицинской экспертизе, и подумал, может, вы решили сменить стезю. Надо сказать, это не самый плохой выбор: зарплата больше, жилье лучше (только представьте, двухкомнатная квартира с собственной ванной комнатой!), работа определенно интересней… Так как?
– Нет, – твердо ответил я.
После – косвенного – участия в нескольких расследованиях, в определенной степени вновь пробудивших мой интерес к окружающей действительности, я действительно достал из интереса книги по судебной медицине с целью немного освежить знания. Возможно, я признаю это, где-то в задворках моего сознания и зародилась тогда мысль, что в будущем я мог бы – не вернуться к врачебной деятельности, нет, состояние моих рук не позволило бы мне заниматься хирургией как раньше, но по крайней мере получить лицензию судебного медицинского эксперта. Это было бы не так трудно, тем более, что военное министерство было бы только радо перестать выплачивать мне пенсию и посодействовало бы в поиске работы. Однако это были только мысли. Желания, не имеющие отношения к реальности. На самом деле я понятия не имел, смогу ли работать патологом. Пусть даже пациент мертв, его все равно надо было резать. А я… Я даже не знал, сумею ли пройти назначенную в том же министерстве на июнь комиссию, которая должна была решить мою дальнейшую судьбу.
– Что ж, не хотите – как хотите, – пожал плечами Эйзенхарт. – Хотя я надеюсь, что вы передумаете.
Я хотел было пошутить по поводу тщетности его надежд, но не смог, понимая, что даже если я передумаю, Эйзенхарт этого не узнает. Июнь он вряд ли переживет.
– Зачем меня позвали? Я так понял, что моя помощь вам больше не требуется.
Эйзенхарт поморщился.
– Не столько не требуется, сколько… мешает работе.
– Ну да, ваше нынешнее состояние, конечно, много продуктивнее, – согласился я. – И что же теперь? Ничего другого я все равно предложить не могу.
На Виктора было больно смотреть.
– А если…
– Смиритесь, – посоветовал ему я, – с тем, что сейчас вы и так, и так не сможете полноценно работать. Вы можете терпеть боль и делать вид, что ее нет, но ваше тело все равно будет ее чувствовать. Этот обморок был не единичным случаем, а первым.
– И что вы предлагаете? – Эйзенхарт отвернулся к окну. – Завернуться в саван и отправиться в крематорий? Может, еще и цветы с собой захватить, не зря же кто-то на них тратился.
– Я предлагаю вам принять реальность. По своему опыту…
– Ну да, – усмехнулся он. – Принять реальность. Это вы умеете. Даже слишком хорошо.
– Простите?
Эйзенхарт оставил меня без ответа.
– Да нет, это вы меня извините, – он смял в ладони окурок и повернулся ко мне. – Значит, по-вашему, с морфием я протяну дольше?
– Этого я не говорил. Но вам определенно будет легче.
Во взгляде Эйзенхарта появилась знакомая мне мрачная решимость. Мысленно я поежился, ожидая, что будет дальше: в последний раз, когда я видел его таким, Эйзенхарт вслед за Быком выпрыгнул из окна третьего этажа.
– Ладно. В таком случае, давайте сюда свою иголку.
Мы уже закончили, когда постучал Брэмли.
– А я так старательно ото всех прятался, – с веселым изумлением сообщил Эйзенхарт, открывая дверь. – И все равно меня нашли.
Я улыбнулся:
– Как видите, вы не так непредсказуемы, как вам хотелось бы думать.
Я уже собирался уходить, как их диалог привлек мое внимание.
– … принес фотографии. Лой рассказал, что когда он поднялся в квартиру, к нему подошла соседка покойной: похоже, у той была громкая ссора с мужчиной, как раз перед смертью.
Эйзенхарт зашелестел бумагами, рассматривая детали.
– Да? Это меняет дело. Расспроси ту соседку как следует, вернешься – расскажешь, – с вновь найденной энергией он пронесся мимо меня в коридор, но обернулся. – Вы еще здесь, доктор? Идите, идите, я вам позвоню.
Глава 3
Пока Брэмли занимался сбором свидетельских показаний, Эйзенхарт, благодаря своему обещанию запертый в управлении, решил узнать о погибшей с другой стороны. С тяжелым сердцем он взялся за телефон и назвал знакомый номер.
– Соедините меня с Соколиной площадью, 22–17, – попросил он телефонистку.
В ожидании ответа он прижал холодную эбонитовую трубку к щеке, раздумывая, что сейчас скажет.
– "Новости Гетценбурга", Лидия Кромме у аппарата, – прозвучал в трубке хорошо известный ему голос.
Годы работы на "Флит и партнеры" стерли густой портовый акцент, но все равно Эйзенхарт узнал бы его всегда. В любое время, в любом месте, на любом языке – в этом у него не было сомнений. Как узнал бы и ее саму, даже если бы ему отказали все органы чувств. Он представил себе, как она сейчас сидит за своим столом, в одной руке телефонная трубка, другой пытается допечатать на машинке статью. Быстрый перестук клавиш, послышавшийся в телефоне, подсказал, что так оно и было.
– Это я.
"Гениальное начало," – обругал он себя. Но ничего больше в голову не пришло, когда горло внезапно сдавило от ощущения потери.
– Виктор? – насторожился голос. – Что тебе нужно?
– Я, кажется, умираю.
На том конце провода замолчали. Затем женщина что-то пробормотала в сторону и резко выдохнула.
– Знаешь, сколько раз я это слышала?
– Десять? – попытался угадать Эйзенхарт, но недоверчивое хмыканье подсказало ему, что он сильно занизил число. – Но сейчас, кажется, все серьезно.
– То же самое ты говорил в прошлый раз. И до того… – голос замолчал. – Ты только поэтому позвонил?
– Нет. Мне нужна информацию на Коринн Лакруа. Поможешь?
– С этим могу, – повеселела его собеседница. – Тебе послать с курьером или можно по почте?
– Я мог бы и сам приехать, – предложил Эйзенхарт.
– Нет! – она ответила немного слишком поспешно и теперь попыталась сгладить неловкость. – У нас сейчас начнется совещание, сам знаешь, как это… я не могу сказать, когда освобожусь. Зачем тебе ждать…
– Конечно, – Эйзенхарт постарался скрыть свое разочарование. – Скажи, а о леди Хэрриет Лайонелл ты что-нибудь слышала?
Сложно сказать, что подвигло спросить его о Хэрриет. Возможно, в глубине души уверенность Эйзенхарта в том, что она покончила с собой, была не так уж непоколебима. Или, возможно, вмешалось то самое мифическое чутье, о существовании которого всегда спорят читатели детективных романов. А, быть может, Эйзенхарту было просто скучно – или хотелось хоть на секунду продлить разговор. Так или иначе, первый шаг к расследованию смерти леди Лайонелл был сделан.
– Нет, – удивленно ответила Лидия. – Ничего. Но я могу спросить в светской хронике, если хочешь.
– Да нет, наверное, не надо.
Повесив трубку, Эйзенхарт задумчиво посмотрел на проявленные экспертом фотографии. На самом деле они сейчас ничего не давали: только потом, когда появится информация от свидетелей, можно будет делать первые выводы, а пока изображения мертвого тела (которое Эйзенхарт уже и так видел) и образцового порядка в модно обставленной квартире были совершенно бесполезны.
Конечно, он дал слово не работать сегодня в городе, но обещание это касалось дела Лакруа. По поводу леди Хэрриет он ничего не говорил. Да и не расследование это, а так – просто, чтобы закончить бумажную работу. А ведь именно бумагами Эйзенхарт пообещал заниматься, верно? Придя таким образом к компромиссу с собственной совестью, Эйзенхарт взял с вешалки пальто и вышел. Его путь лежал к сэру Дегнарду, разорвавшему отношения с леди Хэрриет незадолго до ее смерти.
Молодого Дегнарда Эйзенхарт нашел дома, в семейном особняке на углу Парковой и Арсенальной. Юноша, к которому провели Эйзенхарта, был тих и печален и мало походил на человека, разбившего чье-то сердце. Скорее на того, кто потерял свою любовь и не успел ее оплакать.
– Мы действительно расстались, – признал молодой человек, – но это произошло не по моему желанию.
– Я слышал иное.
– Официально инициатором был я. Но на самом деле… Хэтти пришла ко мне и сказала, что встретила и полюбила другого. Что я мог сделать? Только пожелать ей счастья и взять вину за разрыв на себя.
Эйзенхарт кивнул. Расставание по вине леди вызвало бы волну любопытства и осуждения среди знакомых, в то время как джентльмен, разумеется, имел полное право выбора. Неудивительно, что Дегнард, который, если он действительно любил леди Хэрриет, из благородных побуждений предложил сказать неправду.
– Леди Хэрриет называла имя?
– Нет. Я и сам хотел бы знать, учитывая, чем все закончилось, – мрачно ответил сэр Джон.
Мысленно Эйзенхарт с ним согласился. Дело принимало другой оборот, который ему не особо нравился. Если леди Хэрриет не могла быть расстроена из-за Дегнарда, с которым порвала сама, что могло случиться за те несколько недель, чтобы она решила покончить с собой?
В поисках третьей стороны этого любовного треугольника Эйзенхарт отправился к Лайонеллам, где его встретили куда менее дружелюбно, чем в предыдущий раз.
– Я думал, вы все уже для себя уяснили, детектив, – с намеком (или это был упрек?) посмотрел на него лорд Лайонелл.
– Да, сэр. Но, ввиду новой информации, – Эйзенхарт запнулся, – я должен попросить вас дать разрешение на осмотр вещей вашей дочери.
– Какой информации?
– Не могу сказать, сэр.
На мгновение Эйзенхарт устыдился своей джи. Стоило ли его любопытство неудобств, которые он доставлял родственникам покойной? Однако, если бы он позволял воспитанию брать верх над долгом, его карьера в управлении закончилась бы, так и не начавшись. К тому же, годы в полиции научили его прислушиваться к своей интуиции – а она упрямо отказывалась умолкать поле разговора с Джоном Дегнардом.
В комнате леди Хэрриет, куда его провели поле недолгих уговоров, еще не успели убрать, что обрадовало Эйзенхарта. С наслаждением вдохнув спертый пыльный воздух – все одно лучше, чем в пропитавшейся запахом траурных букетов гостиной, – Виктор медленно обошел спальню, гадая, с чего начать поиски. Письменный стол был пуст. Под пресс-папье лежали только вырезанные из газеты рекламные объявления, промокашка была заменена на новую. В шкатулке с украшениями лежала пара тонких колечек и цепочка с аквамарином. Все они не выглядели не особенно новыми, ни дорогими, и Эйзенхарт решил, что едва ли найдет здесь следы последнего возлюбленного леди Хэрриет. Он прошелся вдоль книжного шкафа, отмечая про себя миниатюрные томики старомодной поэзии и подшивки модных журналов. На одной из полок стояла фотография самой леди Хэрриет в серебряной рамке: длинные белые волосы, русалочьи глаза, роза в тонких пальцах. Надпись на оборотной стороне подсказала, что снимок был сделан за полгода до смерти. Откинув покрывало, Эйзенхарт залез рукой под матрас в поисках дневника, но, увы, там было пусто, Вспомнив, как в детстве он нашел дневник своей сестры в пространстве между стеной и шкафом (а также краткое и эмоциональное "Не лезь, Виктор!", бывшее единственной записью в нем), Эйзенхарт проверил и там, однако ничего не обнаружил. Зато верх шкафа обрадовал его неожиданной находкой. В объемной деревянной шкатулке леди Хэрриет хранила письма. Особенно Эйзенхарта заинтересовали те, что лежали сверху. Кто-то смял их, но потом передумал, достал из корзины для бумаг и, аккуратно расправив, добавил к старым. Присев на краешек постели, Эйзенхарт углубился в чтение.
"Дорогая Хэтти! Я пишу тебе из Сен Фоллз… климат здесь более благоприятен… леди Ж. (помнишь, мы видели ее в прошлом месяце у Р.?)…"
Нетерпеливо перелистывая через описания нарядов и пересказ местных слухов, Эйзенхарт наконец добрался до того, из-за чего Хэтти в начале выбросила это письмо.
"… конечно, я ничуть не думаю, что ты выдумываешь (зачеркнуто) преувеличиваешь, но я должна предупредить тебя насчет А. Его внимание лестно, но небезопасно. Ты знаешь, как я тебя люблю, но…"
Эйзенхарт взглянул на подпись. Дата – месяц назад. Вместо подписи – буквы "С.Н." (мысленно детектив уже трижды проклял привычку неизвестной использовать вместо имен инициалы).
Открывая следующее послание, Виктор понял, что он на правильном пути. Снова и снова подруга умоляла леди Хэрриет быть осторожней, в ход шли увещевания морально этического свойства ("подумай о бедном Дж."), народная мудрость ("синица в руках лучше журавля в небе") и даже статистика ("не думай, что ты единственная, кому А. вскружил голову. В прошлом сезоне я знала трех молодых леди (думаю, ты поймешь, почему я не раскрываю их имена), и каждая из них была уверена, что станет избранницей А.").
Открывая последнее письмо, Эйзенхарт возликовал. "Я знаю, к сегодняшнему дню ты уже не считаешь нас подругами, но я все еще молю духов, что ты увидишь правду. А. Г. – не сказочный принц…" – писала С. в надежде на благоразумие леди Хэрриет. Наконец-то он продвинулся в поисках! Однако, инициалы, пусть даже теперь и с фамилией, – это еще не все имя, поэтому на обратном пути ему пришлось снова потревожить лорда Лайонелла.
– Вы что-то нашли?
– Возможно, – уклончиво ответил Эйзенхарт, спрятавший письма в нагрудный карман. – Скажите, вы знаете среди знакомых леди Хэрриет некоего мужчину с инициалами А. Г.? Вероятно, они встретились впервые в прошлом месяце.
Лорду Лайонеллу вопрос не понравился:
– На что вы намекаете, детектив? – нахмурился он.
– Ни на что! Просто спрашиваю. – Эйзенхарт поднял руки в защитном жесте. – Свидетельства знакомых леди Хэрриет могли бы доказать, что ее смерть не была самоубийством, – на этот раз ему даже не пришлось прибегать к лжи. – А что насчет подруг леди Хэрриет? Была ли среди них леди, чьи инициалы С. Н.?
– Должно быть, это Сэломи Незерфилд, они были весьма близки… – лицо барона прояснилось. – Да, конечно! Поговорите с ней, мистер Эйзенхарт, уверен, она подтвердит вам, что Хэтти не могла намерено покончить с собой!
– Возможно, – задумчиво повторил Эйзенхарт, выходя на крыльцо. – Возможно…
* * *
Когда Эйзенхарт вернулся в управление, телефон уже надрывался. Дав отмашку недовольному Штромму, выглянувшему на звук из соседнего кабинета, он схватил трубку и уселся на краешек стола.
– Алло?
– Наконец-то! – сердито воскликнули в трубке. – Сам дал задание, и сам же исчез, очень в твоем духе. У меня все готово, пришлешь Шона?
Эйзенхарт покосился на часы. Если его надеждам было суждено сбыться, сержанта не стоило ожидать еще часа полтора.
– Конечно, – с легкостью соврал он. – сейчас отправлю его к тебе.
Окинув рассеянным взглядом письменный стол, он подобрал букет нарциссов, пострадавший ранее от его руки. Если убрать растерзанные цветы, все еще оставалось приличное количество. Распустив бант на траурной ленте, Эйзенхарт заново перевязал букет – за неимением другой ленты тут сгодилась бечевка от почтового отправления, – и нервно поправил воротник рубашки.
Дорога до редакции крупнейшей на острове газеты занимала обычно минут десять. В своем нынешнем состоянии Эйзенхарт потратил на нее больше четверти часа, немудрено, что Лидия уже заждалась его. Привлекательная блондинка стояла у входа в офис и озиралась по сторонам, теребя ремешок часов на левой руке. Она все еще носила волосы распущенными и отказывалась отрезать длину, но знающий человек все равно мог заметить, как встревоженно подрагивали под золотистой шевелюрой кончики рысьих ушей. Увидев Эйзенхарта, она вздрогнула, однако сдержала первоначальный порыв броситься прочь с площади и подошла к нему.
– Виктор, – поздоровалась она, растерянно принимая букет.
– Шон был занят…
– Ну конечно, – журналистка окинула его встревоженным взглядом. – Ты плохо выглядишь.
– Я же тебе сказал: я умираю.
– Ты это не первый раз говоришь, – напомнила она.
– Но в этот, кажется, все серьезно.
Женщина оставила это без ответа.
– Здесь все, что я нашла на Лакруа, – она протянула пухлую папку, которую до того держала в руках. – Можешь оставить себе, это копии.
Эйзенхарт пролистнул страницы.
– Может, расскажешь вкратце? – предложил он. – Чую, я здесь на весь вечер могу закопаться.
Его собеседница замялась, пытаясь найти тактичный способ отказать.
– Последняя просьба умирающего? – вытянул Эйзенхарт главный козырь.
– Ладно, – тяжело согласилась Лидия, – только недолго.
Пивная Габриэля, находившаяся на другой стороне площади, ничуть не изменилась со времени их совместных обедов – с трудом оторванных от работы минут между интервью и осмотром мест преступления. Та же добротная дубовая мебель, клетчатые скатерти в тон к светлым шторам на окнах, запах щелочной выпечки [2]2
хлебобулочные изделия, погружаемые перед выпеканием в содовый раствор. Характерная часть немецкой, австрийской и швейцарской кухни
[Закрыть]. Усатый хозяин добродушно улыбнулся постоянным клиентам, провожая их к столу.
– Итак, Коринн Лакруа появилась в Гетценбурге четыре года назад…
Эйзенхарт кивал, слушал неспешную речь, зорко следил за пальцами теребившими веревку на желтых нарциссах. Из того, что рассказывала Лилия, складывался портрет типичной demimondaine [3]3
(фр.) дама полусвета
[Закрыть] жадной до жизни, до удовольствий, до денег. Приехав в город без капитала и связей, она быстро поднялась в обществе, эпатируя и привлекая внимание как на сцене, так и в частных салонах.
– Хотел бы я знать, кто оказывал ей свое расположение…
– Легче сказать, кто не оказывал, – криво улыбнулась Лидия. – Имена у тебя в папке.
Эйзенхарт послушно зашелестел страницами:
– Это все они? Я видел проституток… мертвых, – добавил он под насмешливым взглядом, – у которых список клиентов был короче.
Детектив медленно провел пальцем по списку имен. Мадемуазель Лакруа была замечена в отношениях с мелкими аристократами и графскими отпрысками, принимала подарки и подношения от фабрикантов и богатых торговцев, выходила в свет с коллегами по сцене и гостями из далеких стран… Напротив одного имени Эйзенхарт остановился. Его внимание привлекли инициалы – А. Г.
– Да нет, это было бы слишком большой натяжкой… – пробормотал он, машинально отхлебывая кофе.
Лидия перегнулась через стол, чтобы прочитать заинтересовавшее его имя:
– Александр Грей? Мне следует что-то знать о твоем деле?
Даже Эйзенхарт признавал, что вероятность того, что Александр Грей был тем самым А. Г. из писем леди Хэрриет, была такой же высокой как шанс, что человечество наконец долетит до луны (а, учитывая, что даже авиационная отрасль заглохла после закона о рационировании топлива, уже и самые большие оптимисты признавали тщетность подобных надежд). Да, чисто теоретически, они могли быть знакомы. Но все же, пропасть между ними – благовоспитанной дебютанткой из небогатого и не особо важного рода и скандально известном сыном правителя дикого заморского королевства – не могла быть шире.
– Да нет, – рассеянно откликнулся Эйзенхарт. – Пока ничего. Но если соберешь так же информацию на Грея, я тебе все расскажу. Честно, – заверил он журналистку, смерившую его холодным взглядом. – А сейчас мне пора.
– Подожди, – схватила его а рукав Лидия. – Я действительно любила тебя.
– В прошедшем времени? – пошутил Виктор.
Взглянув на ее расстроенное лицо, Эйзенхарт наклонился и поцеловал ее в макушку.
– Я знаю, – прошептал он. – И никогда в этом не сомневался.
Лидия нахмурилась.
– Тогда почему…
– Почему что?
– Цветы. Я решила, что ты намекаешь…
Эйзенхарт опустился обратно на стул.
– Как, ради духов и всего прочего, я могу что-то намекать тебе букетом? – ошеломленно спросил он.
– Это же нарциссы. "Лживая любовь". Ну, язык цветов…
– Язык цветов? – недоуменно переспросил Виктор.
– Забудь, – смутилась журналистка, – я все поняла. Я пришлю тебе все, что у меня есть на Грея… только, ради Духов, не приезжай сам.
На этот раз у Эйзенхарта не хватило сил солгать.
Он только-только успел вернуться к себе и нацепить невинный и скучающий вид, как в кабинет постучал Брэмли.
– Проходи, – обрадовался Эйзенхарт поводу отвлечься от грустных мыслей. – Что нового?
Сержант цепким взглядом прошелся по комнате, подмечая следы того, что его начальник и кузен все-таки нарушил обещание и уходил из управления. Эйзенхарт нервно поправил нетронутую кучу бумаг на столе, придавая ей более растрепанный и деловой облик. По крайней мере, благодарение Духам, на улице не было дождя, иначе у него не осталось бы и шанса отшутиться.
– Я склонен полагать, что это было самоубийство, сэр, – выдал сразу свое мнение Брэмли.
Эйзенхарт поморщился. На его взгляд, говорить "сэр" собственному брату было ненужно и вообще довольно абсурдно (не говоря уже о том, что само обращение действовало Виктору, который себя ни старцем преклонного возраста, ни почтенным начальником не считал, на нервы), но избавить кузена от этой привычки он так и не смог. Тот полагал, что в рабочей обстановке допустимы только рабоче-уставные отношения, а потому, раз ты выше по табелю, то радуйся согбенным коленям и преданному заглядыванию в глаза. Иногда (да что там, большую часть времени) Эйзенхарт гадал, за что его угораздило родиться среди людей, настолько ценящих и уважающих букву закона, и что же конкретно должно было случиться с его кузенами, что они чтили правила с такой маниакальной настойчивостью.
– А как же та ссора, которую слышали соседи незадолго до смерти Коринн?
– Я опросил их. Старуха, живущая напротив, сказала, что из квартиры мадемуазель Лакруа доносились крики и даже звон бьющегося фарфора, однако незадолго до смерти мадемуазель мужчина, с которым она спорила, ушел. Соседка совершенно точно утверждает, что слышала, как хлопнула дверь.
– И все же, я хотел бы поговорить с этим мужчиной. Соседка сумела его опознать?
– Боюсь, что нет, сэр. Она не видела его, про голос тоже ничего сказать не смогла кроме того, что мужской.
– А портье?
– Говорит, что не знает его. Что или это не самый постоянный из гостей, – сержант покраснел, – мадемуазель Лакруа, либо он раньше приходил в другую смену.
– Но он хотя бы дал словесное описание?
– Очень общее, сэр. Худой, высокий, темноволосый…Он не присматривался.
– Худой, высокий, темноволосый… – задумчиво повторил Эйзенхарт.
На ум снова пришло лицо человека, чье имя он обнаружил среди любовников погибшей актрисы. Да нет, это было бы глупо. В конце концов, такому описанию соответствует треть жителей острова.
– Надо узнать, кто этот мужчина. Попробуем получить более детальное описание, если не получится, у меня есть кое-какие наработки, будем вычеркивать подозреваемых по одному…
Эйзенхарт мысленно задался вопросом, а что собственно, окажется хуже: что его работа на сегодня – два заурядных, случайно совпавших по времени самоубийства, навевающих мысли о его собственной скорой кончине, или же что эти смерти действительно связаны между собой, и дело приобретет оттенок международного дипломатического скандала.
Впрочем, в глубине души он знал ответ.
