Текст книги "Жених и невеста"

Автор книги: Алиса Ганиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Хлопнула дверь. Вернулась мама Амишки.

– Я сделаю вид, что сплю, – заволновалась наша подружка, растирая солёную морось по лицу и отворачиваясь к стенке, – а то мама заметит, что я снова плакала.

Мы утешили её напоследок и оставили валяться в оцепенении. А потом долго прощались с Аидой у ворот, вздыхая и поцокивая языками. Поохали над внезапным озарением Зарипат. Попытались вспомнить, но так и не вспомнили уродливую Сидратку. Возможно, Амишка её придумала или с кем-то перепутала.

– Ну, дай Аллах, чтобы у этой дурочки всё нормально сложилось, – в который раз взмолилась Аида. – И ты тоже, Патя, давай уже, выходи замуж. У меня, видишь, третий растёт, а ты… В Москве никого не найдёшь, зря тебя туда на год отправили. Лучше ответь, кто тебе из наших поселковых нравится?

– Не знаю, – залепетала я. – Мне какой-то Тимур пишет, говорит, он отсюда, но я его не помню.

– Что за Тимур? – оживилась Аида.

– Активист. В партиях каких-то состоит, в ассоциациях.

– А-а-а, – закивала платком-тюрбаном одноклассница, – знаю. Он так много слов использует, так зажигательно выступает, вот на днях у них в клубе будет какое-то собрание. Всё, Патюля, наряжайся и приходи туда обязательно. Только не в этом платье. Поищи что-нибудь красивое, у тебя же есть синее с блёстками. И я тоже, если ребёнок заснёт, забегу, хочу на вас посмотреть.

Она подмигнула. Я уже жалела, что призналась Аиде. Она, конечно, начнёт трепаться, расскажет дома и по соседству. А ведь могло ещё оказаться, что этот Тимур – никчёмный пустослов. Но на собрание я и без Аидиных напутствий решила сходить. Хотя бы для развлечения.

Мы распрощались, а дома мама встретила меня в ожидаемом возбуждении:

– Где ты была? Заходила к Аиде? А жена Магомедова мне уже позвонила, рассказала, что дети под впечатлением, что сыну ты очень понравилась!

– Мама, он всё время молчал, – отмахнулась я.

– Опять! Опять придирки. Принца ей подавай! – рассердилась мама. – Скоро на тебя даже старики не посмотрят! А через три-четыре года ты уже не сможешь иметь детей, как Люся!

– С чего ты взяла?

Но мама только трагично махнула рукой и скрылась в глубине дома. К своим жёлтостраничным детективам. Я помедлила и пошла искать папу или бабушку. Они прятались, словно улитки, в зашпаклёванные стены дома.

4. В гостях

Дом у центральной городской площади, где проживали Шаховы, оказался выбеленной, спрятанной в дебрях сарайчиков и гаражей шестиэтажкой. Под дуплистой акацией, то и дело ронявшей с веток гремящие бобами коробочки, дети в разноцветных футболках играли в «девять камушков». Расчертили на асфальте разделённый на части квадрат, как для крестиков-ноликов, и с гвалтом возводили в самом центре квадрата башенку из камней. Проходя мимо сидящих на корточках маленьких игроков, Марат пытался вспомнить правила, но всплывали только обрывки: Русик-гвоздь стоит с одной стороны рассыпанной башни и целится в Марата мячом, а тот спешно раскладывает камушки по отсекам, пока противник его не «засалил».

Ступени в подъезде стелились мягко и полого, а на дверях кое-где по старинке висели прибитые гвоздями таблички: «Проф. Омаров Г. Г.», «Инженер Исаев М. А.»… Мать, накинувшая по случаю печального визита длинную сетчатую шаль, – они шли, как и договорились, засвидетельствовать своё сочувствие по поводу усопшего дяди Шахова, – поднималась вслед, цепляясь за перила и продолжая инструктировать:

– Запомни, девочку зовут Сабрина, не перепутай.

Дверь открыла жена Шахова, сухая и короткостриженая, кивнула изучающе Марату, поцеловалась с шепчущей соболезнующие слова матерью и указала на тапочки. В небольшой прихожей, заставленной деревянными этажерками с медицинскими справочниками, висело несколько чёрно-белых фотопортретов. С одного из них на Марата подозрительно щурился крупный бородатый мужчина в шляпе и щегольском костюме с бутоньеркой. Это был покойный отец Шахова, директор музыкального театра, собиратель народных мотивов, ловелас и большой мясоед.

Он довольно часто пропадал в экспедициях в поисках неизвестных мелодий, путешествуя вместе с фонографическими валиками, звукозаписывающими устройствами, стопками блокнотов и связками сушёной горской колбасы. Каждый день, согласно молве, Шахов-старший съедал по одной бараньей голове, а в случае счастливой премьеры – ещё и варёную требуху, которую ему готовили прямо в театре, в специально устроенной кухоньке. Шахов-сын с негодованием отвергал эти байки и утверждал, что отец при жизни страдал гастритом и даже при всём желании не способен был переварить так много бараньих голов.

– И вообще, откуда у нас столько овец? Мы не были так уж богаты!

Лукавил Шахов или нет, понять было сложно. Он когда-то служил в оборонной промышленности, вышел в отставку с медалями за секретные заслуги и только и делал, что поминал былые привилегии. Сев с Маратом за скупо накрытый стол, он сразу начал жаловаться на развинтивших и распродавших всё до гайки работников торпедного завода.

– Ослы! Казнокрады! – надрывался он, закатывая глаза. – Изменники родины!

– А тебе больше всех надо, – ходила с порога к столу сухая жена, устало пожимая плечами.

Матери Марата было всё равно, чему поддакивать, и она горячо поддержала:

– Не говорите, просто преступники! Я и Асельдеру всё время об этом твержу. Он очень хотел к вам зайти, но у них в Институте какой-то бедлам из-за Халилбека, будь он неладен.

– Халилбека? Вы тоже считаете, что он во всём виноват?

– Во всём, совершенно во всём! А разве нет? – завелась мать.

– И ты так считаешь? – обратился Шахов к Марату.

– Нет, я так не считаю. Это слишком сложное дело, обвинение путается в фактах. Тут больше слухи, злые языки.

– Молодец, дай пожму тебе руку, – обрадовался Шахов, крепко сжимая ладонь Марата, – не давай этим женщинам выносить приговор раньше времени!

– А где Сабриночка? – сменила тему мать.

– Она здесь, Хадижа, – отозвалась жена Шахова из кухни, – занимается в комнате. Наверное, не слышала, что вы пришли. Сабрина! Сабрина!

– Хватит её звать, – буркнул Шахов, – не принцесса, сама должна понять, что гости здесь.

В зале на стенах тоже чернели фотографии. Снова директор театра, на этот раз в штанах галифе, с серебряным ремешком на широкой талии, в хромовых сапогах, гордо восседающий на фоне семи или восьми улыбающихся хористок с бубнами, в светлых платках, спускающихся концами до пола.

Рядом висел портрет усопшего дяди Шахова, запечатлённого в молодые годы верхом на мускулистой вороной кобыле. Он был увлечённым коневодом, знатоком ахалтекинских лошадей, тонконогих, выносливых, высоких и почти безгривых. Карьера его, только начавшись, уже мчалась вверх, когда всё обрушилось из-за одной неудачной фразы.

Дяде Шахова было двадцать, он возвращался на завод после лечебного купания коней в морском прибое. С ним были его ровесники, парни с конюшен, потомки погонщиков с Атлыбуюнского перевала. Пока шли по пыльной, звенящей цикадами дороге, у одного жеребца, расслабленного после каспийских солей, вылезла из кожистого мешочка длинная чёрная кишка. Парни рассмеялись, и дядя Шахова, оскалив белые зубы, брякнул:

– Стоит, как Сталин на трибуне!

Шутка обошлась дяде Шахова в десять лет лагерей. Строительство железной дороги Игарка – Салехард, обморожение, истощение… Тем не менее дядюшка упрямо вернулся в жизнь и умер во сне, от сердца, в глубокой старости, оплетённый морщинами, бездетный, худющий, хоть рёбра пересчитывай. По сравнению с дородным старшим братом, директором театра, – просто свечной фитилёк.

В комнату осторожно вошла длиннобровая, недовольная, вежливая через силу Сабрина. Жена Шахова как раз подавала индейку с картофельным пюре и свежие овощи. Все сели, а Шахов продолжал распинаться:

– Приезжаю на завод, а там всё запущено. Никто не встречает, не провожает. Раньше я к директору в кабинет дверь ногой открывал, на служебной «Волге» с флажком раскатывал. Бывало, остановят шофёра за превышение, увидят мои погоны и сразу под козырёк. Извините, мол, и счастливого пути. Да что там наши букашки, если мне генералы в Москве кланяются! Вы, Марат, у себя в конторах сидите и не знаете, кто есть кто. Кстати, какие новости с этим громким делом? С убийством правозащитницы? Лезла, наверное, на рожон. Скажи, вот тот, кого подозревают, действительно виновен?

– Нет.

– Ну, это ты как адвокат говоришь. А если честно?

– Там всё слишком сложно, в это дело нужно вникать. Единственное, что могу сказать: защита будет тяжёлой, потому что настоящие заказчики сидят наверху.

– Ну у нас, как всегда, с больной головы на здоровую. Кто выше, пусть тот и расхлёбывает, да? Так же и с Халилбеком. Пришили человеку всё что можно. А мы с ним, между прочим, дружили практически. Он, я, Борисов Иван Петрович… Вот пару лет назад сели втроём на моторную лодку и почесали в открытое море восьмой цех смотреть.

Марат вспомнил: облезший от времени восьмой цех оборонного завода высился каменной уткой в трёх километрах от берега, прямо в море, стоя на гигантском, наполненном водой железобетонном ящике. Из самого чрева этого цеха в глубины Каспия когда-то запускались торпеды для испытаний. А во время штормов рабочие взлетали на тяжёлых лифтах и хоронились в гостиничных комнатах.

Смотровая вышка чудо-цеха, засиженная сейчас крикливыми бакланами, смахивала издали на торчащий утиный клюв, и Марату в детстве, с берега, казалась, что утка вот-вот нагнётся и клюнет сливающийся с небом горизонт. Цех был заброшен после Отечественной войны, но Шахов утверждал, что в тамошней столовой и в библиотеке ещё недавно можно было видеть лакированный паркет и даже остатки мебели.

Меж тем краем уха Марат улавливал, как мать пытается разговорить жену Шахова и сидящую сурово и прямо Сабрину. Речь, судя по долетающим отрывкам, шла о поминках дяди Шахова. Мать жужжала:

– Ну что обычно соболезнующим гостям раздают? Сахар и полотенца, да? Сахар по три килограмма и полотенца. Но ведь когда горе случается, можно и не найти по хорошей оптовой цене. Я себе заранее закупила.

– Ну что ты, Хадижа!

– А что? Никто не знает, когда мы умрём. Может, сегодня. Может, завтра. А Асельдер, он же в хозяйстве бестолковый, купит не то, распорядиться не сумеет, опозорится на весь род. Вон сын у него был на стороне, что тут скрывать, все знают. Хороший мальчик, Адик, жил по соседству. Шёл вечером по дороге, и тут навстречу наш супермен – Халилбек на джипе. Сбил насмерть.

– Какой ужас, какой ужас… – заладила жена Шахова.

– Да, сбил. А дом его менту достался. Жена Адика втихую продала одному наглому менту, буквально из-под полы. И – юрк на кутан. С детьми обоими. Асельдер всё это глазами своими карими прохлопал. Так что я и носков мужских накупила два мешка на случай чего, чтобы на моих похоронах раздали. И полотенца, три в комплекте. Ну, знаете, одно – для лица, другое – для рук и третье – для этого места.

Мать коротко кивнула себе на низ живота. Сабрина покраснела и отвернулась с брезгливостью.

– А что, вы могли претендовать на дом этого сбитого мальчика? – чопорно полюбопытствовала жена Шахова.

– Что ты, этот полковник из шестого отдела там сразу ремонт затеял, так что мы об этом доме уже забыли.

Шахов, с набитом ртом перечислявший Марату свои почётные звания, услышал последнюю фразу Маратовой матери и оживился.

– Слушайте, а это не тот ли самый полковник из вашего посёлка, который к шахидке в окно залез?

– К какой ещё шахидке, папа? Просто к женщине в никабе, – поправила Сабрина.

– Просто женщин в никабе у нас не бывает, – ударил кулаком по столу Шахов, – они все – будущие террористки. Тем более эта. Чёрная вдова. У неё уже двух мужей в лесах уничтожили.

– Подождите, полковник залез к чёрной вдове в окно? Зачем? – оторвался Марат от тарелки.

– Ну, это ещё неизвестно, полез или нет, это всё наши болтуны раздувают.

– Полез, папа, ты знаешь, – снова вклинилась Сабрина. – Вытащил её на допрос, она с детьми была и с подругами… Вытащил, повёз в свой отдел и там…

Сабрина неожиданно прервалась.

– Речь идёт об изнасиловании, – докончила за неё жена Шахова.

– Ой, ой, ой, – завертелся на стуле Шахов, – нашлись тоже, правозащитницы. Да это ещё доказать надо, насиловал или нет. И даже если насиловал, может, она сама его склонила, чтобы скандал раздуть. Эти лесные вдовы хуже уличных женщин, на всех набрасываются.

– Папа! – сдвинула брови Сабрина.

– А что? Все только и знают, что ныть про беспредел полиции. А то, что мальчики из полиции героически погибают, защищая нас от бандиток в никабах? Бородатые только строят из себя мирных мусульман, овечками прикидываются, а сами!.. Что они умеют? Только болтаться вокруг мечетей и на государство жаловаться: «Тагут[16]16
  Здесь – преступный правитель, изменяющий законы Аллаха. В целом, коранический термин, который означает «мятежник», «преступник», «человек, преступающий религиозные и моральные границы». Сейчас используется в отношении любой антиисламской личности, группы, партии или власти, выступающей за секулярные и материальные ценности Запада.


[Закрыть], Тагут, Тагут».

– А если есть причины? – не успокаивалась Сабрина.

– Причины они всегда из пальца высосут. Их, видите ли, похищают. Их, видите ли, избивают. Гранаты им подкидывают. Без вины пытают. И всё совершенно на ровном месте. Всего лишь за соблюдение шариата. Не смешите меня, пожалуйста.

– Вот вы вроде бы адвокат, – вдруг повернулась Сабрина к Марату, – а почему сидите в Москве и решаете всякие громкие дела ради денег вместо того, чтобы здесь, у себя в посёлке, защищать ущемлённые права прихожан?

– Прихожан?

– Полицейские то и дело избивают людей, которые ходят в оппозиционные мечети. Это по всей округе. Но у вас в посёлке – слишком часто.

– Мечеть «за железкой» – ваххабитская, – робко отбился Марат, не готовый к такой атаке.

– Что значит «ваххабитская»? Это словечко из новостей. Сразу видно, в Москве живёте. Они не ваххабиты, они ищут истину. А настоящие бандиты – в министерствах. Хорошо, хоть одного посадили. Надеюсь, этого Халилбека никогда не выпустят!

– Сабрина, – одёрнула дочь жена Шахова.

– Между прочим, Халилбек как раз помогал твоим ищущим истину, даже денег на мечеть дал, – съязвил Марат.

– Вёл двойную игру, и нашим и вашим. Слишком хитрый, – не смутилась Сабрина.

– Что ты такое тут несёшь, букашка? – как будто только сейчас очнулся Шахов.

– Ну, дети часто заблуждаются, – затараторила мать Марата, видно, пытаясь рассеять витающий в воздухе порох. – Насчёт Халилбека абсолютно согласна, тот ещё лис. Построил в посёлке игровые лохотроны, представляете? И Асельдеру, он с ним общался когда-то, не дал продать очень выгодные ценные бумаги. Другие разжились, а мы на бобах.

– Мама! – начал вскипать Марат. – Халилбека в серийных убийствах обвиняют, в масштабной коррупции, а ты снова об этих акциях и казино!

Шахов вскочил со стула и размашисто заходил.

– Вот растил, растил дочку, ни в чём не отказывал, а теперь она мне заявляет, что эти дуры в никабах – правы, а её отец, у которого тридцать медалей, причём не купленных, а самых настоящих, – не прав!

– Не нервничай так, садись, сейчас чаю с пирогом выпьем, – подала спокойный голос жена Шахова.

– Не перебивай, – фыркнул Шахов. – Вот скажи, Сабрина, кто в этой истории поставит точку?

– Надеюсь, справедливость, – с достоинством ответила та.

– Нет, сам Халилбек и поставит точку! Он мне всегда говорил: «Всё в точке, товарищ Шахов, в одной точке!»

– Какая же пурга, – пробормотала чуть слышно Сабрина.

– Вот! – ликующе ткнул в неё пальцем Шахов. – Смотри, Марат. Отец ей умные вещи втолковывает, а она сидит и под нос бубнит! И всем женихам отказывает!

– Ну-у-у, у такой красавицы от женихов отбоя нет, я уверена, – вставила мать Марата.

– Скоро постареет и все женихи закончатся. Пускай тогда надевает никаб и идёт в лес к своим друзьям, там она очень быстро мужа найдёт. И даже не одного! – распалился Шахов.

– Астауперулла, – испугалась мать Марата.

– Что ты такое говоришь, а? – Жена Шахова тряхнула короткой копной волос и вышла на кухню за пирогом. Мать Марата, распрямив и пригладив юбку тяжёлыми ладонями, пошла следом.

Марат встал, как бы разминая ноги, и пошёл вдоль стены, разглядывая висящие там в рамочках похвальные грамоты.

– Твои, школьные? – спросил он Сабрину.

Та не отвечала.

– Тебя спрашивают, – заметил дочери Шахов.

– Разве не ясно, что мои? – процедила Сабрина, ни на кого не глядя. – Я вообще-то сто раз их со стенки снимала, а мама снова развешивает. Чего она добивается? Ещё бы курсовые мои прилепила, чтобы шлялись, глазели.

– Посмотри на неё, Марат! – покраснел Шахов. – Как она разговаривает? Йо[17]17
  Обращение к женщине в Дагестане.


[Закрыть], тобой мать гордится, поэтому и развесила. В лучшую школу тебя отдавали, репетиторов нанимали, с университетом помогли, в интернатуру устроили. Разве я мог мечтать о такой жизни? Я с двенадцати лет работал!

– Хватит меня этим дразнить, папа.

– Отец пока в театр не устроился, мы жили в селе. Я утром – в колхозе, днём – в школе, вечером – в саду, в мастерской. Дядя сидел, времена были трудные, отца в партию не принимали.

– Хватит, хватит, тысячу раз слышали!

– А тебя мать разбаловала!

– Что ты опять за критику взялся? – рассердилась жена Шахова, входя в зал с пирогом. Следом семенила мать Марата с подносом и чашками.

– А потому взялся, – продолжал браниться Шахов, – что твоя дочь гостям чай не подаёт. Сидит, с отцом пререкается. Хадижа, садись. Пускай Сабрина сама обслужит.

– Да мне не трудно, что ты, что ты, – заквохтала мать Марата. – Сабриночка ещё успеет столы понакрывать. Выйдет замуж – сама будет пиры закатывать.

– Не смеши меня! Да муж её на следующий же день из дома вышибет!

– Что ты! – наконец потеряла спокойствие жена Шахова. – Зачем ты собственную дочь при гостях позоришь? Совсем на пенсии голову потерял!

Марату захотелось скорее бежать оттуда, он с трудом удерживался.

– Ах, какой вкусный пирог. Начинка – курага с орехами, правильно? Небось Сабрина пекла? – заахала уже принявшаяся за десерт мать Марата.

– Я не умею печь, – заявила Сабрина с некоторым вызовом. – Мама сходила в кондитерскую и купила.

Повисла неловкая пауза, которую все постарались заполнить скрипением стульев и звяканьем чайных ложек. Пирог был действительно свеж и вкусен, не уступая домашней выпечке.

– Вот моя мама пекла пироги, – начал было Шахов, но тут хлопнула дверь и в коридоре раздался голос Шаха, племянника Шахова и поселкового приятеля Марата.

– Что вы дверь не закрываете? – весело поинтересовался Шах, подходя к сидящим и пожимая мужчинам руки. – Нет, нет! Я есть не буду, я только с вами чай попью.

Жена Шахова со значением взглянула на Сабрину, и та вышла за новой чашкой.

– А вы с Шахом, получается, коллеги? – кивнул Шахов Марату.

– Да, мы вместе учились, – подтвердил Марат.

Широколобый, буйный, играющий мускулами Шах всегда казался ему слишком шумным. Ещё в студенческие годы этот говорливый вертун успевал подрабатывать, учиться, дрыгаться на дискотеках, участвовать в молодёжных фестивалях, разбивать репутации девушкам, побеждать на любительском ринге и втягивать в свои бесконечные авантюры всех окружающих. Он был активен, как заводная игрушка.

– Что слышно про Халилбека? – снова свернул в привычное русло Шахов.

– Все об этом спрашивают, – с готовностью вовлёкся в тему Шах, – но никто ничего понять не может. Даже следствие.

– А ведут наши? – вклинился Марат.

– Из Ростова. Так вот, Халилбеку официально предъявлено пока всего лишь одно обвинение – убийство следователя. И то висит на волоске.

– Я так и знал, – обрадовался Шахов, – они его голыми руками не возьмут!

– Всё дело в том, что там выходит слишком длинная цепочка посредников. Халилбек якобы поручил следователя знакомому по кличке Акула, тот передал дело ещё одному, тот ещё одному, пока не дошли до восьмого по счёту. И этот восьмой обратился за помощью к своему двоюродному племяннику. Племянника как раз нашли и допросили, но пока они прошерстят всех посредников и вернутся назад к Халилбеку, всё дело может расстроиться.

– Ты смотри, ты смотри…

Сабрина внесла чашку в дрожащих от волнения руках, поставила её перед Шахом, гордо вскинула вверх изящный подбородок и объявила:

– Была рада всех повидать. К сожалению, мне нужно заниматься. Я с вами прощаюсь.

– Что значит, прощаешься. Когда гости будут уходить, тогда и будешь прощаться! – вскинулся Шахов.

– Конечно, Сабриночка, занимайся, умничка. Дай я тебя поцелую.

Мать Марата чмокнула Сабрину, и та быстро выплыла прочь.

Шах хитро смотрел на Марата.

– Вы её извините. У неё напряжённый график. Она в кардиологии допоздна почти каждый день, – обвела их глазами жена Шахова.

– Значит, тоже кардиолог, как и ты! – восхитилась мать Марата.

– Да, моя жена – хвалёный кардиолог, даже Халилбека как-то раз лечила, а у собственного мужа инфаркт пропустила! – бурлил Шахов.

– Не было у тебя никогда инфаркта, – холодно опротестовала его жена.

– Ещё как был! Я уже корчился при смерти.

– Понимаете, ему не хватает внимания, – заметила жена Шахова вполголоса.

Вскоре Марат с матерью уже обувались в прихожей. Сетчатая шаль развязалась и елозила концами по дощатому полу. Провожая гостей, Шахов не прекращал монолог, жена Шахова сухо молчала, ну а Шах вызвался подвезти. Мать Марата – до универмага, а самого Марата – до самого дома. Отъехав от универмага и оставшись с бывшим сокурсником наедине, Шах рассмеялся:

– С чего ты решил, Марат, что моя двоюродная сеструха тебе подойдёт? Это же настоящий дракон. Ты что, не помнишь, как она в детстве ко мне в посёлок приезжала?

Марат действительно вспомнил. Сабрина приезжала один-единственный раз. Им было лет по девять. Девочки играли в сарае у Шаха в кукольное застолье, готовили котлеты из песка и похлёбку из хлебных мякишей. А маленькая Сабрина только и делала, что ревела. Всё ей было не так. И куклу она требовала поменять на другую, и роль застольной гостьи её не устраивала, она непременно должна была стать хозяйкой. А потом мальчики налетели на пир разорительной саранчой, сбили с сиденьиц причёсанных кукол, опрокинули столик с яствами и похитили съедобную похлёбку. С ними, кажется, был и Русик-гвоздь. Хотя Шах утверждал, что не было:

– Ты путаешь его с Абдуллаевым.

– Да? Может быть. А как там Абдуллаев?

– Вот у него сватовство на днях, ты же идёшь. Тётя Хадижа говорила.

– А, точно. Иду.

– Слушай, он такой лох. Я его постоянно разводил разными байками, которые в судах слышал. Он всему верил. Хотя, может, это и правдивые истории, всякое может быть.

– Ну например?

– Да грязь всякая, тебе не понравится.

– Да я от тебя, Шах, другого и не жду.

– Ну ладно, короче. Мне коллеги рассказывали, в сельской школе охранник изнасиловал уборщицу. Вернее, она утверждала, что изнасиловал, а охранник убеждал, что по доброй воле.

– Уже второй раз за день эта тема всплывает, – ухмыльнулся Марат.

– И вот уборщица, значит, доказывала своё. Что она кричала и отбивалась. Решили проверить, услышали бы учителя, если бы она и вправду кричала. Провели следственный эксперимент… – Шах беззаботно заржал.

– А что смешного?

– Ну представь, следственный эксперимент. Разыграли, чтобы всё было, как в тот день. И обвиняемый взял и по второму разу её изнасиловал.

– Что за бред?

– Вот так! Прокурора за это потом сняли.

– И что, все твои байки ниже пояса?

– Ле, не строй, да, из себя зайчика. Там ещё один был анекдот. Якобы в одном следственном отделе случился, в городе. Тоже изнасилование.

– Шах!

– Ну кто, кроме меня, тебя так развлечёт, Марат? Короче, в деле фигурировала морковка. Это был вещдок. Лежала в кабинете у следователя. И тут заходит туда один сотрудник, голодный такой.

– Только не говори, что он…

– Съел морковку!

Шах снова заржал. Они гнали вдоль недостроенных строений и палаток, мимо дорожно-патрульных постов, забаррикадированных со всех сторон набитыми песком мешками. Из-за мешков высовывались невыспавшиеся автоматчики.

– А кого Абдуллаев сватает? – откинулся на сиденье Марат.

– Нормальная девушка, я сам для него собирал информацию, проверял её прошлое. Всё чисто. Зато сам Абдуллаев вляпался. От него тут одна рожать собирается.

– Да ты что!

– Баран он! Пока аспирантами были, он всё время за мной повторять хотел, завидовал, что я шикую с девушками. И всю стипендию тратил на проститутку один раз в месяц, потому что больше никто не давал. – Шах снова оголил здоровые белые зубы.

– Да знаю я, – отмахнулся Марат, – я его ругал за это.

– Он ещё знаешь, как делал? – не успокаивался Шах. – Купит стимуляторов в аптеке, наглотается и идёт в сауну, к проститутке. Чтобы больше палок кинуть и денег так сэкономить.

Марат не сдержался и присоединился к смеху приятеля. Абдуллаев и вправду был идиотом.

– И что эта девушка, которая от него беременна? Он от неё откупился?

– Это и есть та проститутка, прикинь. Она вообще грозилась на сватовство прийти с братьями и всё ему испортить.

– А невеста про это знает?

– Не знает, так узнает, – причмокнул Шах и, помолчав, добавил: – А ты, значит, со мной хотел породниться?

– Это мамина идея. Но я твоей двоюродной сестре вряд ли понравился.

– Да ладно, скажи, как есть. Сам на драконе жениться не хочешь! – хлопнул Шах его по колену, убирая руку с руля.

Они ехали по направлению к посёлку. Дорога была свободна и, судя по порывами гнущейся степной траве и клубящейся пыли, впереди поднимался ветер. Через некоторое время приятели миновали серый двухэтажный барак, в котором раньше клубилась водяными парами общественная баня. Как-то раз, ещё детьми, они соорудили под банными стенами качающуюся, неровную башню из битых кирпичей и стали по ней карабкаться и на носочках тянуться к высокому, запотевшему окошку женского отделения.

Затеял всё дело, конечно же, Шах. Прибежал к приятелям с вытаращенными глазами и растрепал, что видел голую, намыленную учительницу математики. Учительница была одышливой, большегрудой вдовой, не выговаривавшей букву «г». Всем захотелось подглядеть, приобщиться. Кинули жребий. Марату выпало взбираться к окну последним. Он ждал, пока остальные, тихо прыская в рукава, натешат своё любопытство. Впрочем, вряд ли мальчики и вправду различали что-то сквозь мутное от банных паров стекло. Скорее делали вид, притворялись друг перед другом.

Сам Марат так и не смог узнать это наверняка, потому что Русик, уже припавший к окошку левым глазом под сдавленные уханья и переспросы приятелей, неожиданно потерял равновесие. Сложенные на авось кирпичи разъехались под его ногами в разные стороны, и неудачливый соглядатай с грохотом полетел вниз.

«Кто здесь?» – послышался бранчливый возглас сторожа, Абдуллаев зашикал: «Атас, атас!» – и мальчики побежали прочь, оставив Русика валяться среди кирпичей. Марат потом внушал сам себе: пойми он сразу, что Русик не может встать, ни за что не удрал бы за остальными. Однако недоверчивая совесть не верила и щипалась: «Предатель, предатель»!

Гвоздь, как потом оказалось, сломал ногу. Поймавший его на месте падения сторож рассказал о случившемся родителям и директору школы. Русика с загипсованной лодыжкой заперли дома с учебниками и запретили соваться на улицу. Передавали, что отец выстегал его по спине резиновым шлангом. И всё же как только опека дала слабину, Русик вылетел к товарищам на костылях и гонял со всеми в футбол и в «утки-охотники», ни разу ни словом не упрекнув никого в измене.

– Слушай, – вдруг вспомнил Шах, – тут же завтра такая тема. В клубе будет собрание.

– В каком клубе?

– В нашем, поселковом клубе, в актовом зале. Вроде даже концерт дадут. В честь Халилбека.

– Сторонники?

– Да все, кто хочет на всякий случай выслужиться. Народ уверен, что Халилбек вот-вот вернётся на свободу, и надо показать лояльность. Сходим посмотреть?

– Давай! – поддержал Марат.

Шах остановил свою «Ауди» у дома Марата, они весело распрощались. Один умчался готовить какие-то апелляции, а другой поспешил к домашнему компьютеру узнавать у московских коллег свежие новости по главному делу.

Вечером родители Марата были дома. Отец сидел, обложившись рабочими рукописями, а мать стояла в центре веранды и отводила душу:

– Нерадивая, высокомерная, села отцу и матери на шею и ножки свои тощие свесила! Вот она какая, эта дочка Шаховых! Да кому её дипломы нужны, если она чай подать не может?

– Да понял я, Хадижа, понял, – не глядя на жену, отмахивался Маратов отец.

– А как она закрытых защищала! Ты слышал, Марат? Небось скоро сама закроется, а Шаховы ничего поделать не смогут. Упустили ребёнка! А пылища у них на полках! Я специально пальцем провела, когда мимо проходила.

– Больше тебе делать было нечего?

– Молчи, Асельдер, тебя там не было! Сам бы ужаснулся! А мамаша её, мамаша…

– Что?

– Строит из себя министра здравоохранения. Ну и что, что она Халилбеку сердце лечила? Небось в карман от него получила не меньше штуки.

– Не знаешь точно – не говори, Хадижа. А ты что молчишь, Марат? – оторвался отец от исписанных листов.

– Да что об этом говорить? – равнодушно ухмыльнулся Марат. – Ты, мама, сама мне эту Сабрину расхваливала. Теперь вычёркивай её из списка.

– А ты и рад, да? – всполошилась мать.

– Что значит «рад»? Но что-то мне кажется, что до тринадцатого августа никто для меня не найдётся.

– Найдётся, ещё как найдётся! – заверила мать уверенно. – Вот пойдём на сватовство к Абдуллаевым, там присмотришься.

Марат встал, вышел на крыльцо и зашагал, грохнув воротами, на улицу. Ветер сразу метнул в него горстью песка. Воздух был сух и душен, пели сверчки и хрипло перелаивались собаки. По пустой неосвещённой улице прошёл человек, приблизился к Марату, тихо – «Салам алейкум» – поздоровался с ним за руку и последовал дальше. За воротами покойного Адика было глухо. Видно, полковника полиции, который, согласно услышанным за последнее время свидетельствам, занял этот дом, избил сына Мухтара Алишку и залез в окно к салафитке[18]18
  От слова «салаф» – предки, предшественники (араб.) – радикальное течение в исламе, призывающее отречься от нововведений и вернуться к образу жизни Пророка и его последователей. Салафитов также называют ваххабитами.


[Закрыть] в никабе, не было дома. Марат вдруг вспомнил, что никто не упоминал о семье этого зловредного полицейского. Скорее, живут не здесь, а в городе.

Улица однообразно тянулась дальше сплошными воротами, пока внезапно не обрывалась мусорной свалкой и степью. За проложенными к посёлку газовыми трубами, вдалеке в стоячей воде буйно росла осока. Там же, на окраине, мигала красными огоньками вышек тюрьма, в которой томился Халилбек и где по кафельным коридорам елозила швабра уборщицы, матери разгульной Анжелы.

Марат побрёл вдоль пустынной улицы в сторону этой тюрьмы, вспоминая вздорный носик Сабрины, взволнованного Шахова и поджидающие в Москве деловые заботы. Отпуск был короток, и фантастическая затея матери катилась к провалу. Невесты, он был уверен, ему не сыскать, и банкетному залу, уже заказанному к тринадцатому, быть пусту. Ему стало жаль родителей и в то же время забавно до слёз. Он шёл по засыпающему посёлку и не то кашлял, не то смеялся.