Текст книги "Женщина-зима"
Автор книги: Алина Знаменская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Кирюхин говорил что-то, а сам с тревогой наблюдал за Любавой. Она вдруг обхватила голову руками и затряслась, зашлась нехорошим смехом, пытаясь что-то втолковать ему, видимо, казавшееся ей смешным. Но, так и не сумев втолковать, она поддалась своему терзающему смеху, который, кажется, переходил в слезы.
Кирюхин совсем растерялся, метнулся на кухню за водой, не смог найти стакан и назад вернулся с чайником. В эту минуту во дворе стукнула калитка, по ступенькам простучали легкие шаги. Кирюхин беспомощно оглянулся и увидел Полину, облегченно вздохнул и протянул ей чайник.
– Что происходит? – строго спросила Полина, по-деловому разделась, засучила рукава и бросилась к сестре. Крепко обняла ее, пытаясь отдать хоть каплю своей собственной силы и стойкости. – Любушка, что ты? Это он тебя обидел? Он? – кивнула она на Кирюхина. – Сейчас мы его…
Она говорила совсем как их мать когда-то давно, в детстве, когда пыталась развеять детские страхи и обиды. И странное дело, на Любаву это подействовало. Она заревела в голос у Полины на плече и ревела так смачно и самозабвенно, что даже Кирюхин отвернулся и пару раз шмыгнул носом. Как большинство мужчин, он терялся при виде женских слез.
– Полина Петровна, я тоже говорю, что внимание обращать на всяких… Я это так пришел, для порядку… Да я Любовь Петровну уважаю, как… как… я не знаю…
– Ну, не знаешь, Федя, тогда иди, иди…
– Да я вам, Полина Петровна, по гроб жизни буду благодарен! Вы моего пацана от воспаления легких вылечили… Думаете, я не помню? У меня же теща в Завидове живет!
Кирюхин говорил это и пятился к двери. Но видимо, судьба была в тот день не на его стороне. Когда Кирюхин уже коснулся самой тяжелой своей частью входной двери Кольчугиных, эта дверь со стороны улицы втолкнула его назад.
– Стой! – крикнули ему с крыльца. Он посторонился. В прихожую протиснулась Любавина соседка, баба Стеша. – Милиция?
– Милиция, – согласился Кирюхин. – А вы чего хотели, мамаша?
– Украли! – заголосила баба Стеша. – Всех как есть украли! Куда только милиция смотрит! Это не милиция, это мафия! Другой раз уже всех кур поукрадывали, и – ничего!
– Что случилось у тебя, баба Стеша? – спросила Любава, справившись со своей истерикой.
– Ироды! Чтоб у них зенки повылазили! Украли пестрых несушек моих!
– Новых?
– А каких же? Старых в прошлом годе украли. А теперь – новых!
Кирюхин потоптался в коридоре, а когда баба Стеша заговорила с женщинами, начал тихонько пробираться к двери. Но бабка резво повернулась в ответ на его движение и обратилась уже к нему:
– Снова, сынок, всех кур моих повыкрали! Я утром к ним не ходила, припозднилась. А в обед пошла зерна дать – их нет, как не было! И возле курятника – вот такенные следы! – Баба Стеша показала размер ноги снежного человека.
– Да ты сядь, теть Стеш. – Полина подставила табуретку.
Стеша плюхнулась и, глядя безумными от горя глазами то на сестер, то на милиционера, вновь принялась причитать:
– Молодые куры-то, неслись как хорошо. Даже зимой! Думала, теперь к Пасхе-то яиц накоплю… Да чтоб у него руки поотсохли…
– Да кто же это у вас балует? – спросила Полина.
– Маркоманы! – с готовностью выдвинула версию баба Стеша. – Кому же еще? У меня другой раз уже всех кур убирают! Другой раз! Да каких! Одна к одной! Несушки!
– Я скажу участковому, – встрял Кирюхин. – Придет после обеда.
– Да участковый ваш! Одно название, что участковый! – подскочила баба Стеша и затрясла кулаком. – Прошлый раз полдня по огороду ползал. Следы искал. Не нашел! Я нашла, он не нашел. Нет уж, сынок, ты сам посмотри!
– Да не мое это дело, бабушка. Это участковый должен…
– Как не твое?! – подбоченилась баба Стеша, не желая сдаваться без боя. – Ты милиция или тоже – мафия?
– Милиция, – отозвался Кирюхин от самой двери.
Баба Стеша тенью двинулась за ним.
– Так ты, сынок, за народ или за маркоманов?
– Да некогда мне, бабуля… У меня еще два вызова. И обед скоро кончится…
Последние слова милиционера донеслись уже с крыльца.
Бабка высунула нос за дверь.
– Вот это милиция! Продались все как есть! Бросили народ! – визжала она на всю улицу.
Любава с Полиной наблюдали в окно, как резво вскакивает Кирюхин в машину и нервно пытается ее завести.
– Продалися все! – наступала бабуля, пока Кирюхин разворачивался в узком переулке. – А маркоманов они сами боятся, не хотят ловить! Ну ничего! Я на вас управу найду!
Полина и Любава выглянули с крыльца. Было не совсем понятно, на кого баба Стеша собралась искать управу – на участкового или на «маркоманов».
– Я к бандитам пойду! – заявила баба Стеша, повернувшись к женщинам. Понизив голос, доверительно сообщила: – Я знаю, где они заседают. Бабы говорили.
– Где? – спросила Любава.
– А в Красном доме, на втором этаже. Там у них сходка, – с достоинством пояснила баба Стеша. Вдруг вспомнив свое горе, снова истошно взвизгнула: – Это что за моду взяли – кур таскать? Что же теперь делать-то? Курятник за колючую проволоку прятать?
– И ток по ней пустить, – дорисовала картину Полина.
А Любава молчала. Она смотрела вслед уходящей соседке и думала о своем. Ох, не понравился Полине взгляд Любавы! И вообще настроение сестры не радовало. Та балансировала на грани нервного срыва. Полина даже спрашивать боялась, какие именно события довели сестру до такого состояния. Если Любава начнет рассказывать, переживать все заново, можно сделать хуже.
– Ты чего приехала? – поинтересовалась Любава, усаживаясь с ногами на диван и заворачиваясь в толстый шерстяной плед. – Жалеть меня?
– Убираться помогать. Смотри, бардак развела! – в тон Любаве ответила Полина. – А если Танюшка на праздники заявится? Она у вас любит сюрпризом.
– Вот ей сюрприз и будет… от отца… – невесело усмехнулась сестра.
– Ну, это его дело. Пусть он с дочерью и объясняется. А твое дело – дома чистоту навести, чтобы девчонке приятно было.
Любава невесело оглядела комнату. Права сестра, забросила она дом. Вся ушла в свои проблемы, а квартира грязью заросла.
– Я в субботу уберусь, – вяло и неубедительно пообещала Любава.
– Ну уж нет! Я зря, что ли, приехала? Давай-ка быстро. Мне на вечерний автобус нужно успеть. У меня Милка вот-вот отелится. Ну-ка, поднимайся!
Полина вытащила из-за шкафа пылесос, притащила ведра и тряпки. Стала вытирать пыль и как бы невзначай, по привычке затянула:
Из-за леса, из-за гор… Эх!
Вышла ротушка солдат…
Это была их с Любавой «генеральная» песня. Они, бывало, пели на весь родительский дом во время генеральной уборки. Одна отмывала комнату родителей, другая – зал, а Светочка, младшая, перемывала на кухне тарелки.
Соседи смеялись: «Николаевы-девки убираются. На всю округу слыхать. Никакого магнитофона не надо!»
Песня эта была «заразная», которую невозможно не запеть. Она неизменно напоминала детство, распахнутые настежь окна родительского дома, запах вымытых половиц, мокрые цветы на столе, ящики с рассадой, отцовские часы с боем…
Эх, браво да люли, хорошо маршировать…
Любава не усидела. Принялась пылесосить и запела, перекрикивая пылесос:
Здравствуй, любушка моя, да
Не хватает лишь тебя!
– А это что за коробки? – возмутилась Полина, освобождая комнату от хлама.
– Обувь Семена. Не успел забрать.
– В диван ее! – Полина приподняла сиденье дивана и стала закидывать туда ботинки зятя.
– Стой! – вдруг истошно заорала сестра.
Полина замерла, подперев бедром тяжелое сиденье. Любава метнулась к дивану, наклонилась и почти целиком скрылась в его распахнутой пасти. Через несколько секунд она вынырнула оттуда с толстой старой тетрадью в руках.
– Вот она. Нашлась!
В глазах ее сверкало мстительное торжество.
Глава 7
Дед Лепешкин был не дурак. Свою словно с неба свалившуюся добычу он не потащил домой, а завез на санях к Кате Плешивке, которой и доставлял, собственно, в тот вечер сено для козы. Свое у Кати кончилось, Лепешкин согласился великодушно продать ей немного. Он сгрузил ей сено и сказал, что оставит в ее сарае кое-что свое, которое заберет завтра-послезавтра. Плешивка была женщина терпимая к чужим слабостям, поскольку сама гнала самогон на продажу. Она считала, что чем меньше будет лезть в чужие дела, тем с большим основанием сможет требовать того же от других. Колеса, спрятанные под сеном, остались у Плешивки. Но лежать им там долго не пришлось, поскольку уже на следующий день, к вечеру, наблюдательный Лепешкин обнаружил засаду у своих сараев. Он вышел из дома с пустыми руками и пошел по улице нарочно неторопливо. Но, завернув за угол, припустился бегом и, одолжив у Кати санки, скоренько повез колеса на место. Он понял, что задумка уложить колеса на городской манер в палисаднике вместо клумбы терпит крах. Чутье подсказывало ему, что еще не поздно избежать скандала. Особо не таясь, он подбежал к дому Полины, оглянулся и перекинул оба колеса за забор, в щель между сараем и забором. Он справедливо полагал, что кто ищет, тот всегда найдет.
На другой день, окончательно смирившись с пропажей колес, Добров отправился чистить снег возле дома. Когда заметил черную округлость, стыдливо выглядывающую из-за сарая, странные чувства посетили его. Вместе с радостью находки он испытал нечто вроде разочарования. Долго не мог понять почему.
Вечером, как обычно, Полина пришла с работы домой.
Возле палисадника, как и накануне, стояла черная машина Доброва. Все четыре колеса были в наличии. Снег расчищен до самой дороги.
– Нашлась пропажа? – спросила Полина, войдя в дом.
– Пока наш дед с дядей Саней Лепешкина караулили, колеса сами вернулись, – весело доложил Тимоха.
– Как – сами?
– Так. Никто вора не видел, мам. Я в школе был, Борис Сергеич спал.
Все это время Добров молчал.
– Значит, вы ехать собрались? – догадалась Полина.
– Собрался. Ждал вас, чтобы попрощаться.
– Зачем же ехать в ночь? – не глядя на гостя, бросила Полина. – Утром, посветлу…
– И так застрял я у вас. Хлопот вам лишних создал. Поеду…
– Ну… тогда поужинать надо на дорожку. Я сейчас быстро на стол соберу. Тим, сходи, проверь Милку.
Полина молча собирала на стол. Добров сидел на табуретке, не зная, чем себя занять. Было странно думать, что вот сейчас он уедет в свою прежнюю жизнь, а они – Тимоха и Полина – останутся здесь. И жизнь их потечет независимо от него, а он ничего не будет знать об этой жизни. И скорее всего довольно быстро забудет их лица, голоса, запах их дома, это волшебное ощущение покоя. А они так же быстро за своими заботами забудут о нем. И сколько таких миров вокруг него, в которые ему никогда не удастся заглянуть? Сколько хороших людей, которые пройдут мимо, не коснувшись его жизни? От этих странных мыслей становилось печально, хотелось поделиться с Полиной, но она казалась ему уже далекой, отгороженной своими земными заботами, где ему, современному городскому бизнесмену, нет места…
– Мама! У Милки, кажется, началось!
Подросток влетел в дом с широко распахнутыми глазами. Его слова тут же подтвердил протяжный трубный голос коровы.
– Чего ты кричишь? – оборвала его мать. – Зови дедушку.
Тимоха убежал. Полина поставила на газ большую кастрюлю воды, достала марганцовку. Добров топтался рядом. Его мысли материализовались еще до его отъезда. Вот уже забыли о нем, вот началась та жизнь, которой они живут. Он снял с крючка свою куртку. Но в сени снова влетел Тимоха. Те же вытаращенные глаза.
– Деда нет. Замок на двери.
Полина нахмурилась:
– Найди в чулане чистые мешки. Неси в коровник сухое сено с сеновала.
– А я? – наконец подал голос Добров. – Можно я помогу?
Полина взглянула на него, словно примериваясь:
– Снимите ваш пиджак.
Ушла в спальню, вернулась оттуда с мужским свитером и спецовкой.
– Надевайте. Роды когда-нибудь принимали?
– Не довелось.
– Тогда поздравляю, сегодня придется.
Полина вымыла руки, развела в теплой воде марганцовку. Дала Доброву ворох чистых сухих тряпок.
В коровнике Тимоха уже настелил возле Милки свежей соломы, поверх разложил мешки. Корова жалобно взглянула на свою хозяйку и натужно замычала.
– Сейчас, Милка, сейчас. Потерпи, умница моя. Уже скоро. – Полина повернулась к мужчинам: – Вы готовьте место для теленка, я тут сама пока. Крикну, если что.
Борис с Тимохой пришли в теплую конюшню, где под потолком горела большая мощная лампа. Тимоха опустил лампу пониже.
– Разве теленок не с коровой останется? – удивился Добров.
– Нельзя, – важно пояснил Тимоха. – Корова тогда молоко не станет отдавать. Она будет как бы утаивать для теленка.
– Что мы будем делать?
– Сена набросаем для него, чтобы помягче было.
Набросали сена, вернулись в коровник. Полина выглядела разгоряченной от собственных усилий. Она не суетилась, но движения ее были решительными. Руки с небольшими ладонями казались сильными, крепкими. Голова по-деревенски была плотно обвязана платком.
– Тим, беги за рукавицами.
– Что-то не так? – догадался Борис.
– Первотелок она у нас, роды трудные. Теленок плохо идет – сразу головкой и ножками. Тащить придется.
– А зачем рукавицы?
– Чтобы руки по копытцам не скользили.
Когда мужчины надели рукавицы, Полина объяснила задачу:
– Во время схватки, когда корова тужится, тяните за копытца. Схватка кончается – удерживайте теленка, чтобы не ушел назад.
Мужчины молча, дружно кивнули. После первой схватки показалась головка, лежавшая на ножках. Полина порвала пленочку у носика теленка, очистила мордочку.
– Сейчас, радость моя, сейчас, – приговаривала она, колдуя вокруг.
Борис с Тимохой удерживали скользкие ножки теленка. Совсем рядом Борис видел сосредоточенное лицо женщины. Оно было спокойно и словно подсвечено важностью момента.
Милка снова протяжно затрубила. Началась новая схватка. Мужчины потянули за копытца, Полина поправляла коровью ластицу, освобождая головку с крошечными рожками. После третьей схватки теленок вышел.
Борис с Тимохой подхватили его, опустили на мешок. Обтерли тряпками слизь. Корове дали сладкой воды. Потом мешок с теленком подвинули к Милкиной морде. Корова стала вылизывать свое дитя, а он, потешный, заваливался на бок.
– Бычок, – сказала Полина.
Добров не понял, хорошо это или плохо и кого ждали Полина с сыном. Он только чувствовал странное, почти интимное единение с этими людьми и не хотел, чтобы это ощущение улетучилось слишком быстро. Они стояли и смотрели, как корова вылизывает новорожденного. Полина улыбалась одними глазами.
– Идемте, – наконец позвала она.
Вышли.
Была уже глубокая ночь, когда они сели ужинать. У Тимохи прямо за столом глаза стали слипаться, его отправили спать.
– А что теперь надо делать? – спросил Добров. Полина как-то странно взглянула на него. Он догадался: она дала ему одежду своего покойного мужа, он сейчас сидит в его свитере. Ну что ж, ехать уже все равно поздно, переодеваться он не станет. Вдруг ей снова понадобится помощь?
– Теперь? Сейчас уберем теленка в конюшню, там тепло. И через два часа я буду первый раз доить. А вы пойдете спать. Вам пока еще бессонные ночи противопоказаны.
– Вам доставляет удовольствие, Полина, напоминать мне о болезни? Я здоров и бодр, как никогда. Я, можно сказать, начал жизнь заново.
Он нисколько ее не обманывал. Ему и в самом деле не хотелось никуда уходить. Ему нравилось быть рядом с ней.
– Вы забыли, что я – врач и знаю о вашей коварной болезни немного больше, чем вы.
– Согласен, – смиренно потупил взор Борис. – Но только я все равно теперь не усну. Можно я останусь бодрствовать с вами?
Что-то было в его интонации такое, что Полина не стала возражать. А может, интонация ни при чем, просто свитер виноват. Только Добров остался на кухне, и они снова говорили о чем-то простом и вечном, а когда пришло время доить, Добров отправился в коровник вместе с Полиной. Они отнесли теленка в конюшню. Он был почти сухой, корова добросовестно вылизала его. Полина стала вытирать его сухими тряпками – в тех местах, где не достала корова. Новорожденный уже пытался подниматься на ножки, тыкаясь лбом в колени Бориса.
– Первое марта сегодня, дружок, – сказал ему Добров. – Выходит, ты – Мартин.
– Вот и имя дали, – улыбнулась Полина. – Мартин так Мартин.
Она отправилась доить Милку, Добров – следом. Он встал в тени, чтобы не смущать корову. Полина вымыла вымя теплой водой. Оно еще не успело загрубеть, молоко побежало сразу, упругими струйками. Добров смотрел, как она это делает, сам не зная зачем. Он снова видел ее голые руки с двумя родинками у локтя, видел ее затылок, показавшийся ему особенно беззащитным, когда она склонилась к вымени. Наблюдал, как она доит корову, и анализировал свои ощущения. Пришел к выводу, что просто он еще не потерял интереса к жизни, вот и все. Между тем Полина взяла чистое ведро и пол-литровой кружкой отмерила в него два литра молока.
– Пойдем поить теленка? – догадался Добров. Она кивнула.
Он отнес надоенное молоко домой, а когда вернулся в конюшню, Полина занималась с теленком. Она мочила палец в молоке и давала его новорожденному. Тот брал палец, а хозяйка в это время другой рукой наклоняла его голову к ведру. Она была терпелива и последовательна. Теленок стремился задрать голову кверху, она поправляла его, склоняя вниз. Возилась с ним, пока тот все не выпил. Добров смотрел на ее профиль и думал о том, что в этой женщине нет ничего ненастоящего, наносного. Она предстала перед ним – какая есть. И ей не нужно ничего добавлять в свой облик. Все, что окружает ее ежедневно – зима, лес, деревенский дом, эта конюшня, печка, – все словно создано для нее. Все идет ей, как городской женщине идет весна, дающая возможность обнажить колени. И что ему нужно уезжать сейчас, немедленно, пока наступающее утро не проявило усталость. Пока очарование и интимность сегодняшней ночи не развеялись. Он хочет увезти их с собой. Он не знал о себе, что настолько сентиментален.
Добров засобирался. Полина вышла проводить его на крыльцо. Она что-то объясняла насчет дороги, а Добров думал, будет ли удобно обнять ее на прощание. Почему-то не решился. Взял за пальцы и тихонько пожал их. Полина кивнула в ответ. Через полчаса Добров выезжал на трассу.
На занятия народного театра Ирма не шла – летела. Как уж Полине Петровне удалось уговорить Павла отпустить жену в клуб, для нее оставалось загадкой. Ирма и не надеялась, что когда-нибудь сможет снова играть на сцене. Она вошла в клуб и вдруг подумала, что уже не чувствует себя здесь хозяйкой, как раньше. В фойе мальчишки играли в настольный теннис, техничка тетя Дуся мыла пустой танцзал.
– Ваши наверху собрались, в библиотеке, – доложила она. – Артист приехал из города. Поднимайся.
«Ваши» – приятно обласкало Ирму. Она не услышала про артиста, зато услышала это теплое «ваши». Наверх она взлетела и, раскрасневшаяся, распахнула дверь в библиотеку. «Наши» тесно сидели на стульчиках. В углу на вешалке горой громоздились тулупы и пальто. Приезжий артист рассказывал что-то смешное, отчаянно жестикулировал. Рядом с ним сидела полная, красиво одетая женщина с красочными проспектами в руках. Ирма кивнула всем, пристроила свое пальто к общей куче и села с краю. Артист очень хотел понравиться публике, но та не спешила реагировать на его юмор. Деревенские приглядывались к нему, а Полина то и дело посматривала на часы. Наконец она решила вставить словечко. Что-то шепнула артисту на ухо. Он кивнул и замолчал.
– Генрих Артемьев не просто артист нашего областного драматического театра, – пояснила Полина, оглядев односельчан. – Он прибыл к нам по поручению управления культуры. А также к нам приехала художник по костюмам, Анна Игоревна. В области проходит программа культурной помощи селу. Наш с вами любительский театр попадает в эту программу, нам тоже полагается помощь.
– Наконец-то и про нас вспомнили! – подала голос Клавдия Семеновна, бывшая учительница, пенсионерка, которую Полина пригласила на роль Кабанихи. – А что за помощь-то будет? Моральная или материальная?
Самодеятельные артисты поддержали Клавдию Семеновну легким смехом.
– Если моральная, то мы сразу отказываемся! – подхватил Генка Капустин, водитель колхозного автобуса и по пьесе – сын Кабанихи.
Артист Генрих беспокойно заерзал на своем стульчике. Чем-то Полину смущала ситуация, Ирма сразу заметила. Их руководительница подыскивала слова, хотя обычно говорила легко и просто.
– Какую помощь мы выберем, это зависит только от нас. На каждый театр выделены деньги. Только одни запросили помощь в виде работы режиссера, другие решили на выделенные деньги изготовить декорации. Можно заказать костюмы для спектакля. Давайте послушаем Анну Игоревну.
Художница по костюмам рассказывала интересно, показывала картинки. Ирма заслушалась. Ей только стало немного жаль артиста. Уж больно он ревностно поглядывал в сторону художницы. Справедливо опасался, что сельчане выберут ее услуги, а не его. Художница рассказывала, как изготавливаются костюмы в театральной мастерской, показывала фотографии.
После того как она отрекламировала свои услуги, художница засобиралась на автобус, а артист изъявил желание остаться на репетицию. Но едва за ней закрылась дверь, он обратился к сельчанам с речью:
– Это, конечно, все очень красиво… Но я вам не советую, господа… Пустая трата денег. Вы можете взять костюмы напрокат, да хотя бы в нашем театре. Мы ставили «Грозу», лет семь назад. А вот режиссер вам необходим.
– Это почему же? – поинтересовался Генка Капустин. – У нас Полина Петровна режиссер.
– Да, конечно, у вас прекрасный руководитель, – смиренно сложив руки «лодочкой», согласился Генрих. – Но ведь у Полины Петровны нет специального образования? Я не ошибаюсь?
Он оглянулся на Полину. Та покачала головой. Нет, не ошибается.
– Ну, тогда о чем говорить? – развел руками Генрих. – Вам не о костюмах думать надо, не о декорациях, друзья мои. Режиссер и только режиссер! У спектакля должна быть идея, сверхзадача… А актуальность? А современное прочтение? Нет, что ни говорите, без профессиональной руки сейчас никуда! Я настоятельно вам советую хорошенько подумать, прежде чем принимать решение.
– Мы подумаем, – внушительно заверила его Клавдия Семеновна. По ее тону Ирма поняла: артисту здесь ничего не светит.
Он развел руками и покорно склонил голову. Затем, что-то шепнув Полине, артист отошел к книжным стеллажам и сделал вид, что углубился в книжки.
– Пусть нам управление культуры деньги наличными выделит, – понизив голос до громкого шепота, снова заговорила Клавдия Семеновна. – Ткань в городе купим. Костюмы-то для нас Дарья Капустина сошьет не хуже, чем у них в мастерской. А на оставшиеся мы декорации соорудим!
– Обойдемся без режиссера! – поддержали учительницу. – Пусть деньгами дадут!
– Тише, тише, – поморщилась Полина и оглянулась на артиста. Тот делал вид, что ничего не слышит. – У нас с вами остаются нерешенные вопросы, кроме затронутых ранее. Вот, например, у нас остается свободной роль Бориса.
– Как – свободной? Леша Величко вроде согласился?
Полина развела руками.
– Запил, – ответила за нее Ольга, одноклассница Ирмы. Когда-то они были подругами, теперь виделись редко и обычно – мельком.
На последнюю реплику артист отреагировал нарочитой усмешечкой, Ирма обратила внимание.
– Целый год продержался, – подтвердила Полина. – А на двадцать третье февраля сорвался. Ума не приложу, кого пригласить.
– Может, участкового? – неуверенно предложил кто-то.
– Васю-то? – ужаснулась Клавдия Семеновна. – Да он двух слов не свяжет! Бе да ме! Какой из него герой-любовник? Он и роль не выучит…
– Володьку Никитина пригласите, – предложила Ольга. Все обернулись к ней. – А что? Парень холостой, временем располагает… – Ольга игриво сверкнула глазами.
– Согласится? – засомневался Генка.
– Я схожу к нему, – обрадовалась Полина. – Спасибо, Оль, за идею. Я совсем забыла про него. А ведь он у нас участвовал как-то в концерте…
– Да сможет он! – подтвердила учительница. – Парень с головой.
Наконец-то приступили к чтению пьесы по ролям. Ирма так ждала этого! Расселись кружочком, вокруг стола с газетами. Пьеса начиналась с диалога Катерины и Варвары. Заслышав слова знакомой пьесы, актер не утерпел, придвинулся ближе. Роль Варвары досталась Ольге, она читала, низко склонив голову к странице. По всему было видно, что видит она свою роль первый раз. Ирме же не терпелось начать репетиции в выгородке, свою роль она успела выучить наизусть. Она почти не заглядывала в книгу.
– Разрешите вмешаться, – наконец не выдержал актер. – Давайте разберем пьесу. О чем она? – Генрих с торжествующим превосходством оглядел собравшихся.
– О любви, – с игривой готовностью отозвалась Ольга. – О чем же еще?
– Все пьесы мира, милая девушка, написаны о любви. А еще о чем?
Полина молчала, ожидая активности от своих подопечных. Клавдия Семеновна показательно скрестила руки на груди. Она не желала участвовать в дискуссии, затеянной заезжим выскочкой. Актер ей не понравился, это уже все поняли. А Ирме стало жаль его, потому что они здесь были все свои, а он – чужой. И уехать он не мог, теперь ему нужно было дожидаться последнего автобуса. Поэтому она решила поддержать разговор:
– Я думаю, это мечта о свободе. Человек не может быть счастливым, если он несвободен.
Актер быстро повернулся к Ирме и с интересом посмотрел на нее.
– Как вас зовут, девушка?
– Ирма.
– Ирма? А что такое свобода, по-вашему?
Ирма растерялась, почувствовала, что краснеет. Ее выручила Ольга. Она поднялась, поправила на груди кофточку.
– Не по адресу вопрос, – усмехнулась она. – Ирма замужем и потому несвободна. А вот я – свободна как ветер!
Все присутствующие с облегчением засмеялись, поддержали Ольгину шутку.
– Только толку от той свободы никакой! – глубоко вздохнула Ольга, не сводя глаз с Генриха. – Женихов у нас в Завидове корова языком слизала. Не-ту… И поэтому лично я, господин актер, буду голосовать за вас, если меня, конечно, спросят… – Она повернулась и озорно окинула взглядом собратьев по труппе.
Самодеятельные артисты с удовольствием загоготали, благо Ольга отомстила за «господ», обозвав Генриха в ответную господином.
– Вот мы тебе и поручим товарища артиста на автобус проводить! – припечатала Клавдия Семеновна. – А то мы сегодня зарепетировались. Дед меня домой не пустит.
– Да и мне надо бежать корову доить, – призналась Полина и снова беспокойно взглянула на часы. – Следующая репетиция, как обычно, в среду. – И, повернувшись к девушкам, спросила: – Проводите, девочки, артиста?
Ирма хотела было возразить, но Ольга проворно ответила за нее:
– Ну не бросим же мы такого видного мужчину одного? Проводим, можете не сомневаться.
Все дружно поднялись, засобирались, загомонили.
По дороге на автобусную остановку артиста и девушек догнал Генка Капустин:
– Анекдот знаете? Мужик к врачу приходит…
– Ген, ты бы шел домой, – недовольно оборвала его Ольга. – Мы твои анекдоты уже наизусть выучили!
– Нет, отчего же? – возразил Генрих. – Если молодой человек решил к нам присоединиться…
– Да какой он молодой человек?! – возразила Ольга. – Лапоть завидовский!
Генка топтался рядом, продолжая улыбаться.
– Оль, перестань, – одернула Ирма подругу. Она не понимала, чего добивается Ольга. Позорить Генку перед чужим человеком! Да они этого артиста скорее всего совсем не увидят больше, а Генка свой, родной почти. Конечно, он не красавец, для Ольги не жених, это ясно, но такой добрый, безобидный, разве можно с ним так? Это все равно что ребенка обидеть. – Рассказывай, Ген, – попросила она.
Но Генка махнул рукой и, все так же улыбаясь, попятился прочь от остановки.
– Побегу я, некогда… Покедова!
Он пожал артисту руку и быстро побежал вдоль домов по улице.
– «Покедова», – передразнила Ольга.
– Зачем ты так, Оль?
– Да ну его! Пристанет как банный лист… Лучше пусть Генрих нам что-нибудь расскажет… Генрих, а кого вы в театре играете?
Генрих повел бровями, распрямил грудь. Ирма догадалась, что рассказ предстоит насыщенный.
– Мне пора, – заторопилась она. – Вы уж тут без меня… проводитесь?
– Проводимся! – опередила Ольга всякие возражения артиста. И тут увидела знакомую зеленую машину, подъезжавшую к остановке. – А вот и милый твой, Ирма. Надо же как вовремя! На машине домой покатишь… – Ольга вздохнула, не скрывая зависти.
Павел подъехал вплотную, остановился. Вышел из машины.
– Вечер добрый… – проговорил он, окинув долгим взглядом замерзшую троицу. – Что это вы тут делаете? – И остановил свой взгляд на Генрихе.
– Мы с репетиции шли и… – торопливо начала объяснять Ирма, обнимая мужа за рукав тулупа.
– Садись в машину, – чуть слышно приказал он ей. Она тотчас нырнула в салон. – Все цветешь? – громко и развязно спросил он у Ольги. – Эх, где мои семнадцать лет…
– А мы вот артиста из города провожаем, – похвасталась та. – Актуальность пьесы разбирали…
– Во-он оно что… – непонятным для Ольги тоном протянул Павел и задержал взгляд на Генрихе. Тот приплясывал на снегу – к вечеру похолодало. – Разобрали? – спросил Павел. Ольге почему-то расхотелось шутить. – А вот и автобус…
Маленький синий автобус с вытянутым черным носом подъехал к остановке.
Павел сел в машину. Поехали.
– Полина Петровна попросила артиста проводить… Его отдел культуры прислал для помощи. А Ольга совсем не изменилась, да? Сегодня пьесу по ролям читали… Я уже отвыкла от театра, боюсь – получится ли у меня?
Ирма тараторила, беспокойно взглядывая на мужа. Но в машине было темно, она не могла разобрать выражения его лица. Он молчал. Молчал он и дома, за ужином. Отвечал только на вопросы матери. Кончив есть, Павел поднялся из-за стола и отправился наверх. Уже на лестнице, словно что-то вспомнив, он обратился к Ирме со словами, от которых у нее все внутри похолодело:
– Приходи скорей, дорогая…
Перемыв посуду, Ирма поднялась наверх, зашла в детскую. Дочка долго капризничала, прежде чем уснуть. Ирма терпеливо баюкала ее, слушая, как за стеной, у Игоря, работает телевизор. Дочка уснула, а Ирма все продолжала сидеть у кроватки и смотреть на ребенка. Она вздрогнула, когда скрипнула дверь и в комнату врезался луч света из коридора. Павел молча подошел и взял ее за руку. Ирма поднялась и покорно двинулась за ним. Молча миновали они узкий освещенный коридор, Павел плечом толкнул дверь в спальню.
В следующую секунду Ирма от сильного толчка в спину влетела в комнату и больно стукнулась о спинку кровати. Не спуская глаз с мужа, Ирма попятилась к стене. Ни один мускул не дрогнул на лице Павла, только в глазах появилось знакомое Ирме выражение. Их словно застилал туман.
– Паша, Паша… – Ирма попыталась пробиться сквозь этот туман. Но Павел подошел и наотмашь ударил ее по лицу. Ирма скрючилась и сползла на пол.
– Значит, артиста теперь захотела? – хрипло спросил он откуда-то сверху. – Ну и как они, городские? Слаще, чем деревенские? Ты для него так нафуфырилась? Это ты для него нацепила?
