Текст книги "Ведьмино яблоко раздора"

Автор книги: Алина Егорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Антон Ясе нравился, можно сказать, она была в него влюблена. Совсем немножечко, не настолько, чтобы со всех ног бежать на свидания с ним. И не бежала, хотя иногда такое желание у нее возникало.

Таврическая губерния. 1836 г.

– Боже праведный! Когда это закончится?!

Опять яшма и опять с буквой. Граф присмотрелся и разглядел выцарапанную на красном камешке заглавную букву Л.

Красный и маленький, как капля крови, камешек лежал на подоконнике. Чтобы его туда подложить, нужно было пролезть через форточку. Но это невозможно! Форточка была на фиксаторе и открывалась только в пределах небольшой щели, через которую могла пролезть разве что кошка, и то не каждая, а только очень худая. «А если это сделал кто-нибудь из своих?!» – закралась в голову Елисея мысль. Несмотря на то что мысль была бредовая, граф от нее отмахиваться не стал – при сложившихся обстоятельствах ничего исключать было нельзя, даже чертовщину. Особенно чертовщину.

Граф достал из ящика стола кисет с такими же кроваво-красными камнями. Он пересчитал камни, хотя и так отлично знал их количество, их вместе с сегодняшним получилось семнадцать. Каждый год в этот день – восьмого июня – он находил яшму с заглавной буквой. Найдя у себя на обеденном столе яшму первый раз шестнадцать лет назад, он не придал этому событию никакого значения и хотел было выбросить полудрагоценный камень, как что-то его остановило. Яшма была со сквозным отверстием для нити и буквой «Н». На следующий год сюрприз повторился, и на камешке на этот раз была буква «П». Ему явно хотели что-то сказать, и он с ужасом догадался, чьих это рук дело. В другой бы раз он, граф Елисей Смолин, приказал расправиться с негодяем, посмевшим своими выходками тревожить его покой и покой его семьи, но только не в этом случае, и на то были причины.

Выложив камни на стол, граф принялся решать нелегкую задачу. Нужно было сложить из них слово. Были буквы: ИНПЕИОЕЗАОЯМДЛНА.

Он перекладывал яшму с места на место, тасовал ее и так, и этак, но ничего не получалось – выходила какая-та белиберда.

– Взгляните, папенька, какие мне тетушка ленты прислала! – в кабинет влетела дочь, десятилетняя Натали. На ней было голубое в белую полоску платье, а в косах новые ленты.

От неожиданности Елисей рассыпал сложенную конфигурацию букв, которая показалась ему наиболее осмысленной.

– Сколько раз можно повторять, Натали, – не врываться в мой кабинет! Изволь выйти и зайти, как положено! – строго приказал он.

– Но папенька! Я только на минутку.

– И не спорить, невоспитанное дитя! – Граф со вздохом посмотрел на исчезающую за дверью дочь. Уже сейчас было ясно, что красавицей ей не быть. Неуклюжая походка, не по годам тучная фигурка и простое, как у крестьянки, лицо.

– Вся в мать, – сокрушенно произнес он.

В дверь поскреблись, затем, дождавшись ответа, на пороге появилась Натали. Она сделала книксен и вымолвила:

– Доброе утро, папенька!

– Доброе, дочка. Ленты я уже видел. У тебя что-нибудь еще?

– Дядя Михаил сказал, что приедет к нам на следующей неделе, но без тетушки, потому что она нездорова.

– Спасибо, я знаю.

– Папенька, а что это такое красивое на столе? – полюбопытствовала девочка и подошла ближе.

– Ничего особенного. Это камни, – ответил граф неохотно. Не нужно, чтобы дочь знала о яшме, но она уже увидела камни, и лучше ответить на ее вопрос что-то неопределенное, нежели не отвечать вообще.

– Это чьи-то бусы? – догадалась Натали. Она скорее утверждала, чем спрашивала.

– Иди, дочка, не мешай. У меня много работы.

Девочка не стала упрямиться. Она еще раз сделала книксен и исчезла за дверью.

Елисей собрал в кисет яшму и убрал ее в стол, подумал и переложил кисет в сейф, который запер на ключ. Дочь у него хоть и нескладная, но сообразительная. Господь поскупился на красоту, зато разумом ее наделил сполна.

ЛОЗА, ПОМЕЯ, – вертелось в голове у Смолина, – дьявол разберет, что это может быть! – злился он.

– Блюм-билюмбум! – пропели куранты, нарушая ход мыслей графа. Маленькая стрелка стенных часов незаметно подкралась к восьмерке, оповещая о том, что пора выходить в столовую на завтрак.

– Дьявол побери! – выругался Елисей. Мало того что за завтраком придется видеть супругу Анастасию Ивановну, говорить ей предписанные этикетом любезности и слушать ее болтовню, так ведь еще и аппетит с утра напрочь пропал.

– Доброе утро, Елисей Петрович! – поприветствовал его дворецкий Степан, когда Смолин спускался по лестнице. – Что-то вы неважно выглядите. Не случилось ли чего, барин?

– Доброе утро, Степан. Все в порядке, тебе показалось.

Он окинул взглядом беззаботную физиономию дворецкого и ничего подозрительного на ней не разглядел. Уж не Степан ли принес в его дом яшму? Служит он в поместье долго и вхож всюду, так что, пожалуй, мог. Вот только зачем ему это? Относятся к нему здесь хорошо, рублем не обижают. Где он еще такое место сыщет, если прогонят? А ведь он, граф Смолин, прогонит, если о предательстве узнает, и Степан это знает. Нерасторопность простит, лень, даже воровство, но только не предательство. Два года назад он выгнал взашей садовника Тимура. Хороший был садовник, дело свое отлично знал – розы у него цвели буйным цветом и стояли долго. А уж какими красивыми были – ни у кого таких роз не было, один куст «Зари Востока» чего стоил! Ему этот сорт привез из Ашхабада помещик Гольштейн. Соседка Анна Тихоновна Голанова глаз от этих роз отвести не могла. Она тоже разводила в своем поместье цветы и очень хотела заполучить «Зарю Востока» в свой сад. И так, и эдак подходила к Смолину и цену высокую назначала, но Елисей не сдавался – держался кремнем. Его забавляли настойчивость и изобретательность соседки, одержимой целью во что бы то ни стало заполучить розовый куст. Потом внезапно Анна Тихоновна угомонилась и прекратила всякие разговоры на тему вожделенных роз. Когда Смолин сам заговаривал о розах, соседка, потупив серые глазки, переводила тему. Наведавшись в свой сад, Елисей не досчитался в нем «Зари Востока».

– Виноват, барин, недоглядел, щитовка цвет сожрала, – бухнулся в ноги Тимур.

– Что же ты молчал, сукин сын?

– Гнева вашего боялся, – признался садовник, понурив голову. – Не погуби, барин.

– Бес с тобой, живи, – махнул рукой граф. Ему вдруг стало все равно – есть в его саду редкий сорт роз, нет его.

Потом случайно Елисей узнал, что его розы растут во дворе у Анны Тихоновны. Соседка извивалась ужом, но все-таки призналась, что, отчаявшись купить розы у графа, купила их у садовника.

«Пожалуй, яшму принес не Степан», – пришел к выводу Елисей, мысленно сравнивая дворецкого с бывшим садовником. Тот был хитер, как лиса, а этот лапоть лаптем.

Елисей вошел в столовую, где уже собралась вся семья: теща Янина Дмитриевна, жена Анастасия Ивановна и дочь Наталия. Никто не приступал к трапезе, ожидая главу семейства.

– Доброго утречка, Елисей Петрович! – произнесла теща, явно желая обратного. Ей никогда не нравился зять, но отдать за него замуж Анастасию была воля ныне покойного графа Ветлугина. После смерти тестя Елисей, по ее мнению, вконец распоясался. Он и раньше не отличался высокой нравственностью – без стыда миловался со всеми девками в округе, а уж как старый барин помер, так и вовсе пустился во все тяжкие – ничто его больше не сдерживало.

– Что-то нонче у вас, Елисей Петрович, зенки красные. Небось опять вчерась до полночи не ложились, в карты с Голановым дулись. И так долгов как шелков, скоро по миру нас пустите.

– Маменька, что вы такое говорите, – одернула мать Анастасия. – Елисей Петрович в карты вовсе не дулись, ибо месье Голанов второй день как в поместье отсутствует. А что зенки у него красные, так это, должно быть, давление. Возраст, знаете ли, – чай, уже не юноша.

От такой поддержки Елисея передернуло. Вот дура! На себя бы посмотрела, «молодуха», прежде чем ему на возраст указывать. Граф зло заправил за воротник белоснежную салфетку, взял в руки нож, чтобы намазать на румяный рогалик масло, и внезапно ощутил в пальцах предательскую дрожь. Он сам не мог разобрать, отчего его трясет: от злости или от волнения. Елисей очень не хотел, чтобы дотошная Янина Дмитриевна его раскусила и прознала про яшму. А теща – не жена, с мозгами у нее полный порядок, понятно, в кого Натали такой головастой уродилась.

– Мне и вправду нездоровится. Пойду воздухом подышу, – сообщил граф и поспешил убраться из столовой.

– Ой, батюшки! Заболел! Я же говорю, давление! – запричитала Анастасия. – Надо за доктором послать. Степан!

– Не надо доктора, – строго сказал Елисей. – Само пройдет.

– Звали, барыня? – дворецкий уже был на месте.

– Седлай Воина да харчей мне собери.

– Как же, Елисей Петрович, а давление?! – встревожилась жена. Она обычно не перечила мужу, но когда дело касалось его здоровья, превращалась в наседку, защищающую несмышленого птенца. – Степан, ступай за доктором!

– Седлай коня, Степан! – рявкнул граф, и дворецкий, зная, кто в доме хозяин, отправился выполнять распоряжение Елисея.

– По миру пойдем, как пить дать пойдем, – сказала вслед зятю Янина Дмитриевна, подозревая недоброе.

– Эко вы наговариваете, маменька. Мы во всей губернии всегда самыми богатыми были.

– Именно, что были. Пока Смолин все наше состояние не промотал. Пока папенька был жив, он не позволял твоему мужу транжирить, а тепереча управы на него нет.

– А как же алмаз? – вступила в разговор Натали. При этом слове обе барыни чуть не поперхнулись чаем. Они обернулись и посмотрели на девочку, будто бы до этого ее в столовой не было и тут вдруг она материализовалась. Натали они считали ребенком, ничего не смыслящим во взрослых разговорах, а значит, словно бы и не слышащим их.

– Какой такой алмаз?

– Откуда тебе про него известно? – всполошились барыни.

– От деда. Он сам мне про него рассказывал. Говорил, вот заневестишься – будет тебе приданое.

Про то, что в их семье хранится алмаз размером с абрикосовую косточку, Ветлугины-Смолины старались помалкивать, чтобы лихие люди на него не позарились. Дед Натальи, Иван Ильич, скончался четыре года назад, когда девочка была совсем ребенком и, по разумению родни, ничего с тех пор помнить была не должна, а уж понимать произошедшее в минувшие времена – тем более.

– Никакого алмаза нет. Это шутка такая, – ласково произнесла Янина Дмитриевна, сомневаясь, что Натали ей поверила. – Ты вот что. Шутка – не шутка, а зазря о ней не болтай. И так скоро по миру пойдем.

– Не извольте беспокоиться, болтать не буду – дед не велел. Я согласна отдать алмаз на поправку дел. Пусть я буду бесприданницей, но по миру нам всем пойти не дам.

– Вот чего удумала. Бесприданницей она будет! – заворчала барыня, не зная, что возразить на неожиданно разумные доводы внучки. – Мала еще о приданом думать! Ишь, от горшка два вершка, а уже в невесты метит. Поела? Все, ступай из-за стола.

Когда Натали вышла, Янина Дмитриевна, проверив, не подслушивает ли кто под дверью, зашептала:

– Как бы Елисей Петрович до алмаза не добрался.

– Но маменька…

– Не перебивай, я знаю, что говорю! С твоего мужа станется, ни перед чем не остановится, окаянный. Я придумала, как алмаз спрятать понадежнее, – она еще раз оглянулась и зашептала совсем уже тихо, посвящая дочь в свой хитроумный план.

– А девка-то у нас уже подросла, скоро и вправду придется приданое собирать, – сказала Янина Дмитриевна в полный голос, – давая понять Анастасии, что разговор об алмазе закончен.

Воин – сильный, умный, вороной красавец-трехлетка, его дорогой друг и самое близкое существо – уверенно шел по лесной дорожке, унося его в чащу. Елисей пребывал в глубокой задумчивости, и ему было все равно, куда ехать, лишь бы подальше от дома, где ядовитая и острая на язык теща и заботливая до тошноты жена. Воину он доверял, конь отлично знал окрестности, но почему-то направился в лес вместо того, чтобы идти по полю. Эти места граф знал хорошо – здесь он родился и с юности вместе с дядей ходил на охоту. Заблудиться в этих лесах было сложно, так как рядом шумело море. Сбившись с пути, всегда можно выйти к нему, а у моря берег один – куда-нибудь да выведет. Главное, не увязнуть в топях. Графу также было хорошо известно, насколько коварен здешний лес. Вокруг болота, того и гляди засосет, поэтому глубоко в лес он старался все же не забираться.

Из головы Елисея не выходила яшма и буквы, написанные на ней. Кто ему их присылает, он догадывался. Ведьма – больше некому. Как она это проделывает, для графа оставалось загадкой. С тех пор как много лет назад она явилась в его дом, он приказал больше и близко ее не подпускать к имению. Но она как-то проникала. Одно слово – ведьма. В чертовщину Елисей верил неохотно, а вот в слабость человеческой души, в ее подлость и жадность верил. Скорее всего у нее в доме сообщник, который ежегодно подсовывает ему камни, да не абы куда, а в самые труднодоступные для посторонних места. Однажды, например, он обнаружил яшму у себя в головах в опочивальне. Проснулся, а она уже там лежит.

«ЛОЗАНА, ПОЛОНИЯ…» – решал он мысленно ребус.

Его размышления прервал внезапно остановившийся Воин. Конь взбрыкнул, да так, что граф подался вперед, уткнувшись носом в гриву. Елисей услышал шорох и треск, после которых из кустов показалась мохнатая спина медведя. Конь учуял зверя раньше, чем тот себя обнаружил. Услышав протяжный медвежий рев, Воин понесся вперед.

– Стой, стой! – пытался удержать коня наездник, но тщетно – напуганное животное, каким бы разумным оно ни было, подчинялось прежде всего инстинктам.

Дальше лежал бурелом, а Воин продолжал скакать, ничуть не снижая скорость. Коня не остановил лежащий на пути широкий ствол платана. Он одним прыжком перемахнул преграду. Смолин не удержался в седле и кубарем полетел на землю. В глазах графа вмиг потемнело.

Голова гудит, спина ноет, при дыхании ощущается боль. Деревянная изба, стол, печь, на стене медвежья шкура с надрезом над правым глазом. Кажется, он это уже видел. У Елисея возникло ощущение, что время пошло вспять.

Санкт-Петербург. Декабрь

– Почему у меня все так паршиво? – задала свой любимый вопрос Томила сразу после приветствия и поцелуев в щеки. Ее нос учуял тонкий аромат духов подруги. Новые – завистливо отметила Тома.

Они с Аллой давно не виделись и теперь встретились в кафе, чтобы поболтать. Выговориться требовалось Томиле, так что она начала сразу, как только они приземлились за столик.

– А ведь все так хорошо было раньше, пока эта выдра Сазонова не появилась. Откуда она только взялась, Алусик?

Вопрос был риторическим. Откуда взялась Сазонова, было известно – их дачи в Разметелеве находились рядом. Там Светка с Колей и познакомились. Вернее, Тома сама их познакомила. Дура.

– Зеленый чай и десерт с черносливом. Ты что будешь? – спросила Алла, обращаясь к Томиле, когда подошла официантка.

– Мне то же самое, – не задумываясь ответила она. – Помнишь, я тебе говорила про золотое яблоко, которое хранится в нашей семье?

– Да, помню. Как же не помнить про ваше яблоко раздора, – насмешливо произнесла Алла. Она не раз слышала от подруги про реликвию семьи Лакришевых.

– Вот именно, что раздора. Сколько себя помню, в нашей семье никогда согласия не было. Вот если бы это яблоко Сазоновой в дом попало, они бы с Колькой разругались и тогда бы он от нее ушел. Нет, серьезно. Я много думала об этом. Знаешь, какая аура у этого яблока? Оно способно разрушить любую идиллию. Я так и вижу, как они грызутся, а потом со скандалом разбегаются. Вот только Аида все портит – к яблоку никому не дает прикасаться, – вздохнула Тома.

– Не беспокойся, он и так Сазонову бросит, – заверила Алла.

– Это почему же?

– Потому что бросил тебя. Иначе не бывает. Если мужик с гнильцой, эта гнильца непременно вылезет наружу, и не однажды. Из-за чего он от тебя ушел?

– Ты же знаешь, я рассказывала, – поморщилась Тома. Когда они с Николаем расстались, она со всеми только это и обсуждала. А уж Алусику достался наиболее полный поток ее слез и жалоб. Тома выговорилась два года назад, и теперь вспоминать подробности ей не хотелось.

– Да, я помню. Из-за того, что, по его мнению, ты стерва, махровая эгоистка и вообще змея подколодная, а Сазонова вся в белом. Только это все – бред его трусливой душонки, мечущейся в поисках оправдания собственной низменности. Сегодня ты у него змея, завтра Сазонова таковой окажется. И пойдет наш Коленька искать новую пассию. И так по кругу: поигрался – бросил, поигрался – бросил, поигрался – бросил… Могу поспорить, что качество его девок с каждым разом будет хуже и хуже.

– С чего ты взяла? – недоверчиво спросила Тома.

– Из личных наблюдений. Ну и опираясь на логику, разумеется. С возрастом человек привередливым становится, характер у него портится, гибкость теряется. Встретит он, допустим, нимфетку – свеженькую, смазливенькую, может, даже при мозгах. Сначала сюсю-масю, цветочки, мишки-зайки плюшевые… А потом на тебе, деточка, мои условия: я такой, какой есть, со всем своим дерьмом, кушай да не подавись, а если чего не нравится, так я не навязываюсь, вон вас сколько вдоль дорог стоит, найду другую. На такие условия не каждая согласится, а только та, у которой особого выбора нет. Деточка мозгами раскинет: мужик не первой свежести и вдобавок с багажом в виде малолетнего сына, которого обеспечивать надо, что, несомненно, жирный минус, к тому же с кучей нажитых тараканов, но, пока другого не предвидится, сойдет и такой. И будут они жить не в любви и согласии, а в компромиссе и взаимной выгоде, с вечно обращенными на сторону взглядами в поисках лучших вариантов.

– Циничная ты, Алка! Ты не допускаешь, что он однажды встретит свою любовь, с которой будет жить долго и счастливо? – спросила Тома для того, чтобы услышать подтверждение: нет, не встретит!

– Он уже ее встречал, кажется. И не однажды. Ты ведь тоже была его любовью – единственной и неповторимой? Или я что-то путаю, и жениться на тебе он вовсе не собирался, а в загс его палкой загнали? Да и до тебя у него бывали любови. И каждая одна и на всю жизнь. Скажи лучше, у тебя есть кто-нибудь на примете или так и сидишь одна-одинешенька?

– Да как сказать… Познакомилась тут с одним недавно, Пашей зовут. Он клиент с моей работы, там мы и познакомились. Телефон ему свой оставила, но он пока не звонил.

– Ты ждешь звонка? – удивленно приподняла Алла свои четко очерченные брови. – И как давно?

– Ну… где-то с неделю, – неуверенно ответила Тома. Ей стало неловко от того, что Павел так долго не звонит. Его молчание заставляло чувствовать собственную невостребованность. Но одно дело, когда с невостребованностью остаешься наедине, и совсем другое, когда приходится ее выносить на люди. – У него работы много. Вот разберется с делами, тогда позвонит.

– Работы много? – усмехнулась Алка. – Так много, что некогда набрать твой номер? Перетрудился, бедняжка, пальчики не сгибаются – даже эсэмэску ему не накропать. Прекрати придумывать ему оправдания! Если мужчина не звонит, на это есть только две причины. Первая – он не хочет. Вторая – он умер. Лично я всегда предпочитаю думать, что причина вторая.

– Хорошо, я согласна, что для того, чтобы позвонить, много времени не надо. Но ведь бывают разные обстоятельства. Например, он потерял мобильник вместе со всеми контактами. Или вот, допустим, он и правда очень занят и не может со мной встретиться, а звонить и никуда не приглашать ему не комильфо.

– Если он вдруг потерял твой номер, то если захочет, найдет и твой номер, и тебя. Уж не сомневайся. А то, что работа может помешать свиданиям, так это разговоры в пользу бедных. Если он сейчас не может выкроить на тебя пару часов, то потом не сможет и подавно. Был у меня в академии один мальчик, Виталик. Он на пятом курсе учился, а я на третьем. Так вот, он жил без родителей, снимал комнату, и ему приходилось работать и учиться. Работал он много – в двух местах и учился на дневном. Тем не менее он находил время, чтобы встретиться со мной. Часто Виталик освобождался совсем поздно. Тогда он приезжал в мой дом и, чтобы меня не беспокоить, оставлял в почтовом ящике для меня шоколад. Или же ставил в банку перед дверью цветы. И все это при том, что тогда между нами еще ничего не было. Виталик таким образом добивался моего расположения. Полтора месяца добивался. Какие были времена, какие нравы! И это всего каких-то десять лет назад. А нынче некоторые мужики хотят уже на первом свидании все получить, максимум – на третьем. Иначе они исчезают. Ну, туда им и дорога. Впрочем, таких всегда было полно. Нам они ни к чему, их и обсуждать не стоит. Этим я хочу сказать, что, если мужчина действительно хочет с тобой встретиться, он этого добьется, несмотря ни на что. Скажи, подруга, оно тебе надо, чтобы тебя отодвигали на последнее место?

– Зачем же Паша просил у меня номер телефона?

– По привычке. У некоторых мужчин это что-то вроде «пока» при прощании. Или еще хуже – таким образом они набирают себе скамейку запасных.

– А если он все-таки позвонит? – не хотела терять надежду Тома.

– Пошли его в сад, если не хочешь быть запасным вариантом. Если мужчина в тебе заинтересован, он звонит сразу, а если нет, то либо не звонит вообще, либо звонит тогда, когда подошла твоя очередь в его списке. Или же он звонит, чтобы скоротать время в твоем обществе. Когда разладилась компания для распития пива, сидеть в Интернете надоело и по телевизору нет футбольного матча, он вспоминает, что когда-то записал номер одной девушки. Она не его мечта, но симпатичная, так что в качестве развлечения на вечер вполне сойдет. И он набирает ее номер, ничуть не беспокоясь, что она откажется, потому что в этом случае ничего страшного не произойдет, ибо не очень-то и хотелось. Она для него альтернатива футбольному матчу или пивному бару. Понимаю, что тебе это слышать неприятно, но извини, подруга, надо снять розовые очки и смотреть на вещи трезво. Кто еще тебе скажет правду, кроме меня?

Алла с удовольствием отпила коктейль. Делала она это красиво: изящно взяла бокал тонкой рукой с аккуратным красным маникюром, второй рукой небрежно поправила русый локон, демонстрируя сережку с этническим рисунком.

– Я никогда не жду звонка, – продолжала Алла. – Ни от кого: ни от работодателя, ни от подруги и уж тем более от мужчины. Если мне надо, я звоню сама. А если это неуместно, то, значит, это не те места и не те люди, которыми нужно дорожить. Если работодатель во мне заинтересован, он позвонит, а если нет, то и он мне не больно-то и нужен. Подруге я могу звонить, а если нет – то не такая уж она мне и подруга. Ну а про мужиков я уже говорила – им я не звоню, чтобы не возомнили себя ценными призами.

Томила завистливо вздохнула. С Алкиным образованием и опытом можно себе позволить выбирать работу на свой вкус, а не держаться за место.

– Хорошо тебе, Алусик. У тебя поклонников толпа – очередь змейкой извивается из желающих провести с тобой вечер. А я? Не уродина ведь, а рядом никого. Я и Павла-то с трудом нашла, несмотря на то что он далеко не идеал.

– Тем более, чего о нем думать? Выбрось из головы этого прохвоста. Ты же красотка: лицо, фигура – все на месте. Только взгляд у тебя какой-то пришибленный – вот-вот заплачешь. Тебе срочно надо привести себя в порядок. На отдых съезди, что ли. Ну и приодеться не помешает, – оценила Алла неприглядный свитер подруги вкупе с мешковатыми брюками. – Не переживай, одна не останешься. Ты думаешь, почему за мной мужики бегают? Я же не Мэрилин Монро и даже не Лиза Боярская.

– Да уж, – не без удовольствия согласилась Томила. Если объективно, Алла была на любителя: небольшие – меньше средней величины, близко посаженные глаза, откровенная кривизна зубов, которые она не стеснялась демонстрировать в широкой улыбке, нулевого размера грудь, компенсируемая излишне крупными бедрами.

– Все дело в уверенности. Надо уметь себя подать. Вот у меня зубы кривые. Так и что? Если я стану зажиматься и прятать их, то все непременно будут воспринимать это как изъян. А я преподношу их как свою особенность. И ты знаешь, работает.

Здесь Тома не согласиться не могла. Что правда, то правда – Алка умела себя подать, обращая свои недостатки в достоинства. Она гордо выпячивала свой нулевой размер, словно он был четвертым, носила дерзкие юбки, которые открывали далеко не самые стройные ноги, и одаривала благосклонным взглядом царицы любого мужчину, даже если он сам Мистер Вселенная.

Бойтесь своих желаний, они могут исполниться, – это философское высказывание Томила вспомнила, когда в ее руках оказалось золотое яблоко. Раньше ей доводилось на него только смотреть со стороны. Когда она была маленькой, а Аида еще не впала в старческий маразм и не запрещала членам семьи прикасаться к яблоку, Томила его боялась. В формирование чувства страха перед семейной драгоценностью внесла свою лепту бабушка. Она рассказывала таинственным голосом ведьмы про это яблоко всякие страсти. Говорила, что оно хранит в себе астральную информацию обо всех, кто к нему прикасался, а потом накликает на них беду. Стереть себя из памяти яблока невозможно, поэтому лучше его не трогать. Аида разыгрывала целый спектакль и рассказывала так, что замирало сердце. «Почему же ты его держишь в руках? Ты его не боишься?» – спрашивала Тома. «Яблоко мне ничего дурного не сделает, потому что я его хранительница, то есть хозяйка. Где ты видела, чтобы собаки вредили своим хозяевам? То-то же». Тома знала о случаях, когда собаки вредили своим хозяевам. Взять хотя бы Валерку с их двора – его же Дружок его и покусал. Но Тома с бабушкой спорить не стала – в целом она была права, и ее рассказ звучал достаточно убедительно, особенно усиливала эффект театральная импровизация.

Детство давно прошло, в сказки Тома больше не верила, но впечатление о них в память врезалось крепко. Недаром Аида была актрисой: так образно представить историю, чтобы зритель в нее поверил и запомнил, – это еще суметь надо.

Томила взяла в руки яблоко и ощутила нечто странное. Этот кусочек металла словно был одушевлен. Ладошка Томилы затряслась, ее бросило в жар. Она рефлекторно дернула рукой и выронила яблоко. Оно хлопнулось на мягкий ковер. Томила замерла на месте.

Повзрослев, Томила поняла, что Аида про необыкновенные свойства яблока выдумала, а теперь ей показалось, что бабушка была не так уж не права.

Стряхнув наваждение, Томила принялась приводить в порядок куклу. Дениска на продленке, мать с Аидой уехала в поликлинику на физиотерапию, брат, как обычно, сидит в своей комнате, увлеченный компьютерной игрой. Нужно было поторопиться и вернуть все, как было, – одеть куклу и положить в нее яблоко, чтобы бабушка не заметила, что она его нашла.

– Я видел, как Аида спрятала в куклу золотое яблоко! – на днях поделился с ней секретом сын.

– В какую куклу? – не поняла Томила.

– В ее куклу, которую нельзя трогать.

У Аиды была ручной работы кукла, которую ей привезли из Китая. Лицо и руки куклы были фарфоровыми, остальное – тряпичным. Кукла в их доме появилась давно, когда Тома родилась, она уже сидела на верхней полке серванта. Томиле никогда не разрешали с ней играть. «Это память о моей юности», – говорила бабушка с манерным придыханием. Хотя Аиде было тридцать лет, когда поклонник преподнес ей китайскую куклу, она называла то время своей юностью. В десять лет Тома все же не удержалась и, когда никто не видел, достала ее с полки. В тот самый момент, когда девочка стояла на табуретке и разглядывала шитье на подоле кукольного платья, клацнул дверной замок и послышались шаги. От испуга Тома выронила игрушку, и та шмякнулась на пол, издав звук грядущего скандала. Лицо куклы, слава Богу, уцелело, а вот пальцы на ее левой руке отбились.

Аида была великолепна в роли разъяренной фурии. Она вещала страшным голосом и пророчила Томе беды за непослушание. За проступок девочку ограничили в сладостях на неделю. Из сладкого ей давали только каплю повидла на ужин и все – никаких пряников и конфет, которые она так любила.

Жить без сладостей было невыносимо только первые три дня, а потом Тома привыкла и уже не грезила карамелью, как прежде, а вот выволочку она запомнила надолго и больше никогда не прикасалась к «памяти о бабушкиной юности».

Когда Дениска рассказал про то, что Аида прячет золотое яблоко в китайской кукле, Томила не поверила – ее сын был мастером выдумывать всякие небылицы. Он в последнее время зачитывался книжками про юных следопытов, после чего примерял их роли на себя; за всеми следил и сочинял истории про объекты своих наблюдений.

Тома только отмахнулась, услышав от сына подробности его слежки за Аидой, но Дениска не отставал.

– Я точно видел, честно-пречестно!

– А ты сам в руки куклу не брал? – строго спросила Томила.

– Конечно же, нет! Я что, сумасшедший, по-твоему, чтобы Аида потом меня съела? – деловито сказал Денис.

– И больше никому об этом не рассказывал?

– Нет! Это же секрет.

– Хорошо, сына. Никому не говори.

И вот, когда все ушли, Томила решила второй раз в жизни взять в руки бабушкину куклу. Она бережно достала ее из серванта, провела пальцем по поврежденному кукольному запястью, потрогала подол платья… и почувствовала себя шкодливым ребенком, опасающимся быть застигнутым на месте преступления. Все было как тогда, двадцать четыре года назад. Томила с сожалением поймала себя на мысли, что детский страх перед бабушкой сидит в ней до сих пор. Только страх стал сильнее, поскольку раньше Аида была нормальной, а теперь вот выжила из ума, и ее реакция на взятую куклу может оказаться куда серьезнее, чем много лет назад, особенно если учитывать то обстоятельство, что в кукле спрятано золотое яблоко.

Тома приподняла многочисленные одежки и на туловище куклы обнаружила застежку-молнию. Чтобы ее расстегнуть, нужно было освободить куклу от плотно сидящего платья. Маленькие пуговки расстегивались с трудом, но Тома с ними справилась. На платье надевался еще жилет со шнуровкой, так что пришлось потрудиться. Ее усилия были вознаграждены – расстегнув молнию, Томила увидела золотое яблоко. Это было то самое, фамильное яблоко раздора. Вот и сбылось ее желание – яблоко на ее ладони и никто об этом не знает. «А может, забрать его по-тихому? Прямо сейчас, пока есть возможность», – закралась в ее голову крамольная мысль. Продать эту чертову безделушку и уехать куда-нибудь далеко-далеко в теплые страны. Чтобы круто изменить свою жизнь и раскрасить ее в яркие краски. А то так она и пройдет серо и уныло, на пыльном складе и дома между плитой и пылесосом. А ведь совсем еще недавно она мечтала о насыщенной и интересной жизни, такой, о какой теперь и подумать не смеет.