Текст книги "Сказки для психов (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

И что скажет мой Лешка?

Но этот молящий взгляд. Но эти ее коты и рисунки, не совсем же пропащий она человек, если так тянется хоть к чему-то, и вроде не дурочка – это даже мне видно…

Отмолчалась я.

А Олеся, словно чувствовала, две недели ни разу мне на глаза не попадалась.

Я знаю, что ты сейчас скажешь. Сама себе повторяла, и не один раз. И «зачем тебе это нужно?», и «девчонка уже большая, это не младенец, который ничего не помнит», и «что ты сможешь ей дать, у тебя сын младше нее, это же такая ответственность – брать в дом подростка». А еще – «зачем это вам, у вас и так с деньгами не густо, ты толком не работаешь, лучше копите на квартиру побольше, Паше скоро своя комната нужна будет. Зачем тебе это надо, забот, что ли, мало?» Но… понимаешь, словно дорога передо мной легла – и я уже сделала по ней первый шаг, и обратно свернуть нельзя.

Зачем? Вот знаю, что ты мне сейчас такой же вопрос задать хочешь, я и сама себе его задавала. Нет у меня ответа и тогда не было. Просто понимала, что не могу я ее оттолкнуть. Глупо, конечно, вспоминать Сент-Экзюпери, но он сказал точно, и точнее уже нельзя: «мы в ответе за тех, кого приручили». Не думаю, что был еще у этой девчонки человек, которому она доверяла так, как мне. Это при том, что я так и не знала толком, ни кто родители Олеси, ни давно ли она в интернате, ни про сам интернат ничего – эти темы она аккуратно обходила стороной или переводила разговор на другое. Да и вряд ли кто-то из взрослых ею так уж сильно интересовался.

Я все собиралась познакомить Олесю с Лешей, но ни разу не складывалось. То муж в командировке, то Олеся пропадет на несколько дней, то Пашка заболеет – он в ту осень, словно чувствуя мою сумятицу и напряженность, болел чаще обычного. Попутно я потихоньку начала узнавать по инстанциям на предмет «как оно все и какие бумажки где собирать». Ну, про это я тебе рассказывать не стану, таких историй – на любом форуме усыновителей девяносто пять из сотни. По уму-то надо было наоборот, сперва официальное согласие мужа получить, а потом уж… но это ведь по уму, а когда он у меня был, скажи? Я получила список справок и бумажек, которые нужно собрать и принести, и наконец пошла в тот интернат, где, как я поняла, жила Леся. Главное, чтобы ребенок был внесен в базу данных как сирота или отказник, объяснили мне, потому что если родители живы, не лишены прав и теоретически имеют возможность когда-нибудь забрать дочку, нам ничего не светит.

И тут в бумажно-бюрократическом колесе застрял маленький камешек. Директриса школы-интерната, худая, еще молодая, но уже замученная дама, приняла меня вежливо, хотя недовольство так и проглядывало сквозь плотный слой штукатурки на ее увядающем лице. Но когда я назвала имя и фамилию девочки, удивилась неподдельно:

– Вы ничего не путаете? У нас нет такой девочки.

Тут уже удивилась я.

– Да как же нет? Олеся Кириенко, одиннадцать лет, она живет у вас… да я ее регулярно в соседнем дворе вижу.

– У нас есть Олеся, – проговорила дама, водя мышкой по экрану, – но не Кириенко, а Кириленко.

– Ну, может, и так, какая, собственно, разница…

– … но лет ей не одиннадцать, а четыре, она только недавно поступила к нам из Дома ребенка номер два. Вы не ее имеете в виду?

… Вот и кто из нас кого за нос водит?

Мы с чиновницей из отдела опеки всю базу сирот области просмотрели: нет девочки такого возраста с такими именем и фамилией. Ну нет – хоть тресни!

Первая мысль у меня была простая, конечно: Олеся – беспризорница, мало ли их сейчас по стране шатается, про интернат приврала… но если это так, то как же я на нее документы оформлять стану?!

Мы встретились с Олесей через неделю в том же сквере. Уже темнело, собиралась гроза, и Олеся куталась в какую-то невыразимого цвета и фасона куртку. И молчала.

– Послушай, – сказала я ей как можно мягче, – я не собираюсь тебя ругать или еще что, но ты скажи мне правду. Ты кто? Ты правда живешь в этом интернате или все придумала? Откуда ты вообще?

– Ты откажешься от меня, если узнаешь, – едва слышно проговорила девочка, не поднимая головы. – Я не могу сказать.

Я вздохнула.

– Пойми, – попыталась призвать к разуму, хотя кого тут было призывать – испуганного ребенка? – Я не смогу оформить на тебя даже опекунство, если тебя по документам – нет. Понимаешь? Мы все должны сделать официально, иначе проблем потом не оберешься: и нас могут обвинить в похищении ребенка, и тебя в любой момент могут забрать. А вдруг ты сбежала и тебя где-то родители через милицию ищут?

Она помотала головой. Пряди темных волос полностью закрыли лицо.

– Ну тогда расскажи мне правду.

Олеся молчала.

– Как мы сможем жить вместе, – тихо сказала я, – если ты не доверяешь мне – уже сейчас? Как я смогу тебе доверять, если ты скрываешь от меня все?

– Я не скрываю…

– Тогда что же? Ты боишься? Боишься сказать правду?

– Да. Боюсь. Потому что тогда… тогда ты уйдешь от меня. Я буду не нужна тебе, как раньше не нужна была. И все.

Она сидела на старой скамейке, нелепая в своей куртейке, нескладная, грязными пальцами ковыряла обтянутые замызганными штанами коленки, и вся фигурка ее, ссутуленная, съеженная, казалась на фоне надвигающейся грозы черным росчерком, сплошной дырой отчаяния. Поднявшийся ветер лохматил грязные волосы, и казалось, туча своей дождевой тяжестью давила на ее узкие плечи.

Острая жалость к этой потерянной замарашке стиснула на мгновение мое сердце. Сжала тисками – и растаяла, уступив место жалости новой, жалости к своему, не чужому уже, ребенку.

– Послушай, – сказала я твердо, беря ее за руку. – Как бы ни было, чтобы ни случилось с этой бумажной волокитой – я тебя не оставлю.

Леся подняла голову…

И в первый раз улыбнулась мне.

И на миг проглянуло в этой девочке что-то невообразимо прекрасное, сильное, светлое – как первый солнечный луч после грозы, когда небо еще темное, но в разрыв туч уже выметнулся, как шпага, стремительный и беззаботный свет. Покой, радость бытия, готовность принять эту жизнь любой, какой бы она ни была, обещание счастья просто так и никто не уйдет обиженным, доверие и любовь. Та самая вечная, постоянная любовь, что дается каждому из нас при рождении, но которую так часто утрачиваем мы в погоне за призрачным счастьем. Свет неискаженного мира, ангельский взгляд – вот что было в этой улыбке. И я застыла на миг, пораженная, и закрыла глаза, потому что нельзя было вынести этот свет с чернотой в душе, со страхом и обидой, со всем нашим грузом, что таскаем мы за собой из одного года в другой, как мешок с гнилым мусором.

А когда открыла глаза, поняла, что рядом никого нет. Я лежу на сбившемся одеяле, на полу валяется подушка, на тумбочке возле кровати надрывно пищит будильник. И не было в моей жизни ни Олеси, ни ее кота, ни этого ясного, нездешнего покоя. И от этого мне хотелось заплакать. Но плакать не хотелось – только сохранить где-то в глубине ее улыбку и это свое признание: я тебя не оставлю.

…После обеда попросила приехать мама – у нее неожиданно завис и перестал реагировать ноутбук. А ноутбук для нее – лучший друг, способ и средство общения. Нет, у мамы до сих пор активная жизнь, клуб пенсионеров и куча друзей, но вторая такая же куча – в сети, и жизни без интернета она себе не представляет. Так что ехать нужно было срочно, и пусть весь мир подождет.

Впрочем, срочность моя была вознаграждена: прямо у маминого подъезда отирался небольшой рыжий котенок. Подросток еще, тощий, голенастый, но такая лукавая была у него мордочка, такое светилось озорство в желтых глазах, что видно было под лохматой шкуркой озорного мальчишку, что удрал с урока математики рыбу ловить… вот сейчас бросит дома портфель – и с удочками на берег. Я схватилась было за блокнот, но паразит удрал, едва заметив мой интерес к своей персоне. Правильно, а то еще настучу на пацана учителке, а он, похоже, соврал, что зуб разболелся.

Посмеиваясь, я зашла в подъезд, на ходу пряча блокнот в сумку. Ничего, мелкий, я тебя запомнила.

Мама, пока любимый ноутбук бастовал, затеяла разбор старых семейных фотографий. «Вот умру, выбросите все, что не нужно, а я их отсканирую и подпишу, кто есть где». Да-да, моя мама продвинутая пенсионерка, она и со сканером управляется, и со скайпом на ты, и от ноутбука уже не шарахается, как три года назад. И конечно, первым делом кормить, у меня ж дома еды никакой, одни кошки, муж да ребенок…

Пока закипал на плите старомодный любимый мамой чайник со свистком, я, присев на диван, рассматривала старые фотографии. Черно-белые, цветные, пожелтевшие… лица, жизни, судьбы… история. Вот молодая бабушка – черты ее едва угадываются в строгой красавице и широкополой шляпе и платье с оборками. Вот дед на велосипеде, вот маленькая я у него на коленях… Свои фотографии я рассматривать не люблю – нефотогенична, и никогда себе на них не нравлюсь, да и было бы на что смотреть.

– А вот погляди, – мама вытащила из груды еще один снимок, – вот про эту я и забыла, пока снова не нашла. Помнишь? Это ты еще в старой школе.

Я небрежно глянула на твердый лист с отломанным верхним краем и замерла. У старой яблони в школьном дворе стоит, ссутулившись, девочка. Темная растрепанная челка, стрижка «каре», настороженный взгляд исподлобья, взгляд собаки, ждущей, что вот-вот ударят. Рот приоткрыт, передние крупные зубы торчат, как лопаты. Затравленный звереныш, изгой в классе… вот эту кофту мне порвали мальчишки, она зашита на плече, снаружи незаметно, но как же я ее потом ненавидела. Меня травили пять лет, и спасибо лицею, в который я перешла после шестого класса – вытащил, вытянул, дал силу и уверенность, помог расправить плечи и понять, что я тоже человек и чего-то стою, пусть и белая ворона, но своя среди таких же ворон. Школу, в которой училась первые годы, я потом забыла и не вспоминала больше, как страшный сон.

Совсем недавно видела я этот взгляд, так странно мне знакомый. Такая же темная челка и зубы лопатой, только на руках – черно-белый кот, охапка рисунков на коленях, и на них тоже коты… Олеся… Не Олеся, а Леся – Лесей звала меня мама в детстве, но перейдя в лицей, я решительно стала Сашей и с тех пор отзывалась только на это имя. Кого видела я во сне, кого обещала не оставить? Девочку Лесю – или себя саму двадцать лет назад?

Глуховатый голос и отчаянная, невозможно светлая улыбка. «Возьми меня к себе». Возьми себя – себе.

Солнечный луч…

Бережно, кончиками пальцев я погладила фотографию и улыбнулась девочке-дикарке, снятой возле ствола старой яблони. Ты мне нужна. Я тебя не оставлю.

На плите обещанием счастья посвистывал закипающий чайник.

14-16.05.2017

Ловец снов

Поезд еще не успел отойти от перрона, а Тинка уже взялась выкладывать на столик еду. Еды было много; пирожки вообще пахли так, что принюхивались и оглядывались полвагона. По правилам Тинкиной жизни, в дорогу следовало брать пирожки именно с картошкой, капустой и яблоками, а их Юка любила больше всего.

– Тинка! – с отчаянием сказала Юка, заталкивая рюкзак под полку. – Ну, ты нарочно, что ли? Я же перед выходом поела! Ну, предупреждать же надо было, я же лопну! Нам только ночь ехать, куда ты столько набрала?

– Нам ехать целую ночь, – терпеливо отозвалась Тинка, выкладывая рядом с пирожками термос с чем-то очень вкусно пахнущим (поужинать!), полмешка конфет (погрызть на ночь), яблоки, соль, перец, вилки, салфетки, еще пакет с бутербродами и пачку пастилы. – А ты не лопнешь, а скорее наоборот – переломишься. В тебя еще два таких ужина втолкать нужно, чтоб на человека стала похожа.

Человеком в Тинкином понимании может быть только тот, у кого в груди и в попе не меньше сорок восьмого. Ну да, сама-то она – русская красавица, высокая, с роскошной русой косой, и размер «сверху» – почти пятидесятый. Последнее, правда, ее сильно огорчает, но не настолько, чтобы морить голодом себя и окружающих. А Юка для Тинки вообще – «скелет ходячий», «недокормыш» и «воробей», и не только потому, что худа, как жертва Освенцима (да нормально она ест, просто пообедать часто забывает), но еще и потому, что полтора метра росту, а короткий темный ежик волос и изучающий взгляд серых глаз делают ее и правда похожей на кого-то из семейства птичьих.

Вот и сейчас Юка утолкала в себя два пирожка (есть не хочется совсем, но от Тинкиных пирожков отказаться – это мазохизм, нелепость и нарушение основ Мироздания), забралась с ногами на полку (две нижних, правда, в самом конце вагона) и смотрит сбоку, чуть повернув голову. Вытащила из рюкзака какое-то очередное свое рукоделие, пальцы привычно плетут что-то сами, без участия головы и желудка.

Куда столько есть, думала Юка, я же правда лопну. Но и обижать подругу не хочется. И так еле-еле удалось ее вытащить, все отговаривалась то работой, то еще чем. А Любка, между прочим, второй год их в гости зовет. И кофе, между прочим, у Юки уже почти закончился. Тот самый, настоящий, который можно купить только в Любкином городе, да и то всего в двух местах, да и то – по предварительной договоренности с хозяйкой. Последнюю заначку Юка смолола прямо перед поездкой и сунула на дно рюкзака. Мало ли что… М-да… не влезет ли еще один пирожок? Нет, прочь соблазны, мне еще работу работать, и спасибо, что отпустили на пять дней – осень, у духов, психов и страхов активность обостряется, девчонки и так зашиваются, надо им хотя бы так, руками, помочь. Работа-то несложная, главное – мысли правильные в этот момент иметь, но это, если привыкнешь, не так уж сложно. Тем более, еще не стемнело. Постели уже застелены, билеты проводница собрала, больше проверок не будет, отвлекать некому, а соседи, слава всем богам, кажется, вполне спокойные. В их с Тинкой «купе» они вообще вдвоем, это хорошо. А вот то, что отсек прямо возле туалета – хорошо не очень. Но ладно, за ночь не растаем, не сахарные. Так что, Юлия Сергеевна, вперед и с песнями… то есть со словами, теми самыми, правильными.

– Что ты плетешь? – спросила Тинка с интересом. – Что это будет? Кулон? Давно ты их не делала.

– Нет, – неохотно ответила Юка. – Это по работе.

– О как! И что это будет?

– Говорю же – по работе. Для мальчишки одного… не успела закончить перед отъездом, а надо.

Пальцы ее двигались быстро и ловко, оплетая проволочный круг толстой красной нитью.

– Кстати, как тебе работа? – полюбопытствовала Тинка, с хрустом жуя яблоко. – Ты ведь там сколько – год уже?

– Меньше. Восемь месяцев.

– Ну, все равно много. И как? Нравится? Привыкла?

– По-всякому, – вздохнула Юка. – Нравится, конечно, очень. Стоп, а куда я ножницы задевала… а, вот они. Но тяжеловато бывает. Опыта не хватает… я же раньше с таким никогда не сталкивалась. Пока вроде бы справляюсь, нареканий нет, но… сама чувствую, что не тяну. Не всегда получается.

– А почему? Вроде бы у тебя и образование, и опыт есть…

– Есть, но он же другой совсем. Кадровое агентство – это одно, а дети – совсем другое...

– Ты разве с детьми работаешь? У вас же вроде семейный центр?

– Семейный, да, мне и со взрослыми приходится, конечно. Но с детьми все-таки чаще. Родителей Маринка на себя берет, и когда приходят семейные пары – тоже, она с ними как-то лучше общий язык находит. У взрослых все-таки защиты крепче и сложнее, с ними… ну, уметь надо. Мне пока дали совсем мелких, от рождения до пяти лет. А с ними же все совсем по-другому. Это вам не подбор кадров, – Юка фыркнула.

– Уж да, детки – это вам не фунт изюма. Особенно такие мелкие. Они же, наверное, и говорить-то еще не умеют толком?

– Не в том дело, говорить чаще всего и не надо бывает. Просто… у них совсем другие страхи, проблемы и сложности, чем у взрослых… и труднее в какой-то степени, и легче.

– Научишься, – утешила Тинка и потянулась. – Сама же говорила, нет ничего невозможного.

– Оно так. Но пределы все-таки есть… вот я и думаю иногда: не предел ли это того, что я могу и умею? Иногда кажется: ну совсем не справляюсь, не гожусь для такой работы. А иногда вроде и ничего…

– Да ладно, – махнула бутербродом Тинка, – уж всяко не хуже твоего, прости Господи, агентства.

– Точно, – засмеялась Юка. – Как вспомню – так вздрогну.

– Небось в страшном сне снится?

– Нет, – неожиданно резко, помрачнев, ответила Юка, – не снится. И слава Богу. Мне и детских кошмаров на работе хватает.

Поезд покачивало, потряхивало на стыках, тихонько дребезжали стаканы на столике. Зажегся под потолком верхний свет. За окном сгущались сумерки, но еще можно было различить проносящиеся мимо столбы и ветки деревьев.

Мимо ходили, где-то смеялся ребенок, откуда-то потянуло запахом горячего супа. Надо же… есть же люди еще, которые «Доширак» едят. Что они в нем находят?

– Кстати, насчет кошмаров, – вдруг сказала Тинка. – Я тут недавно такое прочитала! Теперь прямо засыпать боюсь. Представляешь, оказывается, изобрели такое излучение, которое насылает на людей специальные сны. И не просто там кошмары какие-то, которые проснулся – и забыл, а длинные, вроде многосерийных. Я толком не поняла, это как-то по-научному объяснялось, но эти кошмары вроде бы наяву из человека могут силы вытягивать или до сумасшествия доводить. И использует это излучение КГБ, целенаправленно… на всяких там, ну, кого надо с ума свести, на врагов всяких. И все это жутко засекречено, представляешь?

– Не КГБ, а ОБС – Одна Бабка Сказала, – проворчала Юка, протягивая в нить бусину. – Слушай больше.

– Да никакое не ОБС, а все это прямо с точки зрения физики описано. И психологии тоже.

– Угу. У бабки Мани из первого подъезда внучатая тетка с физиком встречалась, а первый муж соседки психологом был, от него и услышала.

– Ну, Юль, ну чего ты смеешься! Вот тебе смешно, а я спать теперь боюсь.

«Не зря боишься», – чуть не брякнула Юлька, но сдержалась.

– Тин, ты бы сама подумала сначала, прежде чем бояться, а? Ну как могут люди кошмары насылать? Это вообще не в их силах и не в их власти. Чтобы навести на человека кошмар, тем более на расстоянии, надо над душой власть иметь, а это под силу… в общем, не людям совсем. Это же очевидно! Нижний Мир вообще по совсем другим законам существует, они человеческому разуму неподвластны, и логика у них другая. Поэтому и справляться с кошмарами так сложно, хотя, конечно, можно, нужно только знать, как.

– Да ну тебя, Юль, – обиженно сказала Тинка, – ты еще больше запугиваешь. А еще психолог! Фрейд же ваш про сновидения писал?

– Писал, – проворчала Юка, – на нашу голову. Меньше выдумывай себе пугалок, и спать будет спокойнее. А то ты таракана увидишь – уже визжишь, как недорезанный поросенок. Понятно, он тебе в кошмаре и привидится.

«И хорошо, если только он», – закончила она мысленно.

– А тебе что снится? – спросила Тинка с любопытством.

– Разное, – неохотно ответила Юка. – Пока в агентстве работала – рассерженный начальник. Сейчас – ну, по-разному. Но я вообще сплю крепко, если уж сплю… и без снов обычно. Устаю на работе, не до них. Я, можно сказать, все традиционные кошмары уже знаю в лицо, – она фыркнула.

– Хорошо тебе, – протянула Тинка. – А я – когда как… А в поездах, между прочим, вообще плохо.

– Поезда-то тут при чем?

– При том. Завтра весь день вареная буду.

– Завтра тебя Любка первым делом кофе напоит, так что не переживай. А ее кофе ты помнишь.

– О-о-о, – мечтательно протянула Тинка, – помню! Мертвого поднимет. Кстати, а тут кофе у проводников не продают?

– По-моему, нет. Но у меня есть с собой немножко, так что не переживай.

Они замолчали.

Снаружи почти стемнело, крупные капли дождя забарабанили по стеклу. Серость, пасмурь – октябрь. В такую погоду сидеть бы дома, завернувшись в плед, читать что-нибудь жизнеутверждающее, подумала Юка, и пить горячий чай с травой и каким-нибудь печеньем. Тогда и сниться не будет всякая пакость. А не трястись по ночам в плацкарте, да еще и таком, как «Москва – Астана», где изо всех щелей дует, в туалете на полу лужи воды, проводница подозрительно веселая, и от нее попахивает, а в коридоре накурено так, что уши в трубочку. Тут не только тараканы по ночам привидятся, а и еще чего похуже. А на этой линии – никого из их отдела, специально перед поездкой уточнила. ЮрВаныч, правда, оптимистично заявил, что я и сама справлюсь… ну-ну. Нашел тоже… профессионала. Ладно, будем надеяться, что векторы она не перепутает и нужные заклинания не забудет… До Самайна, в конце концов, еще трое суток, авось как-нибудь прорвемся… за одну-то ночь. Тем более, мужик сбоку напротив – толстый и немолодой, по идее, должен оглушительно храпеть, отпугнет духов, если что, хоть немножко...

А Тинка уже носом клюет. Пусть, что ли, действительно, ложится уже – может, хоть немного подремлет. Завтра надо будет первым делом напоить ее тем самым кофе. А ей, Юке, нужно все-таки доплести ловца сегодня, тем более, ей и свет не нужен, пальцы сами уже помнят, куда какой узел класть.

Ночь выдалась темной – слишком темной, темнее, чем следовало бы для конца октября. Тинка шла по вагону, задевая торчащие со всех сторон головы и пятки; из конца в конец катился раскатистый, гулкий храп. Зачем ей среди ночи понадобилось идти по вагону, да не по своему, а по соседнему, Тинка понять не могла, а тусклая ночная лампочка почти не давала света. Наверное, это из-за такого вот почти полного мрака казалось, что куски темноты по углам – живые, что они тянутся из-под полок, из углов и хватают ее за колени и локти, что темнота подмигивает ей и ухмыляется, строит рожи. Но откуда слышится этот голос, противный и приторный, не из стука же колес он родился и куда ее зовет? «Иди сюда, иди сюда»… куда – сюда? Куда она вообще идет в этом бесконечном вагоне?

Это был не простой кошмар, который делает тебя бесчувственным к боли, ватными – ноги, непослушными – руки и лишает голоса. Это был какой-то многослойный и очень реальный ужас – когда понимаешь, что ты спишь, и хочешь проснуться, и вроде бы просыпаешься – но при этом вдруг понимаешь, что все равно спишь, и снова пытаешься проснуться, до боли раскрываешь, распахиваешь глаза… Только в кошмарах так темно и душно, настоящая темнота не бывает такой затхлой, плотной и бесконечной. Куда зовет ее хихикающий, тягучий голос? И Тинка идет, как дети за дудочкой Крысолова… куда? Зачем? Наверное, это вот то самое излучение, над которым смеялась Юка.

Юка! Голос темноты перебил громкий вскрик, очень похожий на Юкин:

– Тинка, стой!

Ага, стой. Сама бы попробовала. Ноги-то не слушаются, идут себе и идут.

– Тинка! – Юка говорила четко, медленно, громко. – Тинка, послушай меня. Ты сейчас посмотри направо. Вперед – не смотри. Только направо, поняла?

Поняла, но голова не поворачивается. Юка! Юка, мне страшно!

– Тинка, посмотри направо!

Справа, на границе поля зрения, вспыхнуло яркое оранжевое пятно. Юкин свитер, удивительно красивый, пушистый свитер с яркими лоскутками желтого и зеленого – как вспышки солнца в летнем лесу. Вспышки эти разгоняют, расталкивают темноту… нужно только смотреть на них, соединять перед глазами отдельные пятна – в цельную картину. Юкин голос очень громкий – она говорит какие-то слова, только совершенно непонятные, вроде по-русски, а вроде и вовсе нет.

– Молодец, Тинка! Ты сейчас не одна. Ты не в поезде. Ты у Старой ратуши, видишь? Давай, тяни! Смотри! Ты идешь на площадь с часами и уже почти пришла. Осталось всего несколько шагов. Давай, Тинка!

Какие же они тяжелые, эти шаги! Ноги не слушаются, обмотаны веревками, липкими веревками страха. Но вцепляются в запястье крепкие, тонкие пальцы, и тепло, исходящее от них, разрывает и эти веревки, и клочья темноты. И вот уже действительно видно – Старая ратуша, краешек часов, угол дома, за которым должна начинаться улица, ведущая к кофейне… как она там называется? А пятна – уже не пятна, а просто листья мельтешат перед глазами, и смеется Юка… рядом – Любка… и пахнет кофе…

– Держись, Тиночка, держись!

И было еще два шага, завязших в безвременье, как в киселе. И гулко ударили часы на ратуше, отмеряя пять – время рассвета, который наступает даже в октябре. И разочарованно чавкнула темнота, выпуская свою добычу. И победно засмеялась Юка – в такт колокольчикам, которые продают на развале на площади. И Тинка рухнула на жесткую скамейку с узорной спинкой, облегченно улыбаясь и обессиленно вытирая мокрый лоб. Где-то пахло кофе – так вкусно, как никогда и нигде, пахло настоящим райским кофе, доступным лишь тем, кто только что спасся от ночного кошмара.

Тинка открыла глаза – в несвежем воздухе вагона пахло действительно кофе. Аромат разливался, перебивал и заглушал и вонь близкого туалета, и запах несвежих носков мужика напротив. Полвагона завистливо принюхивались, а Юка знай себе мешала ложечкой в огромной своей кружке с красным котом на боку, и на лице ее плавала усталая, но довольная улыбка.

– Просыпайся, засоня, – сказала она весело, – скоро санитарная зона, туалет закроют. Я уж будить тебя хотела. Называется, в поездах она не спит!

– К черту такой сон, – пробормотала Тинка, протирая глаза. –Нифига себе глюки… ох… думала – чокнусь. Кофе!! Юлька, ты герой! Ты профессионал, ты знаешь, что нужно человеку!

– Я знаю, что нужно мне, – проворчала Юка. – И тебе. Особенно с утра.

– У меня слов нет. Где раздобыла?

– Места знать надо. Вставай. Заначка у меня была в рюкзаке, так и думала, что пригодится. Ну, включилась?

– Уффф… Слушай, мне такая дрянь снилась, ты не поверишь!

– Что, – фыркнула Юка и отхлебнула, прищурилась от удовольствия, – КГБ, физика и излучение?

– Да какое там КГБ, ты что! Хуже! Аж вспоминать страшно… какой-то голос…

– Не вспоминай, – перебила Юка, – целее будешь. Я слышала, как ты стонала во сне. Давай завтракать, я уже есть хочу. Мы же не все твои пирожки доели? И, кстати… возьми-ка.

Она протянула… кулон не кулон, амулет не амулет, Тинка не смогла бы точно сказать, что это такое. Круг, обмотанный в нескольких местах суровой нитью, внутри – узор из ниток, похожий на паутину, в центре паутины – большая красная бусина. И три маленьких перышка, серых с фиолетовым отливом, болтаются снизу.

– Это что?

– Ловец снов, – буднично пояснила Юка, снова прикладываясь к кружке. – Носи с собой.

– Зачем?

– Чтобы спалось лучше, чтоб кошмары не снились. Да и вообще… спокойнее будет.

Тинка хотела было сказать, что она не верит в такое… но подумала и не спросила. Спросила только:

– Кому спокойнее?

– Мне, – проворчала Юка.

Проворчала – и вздохнула.

Повезло, что успела закончить ловца снов до полуночи. Хорошо, что совсем недавно пришлось работать с тем же самым духом, так что все пошло по уже знакомой дорожке. Но какой, однако, попался сильный… В общем, повезло. Правда, теперь придется у ЮрВаныча новые наговоренные бусины просить, а он опять ругаться будет – смету на октябрь она уже давно исчерпала. И красные нитки снова закончились. Ладно, поругается и выдаст, не впервой. Сначала удивится: «Ты их ешь, что ли?» Потом спросит: «Где ты их находишь, вроде бы пик активности нежити уже миновал?» А потом махнет рукой: «Ладно, профессионалу виднее».

Профессионал, елки-палки… Но сработала она сегодня чисто; если б не Юка, то и Тинка, и тот пацаненок, что едет с матерью через два отсека от них, вовсе могли бы не проснуться. Самайн близко…

Ладно, все ерунда. Хорошо, что успела сунуть в рюкзак заначку с кофе.

29.10.2017