Текст книги "Сказки для психов (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Что же ты испугалась? – засмеялась девочка, и смех ее прозвенел, как отчищенные до блеска хрустальные бокалы, а правая косичка вздернулась еще выше. – Или не ожидала?

– Не ожидала, – призналась миссис Аннабель. – Да разве ты такая?

– А какой мне быть? – словно бы даже обиделась девочка.

– Ты ведь тетушка. А ты – девочка.

– Подумаешь, невидаль, – фыркнула девочка.

Миг – и на накрытом вязаной подушкой табурете напротив миссис Аннабель сидела дородная женщина в таком же красном платье в горох, с подвязанными зеленой косынкой волосами. Лицо ее, загорелое, круглое, лоснилось от веснушек, из-под платка выбилась черная прядь, большие зеленые глаза смотрели насмешливо и изучающе.

– Так лучше?

– Л-лучше, – растерянно пробормотала миссис Аннабель. – А… я… ой… то есть здравствуйте, миссис. Не хотите ли чашечку чаю?

Раскатистый смех Арбузной тетушки заглушил щебет птиц за окном.

– Ты, пожалуй, первая, кто догадался спросить меня об этом. Обычно все сразу переходят к просьбам. Вот эти пирожки у тебя – с луком?

– Нет, – с огорчением призналась миссис Аннабель, – с джемом. Но тоже вкусные. Есть еще сыр и апельсиновое варенье.

Пока закипал чайник, пока миссис Аннабель, роняя из рук салфетки и ложки, заваривала чай в белом с синем узором чайничке, накрывала на стол, Арбузная тетушка оглядывала ее кухню. Погладила пальцем узоры на бежевой с крупными цветами скатерти, перевела взгляд на старинный, темного дерева буфет, доставшийся Смайлсам от прабабушки, одобрительно кивнула фиалкам на подоконнике. Широкий подол ее платья свесился со стула, оборка коснулась только что вымытого, еще влажного пола.

– Не хлопочи, детка, не суетись. Миленько тут у тебя, чистенько. Тебя как зовут?

– Аннабель, – ответила миссис Аннабель. – Вам сколько кусочков сахара положить?

Арбузная тетушка прихлебывала чай с таким аппетитом, что, глядя на нее, немедленно хотелось выпить сразу целый чайник. И то, он пах мятой, которую миссис Аннабель собрала сегодня утром на грядке с огурцами, и немножко вишневыми косточками – от листочков вишни, вынутых Арбузной тетушкой из кармана платья и добавленных собственноручно.

– Попробуй, так вкуснее, – пояснила она. – Мне этот рецепт подруга дала когда-то давно. Чайная барышня, не встречалась с такой? Ну да какие твои годы, еще встретишься. Пирожки у тебя замечательные.

Большие часы в гостиной басисто пробили пять пополудни. Где-то за окном мяукала кошка; прозвенел велосипедный звонок – это Лютер, соседский мальчишка, мчался под гору, возвращаясь из магазина.

– Ну, так что грустишь, подруга? – спросила Арбузная тетушка, когда чашка ее опустела в третий раз, а пирожков на расписанном маками блюде изрядно поубавилось. – У тебя, как я понимаю, день рождения сегодня?

– Да, – вздохнула миссис Аннабель, разглаживая на коленях подол любимого домашнего темно-синего платья. – То есть я родилась в полночь, поэтому мы празднуем каждый раз по-разному – как выпадет на выходные дни. В этом году решили сегодня.

– Ну так и что же? Или из-за седины расстроилась?

– А что? – встревожилась миссис Аннабель, – ее так сильно видно?

– Не сильно. Но видно. Я вижу, другие… ну, кто как. А тебе это так важно?

– Как сказать… Не хотелось бы стареть, конечно.

– Ммм… старость – не убыток, но, если так сильно хочешь, я могу отсрочить ее приход. Совсем избавить тебя не могу, не в моей власти. Но седину убрать – пожалуйста. Так что, это и есть твое желание?

– Что? – удивилась миссис Аннабель.

– Желание, говорю. Одно. Исполню. И нет почти ничего, что бы я не смогла. Разве что умерших не возвращаю, а так… Чего ты хочешь больше всего на свете? Стать молодой и красивой? Или миллион на счете в банке? Или… – тетушка лукаво посмотрела на нее, – чего-то другого? Может, любовника? Или ребенка?

– Почему любовника? – еще больше удивилась миссис Аннабель. – И почему ребенка?

– Чаще всего у меня просят именно это. Ну, а ты попроси хоть новые занавески, а то, – Арбузная тетушка огляделась, – эти, конечно, очень милы, но… знаешь, староваты. Надо освежить. Тебе пойдут сюда не в горошек, и не в клеточку, а однотонные, но с коричневой тесьмой по краям. Будет недурно.

Да, подумала миссис Аннабель, именно так. Однотонные, но с каймой. Как раз то, что она так долго искала. И она даже знает, где найти такой батист: в магазинчике миссис Эммы, на углу у кинотеатра. Прямо завтра же…

– Спасибо, – искренне сказала она, улыбаясь. – Завтра же куплю ткань и сяду шить. Думаю, тесьма у меня найдется.

– Да за что спасибо-то, шей на здоровье, мне не жалко, – засмеялась Арбузная тетушка. – Ну, так что там с желанием? А то я до утра здесь застряну, а у тебя заливное перестоит и гости скоро.

– А… что вы возьмете за это? – осторожно спросила миссис Аннабель.

– Что? – удивилась Арбузная тетушка.

– Ты обязательно что-то отбираешь взамен, – пояснила миссис Аннабель. – Что буду должна я?

Могучая грудь Арбузной тетушки заколыхалась от смеха.

– Милочка, выкинь из головы эти бредни! На что ты мне сдалась, чтобы с тебя цену требовать. Чаем напоила – и спасибо, вон пирожки у тебя какие.

Она вдруг посерьезнела.

– Плату не я беру, деточка, – жизнь берет. Вернее, ты сама что-то отдаешь взамен. И не считай это волшебством или моим коварством. Посмотри вокруг – ничего в мире не дается просто так. Покупаешь арбуз – отдаешь взамен деньги. Рожаешь ребенка – отдаешь возможность жить, отвечая только за себя. Полюбишь – отдаешь покой и одиночество. И это везде и всегда. Так при чем же здесь я?

Арбузная матушка наклонилась к миссис Аннабель и таинственно прошептала:

– Скажу тебе по секрету, я сама распространяю такие слухи. Мол, цену берет Арбузная тетушка, и цену немалую. Потому что люди все хотят получить все за просто так, а так не бывает. Получают счет в банке, а с ним – головную боль: куда эти деньги потратить да что с ними делать? Да зависть людскую, да теряют еще и друзей. Или власти просят – и не понимают, что власть не даром дается, а проверяет человека на излом, самое плохое из него вытаскивает. Вот помаются-помаются так люди, а потом меня же и клянут: забери, мол, обратно, мне спокойная жизнь дороже. А обратной дороги нет. Поэтому приходится говорить: пусть трижды подумают вначале, прежде чем что-то просить. Вот и весь секрет, милая. Так что ты надумала?

Миссис Аннабель думала недолго. Но едва открыла рот, как Арбузная тетушка опередила ее, упреждающе подняв ложечку:

– Нет-нет, так не годится. Желание должно быть для тебя, а не для других. Закончить учебу пусть просит твой сын, а не ты, а поднять зарплату – муж. Ты проси за себя, а не за них. И помни: только одно.

Миссис Аннабель растерялась.

– Но… я не знаю. Но это же мне надо, чтобы у Боба все хорошо было, и у Сьюзен тоже.

Арбузная тетушка фыркнула.

– Милая, не морочь мне голову, она и так заморочена с вами. Говори – чего хочешь ты сама?

Миссис Аннабель растерянно молчала.

Размеренно тикали ходики, висящие на стене; циферблат их – чашку с кофе – вышила сама миссис Аннабель два года назад, потом вставила механизм от самых простых, купленных в Ikea – получилось мило. Арбузная тетушка налила себе еще чаю.

– Мне ничего не надо, – выдавила наконец миссис Аннабель. – У меня все есть.

Арбузная тетушка громким глотком ополовинила свою чашку и отряхнула платье.

– Не надо так не надо. Но ты все-таки подумай. Конечно, – хмыкнула она, – новые занавески ты и без меня сделаешь, а все остальное у тебя есть. Но все-таки, дорогая, на твоем месте я бы не стала тянуть с решением. Сдается мне, у тебя осталось совсем немного времени.

– У вас такие правила? – рассеянно улыбнулась миссис Аннабель.

– Правила – да, но дело совсем не в этом. Я-то могу и подождать. А вот ты, деточка, подождать уже не сможешь.

– Почему? – испугалась миссис Аннабель.

– Не пугайся, ничего страшного. Ты не больна, твой муж здоров, пожара не будет, вы не разоритесь… если тебя это успокоит. Но хочешь ты совсем другого, и уже очень давно. И время истекает. До пяти утра ты сможешь что-то изменить в жизни. Потом станет поздно. Знаешь, как поезд набирает ход – сначала его еще можно остановить, затормозить, перевести на другой путь. Но когда набрана скорость – все. Он идет до конечной. Так и ты. Всю жизнь ты едешь по своим рельсам, и большая часть пути уже позади, но последние стрелки еще не пройдены. Главное – не ошибиться и выбрать нужный рычаг, понимаешь?

– Не очень, – призналась миссис Аннабель.

– Если ты не свернешь сейчас, то останешься на тех же рельсах до самой смерти. Положа руку на сердце – ты действительно этого хочешь?

Миссис Аннабель задумалась.

А чего она хочет?

Сложно сказать.

Да и хочет ли, хотела ли вообще?

…В выпускном классе Аннабель Ли была признана лучшим голосом школы, и сочиненная ею песня – и ее исполнение, конечно – выиграло первый приз на конкурсе штата среди школьников. Аннабель тогда мечтала стать певицей. Запретила мать. Что за профессия, сказала она, на сцене подолом трясти. Но пела Аннабель всегда, сколько себя помнила, везде – и дома, когда чистила картошку или месила тесто, и на вечеринках, пока они с Робом еще посещали их, и в огороде, когда подвязывала плети огурцов или полола морковь.

Еще она хотела стать путешественником – после того, как мальчик, в которого она была влюблена в семнадцать лет, заразил ее рассказами о Туре Хейердале и автостопе. Но потом мальчик уехал учиться, а она осталась, а через полгода встретила Роберта. Когда родился Бобби-младший, Аннабель еще мечтала, что после выплаты кредита они купят трейлер и все вместе, дружной семьей, объедут весь мир. После рождения Сьюзен и об этой мечте пришлось забыть – малышка росла болезненной и слабой. Теперь, рассматривая фотографии, присылаемые Бобби, миссис Аннабель даже себе не могла признаться в том, что завидует сыну.

Но потом эти мысли угасли, тихо погребенные под ворохом проблем. Да и не к лицу это – хотеть чего-то для себя матери почтенного семейства. Когда тут хотеть, если детские болезни, мужнины рубашки, кредит за дом и машину, разбитые коленки сына и влюбленности дочери, школьные праздники, а потом заболела и умерла мать, а через полгода за ней ушел и отец. Мама всегда говорила, что жизнь женщины заканчивается с рождением первого ребенка, и миссис Аннабель, прожив на свете четыре с половиной десятка лет, полностью с ней согласилась. Жить нужно для других, а не для себя.

Что ж, она и прожила свою жизнь – достойно. Платья и карнавальные костюмы, которые она шила детям на костюмированные праздники и рождественские вечеринки, неизменно имели оглушительный успех. Сколько соседок приходили к ней с просьбами посоветовать, что надеть на свадьбу сына или выпускной бал дочери, сколько вечеров провела она с шитьем в руках. Сьюзен и Бобби, маленькие, очень любили колыбельные, которые пела им миссис Аннабель каждый вечер. А ее пироги! Даже мама, постоянно сравнивавшая ее выпечку с бабушкиной – а та, что ни говори, была мастером своего дела, – так вот, даже мама призналась недавно, что ее пирожки с повидлом бабушкиным не уступают. Это ли не признание?

Все сложилось так, как сложилось, и неважно, чего она при этом хотела. Жить для себя – эгоизм чистой воды, повторяла мать, на первом месте должны быть дети. У миссис Аннабель дети были и на первом, и на втором, и на всех остальных местах; дети и Роберт. Чего ради она будет хотеть чего-то для себя, если Сьюзен нужны новые туфли, а у Роберта барахлит желчный пузырь. Да и занавески эти в кухне, черт возьми, давно пора поменять, ведь этого же она хочет, она, а не кто-то другой.

Нет, лучше не забивать себе голову такими вопросами. От них становится смутно и тревожно, неудобно и тоскливо на душе. Если дело катится к пятидесяти, если с мужем прожито честно и достойно три десятка лет, если в комоде – куча благодарственных писем из колледжа и школы твоих детей, если дом сияет чистотой – чего тебе еще надо-то?

– Ладно, – сказала Арбузная тетушка, поставив чашку, и с кряхтением поднялась. – Думай, детка. До пяти утра сроку тебе. Помни – просить можно только для себя, не для другого. Вот это семечко от арбуза не выбрасывай. Как надумаешь – выйди во двор или окно раскрой, желание вслух произнеси и семечко кинь на землю. Оно и исполнится. А мне пора. Спасибо тебе за чай и за пирожки. Хорошая ты, давно мне такие не попадались. Желаю удачи. Не прогадай смотри, второго случая не будет.

Еще миг – и на стол, сдвинув сахарницу, прыгнула девочка с торчащими косичками. Обогнула пустое блюдо, лихо перепрыгнула через вазочку с конфетами и – почудилось, что ли? – вылетела в раскрытое окно. Ветер колыхнул занавеску, а миссис Аннабель так и осталась сидеть, сжимая в пальцах пустую чашку.

Праздник – скромные, но уютные посиделки – удался на славу. Накрытый стол сиял парадной скатертью и прозрачностью бокалов. Миссис Луиза принесла большую охапку хризантем, а миссис Мэри – виноград и домашнее печенье. Вино, купленное специально ради этого случая, оказалось хорошим, в меру сладким, таким, как Роберт всегда любил. Сьюзен нахваливала мамин пирог с почками, а Роберт один умял почти весь заливной язык. Дочь, оказывается, не забыла о мамином празднике и вручила миссис Аннабель прелестный шарфик, а муж подарил чайный сервиз в мелкий цветочек, как раз тот, на который она указала ему в магазине месяц назад. Роберт произнес традиционный тост «За тебя, дорогая», а Сьюзен поцеловала мать в обе щеки. Миссис Аннабель смотрела на родных и подруг повлажневшими глазами и улыбалась. Какие они милые, и как она любит их.

Все было хорошо, и все было как всегда.

Только где-то глубоко-глубоко бился, заданный не ею, но ей, тоскливый вопрос: «Чего хочешь ты сама? Ты действительно этого хочешь?»

…Чего она хочет? Снова стать молодой и красивой? Но красавицей она никогда не была, что уж там.

Чтобы муж опять, как и много лет назад, посмотрел на нее с вожделением?

Чтобы все было хорошо у ее детей? Но просить можно только для себя.

Денег?

Дом побольше и попросторнее? Но совсем скоро уедет учиться малышка Сьюзен, и зачем им тогда двоим просторный дом?

Убрать седину?

Тонкую талию?

Чтобы безе всегда удавались?

Стать певицей?

Чего же? Чего?

…Когда в окна пробился слабый отблеск рассвета, миссис Аннабель встала с кровати и тихонько вышла из спальни, притворив за собой дверь. Тихо, чтобы не разбудить мужа, натянула свои джинсы и клетчатую рубашку Роберта, нашла в шкафу куртку, в которой ходила уже только в саду, а не в городе, и старые кеды дочери – хорошо, что у них со Сьюзен один размер. Написала на листке бумаги «Вернусь нескоро» и положила его на кухонный стол, придавив солонкой. Сделала себе пару бутербродов с сыром, налила в бутылку остатки сока, сунула все в сумку и вышла во двор. Молча бросила на землю арбузное семечко и, не говоря ни слова, неторопливо пошла по дороге, мимо спящих домов, мимо школы и магазина, по усаженной платанами улице, к переулку, а оттуда – к остановке автобуса. Транспорт еще не ходил, и миссис Аннабель пешком дошла до окраины и прошла еще немного.

Выпала роса, и пыли пока не было. Солнце еще не встало, но уже совсем рассвело, и в розоватом утреннем свете четко видны были и дома у нее за спиной, и степь, сколько хватало глаз, и разрезающая ее дорога – широкая серая полоса, уходящая к горизонту и дальше. Приветствуя новый день, пели где-то в листве птицы.

Заглушая птичий щебет, нарастал шум мотора, машина приближалась. Миссис Аннабель улыбнулась и подняла руку...

Совсем недавно мы видели миссис Аннабель на Юге. Она ездит автостопом по стране и совершенно счастлива. Носит длинные цветастые юбки в пол и множество разноцветных бус, и они идут ей ничуть не меньше, чем домашнее платье и фартук. А еще на руках ее множество браслетов из тесьмы и бисера, похожие на те, какие носили хиппи, их миссис Аннабель плетет в свободное от концертов время. Она поет на всех сценах Южных штатов – вместе с группой странствующих музыкантов «Свободные облака», и ее песни люди переписывают на память. Песни миссис Аннабель просты и пронзительны, от них замирает душа. Когда слушаешь их, хочется прикрыть глаза и чувствовать дыхание вечности. Звезды качаются над головами и падают в траву, когда миссис Аннабель поет свое любимое «Озерное лето», а пламя костров делается ярче. От этих спокойных, точных слов становится больно и светло, и кажется, что жизнь прекрасна и ничего еще не потеряно – сколько бы лет тебе ни было, где бы ты ни жил и что бы ни делал, и все еще будет хорошо, просто обязательно будет, никак не может не быть.

Миссис Аннабель пропахла пылью, травой и почему-то речной водой, волосы ее выцвели до светло-светло-рыжего цвета. Седина в них пока совершенно не видна, и веснушки почти не заметны под слоем загара. Иногда она приезжает домой; в доме все так же чисто, а рубашки мужу гладит работница, миссис Кастилия. Работницу наняла Сьюзен, когда уезжала из дома учиться, и Роберт однажды сказал, что кофе у нее получается вкуснее, чем у Аннабель, потому что Кастилия добавляет в него не корицу, а кардамон. Ну, и слава Богу, за них можно порадоваться.

Еще миссис Аннабель часто печет пирожки, такие вкусные, что люди выстраиваются в очередь, чтобы попробовать их. Мы тоже однажды ухватили парочку и авторитетно заявляем: таких вкусных никогда в жизни не ели. Конечно, мы записали рецепт, но это совсем не то, главный секрет нам раскрыла сама миссис Аннабель, так что слушайте и не говорите, что не слышали.

Джем для начинки лучше брать не яблочный, а вишневый и добавлять в него еще чуть-чуть сахара. Это и правда очень вкусно.

Попробуйте.

Не пожалеете.

7-8.07.2017

Леся

…И вот знаешь, все получилось само собой. Сроду никогда по этому маршруту не ходила, никогда мне не было по пути, а тут вдруг свернула, просто ради интереса. Я в тот день рано разделалась с заказчицей, отдала ей того несчастного, два месяца мучаемого мной ежа, получила полностью все деньги – и на радостях решила погулять.

Июнь холодным был, точно и не июнь, а апрель едва в начале, дождливым, а тут вдруг солнце выглянуло, тучи разошлись. Горожане еще не поняли, что уже лето наступило – всего-то июль, да, – и на улицах было еще малолюдно. Шла я, шла себе, без всякой цели и сама не заметила, как свернула куда-то, и очутилась на улице, которую вроде бы в тех местах и не помнила.

Улица как улица: заросшая нашим местным бурьяном, крапивой да сурепкой, то ли окраинная, то ли не очень, но явно не центральная, дома такие… как там, где мы жили когда-то с родителями – пятиэтажки-«брежневки», качели уже покосившиеся во дворах, лавочки у подъездов. Теперь таких дворов уже нет, их точечная застройка поглотила. А я, ты же знаешь, тогда своих котов рисовала, вот и ловила натуру везде, где можно и нельзя. Причем, ловила в буквальном смысле – то за хвост, то за ухо… то есть не за хвост, конечно, ни в коем случае, а только на колбасу или на блюдечко со сметаной.

Забрела, в общем, я в этот двор, чувствую – ноги гудят. Села у подъезда; в подвале, смотрю, окошечко есть, рядом рыбья кость валяется, значит, бродит где-то моя натура, то ли Барсик, то ли Мурзик, но в любом случае вольный бандит с глубоко интеллектуальной физиономией. Ты никогда не замечала, какие умные у бродячих котов морды? Да им предложи кандидатскую писать по философии – они тебе докторскую напишут. У них философия простая и вечная, как весь наш мир, как эти дворы, заросшие одуванчиками, завешенные бельем, там дети гоняют мяч и снисходит на тебя благодать вселенская, лучше, чем «Тору» читать. Честно тебе говорю.

Так вот, сижу я на скамейке и на солнышко жмурюсь. Тихо, никто не кричит «мама, хочу играть», никому не нужны чистые носки – благодать!

И слышу я рядом басовитое такое «мяу», уверенное и снисходительное. Поворачиваюсь – точно, он. Одноухий красавец кот черно-белой масти, морда в шрамах, хвост в полтора раза толще него самого – худой, поджарый такой, не комнатный ленивец, а серьезный бродячий кот. Держит его на руках девчонка… лет, по-моему, 10-11, я на нее и внимания не обратила толком, мне главное – кот! Я от восхищения аж дар речи потеряла.

А девочка села рядом со мной на скамейку, кота выпустила… я только было хотела сказать: удерет ведь, а он, паразит, с девчонкой рядом лег и морду ей на ногу положил. Что за чудо, думаю, неужели это его хозяйка? Кот-то явно уличный, вон морда какая независимая.

– Теть, – спросила меня девочка, – вам кот не нужен?

Ага, похоже, классическая история: дите хочет кота, а мама кота не хочет, а чего хочет кот, непонятно, но явно не против детки, но зато против мамы – орет и царапается. Кот подобран неделю назад с обещанием хорошего поведения, за ор и царапание выдворен по месту предыдущей прописки. И теперь девочка ходит и ищет ему хозяина. Плавали, знаем. Сама вот так же в 11 лет приволокла домой подъездного Мурзика и долго потом ревела, сидя на ступеньках лестницы с котом в обнимку. Мама, как ты понимаешь, сказала классическое: или я, или кот.

Разговорились мы с девочкой – точно, все так и есть. Кроме одной детали: девчонка эта – детдомовская. Поэтому «или я, или кот» даже не звучало – и так ясно, что нести нового жильца некуда. Неделю дети его прятали в подвале, потом обнаружила уборщица, потом нагоняй был всем.

Упс. Пригляделась я к девчонке внимательнее – и аж вздрогнула от отвращения. Типичное дитя из детдома: одежда линялая, не по размеру, нелепая – ярко-красные спортивные штаны, лиловая зачуханная куртка, резиновые сапоги какие-то грязнючие, хотя и сухо уже, и похоже, что на босу ногу. Волосы темные, короткие и как будто пылью припорошены или грязные, что ли. И лицо… какое-то… такое. Взгляд исподлобья, настороженный, диковатый, и кажется даже, что рот приоткрыт, как у тех, кого называют умственно неполноценными. Одна вот такая особа – точь-в-точь – в три года моего Пашку хрястнула со всей дури куском асфальта по голове. С тех пор я таких детей стараюсь обходить десятой дорогой. Но что-то странно знакомое в этом взгляде, словно где-то уже я его видела, или, может, похожа девчонка на кого-то, с кем были мы знакомы раньше. Странно, откуда бы…

Но кот – все-таки кот, разболтались мы, и как-то оказалось вдруг, что девочка вроде бы нормальная, по крайней мере, соображает. И рисовать любит, особенно котов, потому и носится с этим Грифоном (и ведь имя какое придумала, а?), прячет его, а сама рисует, уже пятьдесят листов изрисовала, а бумагу ворует из секретарской в интернате. И видно было, что говорит деточка со знанием дела, что не пыль в глаза пускает, а ей правда интересно… как мне когда-то. Если б не художественная школа, которая надолго отбила у меня охоту к карандашам, я бы, может быть… впрочем, какая разница. А ей, конечно, никакая художественная школа не попалась – кому оно надо в интернате-то?

И как-то за разговором я спохватилась, что времени уже – начало пятого, а мне в пять Пашку забирать из сада, он просил сегодня пораньше, первый день после болезни. Засобиралась и зачем-то спросила ее:

– А зовут тебя как?

Девчонка опять насупилась, пробормотала что-то невнятное. Я различила только не то Леся, не то Олеся.

– Олеся? – уточнила.

А она хмыкнула как-то очень по-взрослому:

– Ну, пусть Олеся. Меня как только не называют. – И помолчав, спросила: – А вас?

– Александра, – ответила я. – Можно Саша и на «ты».

Уже вроде бы взрослая, я никак не могла понять, что я взрослая, и вздрагивала, если слышала обращение на «вы» или по имени-отчеству. Впрочем, по имени-отчеству меня не звал практически никто, да и полным именем – только заказчики. Остальные – Саша, и никак иначе. Были в детстве и другие варианты имени, но о них я вспоминать не хотела…

Девчонка помялась, потерла пальцем болячку над переносицей и спросила вдруг:

– А ты еще придешь?

Черт дернул меня ответить «да». Я ж не собиралась больше в эти районы, за ежа со мной рассчитались полностью, следующая вышивка «живет» совсем в другом конце города, да и что мне эта девчонка? Но вот поди ж ты…

В общем, выкинула я, конечно, эту замарашку из головы.

А через несколько дней поехала в центр к Инге и на обратном пути решила дорогу к трамваю срезать, пошла дворами. И заблудилась.

Нет, я не испугалась, конечно, примерно-то направление знаю, обрадовалась даже. Я люблю гулять вот так по незнакомым улицам. Но дело шло к вечеру, мне нужно было торопиться, Пашку пора купать и укладывать, он же без моей песенки на ночь не засыпает никак. Иду, головой верчу по сторонам. И вдруг голос знакомый:

– Саша, ты не меня ищешь?

Оборачиваюсь: Олеся. Я еще удивилась: сюда-то ее как занесло, это ж далеко от того двора, где мы первый раз встретились. Но Олеся объяснила, что летом у них в интернате вольница, детей по головам считают только перед отбоем, а если кто-то не придет на обед или ужин, то сам себе страус, другим лишняя порция достанется. Видно было, что нравы у них – ого-го, про интернат она говорила скупо и неохотно. Зато про котов, Индию и книжки – сколько угодно. А гуляет она где придется, вернее, где нравится, а нравится ей в заброшенных дворах, парках и скверах, там народу меньше, а любит она мороженое, индийские узоры и рисовать, а еще хочет, когда вырастет, стать художником – ну как тут не зацепиться языками на общие темы? Я хоть и вышивальщица, а не художник, но тоже… в какой-то мере…

…Вот так оно и получилось. Я никогда ее не искала, она всегда находилась сама – попадалась навстречу или ждала меня где-нибудь, всегда молчаливая, без улыбки, настороженная, точно зверек, не знающий еще, погладят его или пнут. Встречались мы, конечно, не каждый день, а как придется, но раз в неделю – точно. После садика – я забирала Пашку обычно часов в пять-шесть – мы с сыном гуляли не в нашем дворе, как обычно, а в скверике неподалеку, мой мелкий катался на трехколесном велосипеде, а мы с Олесей или бегали за ним, или сидели на скамейке и разговаривали. Несколько раз Олеся появлялась с Грифоном, тем котом, на которого я так любовалась в первую нашу встречу. Грифон вежливо здоровался со мной, с достоинством принимал кусок колбасы, или хлеба, или булочку – что найдется у меня после захода с сыном в магазин по пути, то и ладно, – а потом отправлялся по своим кошачьим делам. Олеся утверждала, что он граф, и признаться, я этому верила – такая полная одновременно снисходительности и гордости была у кота морда, так благородно держал он трубу хвоста, что меньше чем в графское происхождение его ну никак не верилось, на худой конец – барон.

На удивление, Олеся оказалась очень начитанной девицей, правда, чтение однобокое, все больше сказки да классика – видно, библиотека в интернате не слишком богатая. Но – я аж обалдела – стихи любила и на память знала много совсем не детского. И как-то незаметно я перестала видеть в ней и замурзанность, и забитость, у нее оказалась хорошая, правильная речь и очень неожиданный взгляд на мир. Впрочем, неудивительно. Только вот не улыбалась она почему-то никогда… вернее, я ни разу не видела ее улыбку. И этот ее взгляд исподлобья, очень знакомый – на кого же она похожа? Пару раз я встречала Олесю просто так, на улице, когда шла по делам, и если она пристраивалась ко мне, особенно не возражала. Но всегда девчонка сворачивала по своим делам, не доходя до моей конечной цели. Чувствовала, видно, что ее зачуханного вида люди шугаются.

Однажды – дело было уже в конце августа – мы сидели на набережной. Я только что взяла хороший заказ – ветки рябины двусторонней гладью с добавлением бисера – и между делом присматривала на окрестных улицах подходящую натуру, Олеся ела купленное мной мороженое. Молчала, против обыкновения; вообще-то при всей своей внешней замкнутости и нелюдимости она могла говорить часами – но всегда чувствовала, интересно это мне или лучше помолчать. Полдень был, солнце палило по-летнему жарко, но с воды уже тянуло прохладным ветерком. Осень скоро…

– Ты, кстати, в школе-то учишься? – вдруг спросила я без всякой связи с предыдущим разговором.

И пожалела сразу: так помрачнела, сжалась и насторожилась Олеся, так погасли сразу ее глаза, что стало ясно – не слишком ей там хорошо.

Она кивнула.

Молчала и я. Так мне стало неловко, неудобно, что ли, словно свежую ссадину я задела, которая только вот-вот перестала кровоточить, а я ее – со всего маху… Олеся сидела, опустив голову, ковыряя носком разбитой сандалии асфальт под ногами.

Я уже хотела попрощаться и уйти… тяжело стало на душе. И вдруг Олеся сказала тихонько, жалобно, еле слышно:

– Саша. Возьми меня к себе.

Я не поняла сначала, удивилась:

– В гости, что ли? Ну… давай на выходных. Муж в командировку уедет, а мы с Пашкой…

– Нет, – проговорила она так же тихо, но упрямо, – не в гости. К себе. Совсем.

Я аж поперхнулась.

– Олесь… ты что говоришь-то такое? Как это я тебя возьму? Кто ж мне разрешит?

Девчонка потупилась, снова глянула, как она умеет, диковатым своим, но молящим, странно знакомым мне взглядом:

– А ты усынови… удочери меня совсем. Так ведь можно!

Вот тут я растерялась окончательно.

Строго рассуждая, я же действительно могла это сделать. Семья у нас полная, зарплата у мужа есть, квартира, хоть и бабкина, без свежего ремонта, но двушка, и свой ребенок есть. По всем параметрам мы – усыновители хоть куда. Но…

Но оно мне надо вообще?

Видно, вопрос этот у меня на лице отпечатался. Олеся голову опустила и больше ни о чем уже не спрашивала. Не доев мороженое, поблагодарила скомканно и быстро и убежала – я даже сказать ничего не успела.

Два дня после этого разговора я сама не своя ходила.

Да, мы хотели дочку. Давно хотели. Пашке пять, уже можно было подумать и о втором ребенке, и мы думали уже, то есть «работали в данном направлении» полтора года уже. Но… после Пашки сразу меня честно предупредили врачи: шанс выносить и родить самой невелик. И выбор может встать, как в анекдоте: или – или. Или моя жизнь, или жизнь ребенка. Не будь у меня Пашки, я бы не раздумывала, но оставить сиротой сына как-то не улыбалось. И про усыновление мы тоже думали, и…

И.

Мы ведь хотели младенца. И уж никак не эту вот диковатую, неопрятную, порой производящую впечатление слабоумной девчонку.

Да, головой я все понимала. И что на младенцев очередь, и что шанс найти здорового в детдомах очень мал, а Олеся, по крайней мере, без видимых патологий, и что подростков всегда берут неохотно, а значит, есть вероятность, что ее даже отдадут, уж не знаю, как там с документами. Но… маленький сладкий кулек, пахнущий молоком, доверчивый и мягкий – и вот эта вот дикарка с безобразными манерами. Да, ее можно отмыть, откормить, даже приучить и воспитать, но… сколько уже упущено и сколько не удастся наверстать, и обязательно будут проблемы с учебой, знаю я эти интернатские школы, а ведь на подходе подростковый возраст, и что там вылезет от неизвестной мамаши – Богу весть.