Текст книги "Пикник под соснами (СИ)"

Автор книги: Алина Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Ина? Солнышко мое ясное, ну что ты? – он присел с ней рядом, пересадил ее к себе на колени, прижал к груди. – Ничего страшного не случилось, я с тобой. Сейчас согреешься, пойдем с тобой смотреть, что от машины осталось. Платьице твое заберем. Проверим, есть ли связь и можно ли сюда вызвать другую машину. Достанем мягкий матрас, подушки, чтоб нам было уютней ждать, когда она прилетит. Ты ведь не торопишься?

Инга машет головой, все еще всхлипывая.

– Будем с тобой смотреть на огонь, и ты мне расскажешь, как жила без меня, что видела, что делала. Ведь расскажешь?

Она кивает, судорожно вздыхая.

– А плакать больше не будешь, верно?

– Буду! – она отталкивает его, пытается оттолкнуть, ведь он не отпускает, и плачет, уже не сдерживаясь, в голос.

– Ина! Ина, Инечка, не надо, хватит. Все хорошо. Все будет хорошо, вот увидишь.

– Нет! Нет, пусти меня, не надо, я же вижу! Я вижу, чувствую – тебе противно! Тебе противно, тебя тошнит! Ты даже дышать нормально не можешь!

– Зато прекрасно могу не дышать, – он по-прежнему прижимает ее к себе, не давая отстраниться. Целует ее заплаканные глаза, слизывает дорожки слез… И тут же понимает, что зря. Сильно зря. Чуть отстраняет от себя Ингу и сплевывает в огонь. Уже не скрываясь. – Ну прости, – печально улыбается, глядя в ее расстроенное лицо. – Физиология. Ну не совмещаются вампиры с алкоголем, ну что ж поделать? Сам виноват, все время хочется тебя целовать, а надо просто держать за ручку. А знаешь, – он поймал эту маленькую, дрожащую сейчас ручку, и бережно сжал в своей, – мне даже пальцев твоих на моей ладони и то не хватало.

– Правда? – она чуть успокаивается, но вспоминает. – А как же… Лариса?

– Лариса… Лариса, Ингуш, никогда не жаждала оставлять свои пальцы в моей руке, – он попытался отговориться пустыми фразами, но чуть задремавшая было боль вновь резанула со страшной силой. И он говорит то, что важно. То единственное, что было сейчас важно. – Я погубил ее, Инга. Я ее погубил. – Сказать это вслух оказалось еще больнее, чем просто об этом думать, но остановиться он уже не мог. – Я все сделал не так, Ина. Я все, что только можно, сделал не так. И погубил. Навсегда, безвозвратно. Ее больше нет, Ина. Ее больше нет…

– Как она умерла? – Ингины глаза широко открыты, ее руки лежат на его плечах. Она не любопытствует. Она не обвиняет. Просто берет его боль себе. Хотя бы часть.

– Она не умерла. Сошла с ума.

– Но как же… ты же говорил… она же не может…

– Мы вампиры, Ина. Те, кто никогда не сдается, – он усмехается. Горькой такой усмешкой. – Раз не действуют традиционные методы, подойдут любые другие…

– Ты мне расскажешь?

– Не знаю. Не смогу. Не уверен, – он отворачивается, ссаживает ее с колен, встает.

– Тебе станет легче, Нэри, – она очень редко называла его так. Единственная из людей, кому он вообще это позволил. Единственная, кто был ему настолько близок, что он позволил.

– А тебе?

– А я люблю тебя. И если я могу хотя бы этим… Я ведь знаю, ты приехал… Ты хотел, а я… Я отравила собственную кровь, и теперь… Я даже не смогу… Мне даже нечем с тобой поделиться…

– Поделись со мной улыбкой, Инечка, – он садится у ее ног и обнимает ее колени. – Я ни у кого больше такой не встречал.

А она нежно гладит и перебирает его волосы, и он чувствует, как часто пальцы ее застревают в его спутанных прядях. Он все-таки рассказывает. Все – ей. Потому что – кому еще? Кто еще в целом свете станет выслушивать его сбивчивые признания и не крутить у виска – столько терзаний из-за никчемной человечки?

Инга слушает. Задает вопросы, уточняет. Но не осуждает. Ни единого мига, ни доли мгновения. Он смотрит в ее глаза, и видит свет. Только свет. И ему даже кажется, что становится теплее. Хотя – откуда ему знать, тепло – это как? Он это просто придумал, потому что где-то внутри у него стало чуточку меньше дрожать.

Он давно уже молчит. И лишь тишина плывет над ними, густая, словно облака. И ее руки все так же легко перебирают его волосы. Набухшие облака вот-вот прольются дождем, и он был бы не против, он уже почти предвкушал равнодушные монотонные удары первых капель, и стремительные ручьи, струящиеся по лицу, волосам, одежде. Смывающие горечь, боль, усталость…

С него. А его маленькая Инга совсем замерзнет. Слишком хрупкая. Слишком ранимая. Человек. Нелепое слово. А сколько всего вмещает. Наслаждения. Боли. Жизни. Смерти.

– Надо взглянуть, что у нас с машиной, Ингуш, – он решительно поднялся. – Пойдешь со мной, или лучше подождешь в тепле?

– С тобой, – она вскакивает за ним слишком резко, ее заносит. Но он подхватывает, прежде чем она успевает обжечься. Привычно берет свою девочку на руки и взлетает.

Машина… несомненно потеряла право на свое гордое имя. Теперь это просто искореженные обломки. Задняя дверца отлетела. Водительская выгнулась так, что вряд ли когда откроется. Днище, потеряв пару слоев амортизирующей обшивки, беззастенчиво пялится в небеса. Всевозможные ошметки засыпают окрестные камни насколько хватает взгляда.

Камни. Бурелом. И река осталась в стороне. Но в случае дождя укрыться в машине, пожалуй, можно. Посадив Ингу на один из валунов, он пытается пробраться внутрь. Часть ящиков вылетела, крепления не удержали. Зато в первом же из них он находит матрас. И, кажется, без повреждений. С его постоянными перелетами по стране вещь необходимая. Ночевать в машине доводилось часто, а спать на жестком полу он не любил. Что ж, подойдет и теперь. Правда тут расстилать его негде, сильный уклон, да и камни, придется вернуться к костру. Дальше… что-то разбилось, разлилось, разлетелось… Какие-то бумаги. Что это? Проекты освоения мертвых земель у Бездны? В бездну. Он за это больше не отвечает, пусть пишут сами. Новые… Фрагменты обшивки салона, обрывки осветительных нитей… В этом салоне отныне лишь естественное освещение. Халея. Да что с ней станется? Пара пятен. Высушим. А вот куда залетело Ингино платье? Среди искореженных обломков нашел не сразу. Да и то, что нашел, платьем было еще меньше, чем его бывшая машина – транспортным средством. Изорвано в смерть. Видно, зацепилось за что-то, да тяжелые ящики потянули… Изорвано, залито, испачкано. Ладно, есть халея. Ткань достаточно плотная, должна быть теплой.

Жаль, пледа у него никакого нет. Да и запасной одежды в машине он не возит. А ведь раньше всегда возил, мало ли что? Лет десять назад. Или пятнадцать. А потом? Как-то бросил, а вот теперь бы сгодилась. Ага, и пара женских туфель, случайно кем-нибудь позабытых. Но как-то не забывали.

Но это все детали. Что со связью? Пробиться к приборам не удавалось. Все перекорежило так, что пришлось выломать спинку собственного кресла. В ограниченном пространстве – далеко не с первой попытки. И напрасно. Вся передняя панель разбита в труху. Тут даже чинить уже было нечего. Что ж.

Выбрался. Вернулся к светлой своей девочке. Она сидела на камне, обхватив руками обтянутые алой рубахой коленки. Рубаха была широкая и длинная, и вот так, прижав коленки к груди, она умещалась под ней вся. Рубаха хранила его запах, и, прижавшись носом к коленям, она тихонько вдыхала его, полуприкрыв веки, привычно отделяя до боли родные нотки от множества других запахов и ароматов. Вокруг пахло хвоей, сыростью, какими-то техническими жидкостями, пролившимися среди обломков машины. А Анхен… Анхен всегда пах для нее небом, солнцем, бьющим в глаза, жаром раскаленного камина. Или это небо пахло Анхеном. Ведь в тот, самый первый их день, он подарил ей именно небо.

Нет, строго говоря, это не была их первая встреча. Во время самой первой она и разглядеть-то его не успела. Он промелькнул перед ее растерянным взором ирреальным видением, материализовавшись лишь стопкой бумаг, которые она подписала, не глядя, да набором кратких инструкций, которые ей затем долго и подробно объясняла декан. А вот потом, два долгих месяца спустя, они пришел к ней специально – знакомиться. Дождался у выхода с секретарских курсов, извинился за то, что был так тороплив и невнимателен в их первую встречу, и сказал, что с него за это подарок. Любой, на выбор. А она, глядя на него снизу вверх восторженно-испуганными глазами и обмирая от собственной смелости, попросила – небо. Взлететь в небо, высоко-высоко, как дано лишь вампирам.

А он не посмеялся. Он посадил ее в свою сказочно-алую машину и взлетел. И увез ее в горы, подальше от посторонних взглядов. А там долго кружил, крепко прижимая к своему сильному телу. Уже без машины. Только он, она и небо.

А вот соседки по общаге, когда она рассказывала им об этом, смеялись, называя наивной деревенской дурочкой. Говорили, надо было просить колье с бриллиантами. А лучше квартиру. А не ютиться в одной комнате с тремя соседками.

Инга вздыхает. Квартира у нее теперь есть, хоть она так никогда о ней и не попросила. Но что ей делать, если небо по-прежнему пахнет Анхеном, а у нее больше нет крыльев, чтоб туда подняться? Как ей жить в одном городе с ним, зная, что никогда?.. И алая машина, с которой все начиналось, теперь лежит перед ней грудой искореженных обломков. И Анхен смотрит на нее своими пронзительными карими глазами, последний раз, самый последний из всех возможных, а у нее даже нет для него малюсенькой капельки крови. Ни единой капли неотравленной крови.

Она дрожит, пытаясь сильнее обхватить колени.

– Одевай, – он протягивает ей халею. – Будет теплее.

Она послушно одевает эту странную вампирскую одежду, слишком похожую на женское платье. Одеяние ей и широко, и длинно, а он смотрит на нее таким странным взглядом, и она никак не может понять его значение. Спутанные черные пряди небрежно спадают на его обнаженную грудь. И ей хочется провести по этой груди пальцами, прижаться губами. Но она понимает, что ему это будет тяжело.

– А мое платье? – робко интересуется она. Надо вернуть ему его одежду, его обнаженный торс вызывает слишком много несбыточных желаний.

– А платье сказало, что надо иметь совесть, ты его уже третий год носишь. Ушло на заслуженный отдых.

– Совсем? – она как-то сникла. Ведь платье тоже хранило память о нем. И, судя по его реплике, он ее в этом платье – помнил.

– А императорская халея тебе уже не наряд? – изобразил праведное возмущение. – Да если б Владыка увидал тебя в таком виде – он бы схлопотал остановку сердца, несовместимую с дальнейшим пребыванием в столь высокой должности.

– Не пожалела б, – неожиданно злобно бросила Инга. И тут же испуганно прикрыла рот ладошкой, – прости.

– Я не слышал, – он отнял ее ладонь ото рта и принялся целовать. Сначала саму ладошку, потом каждый пальчик. Она не забыла и не простила. Маленькая девочка, которой положено обожать вампиров. Всех. А она упрямо любила только его одного. Но он ведь тоже ничего не забыл.

– А Кардэниса я убил, – прошептал он почти беззвучно. – Я тебе уже сказал?

Она испуганно машет головой.

– Но ты говорил, пока он в фаворе…

– Я говорил, что фавор не вечен. А память у меня долгая.

– А тебе ничего не будет? – нет, ее не смутил факт убийства, она боится лишь за него. Любимого. Единственного. Что еще может быть важно?

– Нет, – горько улыбается он. – Не сегодня. Меня и так лишили должности, куда уж дальше? Да и пусть сначала докажут.

– Не докажут? – вопрошает взволнованным шепотом.

– Нет, мое солнышко. Не докажут.

Они возвращаются к костру, он надувает для нее матрас. Ингу явно клонит в сон, на бревнышке ей долго не высидеть. Вновь бросает взгляд на небо. Дождь все же будет. Интересно, далеко их отнесло от жилья? Он ведь даже и не следил. Но за пару часов он, наверное, долетит. Вот только стоит ли им спешить? Да и дождь того гляди начнется.

В любом случае, он хотел побыть с Ингой. Ни люди, ни вампиры его сейчас не интересовали. Они останутся. Переждут дождь в его разбитой машине. А вечером… В крайнем случае – утром, он вернет Ингу домой. Да ему и самому надо – домой, его там ждут… Кого он обманывает, никто его не ждет. Он и прежде-то был ей не нужен, а сейчас… Она же его даже не узнала. Все, что ей теперь нужно – это еда и крыша над головой. А это и слуги обеспечат, он распорядился.

Решительно тряхнул головой и вновь отправился к машине. Надо выкинуть из нее все лишнее и перетащить поближе к огню. И по возможности расправить корпус, чтоб внутри стало чуть просторнее. Конечно, походный шатер подошел бы им сейчас куда больше искореженной машины, но вот уж чего он никогда с собой не возил…

Вытянуть машину оказалось непросто, она плотно застряла между камней. Дальше мешали деревья, пришлось поднимать над кронами. И когда он добрался, наконец, до Инги, то чувствовал уже разве что усталость.

А она спала, разомлев у огня, человеческая девочка в одежде императорского дома Эльвинорэла, кощунство и святотатство в одном лице. А он смотрел на нее – и не чувствовал раскаянья. Главное, что его маленькой девочке тепло.

Подбросил поленьев в огонь, сполоснулся в реке и прилег рядом. Думал, просто подождать, пока она проснется. Но уснул сам.

А разбудил их все-таки дождь. Он бы не стал открывать глаза из-за такой мелочи, но Инга зашевелилась, пытаясь спрятаться от вездесущих капель, и он помог ей перебраться в машину. Матрас, когда-то идеально совпадавший по размерам с багажным отсеком, теперь вошел в покореженное пространство с трудом, нелепо выгибаясь и топорщась по краям. Закрыть дыру на месте отлетевшей задней двери было нечем, оттуда тянуло промозглой сыростью, но, если ветер не переменится, потоп им не грозит.

А впрочем, можно сделать и проще. Брошенная оземь сила выросла стеной огня, перегородившей вход. И дождь остался где-то вовне, а воздух сразу стал значительно суше.

– А мы не сгорим? – Инга прижималась к нему испуганной птичкой, глядя на его огонь расширенными от изумления глазами.

– Нет, моя маленькая. Будет просто теплее. И светлее, – прежде он не демонстрировал ей столь явно своей силы. Как-то не было ни повода, ни желания. Она знала, что он любит огонь, знала, что может почти мгновенно разжечь любой костер, но вот так, стеной ровного синего пламени… Настоящее чудо. В их бесконечно невозможную встречу за гранью всех прощаний. Ту, которой и быть-то не могло. Но случилась.

А она о нем так многого не знала. Вот этот огонь, горящий прямо из лужи, наряд, который он назвал императорским… Но это детали, она знала больше, она знала его. Его душу. А за отпущенные им пять лет прожить все его восемьсот нереально, она никогда и не пыталась. Он не любил рассказывать, она не настаивала. Она понимала, что та его жизнь, за Бездной, она совсем другая, человеческому разуму недоступная. Ей было достаточно той, что они вели здесь.

Она прижимается к нему слишком крепко, чувствуя щекой капли на его коже. Не удерживается, слизывает ближайшую языком. Он вздыхает чуть глубже. Но не отстраняется, и она продолжает. Скользит языком по его ключицам, целует в шею, гладит его широкие плечи дрожащими от сдерживаемой страсти пальчиками. Он со вздохом откидывается назад, зарываясь пальцами в ее волосы, позволяя ей скользить губами по его груди, целовать, дразнить, прикасаться. Она по-прежнему сводит его с ума – ее пальцы, ее губы, ее желание. Даже запах алкоголя, безжалостно сплетенный с ее запахом, уже не мешает. Почти не мешает, он почти притерпелся.

Ее губы спускаются все ниже, целуя заметно напрягшийся живот. Язык, дразня, скользит вокруг пупка и проводит влажную дорожку вниз, к самому поясу его брюк. Ее пальцы уже нашли на них застежку. Он заставил себя шевельнуться, перехватывая инициативу, пока не стало слишком поздно. Он и так уже с трудом справлялся с собственным возбуждением. Еще немного – и он уже просто не сможет ее оттолкнуть.

Впрочем, не смог и теперь. Только переложил ее руки себе на плечи, только впился губами в ее нежные губы. А дальше… Золотое шитье халеи царапало ему грудь, а ему хотелось ощущать лишь ее нежную кожу… Его желание сбылось, но ее участившееся дыхание стало слишком глубоким, и он развернул ее спиной к себе, прежде, чем успел сообразить, что он делает. Брюки… мешали когда-то раньше, сейчас уже нет, уже ничего не мешает… Мозг почти не работает, лишь последняя мысль там отчаянно бьется: он сможет. Он обязательно, всенепременно сможет. Ведь когда-то он был эльвином, и любил своих женщин, многих – многих женщин, но никого из них не кусал. Не кусал. Не кусал.

Он впивается зубами в собственную руку, сжимает челюсти до боли, но организм не обманешь. Он чует иной запах. Он жаждет иной крови.

Он срывается. Он даже не помнит этого мига, когда зубы вошли в ее вену. И сколько судорожных, жадных глотков он успел уже сделать, тоже едва ли осознает. Просто в какой-то момент горло перехватывает так, что невозможно даже вздохнуть, зубы возвращаются в свое изначальное состояние, а желудок скручивает спазм.

И волна горячей, отвратительно пахнущей крови, выливается из его горла, запачкав Инге плечо. В глазах пляшут черные точки, желудок разрывает от боли, сердце колотится, как сумасшедшее, он задыхается. Последним усилием воли, практически наощупь, он выбирается наружу, под дождь, который и не думал прекращаться, и его снова рвет. Долго, тяжело, безобразно, выворачивая внутренности. Но это не помогает, яд успел всосаться в кровь. Он отчаянно пытается сделать вздох, но уже не может, дыхание парализовано. Тело тоже отказывается слушаться. Он неловко заваливается на мокрую от дождя землю. Сердце, сделав последний, отчаянный рывок, замирает. Как глупо. Ни разу в жизни он не позволял себе подобной глупости, и вот… Инга. Он даже не успел взглянуть, что он сделал с Ингой…

А Инга… Инга сумела подняться не сразу. Какое-то время она обессиленно лежала на залитом кровью матрасе, оглушенная, потерянная. Почти… все почти сбылось. И оставался, казалось, лишь миг до ослепительного, вселенского счастья… Но он отстранился… ушел. Впервые ушел, не позволив ей испытать то острейшее наслаждение, равного которому ей не мог дать никто, ни вампир, ни мальчишка. Наслаждения, за которое она платила черным провалом беспамятства, и готова была платить. Но он ушел, не вынеся вкуса ее отравленной крови. Ни наслаждения, ни беспамятства. Только в ушах все шумит, и тупо ноют виски, и глаза… лучше держать закрытыми. И, если не шевелиться, то скоро все пройдет. Непременно. Вот только очень хочется пить.

Тянуло сыростью. Медленно, через силу, она чуть повернула голову и скосила глаза на вход. Его волшебный огонь более не горел, и холод вновь проникал в разбитый остов некогда прекрасной машины. Все было некогда прекрасным. Некогда. Не сейчас. Она заметила кровь. На матрасе, потом и на плече. Испугалась, что рана не закрылась. Раны от укусов обычно заживали быстро. Через сутки уже и следа не найти. Какой-то фермент в вампирской слюне. А уж кровотечений и вовсе… Но, может, алкоголь в крови помешал этому ферменту подействовать, и она теперь попросту истечет кровью? Бесполезной отравленной кровью, которая Анхену более не нужна.

Не нужна. Ненужная. Бесполезная, словно эта разбитая машина. Спустя несколько мучительно-горьких минут она все же нашла в себе силы ощупать рану. Нет, крови не было, там все затянулось, как и всегда. А это… Сообразила не сразу. Его просто стошнило. Его тошнит от нее, ее крови, ее запаха… Лучше бы им не встречаться, не видеться больше, она бы хоть в памяти его осталась красивой, а теперь… вспоминая о ней теперь, он будет вздрагивать от омерзения… Почти не задумываясь, она пошарила вокруг, нащупала какую-то тряпку, стерла кровь с плеча, попыталась оттереть матрас. Бесполезно. Уже впиталось. Уже собралась выкинуть тряпку вон, и только тут поняла, что держит в руках. Обрывок собственного платья.

Горько. Как горько все кончилось. И кружится голова, напрасно она встала, каждое движение отдавалось болью в висках. И холод. Он обступал все сильнее. Надо найти в себе силы, и одеться. Но из одежды есть только его вещи. Да, он отдал их ей, но это было до того, как…

Растерянно взглянула в сторону входа. Куда он ушел? Вернется ль? И что делать теперь ей? Мозг не сразу сумел осознать неправильность открывшейся взору картины. Залитое дождем кострище. Пара бревен, с которых стекают тяжелые капли, кучка наломанных Анхеном дров, которые так и не успели бросить в костер. И тело. Неподвижно лежащее ничком тело, полускрытое дровами. Черные волосы в грязной луже, неестественно выгнувшаяся рука.

– Анхен! – она в ужасе бросается к нему, позабыв о собственной слабости, о всех глупостях, что успела понапридумать, – Анхен!

Он лежит неподвижно, лицом в огромной луже, и в этой луже тоже кровь, кровь… Она пытается перевернуть его хотя бы на бок, но мокрое тяжелое тело скользит, вырываясь из слабых пальцев. Она плачет, и пытается снова и снова. На бок. Чтобы он мог дышать. Чтобы не захлебнулся. Его тело кажется ей ледяным. И никак не получается прощупать пульс.

Нет, это просто нервы, так не бывает. Он же вампир. Он могучий, непобедимый, бессмертный вампир. Он же не мог, просто не мог умереть от глотка отравленной крови. Или мог? Ведь недаром он всегда так не одобрял алкоголь.

Искусственное дыхание. Непрямой массаж сердца. Да, она умеет и знает, но точно ли это поможет ему? Не человек, вампир, и, возможно, другое сердце. Да и дыхание… Ее дыхание сейчас – это не то, что способно его спасти. Но другого нет, и она делает, делает, делает… Хоть что-нибудь. Хоть что-то, и, быть может, он все же очнется. Он же вампир, он же сильный, он сможет…

– Ина… – ей это показалось, или она услышала? Замерла, опасаясь вздохнуть, до боли всматриваясь в его бледные губы.

– Ина…

Она плачет и смеется, обессиленно падает ему на грудь, и теперь уже отчетливо слышит – он дышит. Он дышит, сердце бьется, а значит, все будет хорошо.

– Ина… – ему хватает сил лишь опустить руку ей на спину. Хотел погладить, прижать… а уже не вышло. Жива. Он не успел ее погубить, она сумела встать… без медикаментозной помощи. Он не погасил небесный свет ее глаз. Жива.

А дождь прошел. И даже солнце, наконец, показалось. Вот только оно совсем не высоко, того гляди исчезнет за горами, и длинные тени крадутся все ближе.

– Оденься, Ина… Надо вытереться и одеться… Будет холодно, – говорить выходит с трудом. Его голос похож на шорох песка в пустыне. И надо быть вампиром, чтобы расслышать. Она не вампир. Она пытается читать по губам.

– Анхен… Ты ведь поправишься, Анхен? Все ведь пройдет? – жизнь возвращается к нему медленно, слишком медленно. Но разве она знает, как должно быть? Вампиры практически бессмертны, практически неуязвимы, это знает каждый. Но как быстро их организм способен справится с любой проблемой? Людей этому не учат. Даже на медицинском.

– Да… Не сразу, но поправлюсь… – его губы чуть дрогнули, пытаясь изобразить улыбку. Его улыбка умела успокаивать лучше всяких слов. Он знал и пользовался, но сейчас… Улыбка не получилась, ей показалось, губы дрогнули от боли. – Когда оденешься, поищи мне лекарство… Синяя коробочка, в ней ампулы… Без надписей, просто черная вязь… Узоры…

– Да… Да, конечно, сейчас… сейчас, – слабость, отступившая от страха за него, вновь вернулась, навалилась на плечи с утроенной силой. И уже головы не поднять. А уж идти… Глаза закрываются сами.

– Ина…

Она идет. Она же врач, она сильнее собственной слабости. Одевает его рубаху и это странное черное платье, название которого она уже забыла. Платье слишком длинно, полы будут тащиться по грязи. И она завязывает узлом каждое из четырех полотнищ, из которых состоит его несшитая юбка. Ногам холоднее, но зато не испачкается. Долго ищет

коробочку с лекарством. Часть ящиков заклинило, да еще и вдавило один в другой, перекорежив, проломив дно. Открыть удалось лишь из упрямства и безысходности с самой последней из всех последних попыток. Синяя коробочка… наверно, это была она. Множество витиеватых черных узоров на размокшей бумаге и мелкие осколки стекла… Да, это были ампулы. Но они раздавлены, все до единой. Лекарство вытекло… впиталось, смешалось… лекарства нет…

Какое-то время она отчаянно перебирает содержимое других ящиков, вдруг были еще, другие, старые, завалились, а он и забыл… Нет, ничего похожего. Зато попадается пустой пластиковый контейнер. Непонятно, что хранилось в нем раньше, но для воды подойдет. Хотя бы воды, раз уж больше совсем ничего… Горло сполоснуть, а может, и внутрь. При отравлении надо много пить, но это людям, а ему… ему, наверно, лучше крови, но крови нет, кроме той, что его и отравила…

Пошатываясь, она добирается до реки. Поскальзывается на мокрых камнях, падает коленками в воду. Испуганно осматривается. Нет, не поранилась. Ее текущая кровь была бы ему сейчас худшим раздражителем из всех возможных. И лишь теперь вспоминает, что и сама умирает от жажды, и долго пьет ледяную воду, будучи не в силах остановиться. От холода сводит зубы, начинает саднить горло. Она споласкивает контейнер и набирает воды ему.

Он лежит все там же, в той же позе, глаза закрыты, дыхания почти незаметно.

– Анхен! – она пугается, что ему опять хуже, но он отзывается, его ресницы чуть вздрагивают, он открывает глаза. – Я принесла тебе воды. Попьешь?

Он пытается приподнять голову, но бессильно откидывается назад.

– Позже. Поставь. Сначала лекарство.

– Лекарства нет, Анхен. Я нашла коробку, но ампулы… они разбились. Все.

Стон сдержать не удается, глаза закрываются сами. Ну почему он не проверил? Как он мог? И ведь знал же, что на алкоголь у него реакция нестандартная. Тяжелейшая аллергия, другим вампирам и не снилось. Понадеялся… Или настолько хотел умереть? Ему казалось, что разбив машину, свое стремление к самоубийству он удовлетворил. Показалось.

Вздрагивает, ощутив прикосновение мокрой ткани к своему лицу. Инга аккуратно протирает его широким рукавом своей (теперь уже своей) рубахи.

– Может, все же попробуешь выпить воды?

Он чуть кивает, и она приподнимает ему голову и помогает напиться. Он пьет медленно и неловко, даже глотает с заметным усилием. И его вновь тошнит, спазм за спазмом, даже когда воды уже не остается.

– Это ничего, – шепчет он ей. И отключается.

А она вновь протирает ему лицо рукавами рубахи, убирает со лба слипшиеся черные пряди. Какие страшные круги залегли у него под глазами. Надо бы перенести его в машину, но она понимает, что ей не справиться. Значит, надо снова вытащить из машины матрас и перекатить на него Анхена. Это должно быть не очень сложно. Перевернуть же его у нее получилось, а это почти то же самое. Не может же он лежать на мокрой земле.

Он приходит в себя уже в сумерках, ощущая рядом дрожащий комочек.

– Ина…

Она проводит дрожащими пальцами ему по щеке. Он чувствует ее холод. Плохо. Как же все плохо, надо зажечь хотя бы огонь. Пытается сесть и едва опять не теряет сознание. Испарина. Сердцебиение. Вот о чем он думал? В глуши, без лекарств, без глотка свежей крови… Нет, он-то выберется. Это будет долго, мучительно, но ведь и не такое бывало. Вот только Инга. Надо как-то вытянуть Ингу. Ведь он в ответе за свою девочку. Что бы ни было. Он в ответе.

– Помоги мне.

Она тянется, готовая его поддержать. Он лишь качает головой.

– Надо развести огонь. Поставь дрова. Красиво, как я учил. И найди в машине сухую бумагу, я не смогу сейчас… – его колотило так, что он был не уверен, что подожжет и бумагу. Но перстень Рода все еще у него на пальце, с ним должно получиться… хотя бы искру. Ведь спичек в машине, понятно, нет.

Костер разгорается. Где-то через полчаса мучений. И Инга тянет к огню свои озябшие ладошки. Ее худенькая фигурка, черным силуэтом выступающая на фоне красновато-оранжевых отсветов, кажется ему сейчас особо хрупкой и беззащитной.

– Ина, – ему нравилось звать ее так. Нравилось слышать, как звучит это коротенькое имя. Нравилось видеть, как вспыхивают ее глаза, когда он называет ее так – коротко и интимно. Но сейчас ему было нечем ее порадовать. – Я не смогу вернуть тебя сегодня домой, – помолчал. Она лишь кивнула. Это она догадалась. Вот только все еще хуже. Куда хуже. – И завтра, видимо, тоже, – про послезавтра он пока промолчит, она и так напугана его самочувствием. – В таком состоянии мне не взлететь, Ина. Прости. Я украл тебя с праздника и мне нечего предложить взамен. Наш праздник не удался.

– Мой праздник – это ты, ты же знаешь. И если вместо одного дня у меня будет два…

– У нас нет еды, Ина. Совсем, никакой. Сколько ты сможешь продержаться без еды?

– Человек может прожить без еды неделю, я читала, если есть вода, а воды у нас много…

А сколько может продержаться без еды вампир, ослабленный болезнью? Точно знающий, что ему ни восстановить своих сил, ни взлететь без глотка свежей крови не выйдет? Ведь у него еды тоже нет… Но будет. Через пару дней, когда ее кровь вновь станет чистой и ароматной. Через пару дней, когда он начнет с ума сходить от голода и бессилия, от возможности протянуть руку и взять. От понимания, что она отдаст. С радостью, не задумываясь, ведь это поможет ему излечиться. А он… а он точно знает, что измученный, обескровленный болезнью, он не сможет остановиться, и если возьмет – то все. Инга. Пресветлая его девочка. Неужели он погубил и ее?

Тихий стон прорывается сквозь сжатые зубы. Она понимает по-своему и спешит утешить:

– Анхен, мы же в лесу, здесь наверняка есть грибы, ягоды. Совсем без еды я не останусь, что-нибудь непременно найдется, ты не волнуйся. Лучше скажи, что нужно тебе?

– Сон. Время… И чудо, Инга. Маленькое такое чудо.

Вышедший к их костру охотник. Или грибник, он не привередлив. Опустившаяся с небес вампирская машина тоже неплохо. Но чуда, конечно же, не случается.

И весь следующий день он бессилен встать. И не в силах помочь ей – ничем, если только советом. Она появлялась и исчезала. Спускалась к реке, чтоб набрать для него воды. Ходила в лес, чтобы принести еще дров. Говорила, что нашла заросли малины, но он не верил. Не чувствовал запаха, да и не растет здесь малина. Это только в сказках в любом лесу под каждым кустом – грибы, и на каждом – ягоды. Они не в сказке. Совсем.

А его разъедал алкогольный яд. Его организм боролся, но был не в силах избавиться от него. Нужен растворитель. Если не лекарство – то хотя бы кровь. Чистая человеческая кровь. Он видел ее во сне. Он грезил ей наяву в те короткие моменты, когда приходил в себя. Ему нужна была кровь.

Очнулся от того, что она с разбегу ткнулась в него всем телом. Перепуганная, дрожащая.

– Ты чего? – от резкого толчка у него опять заломило виски.

– З-змея. Там. Я чуть не наступила.

– Укусила?

– Н-нет, просто… рядом. Я ей почти на хвост. Ногой, – дрожа, она пыталась вжаться в него, словно он мог спасти от всего на свете. И отчаянно поджимала босые пятки. Змей Инга всегда боялась панически. До ужаса, до безумия. Все понимала, и все равно боялась.