Текст книги "Тигр. Тигр!"

Автор книги: Альфред Бестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 65 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Она исчезла.

Глава 5

Капитан Питер Йанг-Йовил принимал донесения в Центральном Штабе в Лондоне со скоростью шесть в минуту. Сообщения приходили по телефону, по телеграфу, по радио, с джант-курьерами. Сложившаяся после бомбардировки ситуация быстро прояснялась.

ОБСТРЕЛ НАКРЫЛ СЕВ. И ЮЖ. АМЕРИКУ ОТ 60° ДО 120° ЗАПАДНОЙ ДОЛГОТЫ… ОТ ЛАБРАДОРА ДО АЛЯСКИ… ОТ РИО ДО ЭКВАДОРА… ПО ПРИБЛИЖЕННЫМ ОЦЕНКАМ ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ (10 %) РАКЕТ ПРОНИКЛО ЧЕРЕЗ ЗАЩИТНЫЙ ЭКРАН… ОРИЕНТИРОВОЧНЫЕ ПОТЕРИ СРЕДИ НАСЕЛЕНИЯ – ОТ ДЕСЯТИ ДО ДВАДЦАТИ МИЛЛИОНОВ…

– Спасибо, что существует джантация, – сказал Йанг-Йовил. – Иначе потери были бы в пять раз больше. Но все равно, это нокаут. Еще один такой удар, и с Землей покончено.

Он обращался к помощникам, джантирующим туда и обратно, появляющимся и исчезающим. Они кидали на его стол донесения и мелом заносили результаты на стеклянную доску, занимавшую всю стену.

Здесь действовали без церемоний, и Йанг-Йовил был удивлен и насторожен, когда один из помощников постучал в дверь и вошел с соблюдением всех формальностей.

– Ну, что вы еще придумали? – едко спросил он.

– К вам дама.

– Сейчас не время ломать комедии, – раздраженно бросил Йанг-Йовил. Он указал на доску, красноречиво отражавшую весь ужас положения. – Прочти и поплачь на обратном пути.

– Не обычная дама, Йео. Ваша Венера с Испанской Лестницы.

– Что? Какая Венера?

– Ваша чернокожая Венера.

– Как?.. Та самая?.. – Йанг-Йовил покраснел. – Пусть войдет.

– Вы будете допрашивать ее с глазу на глаз, разумеется?

– Не ехидничай, пожалуйста. Идет война. Если я кому-нибудь понадоблюсь, пускай обращаются ко мне на Секретном Языке.

Робин Уэднесбери ступила в кабинет все в том же рваном белом платье. Она джантировала из Нью-Йорка в Лондон, даже не переодевшись. Грязное и искаженное, ее лицо сохраняло красоту. Йанг-Йовил мгновенно окинул ее взглядом и пришел к выводу, что его первое впечатление было верным.

Робин ответила столь же оценивающим взглядом, и ее глаза расширились.

– Вы… вы – повар с Испанской Лестницы! Анжело Погги!

Как офицер Разведки, Йанг-Йовил был готов справиться с критической ситуацией.

– Не повар, мадам. Я не имел возможности проявить свою истинную чарующую личность. Пожалуйста, садитесь, мисс…

– Уэднесбери. Робин Уэднесбери.

– Очень приятно. Капитан Йанг-Йовил. Как мило с вашей стороны навестить меня, мисс Робин. Вы избавили меня от долгих поисков.

– Н-но я не понимаю. Что вы делали на Испанской Лестнице? Зачем…

Йанг-Йовил обратил внимание, что губы ее не шевелятся.

– О, так вы телепат, мисс Уэднесбери? Как это может быть? Я считал, что знаю всех телепатов.

– Я не телепат. Я могу только слать… а не принимать.

– Что, разумеется, обесценивает ваш дар. Понимаю. – Йанг-Йовил грустно покачал головой. – Что за подлость, мисс Уэднесбери… в полной мере ощущать все недостатки телепатии и в то же время быть лишенной се преимуществ. Поверьте, я сочувствую вам.

– Господи, он первый, кто понял это сам, без разъяснений…

– Осторожней, мисс Уэднесбери. Я принимаю ваши мысли. Ну, так что же Испанская Лестница?..

Но она не могла справиться со своей тревогой.

– Он меня выслеживал? Из-за семьи? О ужас!.. Меня будут пы тать… Выбивать информацию… Я…

– Моя милая девочка, – мягко произнес Йанг-Йовил. Он взял ее руки и ласково сжал их. – Послушайте. Вы зря волнуетесь. Очевидно, вы числитесь в черных списках, так?

Она кивнула.

– Это плохо, но сейчас не будем об этом беспокоиться. То, что в Разведке мучают людей, выбивая информацию… пропаганда.

– Пропаганда?

– Мы не звери, мисс Уэднесбери. Нам известно, как заставить людей говорить, не прибегая к средневековой жестокости. Но мы специально распространяем подобные слухи, чтобы, так сказать, заранее подготовить почву.

– Правда? Он лжет. Пытается обмануть меня.

– Это правда, мисс Уэднесбери. Я действительно иногда прибегаю к хитрости, но сейчас в этом нет нужды. Зачем, – когда вы пришли сюда по доброй воле.

– Он слишком находчив… слишком быстр. Он…

– Мне кажется, вас жестоко обманули недавно, мисс Уэднесбери… Жестоко обидели.

– Да. Но это, в основном, моих рук дело. Я дура. Проклятая дура!

– Никак не дура, мисс Уэднесбери, и ни в коем случае не проклятая. Не знаю, что могло так подорвать вашу уверенность в себе, но я надеюсь восстановить ее. Итак… вы обмануты? В основном, сами собой? Что ж, с каждым бывает. Но вам ведь кто-то помогал… Кто?

– Я предаю его.

– Тогда не говорите.

– Но я должна найти мать и сестер… Я не могу ему больше верить… – Робин глубоко вздохнула. – Я хочу рассказать вам о человеке по имени Гулливер Фойл.

– Правда, что он приехал по железной дороге? – спросила Оливия Престейн. – На паровозе с вагончиком? Какая удивительная смелость.

– Да, это замечательный молодой человек, – ответил Престейн. Они находились в приемной зале своего особняка, вдвоем во всем доме. Престейн стоял на страже чести и жизни, ожидая возвращения бежавших в панике слуг, и невозмутимо развлекал дочь беседой, не позволяя ей догадаться, какой серьезной опасности они подвергались.

– Папа, я устала.

– У нас была тяжелая ночь, дорогая. Но я прошу тебя пока не уходить.

– Почему?

– Мне одиноко, Оливия. Поговорим еще немного.

– Я сделала дерзкую вещь, папа. Я следила за обстрелом из сада.

– Как! Одна?

– Нет. С Формайлом.

В запертую дверь заколотили.

– Кто это?

– Бандиты, – спокойно сказал Престейн. – Не тревожься, Оливия. Они не войдут. – Он шагнул к столу, где аккуратно и ряд выложил оружие. – Нет никакой опасности. – Он попытался отвлечь ее. – Ты говорила мне о Формайле…

– Ах, да. Мы смотрели вместе… описывая друг другу увиденное.

– Без компаньонки? Это неблагоразумно, Оливия.

– Знаю, я вела себя недостойно. Он казался таким большим, таким спокойным, таким самоуверенным, что я решила разыграть леди Надменность. Помнишь мисс Пост, мою гувернантку, такую бесстрастную и высокомерную, что я прозвала ее леди Надменность? Я вела себя как леди Надменность. Он пришел в ярость, папа. Поэтому отправился искать меня в саду.

– Ты позволила ему остаться? Я поражен, дорогая.

– Я тоже. Я, наверное, наполовину сошла с ума от возбуждения. Как он выглядит, папа? Как он тебе показался?

– Он действительно большой. Высокий, жгуче-черный, довольно загадочный. Похож на Борджиа. Он мечется между наглостью и дикостью.

– Ага, так он дикарь, да? Я почувствовала это. Он излучает угрозу… Большинство людей просто мерцают… он же искрится, как молния. Ужасно захватывающе.

– Дорогая, – нравоучительно указал Престейн. – Твои слова недостойны скромной девушки. Я бы огорчился, любовь моя, если бы у тебя появилось романтическое влечение к такому парвеню, как этот Формайл.

В зал стали джантировать слуги, повара, официанты, лакеи, камердинеры, кучера, горничные. Все они были пристыжены своим паническим бегством.

– Вы бросили свои посты. Это не будет забыто, – холодно отчеканил Престейн. – Моя безопасность и моя честь снова в ваших руках. Берегите их. Леди Оливия и я удаляемся на покой.

Он взял дочь под локоть и помог ей подняться по лестнице, ревностно охраняя свою ледяную принцессу.

– Кровь и деньги, – пробормотал Престейн.

– Что, папа?

– Я подумал о семейном пороке, Оливия. Какое счастье, что ты не унаследовала его.

– Что за порок?

– Тебе незачем знать. Это все, что у нас есть общего с Формайлом.

– Значит, он испорчен? Я почувствовала. Как Борджиа, ты сказал. Безнравственный Борджиа, с черными глазами и печатью на лице.

– С печатью?

– Да. Я видела какие-то линии… не обычную электрическую сеть нервов и мышц. Что-то на это накладывается. Это поразило меня с самого начала. Фантастическое, чудовищно порочное клеймо… Не могу выразить словами. Дай мне карандаш. Я попробую нарисовать.

Они остановились перед чиппенлельским секретером. Престейн достал плиту оправленного в серебро хрусталя. Оливия прикоснулась к ней кончиком пальца; появилась черная точка. Она повела палец, и точка превратилась в линию. Быстрыми штрихами она набросала кошмарные завихрения дьявольской тигриной маски.

Саул Дагенхем покинул затемненную спальню. Через секунду ее залил свет, излучаемый стеной. Казалось, гигантское зеркало отражало покои Джизбеллы, но с одним причудливым искажением. В постели лежала Джизбелла, а в отражении на постели сидел Дагенхем. Зеркало было на самом деле свинцовым стеклом, разделяющим две одинаковые комнаты. Дагенхем только что включил в своей свет.

– Любовь по часам, – раздался в динамике голос Дагенхема. – Отвратительно.

– Нет, Саул. Нет.

– Низко.

– Снова нет.

– Горько.

– Нет. Ты жаден. Довольствуйся тем, что имеешь.

– Богу известно, это больше, чем я когда-либо имел. Ты прекрасна.

– Ты любишь крайности… Спи, милый. Завтра едем кататься на лыжах.

– Нет, мои планы изменились. Надо работать.

– Саул… ты ведь обещал. Достаточно работы, волнений и беготни. Ты не собираешься сдержать слово?

– Не могу. Идет война.

– К черту войну. Ты уже в полной мере пожертвовал собой. Что еще они могут требовать от тебя?

– Я должен закончить работу.

– Я помогу тебе.

– Нет. Не вмешивайся в это.

– Ты мне не доверяешь.

– Я не хочу тебе вреда.

– Ничто не может повредить нам.

– Фойл может.

– Ч-что?..

– Формайл – Фойл. Ты знаешь это. Я знаю, что ты знаешь.

– Но я никогда…

– Да, ты мне не говорила. Ты прекрасна. Так же храни верность и мне, Джизбелла.

– Тогда каким образом ты узнал?

– Фойл допустил ошибку.

– Какую?

– Имя.

– Формайл с Цереса? Он купил его.

– Но Джеффри Формайл?

– Просто выдумал.

– Полагает, что выдумал… Он его помнит. Формайл – имя, которое используют в Мегалане. В свое время я применял к Фойлу все пытки Объединенного Госпиталя в Мехико. Имя осталось глубоко в его памяти и всплыло, когда он подыскивал себе новое.

– Бедный Гулли.

Дагенхем улыбнулся.

– Да. Как мы ни защищаемся от внешних врагов, нас всегда подводят внутренние. Против измены нет защиты, и мы все предаем себя.

– Что ты собираешься делать, Саул?

– Покончить с ним, разумеется.

– Ради двадцати фунтов ПирЕ?

– Нет. Чтобы вырвать победу в проигранной войне.

– Что? – Джизбелла подошла к стеклянной перегородке, разделяющей комнаты. – Саул, ты? Патриотичен?

Он кивнул, почти смущенно.

– Странно. Абсурдно. Но это так. Ты изменила меня полностью. Я снова нормальный человек.

Он прижал лицо к стене, и они поцеловались через три дюйма свинцового стекла.

Море Спокойствия идеально подходило для выращивания анаэробных бактерий, редких плесеней, грибков и прочих видов микроорганизмов, требующих безвоздушного культивирования и столь необходимых медицине и промышленности.

«Бактерия, Инк.» была огромной мозаикой возделанных полей, разбросанных вокруг скопления бараков и контор. Каждое поле представляло собой гигантскую кадку ста футов высотой и не более двух молекул толщиной. За день до того, как линия восхода, ползущая по поверхности Луны, достигала Моря Спокойствия, кадки наполнялись питательной средой. На восходе – резком и слепящем на безвоздушном спутнике – их засевали, и на протяжении следующих четырнадцати дней непрерывного солнца лелеяли, прикрывали, подкармливали мельтешащие фигурки полевых рабочих в скафандрах. Перед заходом урожай снимали, а кадки оставляли на мороз и стерилизацию двухнедельной лунной ночи.

Джантация была не нужна для этой кропотливой работы. «Бактерия, Инк.» нанимала несчастных, неспособных к джантации, и платила им жалкие гроши. Самый непрестижный труд; занимались им отбросы и подонки со всей Солнечной системы. И бараки «Бактерии, Инк.» во время вынужденного четырнадцатидневного безделья напоминали ад. Фойл убедился в этом, войдя в барак N 3.

Ему открылась ужасающая картина. Большое помещение ходило ходуном. Две сотни мужчин жрали, пили, сидели, лежали ничком, тупо смотрели на стены, плясали и горланили. Между ними сновали шлюхи и пронырливые сводники, профессиональные игроки с раскладными столиками, торговцы наркотиками, ростовщики и воры. Клубы табачного дыма перекрывали вонь пота, сивухи и Аналога. На полу валялись безжизненные тела, разбросанное белье, одежда, пустые бутылки и гниющая пища.

Дикий рев отметил появление Фойла, но это его не удивило.

– Кемпси? – спокойно сказал он первой искаженной роже, возникшей в сантиметрах от его лица. И вместо ответа услышал хохот. Он улыбнулся и сунул банкноту в сто кредиток. – Кемпси? – спросил он другого. И вместо ответа услышал проклятья. Но он снова заплатил и безмятежно стал проталкиваться вглубь, спокойно раздавая банкноты в благодарность за насмешки и оскорбления. В середине барака он нашел того, кого искал, – капо, огромного, чудовищно безобразного зверя. Громила возился с двумя проститутками и лакал виски, подносимое льстивыми руками лизоблюдов.

– Кемпси? – обратился Фойл на незабытом языке отродья городских трущоб. – Нужно Роджера Кемпси.

– Тебе ни шиша не нужно, – ответил громила, выбрасывая вперед огромную лапу. – Гони монету.

Толпа радостно взревела. Фойл оскалился и плюнул ему в глаз. Все испуганно застыли. Громила отшвырнул проституток и яростно кинулся на Фойла. Через пять секунд он ползал на полу; Фойл придавил его шею ногой.

– Нужно Кемпси, – ласкою проговорил Фойл. – Сильно нужно. Лучше скажи, а не то конец тебе, и все.

– В уборной! – прохрипел громила. – Отсиживается. Он всегда там…

Фойл презрительно швырнул остаток денег и быстрым шагом прошел в уборную. Кемпси скорчился в углу, прижав лицо к стене, глухо постанывая в однообразном ритме, очевидно, не первый час.

– Кемпси?

Ему ответило мычание.

– Что такое, ты?

– Одежда… – всхлипнул Кемпси. – Одежда. Везде. Повсюду. Одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо… Одежда. Кругом одежда.

– Вставай. Вставай, ты.

– Одежда. Везде одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо…

– Кемпси, очнись. Меня прислал Орель.

Кемпси перестал стонать и повернул к Фойлу распухшее лицо.

– Кто? Кто?

– Меня прислал Орель. Я помогу тебе. Ты свободен. Уносим ноги.

– Когда?

– Сейчас.

– Благослови его бог! О господи, благослови!..

Кемпси неуклюже запрыгал, исцарапанное багровое лицо расплылось в искаженной улыбке. Он надтреснуто смеялся и скакал; Фойл вывел его из уборной. Но в бараке Кемпси снова застонал и заплакал. Они шли подлинному помещению, а голые шлюхи хватали охапки грязной одежды и трясли перед ею глазами. Кемпси что-то нечленораздельно хрипел и трясся, на губах выступила пена.

– Что такое, с ним? – спросил Фойл у громилы на языке уличных подонков.

Громила демонстрировал ныне почтительный нейтралитет, если не горячую любовь.

– Всегда так, он. Сунешь рванье – и дергается.

– Чего он?

– Чего? Чокнутый, и все.

В тамбуре Фойл натянул на себя и Кемпси скафандры и вывел его на ракетное поле. Антигравитационные лучи бледными пальцами тянулись из шахт к зависшей в ночном небе горбатой Земле. В яхте Фойл достал из шкафчика бутылку и ампулу, нашел стакан и спрятал ампулу в ладони.

Кемпси жадно глотнул виски – все еще потрясенный, все еще ликующий.

– Свободен, – бормотал он. – Благослови его бог! Свободен… – Он снова выпил. – Что я пережил… До сих пор не могу поверить. Это словно во сне. Почему мы не взлетаем? Я… – Кемпси подавился и выронил стакан, в ужасе глядя на Фойла. – Твое лицо! – воскликнул он. – Боже мой, твое лицо! Что с ним случилось?

– Ты с ним случился, ты, сволочь! – вскричал Фойл.

Он прыгнул – подобранный, как тигр, жестокий, как тигр, пылая тигриной маской, – и метнул ампулу. Та вошла в шею Кемпси и, подрагивая, повисла. У Кемпси подогнулись ноги.

Фойл ускорился, подхватил тело в падении и понес в правую каюту. На яхте было всего две каюты, и обе Фойл подготовил заранее. Правая каюта была превращена в операционную. Фойл привязал тело к столу, открыл чемоданчик с инструментами и начал тончайшую операцию, технику которой усвоил в то же утро гипнообучением… операцию, возможную только благодаря его пятикратному ускорению.

Он разрезал кожу и фасцию, пропилил грудную клетку, обнажил сердце, рассек его и соединил вены и артерии с механизмом искусственного кровообращения, находящимся радом со столом. Потом наложил на лицо Кемпси маску и включил кислородный насос. Прошло двадцать секунд объективного времени.

Фойл замедлился, проверил температуру Кемпси, сделал противошоковый укол и стал ждать. Клокочущая кровь шла через насос в тело Кемпси. Через пять минут Фойл снял кислородную маску. Дыхательный рефлекс поддерживался. Кемпси жил без сердца. Фойл сидел у операционного стола и ждал. На лице его горело клеймо.

Кемпси был без сознания.

Фойл ждал.

Кемпси пришел в себя и закричал. Фойл вскочил, затянул ремни и склонился над распростертым телом.

– Здравствуй, Кемпси.

Кемпси кричал.

– Взгляни на себя, Кемнси. Ты мертв.

Кемпси потерял сознание. Фойл наложил кислородную маску и привел его в чувство.

– Дай мне умереть, дай мне умереть, ради бога!

– В чем дело? Что, больно? Я умирал шесть месяцев и не выл.

– Дай мне умереть…

– В свое время. В свое время… если будешь вести себя как следует. Шестнадцатого сентября 2336 года ты находился на «Ворге»…

– О боже, дай умереть…

– Ты был на «Ворге»?

– Да.

– Вам встретились остатки кораблекрушения. С обломков «Номада» попросили о помощи, а вы прошли мимо. Так?

– Да.

– Почему?

– Господи! О господи, помоги мне!

– Почему?

– Боже мой!

– На «Номаде» был я, Кемпси. Почему вы обрекли меня на смерть?

– О боже мой, боже мой! Господи, спаси меня!

– Я спасу тебя, Кемпси, если ты мне ответишь. Почему вы бросили меня?

– Мы не могли.

– Не могли взять на борт? Почему?

– Беженцы.

– A-а, значит, я верно догадался. Вы везли беженцев с Каллисто?

– Да.

– Сколько?

– Шестьсот.

– Это немало, но еще для одного места бы хватило. Почему вы меня не подобрали?

– Мы их прикончили.

– Что?! – вскричал Фойл.

– За борт… всех… шестьсот человек… Раздели донага… забрали их одежду, деньги, вещи, драгоценности… За борт, всех, пачками… Боже! Одежда по всему кораблю… Они кричат и… о господи, если бы я только мог забыть! Женщины… голые… синие… вокруг нас. Одежда… Везде одежда… Шестьсот человек!

– Вы взяли с них деньги, даже и не думая везти на Землю? Ты, сволочь, отвечай, быстро!

– Да.

– Почему не подобрали меня?

– Все равно пришлось бы выбросить за борт.

– Кто отдал приказ?

– Капитан.

– Имя!

– Джойс. Линдси Джойс.

– Адрес!

– Колония Склотски, Марс.

– Что?! – Фойл был оглушен. – Он – Склотски? Я шел по его следам, я шал его год, я все отдал… и не могу прикоснуться… причинить боль… заставить почувствовать то, что чувствовал я?! – Он отвернулся от корчащегося на столе человека, равно корчась от крушения всех надежд. – Склотски! Единственное, о чем я никогда не думал… Что мне делать?! Что же мне делать?! – взревел он в ярости. Клеймо ярко пылало на его лице.

Фойл пришел в себя от стона Кемпси. Он шагнул к столу и наклонился над рассеченным телом.

– Давай-ка напоследок уточним. Это Линдси Джойс приказал избавиться от беженцев?

– Да.

– И бросить меня гнить?

– Да. Да. Ради всего святого, довольно. Дай мне умереть.

– Живи, свинья!.. Мерзкий и бессердечный ублюдок! Живи без сердца. Живи и страдай. Ты у меня будешь жить долго, ты…

Уголком глаз Фойл заметил яркую вспышку и поднял голову. Его горящий лик заглядывал в большой квадратный иллюминатор каюты. Фойл прыгнул к иллюминатору, и пылающий человек исчез.

Фойл выбежал из каюты и помчался в контрольную рубку, дающую обзор на 270°. Горящего человека нигде не было.

– Этого не может быть, – пробормотал он. – Не может быть такою. Это знак, знак удачи… ангел-спаситель. Он спас меня на Испанской Лестнице. Он велит мне не сдаваться и разыскать Линдси Джойса.

Фойл пристегнулся к пилотскому креслу, врубил двигатель и выжал полное ускорение.

– Линдси Джойс, Колония Склотски, Марс, – шептал он, противясь железной силе, вдавившей его в кресло. – Склотски… Без чувств, без радости, без боли… Он недостижим… Как покарать его? Мучить, пытать? Затащить в левую каюту и заставить почувствовать то, что чувствовал я, брошенный на «Номаде»? Проклятье! Он все равно мертв! Он и есть труп. Живой, ходящий труп. А мне надо победить безжизненное тело и заставить его ощутить боль. Подойти так близко к цели… и оказаться перед запертой дверью. Кошмарный удар. Крушение… Как отомстить?

Через час он освободился от ускорения и ярости, отстегнул ремни и вспомнил о Кемпси. В операционной царила тишина. Перегрузки нарушили работу насоса. Кемпси был мертв.

Неожиданно Фойла захлестнуло новое, незнакомое чувство – отвращение к себе. Он отчаянно пытался побороть его.

– В чем дело, ты? – шептал он. – Подумай о шести сотнях убитых… Подумай о себе… Никак превращаешься в добродетельного христианина-подвальника… готов подставить другую щеку и заскулить о прощении… Оливия, что ты творишь со мной? Силы прошу, а не слабости…

И все же он отвел глаза, выбрасывая тело за борт.