Текст книги "Необычайные приключения Тартарена из Тараскона. Бессмертный"
Автор книги: Альфонс Доде
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)
– Что за черт!.. Никто не вышел нас встретить… – как только гул первых криков восторга утих, проговорил Тартарен.
Должно быть, с суши еще не успели заметить корабль.
Нужно дать знать о своем прибытии. И вот три пушечных выстрела прокатились над двумя длинными, поросшими влажною, тучною зеленью островами, между которыми стал пароход.
Все взоры обратились к ближнему берегу, к узкой песчаной полоске в несколько метров шириною; над этой полоской возвышалась крутая гора, и по ее обрывам с вершины в море низвергалась темно-зеленая растительность.
Когда раскаты пушечных выстрелов прекратили свою воркотню, неприветливые острова вновь окутала мертвая тишина. Нигде ни души. А главное, не видно ни порта, ни форта, ни города, ни молов, ни сухих доков – ничего!.. Это уж непостижимо.
Тартарен обратился к Скрапушина, который подал команду бросить якорь:
– Вы уверены, капитан?..
Вспыльчивый моряк разразился потоком брани. Ах, разэтакий такой, уверен ли он!.. Кто-кто, а уж он, разрази гром, свое дело знает!.. Уж корабль-то вести он умеет!..
– Принесите мне карту острова, Паскалон… – не теряя присутствия духа, сказал Тартарен.
К счастью, он располагал картой большого масштаба, и на ней были тщательно нанесены мысы, заливы, реки, горы – все вплоть до наиболее примечательных городских монументов.
Карту немедленно разложили, и Тартарен, окруженный всеми своими спутниками, водя по ней пальцем, принялся изучать ее.
Так, так… Здесь остров Порт-Тараскон… Другой остров, напротив, вот он… Мыс… Отлично… Налево коралловые рифы… Великолепно… Но тогда что же? Город, порт, жители – куда это все делось?
Слегка заикаясь, Паскалон робко высказал предположение, что, быть может, это шутка Бомцара, проказы которого были известны всему Тараскону.
– С Бомпара это станется… – заметил Тартарен. – Но такой благоразумный, такой положительный человек, как Безюке… Да и потом, сколько ни шути, а ведь целый город, порт и ремонтные доки под полой не спрячешь.
В подзорную трубу можно было разглядеть на берегу что-то вроде барака, но коралловые рифы не подпускали корабль ближе, а на таком расстоянии все заслоняла темно-зеленая листва.
Пассажиры, уже готовые к высадке, с узелками в руках, среди них – престарелая вдовица д'Эгбулид, не расстававшаяся с грелкой, в полном недоумении озирались вокруг, и этому всеобщему оцепенению поддался сам губернатор, ибо все слышали, как он вполголоса произнес:
– Странно, более чем странно!..
Впрочем, он тут же приосанился:
– Капитан, снарядите большую шлюпку! Командир Бравида, трубите сбор ратников ополчения!
Пока горнист выпевал свое «ту-ру-ру», пока Бравида производил перекличку, Тартарен, как ни в чем не бывало, успокаивал дам:
– Не волнуйтесь. Я уверен, что все объяснится…
Мужчинам, остававшимся на корабле, он говорил:
– Мы вернемся через час. До нашего возвращения пусть никто не трогается с места.
А пассажиры и не думали трогаться, – они обступили Тартарена и повторяли за ним:
– Да, да, господин губернатор… Все объяснится… Мы тоже уверены…
И в эту минуту Тартарен в их глазах вырастал до колоссальных размеров.
В шлюпке, кроме него, заняли места его секретарь Паскалон, капеллан отец Баталье, Бравида, Турнатуар, Экскурбаньес и ратники ополчения, все, как один, вооруженные до зубов, с саблями, топорами, револьверами, карабинами, а Тартарен, разумеется, не забыл взять с собой пресловутый тридцатидвухзарядный винчестер.
Когда шлюпка подошла ближе к пустынному, без малейших признаков жизни берегу, показалась сколоченная из бревен и досок ветхая пристань на замшелых сваях, погруженных в стоячую воду. Неужели это тот самый мол, на который туземцы выходили встречать пассажиров «Фарандолы»? Просто невероятно! Чуть поодаль виднелось нечто похожее на старый барак с закрытыми железными, выкрашенными суриком ставнями, от которых неподвижная вода в затоне принимала кровавый отсвет. Деревянная крыша барака потрескалась, осела.
Едва успев высадиться, переселенцы побежали к бараку. Он и внутри оказался такой же развалиной, как и снаружи. Сквозь дырявую крышу были видны широкие ленты небесной лазури, покоробившийся, прогнивший пол проваливался, в щели уползали огромные ящерицы, на стенах кишмя кишели черные насекомые, липкие жабы мокли по углам. Тартарен, войдя первым, чуть не наступил на змею толщиной в руку. Всюду стоял противный, тошнотворный запах сырости, плесени.
Уцелевшие остатки перегородок указывали, что барак был разделен на ряд тесных помещений, не то вроде стойл в конюшне, не то вроде кают. На одной из перегородок крупными буквами было выведено: «АПТЕ… БЕЗЮ…» Остальное съела плесень. Однако и несведущий человек легко мог догадаться, что это означало: «Аптека Безюке».
– Я понял, в чем дело, – сказал Тартарен. – Климат на этом склоне горы нездоровый, и, попытавшись сначала устроиться здесь, они в конце концов обосновались по ту сторону.
Затем он решительным тоном приказал командиру Бравида повести ратников ополчения в разведку, – как только, мол, они взойдут на вершину и окинут взором весь остров, так, конечно, увидят дымящиеся трубы города.
– Установите связь – сейчас же дайте нам знать ружейным залпом.
А он, Тартарен, останется здесь, внизу, в штаб-квартире, с секретарем, капелланом и другими.
Бравида и лейтенант Экскурбаньес построили своих людей и тронулись в путь. Ратники ополчения сначала хорошо держали строй, но идти вверх по горе, покрытой вязким и скользким мхом, было нелегко, и ряды скоро смешались.
Перейдя ручеек, ратники обнаружили на том берегу остатки мостков и кем-то забытый валек, уже зеленые от всюду набивавшегося и все разъедавшего мха. Немного дальше виднелись развалины какого-то строения, по-видимому, блокгауза.
Когда же разведчики наткнулись на сотни ям, расположенных на очень близком расстоянии одна от другой и предательски прикрытых сверху колючками и лианами, то боевой порядок ратников ополчения расстроился окончательно.
Несколько человек провалилось, спугну в своим падением, лязгом оружия и снаряжения жирных ящериц, вроде тех, что ползали в бараке. Ямы, однако, оказались невелики. Это были ряды неглубоких выемок.
– Похоже на старое кладбище, – заметил лейтенант Экскурбаньес.
На эту мысль навели его ветки, кем-то переплетенные как бы крестом, но теперь вновь зазеленевшие, мало-помалу принимавшие свое естественное положение, напоминавшие лозы дикого винограда. Во всяком случае, это было заброшенное кладбище; разведчики нигде не обнаружили ни одной кости.
Долго еще шли они вверх, с трудом продираясь сквозь частый кустарник, и наконец достигли вершины. Тут уже дышалось вольнее, воздух на горе беспрестанно освежался ветром, насыщенным запахами моря. Вдали простиралась широкая равнина, спускавшаяся к морю незаметно для глаза. По-видимому, город был именно там.
Один из разведчиков указал на столбы дыма, а Экскурбаньес весело крикнул:
– Чу!.. Тамбурины!.. Фарандола!..
Плясовой ритм фарандолы ни с чем нельзя было спутать. Порт-Тараскон шел к ним навстречу.
Уже видны были люди – из-за противоположного склона на том конце плоскогорья показалась толпа.
– Стой! – внезапно скомандовал Бравида. – Да это уж не дикари ли?
Впереди всей оравы под стук тамбуринов плясал высокий, худой чернокожий, в матросском тельнике, в синих очках, и потрясал томагавком.
Оба войска остановились и принялись рассматривать друг друга на расстоянии, как вдруг Бравида залился хохотом:
– Это уж он пересолил!.. Ах, проказник!..
И, вложив саблю в ножны, помчался вперед.
Ратники кричали ему вслед:
– Командир!.. Командир!..
Но он их не слушал, он бежал по направлению к танцующему и, полагая, что обращается к Бомпару, кричал:
– Узнал, узнал тебя, дружище!.. Уж это чересчур по-дикарски!.. Чересчур первобытно!..
Тот, вертя своим оружием, продолжал плясать. Когда же несчастный Бравида убедился, что перед ним настоящий канак, было уже поздно: тяжким ударом палицы дикарь пробил ему пробковый шлем, вышиб из его немудрой головы мозг, и Бравида растянулся на земле.
В то же мгновение взметнулся вихрь воплей, пуль и стрел. Видя, что командир убит, ратники ополчения инстинктивно открыли огонь, а затем пустились наутек, не заметив, что и дикари спасаются от них бегством.
Тартарен услыхал стрельбу.
– Они установили связь! – радостно воскликнул он.
Но немного спустя ликование у него в душе сменилось ужасом: его солдатики неслись сломя голову, перепрыгивая через кусты, кто без шапки, кто без сапог, и оглашали воздух устрашающим криком:
– Дикари!.. Дикари!..
Поднялась невероятная паника. Шлюпка отчалила и стала быстро удаляться. Губернатор бегал взад и вперед вдоль берега.
– Спокойствие!.. Спокойствие!.. – кричал он осипшим голосом, голосом испуганной чайки, и этим только наводил еще больше страху на своих соотечественников.
Несколько минут на узкой песчаной полосе продолжалась кутерьма повального бегства, но так как никто толком не знал, куда бежать, то все в конце концов сбились в кучу. К тому же дикари не показывались; можно было устроить поверку, расспросить.
– А командир?
– Убит.
Выслушав рассказ Экскурбаньеса о роковой ошибке Бравида, Тартарен воскликнул:
– Бедный Пласид!.. Как это было неосмотрительно!.. Во враждебной стране!.. Стало быть, он не произвел разведки…
Тартарен немедленно отдал приказ расставить часовых, и отряженные в караул двинулись попарно медленным шагом, твердо решив не отрываться от главных сил. Потом всех созвали на совет, а Турнатуар между тем занялся перевязкой раненого, пораженного отравленной стрелой и чудовищно пухнувшего у всех на глазах.
Слово взял Тартарен:
– Прежде всего надо избегнуть кровопролития.
Он предложил послать отца Баталье с пальмовой ветвью: отец Баталье, мол, станет издали помахивать ею, а сам в это время разведает, что творится у неприятеля и что сталось с первой партией переселенцев.
– А, да ну вас с вашей пальмой!.. – вскричал отец Баталье. – Дайте-ка мне лучше ваш тридцатидвухзарядный винчестер.
– Что ж, если его преподобие не хочет идти, так я пойду сам, – объявил губернатор. – Но вам все-таки придется пойти со мной, господин капеллан, а то ведь папуасский язык я знаю неважно.
– Я тоже…
– Дьявольщина!.. Чему же вы меня тогда три месяца учили?.. Какого же языка уроки я брал на корабле?..
Отец Баталье, как истинный тарасконец, моментально вышел из положения, заявив, что он знает язык не здешних папуасов, а папуасов тамошних.
Во время этих пререканий вновь вспыхнула паника: в том направлении, куда ушли часовые, загремели ружейные выстрелы, и из чащи леса послышался отчаянный голос, кричавший с тарасконским акцентом:
– Не стреляйте!.. Не стреляйте, прах вас побери!..
Мгновение спустя из кустов выскочило какое-то необыкновенно безобразное существо, с ног до головы выпачканное в красной и черной краске, точно оно надело на себя костюм клоуна. Это был Безюке.
– Э!.. Да это Безюке!
– Эге! Ну как дела?
– Что тут происходит?..
– Где же остальные?
– Где город, порт, сухой док?
– От города, – ответил аптекарь, указывая на развалившийся барак, – осталось вот что, от жителей – вот кто. – Тут он указал на себя. – Но только прежде дайте мне что-нибудь накинуть, чтобы не видать было тех мерзостей, которыми эти негодяи меня изукрасили.
В самом деле, дикари острым концом стрелы нарисовали на его коже всякие пакости, какие только могло измыслить их грязное горячечное воображение.
Экскурбаньес дал ему свой плащ сановника первого класса, и, пропустив для бодрости водки, злосчастный Безюке с еще не утраченным им акцентом и по-тарасконски велеречиво начал рассказывать:
– Нынче утром вы пришли в горестное изумление, удостоверившись, что город Порт-Тараскон существует только на карте. Представьте же себе, как мы, прибыв на «Люпифере» и на «Фарандоле»…
– Простите, я вас перебью, – заметив, что часовые на опушке леса подают тревожные сигналы, сказал Тартарен. – Лучше, если мы выслушаем вас на корабле, – там нам будет спокойнее. Здесь на нас могут напасть каннибалы.
– И не подумают… Ваши выстрелы обратили их в бегство… Они покинули остров, а я этим воспользовался и удрал от них.
Тартарен стоял на своем. Он считал необходимым, чтобы Безюке рассказал обо всем Большому совету. Положение было серьезное.
Шлюпке, которая с самого начала стычки трусливо держалась на расстоянии, дали знак подойти к берегу, а затем она переправила всех на корабль, где с нетерпением ждали, чем кончится первая рекогносцировка.
но поистине (лат.)
[Закрыть],"постольку" из «поскольку». Плебисцит. «Туту-пампам» исчезает вдали
Мрачную одиссею первых порт-тарасконских поселенцев Безюке рассказывал в кают-компании «Туту-пампама» на заседании Совета, на котором присутствовали старейшины, губернатор, начальники, сановники первого и второго класса, капитан Скрапушина со всем своим штабом, а наверху, на палубе, другие пассажиры, сгорая от нетерпения и любопытства, улавливали только сдержанное гудение аптекарева баса и громкие возгласы его слушателей.
Прежде всего вскоре после погрузки, как только «Фарандола» вышла из Марсельского порта, временно исполнявший обязанности губернатора, он же начальник экспедиции, Бомпар внезапно заболел какой-то непонятной болезнью, по его словам, заразной, и его высадили на берег, полномочия же свои он передал Безюке… Счастливец Бомпар!.. Должно быть, он предвидел, что их ожидало на острове.
Стоявший в Суэце «Люцифер» не мог двигаться дальше по причине своего плачевного состояния, и его пассажиров пришлось взять на борт и без того уже перегруженной «Фарандоле».
А как они страдали от жары на этом проклятом судне! Наверху можно было изжариться на солнце, внизу было тесно и душно.
Когда же они прибыли в Порт-Тараскон, их постигло разочарование, оттого что они ничего не обнаружили: ни города, ни порта, ни каких-либо других построек, но им так хотелось размяться на свободе, что, высадившись на пустынном острове, они все-таки облегченно вздохнули, искренне обрадовались. Нотариус Камбалалет, он же землемер, посмешил их даже уморительной песенкой о землеустройстве океана. Потом стали думать о вещах серьезных.
– Мы тогда решили, – рассказывал Безюке, – отправить корабль в Сидней за строительными материалами и послать вам отчаянную телеграмму, которую вы, конечно, получили.
Тут со всех сторон раздались возгласы недоумения:
– Отчаянную телеграмму?..
– Какую телеграмму?..
– Мы никакой телеграммы не получали…
– Дорогой Безюке! – покрывая гул голосов, заговорил Тартарен. – Мы получили только одну вашу телеграмму, в которой вы нам сообщили, что туземцы вас хорошо встретили и что в соборе был отслужен молебен.
Аптекарь вытаращил глаза от изумления:
– Молебен в соборе? В каком соборе?..
– Потом все объяснится… Продолжайте, Фердинанд… – сказал Тартарен.
– Я продолжаю… – подхватил Безюке.
Повесть его между тем становилась все безотраднее.
Колонисты бодро принялись за дело. Земледельческие орудия у них были, и они начали распахивать новь, но почва оказалась убийственной, на ней ничего не росло. Потом пошли дожди…
Вопль аудитории снова прервал рассказчика:
– Разве здесь бывают дожди?..
– Да еще какие!.. Хуже, чем в Лионе… хуже, чем в Швейцарии… десять месяцев в году.
Слушатели были подавлены. Их взоры невольно обратились к иллюминаторам, в которые был виден густой туман и неподвижные облака над влажною темною зеленью острова.
– Продолжайте, Фердинанд, – сказал Тартарен.
И Безюке продолжал.
Вечные дожди, стоячая вода, тифы, малярия – от всего этого начало быстро разрастаться кладбище. К болезням присоединилась тоска, хандра. Самые стойкие – и те не могли больше работать: так ослабевало тело в этом сыром климате.
Питались консервами, а кроме того, папуасы, жившие на другом конце острова, притаскивали ящериц и змей, приносили на продажу все, что им удавалось наловить и настрелять, и под этим предлогом проникали в колонию, так что в конце концов к этим коварным существам привыкли и перестали их бояться.
Но однажды ночью дикари захватили барак, – нечистая сила лезла в двери, в окна, через крышу, завладела оружием, перебила всех, кто пытался оказать сопротивление, остальных увела в свой лагерь.
Целый месяц после этого шли кровавые пиры. Пленных одного за другим приканчивали ударами палицы, жарили, как поросят, на раскаленных камнях, а затем безжалостные каннибалы поедали их…
Крик ужаса, вырвавшийся у всего собрания, навел страх даже на тех, кто пребывал на палубе, а у губернатора едва хватило сил прошептать:
– Продолжайте, Фердинанд,
На глазах у аптекаря погибли его товарищи: кроткий отец Везоль, вечно улыбавшийся, со всем мирившийся, до самой смерти твердивший: «Слава тебе, господи!» – и нотариус Камбалалет, веселый землемер, нашедший в себе силы смеяться даже на угольях.
– И эти изверги заставили меня есть несчастного Камбалалета! – содрогаясь при одном воспоминании, добавил Безюке.
Наступило молчание, а потом вдруг желчный Костекальд, сразу пожелтев, с перекошенным от злобы лицом обратился к губернатору:
– Как же вы нам говорили, писали и заставляли писать других, что здесь нет людоедов?
Пришибленный губернатор опустил голову.
– Нет людоедов!.. – подхватил Безюке. – Да они все людоеды! Человеческое мясо – это у них самое лакомое блюдо, особенно наше мясо, мясо белых тарасконцев: они до того к нему приохотились, что когда съели живых, так принялись за мертвых. Вы были на старом кладбище? Там ничего не осталось, ни одной косточки. Все до одной обглоданы, обсосаны, подчищены, как подчищаем мы тарелки после вкусного супа или после жареного мяса с чесноком.
– А как же вы-то, Безюке, уцелели? – спросил один из сановников первого класса.
Аптекарь полагал, что, живя среди склянок, возясь со всякими снадобьями: мятой, мышьяком, арникой, ипекакуаной, он в конце концов так пропитался ароматами лекарственных трав, что, по всей вероятности, не понравился дикарям, а может быть, наоборот: из-за аптечного запаха они берегли его на закуску.
– Что же мы теперь будем делать? – выслушав рассказ Безюке, спросил маркиз дез Эспазет.
– Как что делать?.. – по обыкновению сердито заговорил Скрапушина. – Надеюсь, вы тут не останетесь?
– Ну уж нет!.. Конечно, нет!.. – закричали со всех сторон.
– Хотя мне заплатили только за то, чтобы доставить вас сюда, я готов всех желающих увезти обратно, – заявил капитан.
В этот миг тарасконцы простили ему его дурной характер. Они позабыли, что он собирался перестрелять их всех, «как собак». Его обступили, благодарили, жали ему руку. Но тут, покрывая шум голосов, с большим достоинством заговорил Тартарен:
– Поступайте как хотите, господа, а я остаюсь. На меня возложены обязанности губернатора, и я должен их исполнить.
– Губернатора чего? – гаркнул Скрапушина. – Ведь ничего же нет!
Другие его поддержали:
– Капитан прав… Ведь ничего же нет!..
Но Тартарен упорствовал:
– Герцог Монский взял с меня слово, господа.
– Ваш герцог Монский – жулик, – сказал Безюке. – Он и раньше казался мне подозрительным, когда у меня еще не было доказательств.
– Где же они, ваши доказательства?
– В кармане я их с собой не ношу! – С этими словами аптекарь стыдливым жестом запахнул плащ сановника первого класса, коим он прикрывал свою татуированную наготу. – Но недаром умирающий Бомпар, сходя с «Фарандолы», сказал мне: «Бойтесь этого бельгийца, – он лгун…» Бомпар не договорил – он очень ослаб от своей болезни. Впрочем, каких вам еще доказательств? Достаточно того, что герцог загнал нас на этот бесплодный остров с губительным климатом, чтобы мы заселили его и распахали новь, достаточно его лживых телеграмм…
Совет пришел в волнение, все заговорили разом, одобряя Безюке и осыпая герцога бранью:
– Лгун!.. Врун!.. Паршивый бельгиец!..
Один лишь Тартарен героически защищал его:
– Пока я не получу веских доказательств, я не переменю своего мнения о герцоге Монском…
– А мы уже составили о нем мнение: он вор!..
– Он мог поступить опрометчиво, он мог быть плохо осведомлен…
– Не защищайте его, по нем плачет каторга!..
– Он меня назначил губернатором Порт-Тараскона, и я остаюсь в Порт-Тарасконе…
– Ну и оставайтесь тут один!
– Хорошо, останусь, если вы меня покинете. Только не увозите земледельческих орудий.
– Да ведь вам же говорят, что здесь ничего не растет! – вскричал Безюке.
– Значит, вы просто не сумели, Фердинанд.
При этих словах Скрапушина в сердцах ударил кулаком по столу, за которым заседал Совет.
– Он спятил!.. Я увезу его отсюда насильно, а при попытке к сопротивлению застрелю, как собаку.
– А ну, разэтакий такой, попробуйте!
Это, распалясь гневом, угрожающе воздев длань, выступил на защиту Тартарена отец Баталье.
Началась яростная перебранка, посыпались излюбленные тарасконские выражения, вроде: «Вы одурели… Вы мелете вздор… Вы порете несусветную дичь…»
Бог знает, чем бы все это кончилось, если бы не вмешался наконец начальник юридического отдела адвокат Бранкебальм.
Это был искусный оратор, пересыпавший свои доводы всевозможными перлами, вроде: «В том или ином случае, с одной стороны, с другой стороны», – так что любая его речь, сцементированная по римскому способу, была не менее прочно построена, чем акведук Гарского моста[102]102
Гарский мост – римский водопровод (акведук), построенный в 19 году и переброшенный через реку Гар. Представляет собой три ряда стоящих друг на друге арок, длина его около 270 метров.
[Закрыть]. Искушенный в латыни, воспитанный на Цицероновой логике и красноречии, неизменно выводивший при помощи verum enim vero «постольку» из «поскольку», он воспользовался случайным затишьем, взял слово и, возведя ряд красивых, но бесконечно длинных периодов, в конце концов высказался за плебисцит.
Пусть пассажиры скажут «да» или «нет». С одной стороны, те, кто пожелает остаться, останутся. С другой стороны, те, кто пожелает уехать, отправятся в обратный путь на корабле, как только судовые плотники отремонтируют барак и блокгауз.
Примирительное предложение Бранкебальма было принято, и после этого сейчас же приступили к голосованию.
Весть о таком исходе дела переполошила тех, кто находился на палубе и в каютах. Всюду слышались жалобы и стенания. Бедняги вложили все свои средства в пресловутые гектары. Значит, они теряют все, значит, они должны отказаться от уже оплаченной земли, от надежды на колонизацию? Материальный интерес побуждал их остаться, но при взгляде на унылый пейзаж они впадали в нерешительность. Разрушенный барак, темная влажная зелень, за которой мерещились пустыня и каннибалы, перспектива быть съеденными, как съеден был Камбалалет, – все это ничего отрадного не сулило, и сердца переселенцев стремились к столь неблагоразумно покинутому Провансу.
Корабль с толпой эмигрантов напоминал разворошенный муравейник. Престарелая вдовица д'Эгбулид, не расставаясь ни с грелкой, ни с попугаем, бродила по палубе.
В шуме пререканий, предшествовавших голосованию, легко можно было уловить проклятья, посылавшиеся на голову бельгийца, «паршивого бельгийца»… О, теперь это был уже не его светлость герцог Монский!.. Просто – паршивый бельгиец… Слова эти произносились сквозь зубы, со сжатыми кулаками.
Как бы то ни было, из тысячи тарасконцев полтораста проголосовали за то, чтобы остаться с Тартареном. Большинство их, надо заметить, составляли высокие особы, которым губернатор пообещал оставить их должности и звания.
Когда приступили к дележу продовольствия между отъезжающими и остающимися, опять начались препирательства.
– Вы пополните запасы в Сиднее, – говорили мореплавателям островитяне.
– А вы будете охотиться и ловить рыбу, – возражали те. – Зачем же вам столько консервов?
Тараск тоже вызвал ожесточенные перекоры. Вернется ли он в Тараскон?.. Останется ли в колонии?..
Спор возгорелся жаркий. Скрапушина несколько раз грозился расстрелять отца Баталье.
Дабы водворить мир, адвокат Бранкебальм вынужден был вновь выказать всю свою Нестерову мудрость и прибегнуть к хитроумным verum enim vero. Но ему стоило большого труда успокоить умы, помимо всего прочего возбужденные лицемерием Экскурбаньеса, который всеми силами старался подлить масла в огонь.
– Курчавый, вихрастый, крикливый, со своим вечным девизом; Двайте шумэть!.. – этот лейтенант ополчения был не просто южанин – он мог сойти за араба не только благодаря смуглому цвету кожи и вьющимся волосам, но и благодаря своей душевной низости, тщеславию, привычке танцевать на задних лапках перед сильным: на корабле – перед капитаном Скрапушина, окруженным матросами, на суше – перед Тартареном, окруженным ратниками ополчения. Каждому из них он по-разному объяснил, почему он избирает Порт-Тараскон.
Скрапушина он говорил:
– Я остаюсь, потому что моя жена должна родить, а если б не это…
А Тартарену:
– Ни за что на свете не поеду я с этим варваром.
Наконец, после долгих раздоров, дележ с грехом пополам был произведен. Тараск остался на корабле, островитяне же получили в обмен на него чугунную пушку и шлюпку.
Тартарен дрался за съестные припасы, за оружие, за каждый ящик с рабочим инструментом.
В течение нескольких дней взад и вперед беспрестанно сновали шлюпки, груженные всякой всячиной: ружьями, консервами, ящиками с тунцами и сардинами, паштетами из ласточек и пампери.
Одновременно в лесу раздавались удары топора, и одно за другим валились деревья – надо было срочно ремонтировать барак и блокгауз. Со стуком топоров и молотков сливались звуки горна. Днем вооруженные ратники ополчения охраняли работников на случай нападения дикарей, ночью располагались биваком на берегу. «Пусть попривыкнут к походной жизни», – говорил Тартарен.
Простились уже перед самым отъездом, и, надо сказать, довольно холодно. Отъезжающие завидовали остающимся, что, впрочем, не мешало им подпускать шпильки:
– Пойдет у вас дело на лад – напишите: мы вернемся…
С другой стороны, как ни бодрились многие колонисты, а в глубине души они были бы рады сесть на корабль.
Наконец судно снялось с якоря, грянул орудийный салют, с суши ответила чугунная пушка, заряженная отцом Баталье, а Экскурбаньес заиграл на кларнете: «Счастливый путь вам, Дюмоле».
Да! А все-таки, когда «Туту-пампам» обогнул мыс и скрылся из виду, на глазах у многих провожающих навернулись слезы, и порт-тарасконский рейд показался им вдруг бескрайним.
