Текст книги "Стрелка на школьном дворе (СИ)"

Автор книги: Альфия Камалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А если я вот так скажу – это нормально будет, как ты думаешь? – и она понесла такую несуразицу, что Мама долго смеялась, прежде чем отговорить ее от такой тактики поведения.

– Видишь ли, Алина, у мальчиков нет ...м-м... такого органа... Это у женщин... А у мужчин это зовется иначе... Все дело в том, Алина, что в некоторых семьях дети так часто слышат матерные слова от своих родителей, что им потом легко употреблять их в собственной речи. Они проще, непринужденней используют их в разговоре, чем ты... В нашей семье так не принято ругаться. Дедушка с бабушкой никогда не матерились. И я не приучилась. Отец твой ругался матом, когда выпьет, но мы с ним так давно разошлись, что ты не успела стать повторюшкой. Для тебя это как иностранный язык. Поэтому не пытайся подражать им. Поверь мне, Ягодка моя, Алинка – Калинка – Малинка, это не придаст тебе уверенности, скорее наоборот.

Каждый вечер обе мамы тревожно перезванивались. Хотя девочки от них ничего не скрывали, но вмешиваться в их отношения с классом строго – настрого запретили. Алинина мама никак не могла взять в толк, почему нельзя рассказать все классному руководителю.

– Через нее будет проще, – считала она, – поставить родителей в известность, вызвать их в школу... Надо же как-то навести в классе порядок!

– Нет– нет, ни в коем случае! – уговаривала ее Танина мама. – Об этом нельзя рассказывать Инне Игоревне. Вы же не знаете ее! Она потом из наших девочек сделает козлов отпущения и отыграется на них!

– Ну что вы такое говорите! – возражала Алинина мама. – Это же ее прямая обязанность. Происходит что– то страшное с душами наших детей: какие-то ''крыши'', ''забивания стрелы'', ну прямо– таки романтизация зоны, ей богу! Это тревожный симптом! Свидетельство о неблагополучии морального климата в классе! Как классный руководитель, она просто обязана разобраться во всем, забить стрелу... тьфу ты! забить тревогу, собрать психологов и принять воспитательные меры.

– Вы знаете, – смущенно сказала Танина мама, – мы ведь даже папе нашему ничего не рассказали: он у нас прямолинейный очень, рубит с плеча... Можно такую кашу заварить, что не расхлебаешь потом... А ведь девочки наши учатся в этом классе...

В пятницу Алине и Тане пришлось задержаться после уроков: они дежурили в кабинете трудового обучения. На крыльце школы их уже поджидала дружная ватага. Весело перекидываясь издевательскими шуточками, попинывая «cтроптивых» одноклассниц по ранцам, ребята погнали их к забору пришкольного участка. Прижав их к ограде, окружили полукольцом. Верховодила всем Ксюха, подкаблучники поддакивали, остальные действовали беззлобно, скорее, из стадного чувства, чем из неприязни. Утром в школе Ирочка раздала всем записки с оповещением, что сегодня будет ареопаг – суд по– гречески, а еще раньше она же разносила и другие записки, в которых Ксюха предупреждала всех об объявлении бойкота Даяновой и Колесниковой, чтобы никто с ними не общался.

Многим, в принципе, было до фонаря, что Даянова с Колесниковой чем-то не угодили Карпачевой. С любопытством зевак они просто глазели и выполняли функцию ''группы поддержки '': толкали, не пускали, прижимали к забору.

– Ну как подумали? – торжественно спросила Ксюха. – Напоминаю, вы должны были выбрать одно из трех. Первое: на коленях просить прощения. Второе: платить '' косяк''. Третье: п…здеть по – нашему. Выбрали?

– Ни одно, ни другое, ни третье! – презрительно отчеканила Алина.

– А косяк – это сколько? – с веселым любопытством спросил кто-то из толпы.

– Мало не покажется! Стольник! – красуясь, выкрикнул Гиена.

– Ага! Косяк будете платить! – cуетливо ликовала Каргаполова. – Танька косяк будет платить! Алинка косяк будет платить! Ага! Посмотрим, как захочется вам погордиться!

– А что? Cтольник -это нормально. – согласилась Карпачева в мирном, приятельском тоне. – А чтоб предки не заводились, можно по частям. – Встретившись с прямым, не заискивающим, а открыто враждебным взглядом Алины, Ксюха улыбнулась. – А что тут такого? Я сама платила косяк старшим девочкам. И Ирочка платила нам. Правда, Ирочка?

– Да, платила! – горделиво ответила хорошенькая одноклассница, задрав свой точеный носик.

– Вот видишь, – как бы уговаривала Ксюха Алину (Танька почему-то стояла, опустив голову, и не поднимала глаз; до сих пор она не проронила ни единого слова).

– Зато у нее есть теперь крыша, и мы ее в обиду никому не дадим. Въезжаете!

– А ты въезжаешь, что нам твоей крыши не надо! – вдруг не своим голосом заорала Танька. – И мы тебя не боимся!

– Ах, вот как! А тебя никогда не били?

– Ты что ли будешь бить?

– Не я! Ты даже не узнаешь, кто!

– Ну, давай– давай! Зачем же ждать! – с бешенством наскакивала Танька на Ксюху, в боксерской позе выставив кулаки перед лицом.

– Драться хотите, да? – тут уже завопила Алинка – Такой большой толпой и на двоих! Трусы! Ну что же вы? Бейте! Бейте! – Алинка с таким яростным напором ломанулась вперед, отчаянно замолотив руками, как мельница. Окружение – то ли от растерянности, то ли от того, что не успело их остановить – прорвалось. Алинка бросилась бежать в сторону школы, Танька за ней. Запыхавшись, они обе залетели в вестибюль. У доски объявлений стояла завуч, заправляя за стекло лист с изменением расписания уроков. Алинка, не раздумывая, бросилась к ней, задыхаясь и сбиваясь, проговорила:

– Там у школы... Они не пускают нас домой... Они травят нас... Они, они... Сделайте же что – нибудь!

– Мальчишки? – только и спросила завуч. Увидев их отчаянное состояние, она, не вдаваясь в расспросы, тут же организовала помощь.

– Вы домой? – обратилась она к проходящей мимо учительнице, – Вы не могли бы девочек немного проводить?

И опять лежала Алинка, распластанная своей гнетущей тоской, на диване. Результат ей казался безрадостным: сегодня они с Танькой встали на тропу войны! Перед ее глазами проносились обрывки событий дня. Самое страшное и унизительное – как мальчишки гнали их к забору, толкая и пиная на бегу по портфелям. Гиена издал воинственный индейский клич, другие радостно подхватили.

– Тоже мне, Чингачгук Большой Змей! – горестно усмехнулась Алина. – Да уж, им, наверно, казалось, что это весело... Придурки – вояки! За что? За что, они нас так ненавидят?... За что?... За что?... – буравила она себя этим вопросом, вызывая все новые приступы обиды и боли. – А Карга! Такая подлая – и она у них своя! А мы, как отщепенки! – И вдруг ее осенило: Ну, конечно! Они с Танькой сами по себе и по своим правилам. Вот за что! Значит, вовсе не обязательно быть честной, доброй, справедливой и хорошей! Надо быть просто ''своей''! Если ты не можешь быть такой наглой и сильной, как Ксюха, то всегда можно быть ''своей '' в толпе – пусть даже такой подлой, как Карга, или такой подхалюзой, как Ирочка! И все в ажуре! И ты надежно защищена – прямо как в рекламе!

А если ты не с толпой, если не хочешь никому подпевать – значит война! Алина не хотела войны. И она устала от войны. '' Значит ты трус…'' – прошептала себе Алина обреченно. Выхода из сложившейся ситуации она для себя не находила. '' Тупик, ну просто полнейший тупик… – говорила она себе вполголоса, представляя себя вечно загнанным, затравленным собаками зверьком. – Ах, если б она могла, внезапно остановившись, развернуться к ним тигром, оскалить зубы, свирепо зарычать и с угрозой ударить когтистой лапой по земле! – '' Вот бы была умора! Все бы тогда со страху раскатились, кто куда, а мы бы с Танькой угорали!'' – Не удовлетворившись воображаемой картинкой, Алина ощерила рот и зарычала: р-р-р... Потом вскочила, подбежала к зеркалу, растрепала свои короткие стриженые волосы, крючковато растопырила пальцы рук и снова зарычала, оскалившись: р-р-р... Но было совсем не страшно: никакой не зверь, не хищник, а большеглазая девочка с больным измученным лицом печально глянула на нее из зеркала... И снова Алина, свесив голову, уныло побрела к своей кровати и плюхнулась на нее ничком. Долго лежала без движения. Хотелось уснуть, выпасть из реальности, провалиться в какую – нибудь пещерную пустоту… .

– Как измаялась я, как меня клонит в сон, – прошептала она, но сон все не шел, а пошла строка, за ней четкой поступью – другая. Алинка встала, села к столу и начала записывать.

Тенью я иду

сквозь поток времен.

Не могу говорить,

вырывается стон.

Просто всем плевать,

просто всем все равно.

Как бы в мир другой

мне пробить окно.

Я хочу уплыть

рыбкой в океан,

Птицей улететь

в небо к облакам.

Только крыльев нет,

Плавники не растут.

Что же делать мне?

Не хочу жить тут…

Следующая строчка получилась с ритмическим сбоем: «Бледной тенью я брожу по чужим мирам…» Чтобы исправить положение, Алинка начала сосредоточенно грызть свою ручку, но смутные призраки слов вдруг вяло отпали под напором непрошено вломившейся и ошеломившей ее мысли…

– А ведь они все трусы! – внезапно подумалось ей. – Когда толпой – они, конечно же, сила, а по одиночке... Расправиться с Каргой в одиночку – ничего не стоит, она будет вилять и врать, как будто бы она тут ни при чем. Ксюха – смелая, она никого не боится, она даже учителям запросто хамит. ...А Акилова? Алина вспомнила, что, когда она стояла перед всеми, набычившись, упрямо сдвинув брови, взгляд ее случайно упал на Акилову, и та, все время молчавшая, вдруг опустила глаза. Алина тогда не придала этому значения, но сейчас для нее было очень важно, что одна из крутых, резкая, принципиальная Акилова, ни разу никого не поддержала, она все время молчала! И вчера ее в банде преследователей не было!

А кто же был сегодня? Стропилы не было. На поводу у Ксюхи он не пойдет – это ясно, как пить дать! А те, что были – мелюзга, они, же как дворняжки беспородные: на кого их науськаешь – на того и залают. – Грызя ноготь, Алинка задумалась: Пожалуй, с этими пацанами они с Танькой справятся: колотят же они их, когда те пристают, и впредь будут их тузить. Пацаны эти в общем-то не опасные, они же не бьют их всерьез, а просто так гоняют и дразнят для прикола.

К возращению мамы с вечернего приема (она работала кардиологом в поликлинике) Алинка уже освободилась от состояния тупой давящей тоски, и на ее бледном, уныло вытянувшемся в последние дни лице, появилось новое выражение с лихорадочным блеском в глазах. Маме Алина все рассказала, но умоляла ''не влазить в это дело'': '' Мы сами разберемся. Без вас. Я и Танька. Мы вместе,'' – убеждала она ее, втайне мучаясь угрызениями совести, оттого, что она такая слабачка, маменькина дочь, и теперь любой из одноклассников ее осудит за то, что она нарушила кодекс класса – ''не кумовить''. И к ее неосознанному комплексу вины перед классом оттого, что она – ''не своя в доску'', прибавилась еще и эта маленькая вина...

Алинина мама была в шоке и в растерянности от услышанного. Такого поворота от двенадцати – тринадцатилетних детей она никак не ожидала. До конца была уверена, что попугают и отстанут, и дальше угроз дело не пойдет. Она, конечно, слышала, что в школах иногда происходят всякого рода эксцессы. Одна знакомая учительница ей рассказывала, что в их школе – нормальной, хорошей школе – два семиклассника ''опускали'' пятиклассников и пользовали их как гомосексуалисты. Когда все эти дела раскрылись, виновники не были наказаны: администрация школы сделала все, чтобы оградить их от колонии: теперь любой знает, что хорошими оттуда не возвращаются, исправляют и перевоспитывают там в другую сторону. Что касается пострадавших, родители одного из них тут же продали квартиру и переехали в другой город, чтобы спасти репутацию и уберечь психику ребенка. А вот другой мальчик… Приятельница рассказывала, что он даже сидеть за партой не мог, все время ерзал, вскакивал и вообще предпочитал стоять во время уроков, если их не прогуливал. Но что поразительно, случившееся с ним он не воспринимал, как трагедию… Какая там душевная травма! Он ходил героем, и, вообще, он сам задавал тон, так что никто над ним не смеялся, не дразнил, и ребята даже пресмыкались перед ним… Вот такой перевернутый мир, в котором круто заниматься сексом и круто быть сильным… И похоже, что с такими же перевернутыми понятиями теперь затравливают ее чистую и светлую девочку в так называемом ''элитном'' классе…

Несколько дней подряд обе мамы подолгу обсуждали по телефону сложившуюся ситуацию. Алинина мама довольно быстро нашла общий язык с Таниной мамой, женщиной интеллигентной, даже утонченной по роду своей деятельности – пианисткой, концертмейстером из филармонии. Суждения их по многим вопросам совпадали. Вчера после долгого разговора, сделав правильные выводы, как им показалось, обе мамы успокоились. Они долго думали, какую занять им позицию: немедленно вмешаться и прекратить травлю дочерей – или... позволить им самим выпутаться из переплета; трястись над ними, как клушки -... или дать им возможность проявить свой характер?.... Вчера они единодушно пришли к убеждению, что жизнь сложна, и девочки должны уметь постоять за себя. И не надо им в этом мешать: Алина и Таня сами должны до конца пройти испытание, выпавшее на их долю. Надо ценить, что дети и без подсказок ведут себя правильно.

Так они решили вчера... Надо же, как просто они отгородились от проблем своих детей, чтобы не обременять себя… Встали в красивую позу, и легко им было абстрактно рассуждать и умничать. Сегодня все их разумные доводы рассыпались, когда девочек заставляли стоять на коленях… их могли избить...

– Нельзя мешкать…Нерешительность может дорого обойтись! Надо остановить их, пока не случилось чего – нибудь похуже – решила Алинина мама.

Несколько раз она пыталась дозвониться до Колесниковых, но их телефон молчал. Тогда уже, не надеясь ни на чью поддержку, с тяжелым сердцем она стала готовиться к серьезному и неприятному разговору с классом.

А обстоятельства вдруг неожиданно переменились: террористка сама явилась с повинной. Алина, отворившая дверь, стояла перед ней в растерянности, а Карпачева лепетала, пряча глаза: ''Прости меня, я больше так не буду''. Алинка побыстрей постаралась прикрыть дверь, чтобы мама не увидела и не встряла. Но мама увидела. И встряла.

– Ты кто? – удивленно спросила она, оглядев крупную девицу, наполовину

состоящую из ног. Ноги под куцей юбочкой были толстоваты и кривоваты, но бросались в глаза сразу, и более того, их вызывающая откровенность просто примагничивала к себе нескромные взгляды. Ксюха с каким-то безучастно застывшим лицом, назвалась.

– А– а, Лара Крофт! – почему – то обрадовалась и одновременно удивилась мама, удивилась тому, что лицо девочки – круглое, щекастое, по– детски испуганное – по размытости своего выражения просто не вязалось с имиджем крутой воительницы.

– А ну-ка, заходи! – решительно скомандовала Алинина мама, получив ответ на свой вопрос. – Вот как славненько! На ловца и зверь бежит!

– Нет– нет, – испуганно запротестовала Ксюха, – я не могу. Там внизу меня мама ждет. Она с ребенком.

– Ах, это мама тебя сюда привела! Хорошая у тебя мама! Веди ее сюда, если не хочешь, чтобы завтра мы с тобой встретились у директора.

Годовалый ребенок ползал по полу, карабкался вверх, цепляясь за ноги и за одежду сидящих; неуверенно ступая ножками, передвигался вдоль дивана, падал и с деловитым пыхтением начинал все снова. От неловкости все сосредоточенно следили за возней малыша.

– У нас ведь хорошая семья. Отчим у нас очень строгий. Ксюша все дома делает: посуду моет, готовит, с братиком нянчится... Я ведь даже представить себе не могла, что она в классе такое вытворяет... – говорила мама Карпачевой, с трудом поднимая глаза на потемневшем от стыда лице. – Ну откуда в них такая жестокость? Мы ведь в их возрасте были проще, добрей... Вы уж простите нас... Я как только узнала... Колесниковой мама приходила сегодня с дочкой вместе... вдвоем приходили... Господи, позор– то какой... Вот я к вам... привела ее сразу... Извиняться пришли...

– Знаешь, а ведь ты мне казалась совсем другой, – задумчиво сказала Алинина мама Ксюхе. – Вот сейчас я смотрю на тебя и ничего злого, жестокого в тебе не вижу. За что Алину с Таней гоняли?

Ксюха промямлила про ''кобылку'' и ''хамку''.

– И всего лишь? А ты разве никак ее не обзывала? Поругались, помирились – мало ли что в жизни бывает? Разве такой пустяк может поводом для войны!

– Мне Каринка сказала, что надо забивать стрелу.

– Каринка сказала, и ты сразу послушалась? Разве ты сама такая глупая и доверчивая, что тебе достаточно Каринкиного указания? Так, кто же из вас атаман, ты или она?

– Я больше никогда не подойду к ней, – пробормотала Карпачева, отворачивая лицо.

– А ты знаешь, что система ''крыши '', ''забивания стрелы'' – это бандитские приемчики? – Из голоса Алининой мамы, такого мягкого, деликатного, вдруг куда – то выпарилась вся его теплота, интонации стали жесткими, напористыми. – А ты знаешь, чем прежде всего опасна эта ваша система? Тем, что и тебя могут раздавить и уничтожить? Ты думаешь, я тебе позволю безнаказанно травить и унижать мою дочь? Учти, Ксеня! – продолжала она уже с угрозой. – На каждую силу найдется другая сила! Ты хочешь кого – то унизить, прикаблучить, но и тебя могут затоптать! И я могу устроить тебе такую разборку с директором, с психологами, со школьной полицией нравов – что ты надолго это запомнишь! Но могу я расправиться с тобой по твоим же правилам: я найду больших парней и девчонок, которые будут терроризировать тебя и бить. Видишь, как все просто! Помолчав, она воткнула пронзительный взгляд в испуганные Ксюхины глаза. – А если б Танина мама к вам не пришла, чтоб вы с девчонками делали? На колени не встают. Косяк не платят. Избили бы? А если и это не поможет? Куда б ты дальше пошла? – Она выдержала паузу. – Убивать будешь?

Ксеня закрыла лицо руками и громко в голос зарыдала:

– Простите! Простите меня, пожалуйста! Никогда! Никогда я больше не буду так делать!

Алинка сидела, опустив голову, и изредка поглядывала на Ксюху. Как она была не похожа на себя обычную, на себя всегдашнюю. Алинка вспомнила ее дерзкое, надменное лицо с вызывающе приподнятым подбородком, ее манеры – резкие, напористые, сметающие... Левая щека у Ксюшки вспухла и багровела... Глаза покрасневшие, без косметики... (''Прикинь, это ей батек так звезданул, – объяснила позже Танька. – Как врежет ей со всего маха, она аж полетела и спиной стукнулась об стенку – вся посуда зазвенела... Ксюха как заноет так громко...

– Жалко Ксюху... – сказала Алина.

– Да иди ты со своей жалостью! Ненормальная какая-то! Она тебя жалела? Так ей и надо, падле! Крутой она захотела быть! Будет знать теперь, как других стращать и запугивать!)

Алина ни разу ни в чем не упрекнула, не обвинила Карпачеву. Она даже не воспользовалась преимуществом своей силы, чтобы отомстить ей, а ведь она так часто мечтала о том, чтобы встать ногой на поверженного противника и с торжеством триумфатора водрузить знамя победы. Черт знает отчего, она жалела ее такую напуганную, такую униженную и такую непохожую на себя. Она даже слова боялась сказать лишнего, чтобы не усугублять ее и без того незавидного положения.

В школу жаловаться Алинина мама не пошла – так было обещано Ксюше и ее маме. Несмотря на сопротивление дочери (это ''упертое создание'' стыдилось вмешательства родителей, как признания собственного поражения и собственной слабости), Мама насильно поволокла ее к Каргаполовым: она считала, что дело не будет доведено до конца, если не разобраться с главной подстрекательницей, с той, которая срежиссировала все эти события .

Карга оказалась не такой восприимчивой, как Ксюха. Спокойная гладь ее красивого смуглого лица не выражала ни раскаяния, ни растерянности. Уютно расположившись с ногами в кресле, она буднично сообщила, что дважды брала у Ирочки ''косяк''. Первый раз они сделали это с Карпачевой вдвоем, а потом она уже проворачивала все это в одиночку: ей деньги позарез нужны были, чтобы долг заплатить Карпачевой.

– Долг? – переспросила Алинина мама, ошеломленная внезапной догадкой. – Какой долг? Ты платила ''косяк''?! Ты заплатила Карпачевой, чтобы она на девчонок облаву устроила? Ты заплатила, чтобы их всем гуртом травили? Да... Есть отчего свихнуться... – голос ее внезапно стал тусклым и усталым. – Скоро наши дети друг друга будут киллерам заказывать...

Отец Каргаполовой был немногословен (матери не было дома). Гневно сверкнув глазами на дочь, он вывел суровый вердикт:

– Так, ''косяк '' значит? ''Косяк '' научилась брать?! Я, как негр, вкалываю в шахте, чтобы вас с матерью обуть – одеть, а ты ведешь себя, как шкура! Ни дубленок, ни кофточек, ни новых сапог – не будет тебе ничего! Ходи в лохмотьях!

По красивому и неподвижному лицу Карги незаметно прокатилась одинокая слеза.

Приближался День Учителя. Инна Игоревна предупредила гимназистов, чтобы не вздумали ей ничего дарить: '' Мне ваши грошовые подарки не нужны. А вот учителям на открытки завтра принесите деньги. Вы должны уметь задобрить тех, от кого зависит ваша успеваемость, – объяснила она, хотя давно уже никому ничего не надо было объяснять, и так было все ясно. А про подарки учителям никто из детей больше не вспомнил: интересоваться этим вопросом было не принято.

А урок доброты и чуткости ребята усвоили еще с младших классов. Уже тогда они знали, что невнимательность к заболевшей учительнице никому не прощалась. '' Классная'' по списку отмечала, кто пришел навестить ее во время болезни, а кто – нет (цветы и конфеты обычно принимались в дверях, без приглашения в комнату). ''Нечутким'' потом не раз припоминалась их бессердечность. Инна Игоревна считала, что это несправедливо по отношению к ней, потому что она всю свою душу, все свои силы отдает классу.

После праздника Инна Игоревна блистательно провела показательный урок для учителей города. Даже самые предубежденные противники экспериментов в педагогике и образовании были покорены, восхищены результатами методики. ''Ахали '' по поводу почти вузовской программы, отмечали грамотную, аргументированную речь учащихся и их свободную, уверенную манеру держаться без всякого страха публики. Недоумение вначале, а затем совершенно искренний восторг вызывала сама преподавательница, которая, как истинный режиссер импровизационного спектакля, оставалась в тени, принимая минимальное участие в обучении: урок практически вели по заданному направлению три вундеркинда.

– Честно говоря, мне вначале не понравилась сама учительница, – выразила свое впечатление одна гостья, – Как это так? Села в уголке, ее и не видно. Но потом до меня дошло: ведь всему этому надо научить! За один раз для показухи этого невозможно добиться! Это результат каждодневной, кропотливой, талантливой работы!

После того, как грозы отбушевали и тучи рассеялись над головой, девчонки Алина и Таня вздохнули, наконец, свободно: никто на них в классе не ''наезжал'', общаться с одноклассниками стало легко и просто. Как хорошо, что все когда – то кончается. Вот и ''стрелке'' пришел конец, и все само собой утряслось, и больше никто не посягает на их свободу. Но радость получилась недолгая. Все испортила Алинина мама. Однажды она случайно встретилась с Инной Игоревной в магазине и по неистребимой своей привычке вмешиваться куда ни попадя выразила сочувствие учительнице в ее нелегкой работе с детьми переходного возраста. Она поделилась своей тревогой по поводу психологической атмосферы в классе. Она заговорила о нездоровом интересе подростков к вопросам пола, ее почему – то беспокоил класс: и девочки, которых уже донимают мальчики своими приставаниями, и мальчик, который делает девочкам непристойные предложения…

– А– а... это Сережа Стропилин... – вяло, нехотя проговорила Инна Игоревна, по привычке растягивая слова. – У него дома атмосфера такая... А по поводу девочек я поговорю с мальчишками. Они больше не будут так делать. Девочки сами виноваты: те задирают их, а эти гоняются за ними. Не надо обращать на них внимания.

На следующий день Инна Игоревна задержала Даянову и Колесникову после занятий и заставила на бумаге перечислять недостатки своего характера. Не удовлетворившись написанным ''самоанализом'', она попросила всех девочек остаться после уроков и обсудить вопрос: правильно ли ведет себя Даянова, когда Стропилин предлагает ей «это» извращенным способом...

Домой Алина прибежала вся в слезах. И мама ее, как и любая другая мать, задергалась, заметалась от противоречивых чувств, от жалости к своему плачущему чаду, от жгучего негодования к обидчице; несколько раз она нервически подходила к телефону и останавливалась, пытаясь уяснить причину столь странного поведения учительницы.

Ну откуда столько непонятной злобы?! И почему все это обрушилось на ее бедного ребенка с добрым и отзывчивым сердцем, в котором ни для кого нет зла? Частенько, заглядывая в глаза своей Ягодки Алинки – Малинки, она, мать, не переставала удивляться тому, сколько тепла и света струится из них! Она всегда любовалась чистотой, восторженной живостью глаз своей дочери. А в последнее время эти лучистые звездочки потухли, подернулись какой – то тревожной пеленой, а сейчас из них потоками катятся слезы… Какой же глухой и слепой надо быть, чтобы не почувствовать душу ребенка! Алинина мама в ярости набрала номер телефона классной руководительницы.

– Вы унизили, оклеветали и оскорбили ребенка! Вы поступили непедагогично, и я требую, чтобы вы завтра же извинились перед моей дочерью в присутствии тех, кто был рядом! – с гневом выговаривала она. – Вы прекрасно осведомлены о делах в классе, вы знаете, кого мацают и кому делают такого рода предложения. Если вы сомневаетесь, я могу конкретно назвать имена девочек, которые пользуются подобным успехом. Что касается Алины, она не допустит, она будет драться с теми, кто руки распускает.

– Хорошо, я извинюсь. Я не поняла вас. Вы сами во всем виноваты. Зачем вы начали говорить про класс, если вас это не касается, – последовал вялый меланхолический ответ, затем послышались короткие гудки. ..

– А где же эротика? Почему же я не вижу никакой порнографии? – с такими словами учительница вошла на урок в 7 Б класс. – Я, конечно, извиняюсь, – пренебрежительно сказала она, обращаясь к Алине. – Но твоя мама сама во всем виновата! – уголки ее губ были презрительно опущены, а в голосе зазвучала обида. – Ну зачем вы дома рассказываете все, что происходит в классе?! В первую очередь ты должна была подойти ко мне. Ко мне! Ко мне! Ясно тебе! Я – для вас самый близкий человек! Я помогу вам разрешить все ваши проблемы! Я понимаю вас лучше, чем ваши родители! Они отсталые и несовременные, они обо всем судят по старинке. Сколько раз я говорила вам: никогда не рассказывайте дома, что происходит в классе! Сколько из-за этого неприятностей! А твоя мама... – она метнула в Алину взгляд, готовый разорвать на куски. – Пусть она больше... никогда мне больше не звонит! У меня на нее аллергия! У меня депрессия! – ее голос, обычно медленный, с тягучими гласными, стал резким и отрывистым. Всплеснув руками, она в негодовании воскликнула, обращаясь ко всему классу:

– Ну, раздела меня догола! Вот стою перед вами голая! И ничего не спрятать, не утаить! Оказывается, класс у нас сексуально озабоченный! Оказывается девочек у нас замацали! Ну– ка, встаньте, Даянова и Колесникова, в глаза мне смотрите, я с вами разговариваю! Все, значит, озабоченные. А сами – то вы какие – из другого мяса сделаны? Акилова, – обратилась она к старосте класса. – Разберитесь с ней! – и вышла за дверь.

Акилова, не только умница и отличница, но и одна из наиболее авторитетных вожаков класса, умела быть в куче со всеми даже в самой '' горячей'' заварушке. Но, в отличие от некоторых, ее никогда не заносило, а если дела шли в разрез с ее принципами или..когда пахло ''жареным'', она умела вовремя выйти из игры, но поперек других никогда не вставала.

– А про меня что ты своей матери наговорила? – спросила она Даянову напряженным голосом, откинувшись корпусом на спинку стула и немного надменно повернув голову в ее сторону. – Ведь я же тебе ничего плохого не сделала, – Акилова подняла свои скифские глаза и столкнулась с кротким, беззащитным, страдающим взглядом Даяновой. Ее голос споткнулся. – Девчонки… в натуре… ну это… я же вам ничего плохого не сделала… Вы же… не можете…ну типа… обижаться на меня, правда?– как –то неуверенно проговорила она.

Ответить ей Алина не успела: класс сорвался и обрушился на нее с таким шумом и гвалтом, что девочке показалось, что ее со всех сторон тисками сдавила какая-то тяжесть, а захлестнувшие чувства стыда и унижения как бы парализовали ее способность к сопротивлению и к самозащите. Кричали все: кто со смешком, кто с издевкой, а кто– то просто так, оттого, что все кричат. В общем гомоне трудно было различить, кто что выкрикивал, но отдельные фразы долетали и отчеканивались в памяти:

– Ябеды!

– Cтукачки!

– Вы что, девчонки, мы же шутили! Это же игра такая – в банду!

– Ты чего гонишь: кто тебя мацал, коза! Да кому ты нужна? Плоскогорье!

– Да никто ж вас бить не собирался! Это же просто так – для потехи!

– Суки, вас хоть пальцем кто– нибудь тронул?

Кто– то свистнул, кто-то затопал ногами, и вслед за этим раздался взрыв хохота в углу – это Стропила ребятам анекдоты рассказал.

На ''растерзание '' виновных учительница пожертвовала весь урок (ровно столько она отсутствовала). И эти сорок пять минут для девочек казались нескончаемо длинными. Они уныло стояли, не решаясь сесть, хотя класс давно уже потерял к ним интерес. Было по– прежнему шумно, но все были заняты своими делами: кто разговорами, кто математикой, кто просто так балду гонял и оттопыривался, как мог, пока училка не пришла. Один лишь Гиена, случайно напоровшись на ''наказанных'', сделал свирепую гримасу и высунул язык: '' У-у, лоханки!'' Алина с Таней кисло переглянулись, но дерзить ни у одной из них не было запала. Правда, Танька позже вспомнит об этом: '' Очешуел, гад! Куражится еще! Забыл, когда сам в последний раз на ''лобном '' месте стоял. Отшибло память, когда ему самому ''секир – башка'' делали!

Хрупкую, изящную Инну Игоревну было опасно сердить, все знали, что лучше ей не попадаться на язычок. Но ''коллективное воспитание'', когда весь класс натравливался на одного – это было, пожалуй, покруче, чем просто одна мегера. Тогда казалось, что весь мир пошел войной против тебя! Через такую травлю прошли многие: и Карпачева, и Гиена, и Карга. Не боялся ее, пожалуй, один Стропила. Когда мегера спускала всех собак на Стропилина, серьезной и принципиальной разборки обычно не получалась. Во– первых, кому же охота на Стропилу нарываться. Да и команда его всегда за него горой. Во – вторых, Серега – пацан веселый и скользкий – с него все как с гуся вода: из любой ситуации выкрутится, где хитростью, где наглостью.