Текст книги "Моему судье"

Автор книги: Алессандро Периссинотто

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Алессандро Периссинотто
Моему судье

* * *

Дата: Четверг 29 апреля 23.12

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Почему я убил

Вы хотите знать, как я его убил? Я тоже. Конечно, я не говорю про бесстрастный отчет о событиях того вечера, – представляю, сколько раз вы уже прочли об этом в протоколах допросов и в заключениях экспертизы. Нет, я хочу сказать, как я пришел к решению убить его, да, потому что в какое-то мгновение я принял такое решение – и убил. Не думал прежде, что могу убить; по правде говоря, никогда об этом не задумывался: разве об убийстве думаешь просто так, от нечего делать, рассматривая и такую возможность. Теперь знаю, что могу и что, наверное, убью еще. Но в тот вечер – нет, в тот вечер ничего не было запланировано: это как обычно, убийцами становятся случайно, по стечению обстоятельств. Помните у Камю, в «Постороннем»? Когда на пляже сверкает нож. Достаточно пустяка – солнца, выражения лица, любой малости, которую принимаешь за вызов. Я, например, даже идти не хотел в тот ресторан, мне не нравится, как там готовят, и не нравится тамошняя публика, и в придачу у меня был когда-то роман с девушкой, которая жила по соседству, возле канала Навильо-Гранде, так что я обходил стороной эти места, они на меня наводят печаль. Это Пьеро настоял, он все уговаривал: «Давай приходи, все придут, это мой день рождения, я приглашаю». И так я попал на этот ужин, как посторонний очутился на том самом пикнике на пляже, куда, может, ему вовсе не хотелось. А может, достаточно было, чтобы сладкое подали поскорее или чтобы не так тянули с горячим. Выйди мы оттуда минут на десять раньше, сейчас он был бы еще жив, а я не писал вам этот мейл. А он как раз подошел, пока мы ждали кофе. Он был со своей девушкой и ее приятельницей – обычные мерзкие хари. Это я о приятельнице, потому что у девушки, у Стеллы, лицо мадонны и ласковая, извиняющаяся улыбка, словно она просит прощения за его шуточки; я всегда спрашивал себя: что у нее общего с этой мразью? Он посмотрел на меня, я бы сказал, сверху вниз, но так только говорится, а на самом деле куда ему, в нем всего-то росту метр шестьдесят. Словом, он посмотрел, а потом и говорит громко:

– Выходит, ты еще можешь себе позволить такой ресторан? А то я слышал, что теперь ты ночуешь на вокзале в пустых вагонах.

Вот оно, сверкнувшее лезвие. А после сел за свой столик. Мои друзья сразу заговорили о другом, но я уже как язык проглотил. Потом почти сразу он поднялся, похоже, забыл что-то в машине, потому что пошел прямо к выходу. Я следом. Оказалось, забыл мобильник. Взял его с сиденья. Я стоял чуть поодаль, и ему меня не было видно. Сперва я думал, он тут же вернется, я и сам толком не знаю, зачем пошел за ним. Но нет, он встал снаружи, у стены, на которой вывеска, там, где светло, набрал номер и стал говорить. Иногда развязно хохотал, или так мне казалось.

Тогда-то я и решился. Вдруг меня пробрала злость, вроде дрожи, от которой меня всего передернуло. Я сел в машину, в свой белый «рено-4». В газетах пишут, что вы ее нашли. На таком же точно «рено-4» я ездил, когда был мальчишкой, как только получил права, но купил я его вовсе не из-за тоски по прошлому – теперь это была единственная машина, которую я мог себе позволить. Мне продала ее одна моя приятельница за триста евро, мы даже не стали переписывать машину на меня, оттого у нее тоже куча неприятностей, но она, я вам ручаюсь, тут ни при чем. Потом я завел мотор и еще секунду подумал о том, что сейчас сделаю. Секунду, всего секунду. Подумать в последнюю секунду, что вот-вот убьешь человека, – это уже умысел? Хотелось бы верить, что нет.

Он стоял у стены, на свету, – прекрасная мишень. Я тронулся.

От удара капот у меня смяло в гармошку: вы, господин судья, представляете себе кузов «рено-4»? Чуть покрепче фольги, надавить посильнее пальцем – и будет вмятина. Бампер, однако, крепкий, и должно быть, бампером ему переломало обе ноги, когда их придавило к стене. Я дал задний ход и отъехал, и тут он рухнул на землю и закричал, а прежде от неожиданности он и не пикнул. Тогда я снова включил первую передачу, обычно коробка у меня барахлит, это еще те самые коробки с длинным рычагом, которые ставили раньше вровень с приборной доской, но в тот вечер первая включилась с полпинка: как видите, я прав, когда говорю о стечении обстоятельств. Я снова тронул, и на этот раз бампер пришелся не по ногам – ему раздавило голову, раскололо как орех. Думаю, он умер мгновенно.

Не стоит верить, господин судья, тому хладнокровию, с которым я рисую эту сцену. То, что написано, и правда перестает быть осязаемым, но если бы вы могли видеть то, что видят мои глаза, когда я их закрываю! Если б могли попасть в один из кошмаров, которые каждую ночь населяют мои сны, вы бы узнали, какой неизбывный ужас испытывает тот, кто убил. Людям кажется, что если бы на самом деле после было так ужасно, никто бы не убивал снова, но как раз необъятность ужаса и подсказывает, что теперь ты уже по ту сторону и больше ничто не сможет ни облегчить, ни увеличить это бремя – ни новое убийство, ни резня, ни массовое кровопролитие. Я отдал бы все, чтобы вернуться назад, но думаю, мне нетрудно будет пойти вперед и убить снова.

Вот видите, господин судья, как правильно вы поступили, открыв электронную почту, так вы сэкономите на криминалистах, консультантах, психологах вроде тех, что участвуют в телевизионных ток-шоу: что творится в голове убийцы, я расскажу вам онлайн.

Установить почтовый ящик оказалось в конце концов не так уж сложно, верно? Мои инструкции были очень подробны, к тому же готов спорить, что вы попросили помочь племянника: нынешние пятнадцатилетние, похоже, рождаются на свет прямо за компьютером. А может, вам помогли люди из Почтовой полиции: только зря они надеются засечь меня, в сети я один из лучших игроков. У меня есть софт моего собственного изобретения, который маскирует мой IP-адрес сколько потребуется. Компьютерщики вам скажут, что это сообщение отправлено из Парижа, из Токио, из Аделаиды, а на самом-то деле я нахожусь в Аббьятеграссо, или в Тревильо, или даже в самой прокуратуре. Нет, не для того, чтобы попасться, решил я вам писать. Но тогда зачем?

Когда я прочел в газетах, что расследование поручено вам, я испугался. Вы – мой судья! Судья-женщина, она не ищет популярности, зато всегда точна, решительна – так о вас пишут. А потом я подумал, что в сущности это даже лучше, потому что вы меня поймете, вам я могу попытаться все объяснить. Нет, не на снисходительность я надеюсь, и потом не вас мне следует просить о ней, а суд, где будет рассматриваться мое дело, но зачем мне снисходительность суда, раз я знаю, что меня не поймают? Просто вчера я сказал себе, что, наверное, любой человек – это память, которую он по себе оставляет, и ничего больше. Поэтому мне хотелось, чтобы память обо мне была точной, верной, правдивой, и тут, конечно, я не могу положиться на свою мать: ее понимание мне обеспечено в любом случае. Справедливость, даже в отношении воспоминаний, – ваша обязанность, господин судья.

В Интернете я нашел ваше недавнее интервью: спрашивали о работе, потом о личной жизни, почему не замужем, есть ли у вас кто-нибудь; все личное вы обошли, но вежливо, и журналистам пришлось довольствоваться дежурными темами вроде музыки или книг. Помню, вы ответили, что любите Сименона. И тогда я подумал о «Lettre á mon juge»,[1]1
  «Письмо моему судье» (фр.).


[Закрыть] где убийца пишет судье, настаивая на своей виновности, пишет, вопреки всем попыткам адвоката приуменьшить его вину: он думает не о том, чтобы спасти свою шкуру или чтобы ему скостили срок, ему важно объяснить, почему он убил, почему обычный человек становится убийцей, что за этим стоит.

И мне тоже важно объяснить и потом понять и быть понятым.

Но, может быть, мне достаточно просто объяснить. Все говорили о немотивированном преступлении, утверждали, что у жертвы не было врагов. Это не так, и я хочу объяснить, потому что бессмысленное преступление, за здорово живешь, кажется мне еще ужаснее того, что я совершил. Только звери убивают без всякой причины. Помните случай, когда швыряли камнями по автостраде? Когда этих ребят арестовали, я подумал, что они не заслуживают снисхождения, они не люди, ведь люди не убивают без разбору. Я не убивал без разбору. Я не ищу оправданий или там смягчающих обстоятельств, я просто говорю, что за головой, раздавленной «рено-4», стоит целая история, и не только моя. В семидесятые годы твердили: «Виновато общество», это превратилось в рефрен и стало поводом для шуток: двойка по математике – виновато общество, вмятина на крыле машины – общество, изменил невесте – снова общество. Мне бы очень хотелось сказать, что в смерти Джулиано Лаянки виновато общество, но что такое общество, я знать не знаю, повторяю только, что тут целая история, история запутанная, которая началась три года назад и приведет к следующему преступлению, тому, что я вот-вот совершу.

* * *

Дата: Понедельник 3 мая 08.10

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Re: Почему я убил

Это ненормально, ненормально, чтобы обвиняемый, находящийся в розыске, переписывался с судьей, который расследует дело. Да, я помню «Lettre á mon juge», но там другой случай: там преступник уже арестован и пишет не следователю, а судье, который возглавляет слушание дела в суде. Я же, напротив, должна вас задержать.

Словом, это ненормально. Так иногда ведут себя серийные убийцы, психопаты: звонят, бросают вызов, а на деле просят о помощи. Иногда. Чаще в кино и редко, очень редко – в жизни.

Но вы не психопат и не серийный убийца, хоть и пишете, что убьете еще. Вы собираетесь открыть мне душу, но я должна вас арестовать: не следует недооценивать сотрудников Почтовой полиции, рано или поздно вас возьмут. Потому предупреждаю: если вы действительно хотите продолжать переписку, знайте, что каждое сообщение вновь подвергает вас риску.

P.S. Вы угадали, почтовый адрес, который вы просили меня создать, мне помог зарегистрировать племянник.

* * *

Дата: Понедельник 3 мая 18.47

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Кое-что о себе

Спасибо за предупреждение, но повторяю: я не боюсь быть засеченным компьютерщиками: скорей уж меня арестует Железнодорожная полиция или задержат пограничники, если, конечно, они еще где-то остались. Только прошу вас, не давайте компьютерщикам читать мои сообщения; если им захочется, они прочтут их и без вас, но им интересно другое. Им нужны идентификаторы сети, серверы, местные сети: они проследят мои биты по оптическим волокнам и телефонным проводам всего мира, велят окружить здания и кварталы, уверенные, что установили мое местонахождение, но я буду в другом месте, всегда в другом месте. И одновременно всегда здесь, по этому адресу. В том-то и состоит прелесть Интернета, что он меняет представление о расстоянии: сейчас я рядом, но вы не можете меня поймать, не можете схватить. В сети мы друг от друга близко, но мы только цифры, мы не становимся менее настоящими, не становимся виртуальными, мы просто переведены в номера. Прошу вас, давайте продолжим встречаться в этом кафе из файлов и данных, и не бойтесь или не надейтесь, что мое второе «я» в цифровом формате обнаружит мое физическое присутствие в какой-нибудь точке на карте: я провел двадцать лет жизни, преодолевая самые хитроумные информационные барьеры, и по-прежнему сумею выпутаться из любой сети.

Да, я бывший хакер, почти все специалисты по информационной защите в прошлом хакеры, это лучшая школа. В восемнадцать лет атакуешь банки данных забавы ради, а в тридцать пять тебе предлагают их защищать и осыпают деньгами. Со мной случилось то же. Десять лет назад, я тогда только что окончил университет, ко мне обратился заведующий вычислительным центром одного крупного предприятия, представляете, тогда он все еще назывался вычислительным центром, будто, как в старые времена, работал с перфокартами, а на самом деле там была куча подключенных к сети компьютеров, которые ничего не стоило атаковать. Я работал у них до 98-го как каторжный. Потом мне надоело вкалывать на чужого дядю, и я открыл фирму. С моим компаньоном, Марио, мы основали «Титано Информатику»: офис – две комнатки на окраине, мебель купили в «Икее», собирали сами, чертыхаясь всякий раз, когда падал гаечный ключ или не хватало болта. И все-таки было здорово, офис наш скорей походил на студенческую квартиру: деревянные книжные полки, письменные столы на козлах, тележки для компьютеров, плакаты с Че Геварой, мишень для стрелок…

Я работал больше, чем раньше, но зато на себя, я был сам себе хозяин. В те времена я, наверное, сказал бы, что это способ преодолеть отчуждение рабочей силы при капиталистической системе, способ присвоить продукт своего труда, теперь я знаю, что это всего-навсего дань гордыне нашего поколения, презрению, с которым мы смотрели на постоянную работу наших отцов. А что в ней плохого, в постоянной-то работе? Господин судья, вот у вас постоянная работа, но разве вы чувствуете себя униженной? Борьба, которую правые ведут сегодня во имя «гибкого графика», выиграна давным-давно, с тех самых пор как мы попались на их удочку: нет больше наемных работников, а есть молодые частные предприниматели, лелеющие мечту выбиться в люди. Работник вступает в общество взаимопомощи, уходит в отпуск, требует соблюдения своих прав; молодой предприниматель работает и с температурой, и в августе, если просит заказчик. Да, теперь он называется заказчиком, но на деле все тот же прежний хозяин.

Должен, однако, признаться, что поначалу зарабатывали мы хорошо. Тогда только что появился Интернет, и казалось, всем нужна защита, и мы эту защиту обеспечивали. Через год мы были готовы к решительному шагу: покорению Милана. Милан тогда снова превратился в золотое дно, особенно для нас, компьютерщиков. Когда начиналась Международная выставка-продажа компьютерных технологий, вечерние поезда, отходившие с Центрального вокзала, были полны людей с пластиковыми пакетами из павильонов «Хьюлит Паккард», «Майкрософт», «Макромедиа», а назавтра утром железная дорога опять привозила кучу народу. Сотни тысяч людей, чья жизнь неразрывно связана с компьютерами, толпились в метро, толкались, задыхались в душных вагонах: однажды я шел пешком с ярмарки до самого вокзала, чтобы меня не задавили в подземке. Милан стал компьютерной Меккой: в сети ты мог пребывать где угодно, но твой офис должен был находиться в Милане.

Мы сняли хорошее помещение на улице Архимеда, немного в богемном духе, но без всяких самоделок на скорую руку, как в нашей первой конторе. Два этажа – на втором, в мансарде, я устроил свой кабинет, – светлый паркетный пол, современная стильная мебель, две секретарши и много компьютерщиков. Проблемы капиталистической системы меня больше не беспокоили. К тому же наши клиенты были столпами этой самой системы: банки, страховые общества, Интернет-торговля, онлайн-трейдинг. Всем мы гарантировали секретность операций и защиту от атак хакеров. Сколько нам понадобилось времени, чтоб стать лидерами на национальном рынке? Немного, точно не скажу, во всяком случае немного. Все хотели наши 128-битные системы защиты, все обращались к нам за цифровой подписью с двойным ключом.

Нам было даже чуть-чуть жалко ребят из «Криптософта», они занимались тем же, их фирма процветала, пока на рынке не появились мы. Уж не знаю, чем наши системы были лучше, я находил, что их программы так же надежны, как и мои, и стоили они даже дешевле. И все-таки клиенты выбирали нас. В апреле 2002 года «Криптософт» дошел до того, что гонялся за нишевой клиентурой, других конкурентов практически не было.

И вот тут как раз и появляется Джулиано Лаянка.

Но может быть, вам уже надоело, господин судья, потому что я начал слишком издалека, может, вам хотелось бы, чтоб я сразу перешел к сути. Смотря что подразумевать под сутью. Мое признание в письменном виде уже у вас, недостает предыстории, и, как я сказал в прошлый раз, предыстория у этого дела длинная и запутанная: хватит у вас терпения меня выслушать?

Только что я переместил курсор вверх по линейке просмотра и увидел слово «поколение». Это я написал? Невероятно. Я всегда терпеть не мог само это понятие, терпеть не мог тех, кто берется говорить от имени поколения. В прошлом году я видел точно не меньше пяти фильмов о сегодняшних тридцатипятилетних, и во всех говорилось, что мы не хотим взрослеть, что у нас нет желания брать на себя ответственность, что нам хочется играть в игрушки… Но где же оно, это поколение тридцатипятилетних, где они, эти люди, похожие друг на друга как две капли воды? Нет никакого «поколения», все мы разные: у меня есть друзья, которые никогда не женятся, и другие, у которых по пятеро детей, есть такие, что глотают «колеса», как подростки на дискотеке, и те, кто живет, чтобы подтирать стариков в домах престарелых. Какое уж тут поколение! И все же я написал «поколение». Хотел сказать: те, кто живет в одно время и в одном месте, те, кто сталкивается с одними и теми же проблемами, здесь понятие поколения и кончается, а проблемы каждый разрешает по-своему: я их решил с помощью своего «рено-4».

Прежде чем подойти к сути, мне нужно рассказать и об этих проблемах, иначе ничего не объяснишь, а если не объяснишь, то выходит, что Лаянка умер ни за что, как и тот другой, который умрет вскоре.

Прошу вас, господин судья, скажите мне, что готовы меня выслушать.

* * *

Дата: Понедельник 3 мая 19.33

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Я тебя слушаю

Выслушать тебя (я перехожу на ты, раз уж мы примерно ровесники)? Разумеется, это моя профессия – выслушивать людей, только обычно, прежде чем слушать, я задаю вопросы. Это профессиональное заболевание: мне трудно привыкнуть к мысли, что кто-то хочет рассказать больше, чем у него спрашивают. Как когда-то на исповеди: хочется рассказать обо всех грехах, за которые мучает совесть, а тебя перебивают: грешила ли блудом? Сколько раз? Одна или с другими? И все идет прахом, вспоминаешь, сколько раз трогала себя в воскресенье утром в постели, и отвечаешь скороговоркой: одна, три раза. На этом все и заканчивается, совесть мучает по-прежнему, и ты по-прежнему недоумеваешь, почему эти мимолетные утехи – грех.

Словом, совсем не задавать тебе вопросов у меня не получится, и все-таки ты, пожалуйста, не ограничивайся ответом «три раза», продолжай писать, рассказывай, я тебя слушаю. Нет, даже так: не отвечай мне, не отвечай, если у тебя нет охоты или возможности.

Я буду спрашивать о том, что относится к расследованию: где ты сейчас, как тебе удалось бежать, кого собираешься убить. Знаю, что ты скажешь ровно столько, сколько сочтешь нужным, но это входит в правила игры.

* * *

Дата: Вторник 4 мая 18.20

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Где я?

Как здорово, господин судья! Как здорово, что так легко познакомиться ближе. Это и есть чудо электронной почты: выдавать себя за другого, чтобы стать настоящим, самим собой. Экран компьютера – та же решетка исповедальни: слова доходят, но лица не видно, не видно краски стыда, смущения.

Правда здорово? Жаль только, что это туфта. Наша доверительность поддельная, я-то знаю, что ваш дружеский тон, все эти «перейдем на ты», интимные подробности, которыми вы делитесь, – почти наверняка приемы, проверенные долгой практикой. Представляю, как тонко и вкрадчиво вы ведете допрос. И тем не менее притворюсь, будто вы искренни, потому что мне необходимо в вас верить. Только одно: не просите меня называть вас на ты (но вы, пожалуйста, обращайтесь так ко мне), не просите не говорить вам «господин судья» – ведь это крепко привязывает меня к роли подсудимого, точнее, виновного.

Где я? Не думаю, что я вам скажу. Пока, по крайней мере. Как мне удалось сбежать? Это вышло легко, как ни с того ни с сего сорваться в отпуск. Бегство мое началось с простого движения руки: я потянул на себя рычаг коробки передач (тот самый, длинный, рядом с приборной доской «рено-4»), потом передвинул его вбок и снова толкнул, теперь от себя, задний ход тоже включился с первого раза. Я нажал на газ, и машина описала полукруг, перед, весь смятый, оказался прямо против ворот, снова поддал газа – и ударился в бега. В зеркале я видел, как бежали на помощь, кто-то слышал удар и крик Лаянки, но я-то уже выехал за ворота. На улице Лодовико Моро в этот час движения не было, только трамвай № 2 скрежетал на рельсах и звенел, я обогнал его, и меня занесло влево, так, что я чуть было не сковырнулся в Навильо. Потом я погнал к Порта-Дженова, немного спустя от машины пошел белый дым, не иначе как полетел радиатор. Я бросил ее на стоянке у вокзала: еще пара шагов, почти бегом, и я дома. Дом – это громко сказано. Всего-навсего комната в унылой трехкомнатной квартире, которую я делил с одним студентом, он учится на юрфаке в Университете Бикокка. Вот до чего я докатился, жил в одной-единственной комнате с общей кухней и сортиром. Подумать только, что всего несколько месяцев назад по моей квартире можно было ездить на велосипеде, да я и катался иногда, как ребенок. У меня был роскошный лофт неподалеку от Порта-Тичинезе, а внутри – все как положено в порядочном лофте: музыкальный автомат, как раньше в барах, старая бензоколонка, работы дизайнеров, американский холодильник…

Как видите, господин судья, я прекрасно приспособился к стандартам молодого преуспевающего бизнесмена. В каком-то смысле Лаянка сделал доброе дело, отчасти избавив меня от той глупости, которую я нажил вместе с деньгами. Но благодарности к нему я не испытываю, я предпочел бы шоковой терапии медленное выздоровление. Музыкальный автомат, мебель и все эти штучки в стиле ретро я спустил за неделю, но вырученных денег едва хватило, чтобы немного успокоить банки, заплатив часть процентов по задолженности. А потом вдруг я очутился в этой комнатушке, со студентом-первокурсником, еще и в угрях. Марио, мой компаньон, оказался умнее, смирил гордыню, вернулся к родителям, они у него живут в деревушке где-то в Канавезе, и, по-моему, сейчас работает продавцом у «Вобис» или в «Компьютер Дискаунт», точно не знаю. Но я-то, я не мог вернуться с поджатым хвостом. Как те нигерийки или словенки, которые приезжают к нам в надежде устроиться официантками. Ведь можно вернуться домой и сказать: «Не получилось, думала разбогатеть, а живу хуже, чем раньше». Можно, но они не возвращаются, не хотят являться с пустыми руками, не хотят замечать довольные и вместе ехидные улыбочки родственников, слышать вечное «говорили тебе». И потому остаются. Становятся проститутками, трахаются в машинах, позволяют избивать себя котам, но остаются, твердя, что когда-нибудь все изменится, что денежки прикладываются к деньгам, что старая жестянка из-под кофе потихоньку заполняется кредитками. А потом одну из них находят в канаве убитой, но остальные думают, что с ними этого не случится, уж они-то сумеют держать ухо востро.

И я тоже говорил себе, что мне еще улыбнется удача и я опять выйду в люди. А пока делал дешевые веб-страницы, ко мне обращались уже не столпы капитализма, а все те, кто оставался за пределами Интернета и хотел туда попасть за весьма умеренную плату: культурная ассоциация, проводившая кинофорум на венгерском; магазин скобяных товаров в городке Узмате, восемь тысяч жителей; брачное агентство; даже ресторанчик «Красотка Корато», который расплачивался натурой в виде ужинов из баклажанов и мидий в собственном соку. Работал я на ноутбуке; разумеется, не на самом последнем – на «Пентиум II», его и еще кое-какие крохи мне удалось сохранить. Вот за ним-то я и зашел домой после того, как убил Лаянку, – забрать ноутбук, два-три свитера, кое-что из белья и джинсы. Набил все это в сумки от старого мотоцикла, две потрепанные сумки из черного дерматина, потом вызвал такси и вышел, чтобы дождаться его на улице.

Такси мне не по карману, но тогда выхода не было, время – за полночь, а в час Сальваторе закрывается. Верный своему имени, Сальваторе в самом деле стал моим спасителем, хотя, конечно, не подозревал, что помогает убийце, да и следующую мою жертву ему не спасти.[2]2
  Имя Сальваторе по-итальянски значит «спаситель».


[Закрыть]

Когда я добрался до автосервиса, Сальваторе закрывал железную ставню. Он глядел на меня – я стоял перед ним с двумя сумками, – пытаясь сообразить, в чем дело, но не сумел.

Сейчас я воспроизведу наш короткий диалог, только самое необходимое, не знаю, важно ли это, но для меня важно. Если хотите, попробуйте мысленно произнести эти реплики и представить себе Сальваторе, коренастого и волосатого, он едва помещается в синем комбинезоне с надписью «Масло Фиат», попытайтесь подражать его сицилийскому выговору и моим долгим открытым «е».

– За мотоциклом пришел?

– Да.

– В такой час?

– Работает?

– Он у меня в полном порядке: аккумулятор заряжен, бак залит, карбюраторы чистенькие. Раза два-три в неделю я его завожу и делаю кружок по двору. Если б он у тебя был застрахован, я б на нем и по улице прокатился, но…

– Сейчас я сам поеду на нем по улице, и похоже, кружок будет не слабый.

Я вставил сумки в пазы. Шлем висел на ручке: я надел шлем, сел в седло, простился с Сальваторе и уехал.

Мотор не ревел, а тикал, как часы. Как я когда-то тосковал по негромкому рокоту моего двухцилиндрового BMW! В июне 2000-го я перешел со старого R-45 на другой, тоже BMW, но только одностволку, на F-650GS. В нем было полно всяких прибамбасов: антиблокировочная система, ветрозащита, рукоятки с подогревом, алюминиевые кофры. Потрясающе красивый, ездить на нем одно удовольствие, но мотор у него работал с грубым и непристойным утробным урчанием. Я мог позволить себе и кое-что получше, в те времена я мог позволить себе что угодно, но мне захотелось мотоцикл поспокойнее, не слишком мощный, чтобы он не очень резко наращивал скорость.

Естественно, F-650 я продал едва ли не в первую очередь. R-45 я оставил, хоть ему и двадцать лет. Не хотелось расставаться с первым моим мотоциклом; впрочем, когда дела пошли совсем худо, я попробовал избавиться и от него, но покупателя не нашлось. И тогда я отдал его на попечение Сальваторе. Я и раньше чинил у него свои мотоциклы. Сальваторе из тех механиков, о которых мечтают все: у него твердая рука и верный глаз, а поломку он распознает по каким-то еле слышным сбоям в моторе. Мотоцикл простоял у него в мастерской несколько месяцев, и он месяцами его холил и лелеял. Не думаю, что Сальваторе делал это для меня, хоть мы и были приятелями; он заботился о мотоцикле, потому что не мог спокойно смотреть, как ржавеет бензобак, как зарастает грязью карбюратор и немецкая машина, созданная, чтобы оседлать ее в любой момент, приходит в негодность. И только потому, что он относился к мотоциклу как к живому существу, мне удалось бежать в тот вечер. Я повторяю, это походило на неожиданный отъезд, только вот настроение было не отпускное.

Ну и ну, я пишу уже целый час, а успел рассказать только о том, как началось мое бегство. Может, лучше будет, если вы сделаете уступку своему профессиональному заболеванию и станете задавать мне вопросы, иначе мне не выбраться из отступлений.

Ваша очередь, господин судья.